Текст книги "Рожденная эфиром"

Глава 7

Мама ждала нас у приоткрытой двери и, пока мы с Аими, запыхавшись, поднимались по ступенькам, осмотрела нас с головы до пят. Нахмурилась, помрачнела и погрозила нам пальцем.

– Вы опять извозились в грязи. Хорошо, что Кито ушел, иначе он бы передумал. Нельзя было выбрать другой день для своих диких игр в лесу?

Мы с сестрой давно привыкли к ее причитаниям и пропускали их мимо ушей. Однако нынче прозвучало кое-что важное, и я с ловкостью цапли выхватила из потока маминых слов то, что имело значение.

– Соглашение достигнуто? – спросила я, когда мама проводила нас в дом.

– Да, – ответила она. – А теперь обе примите ванну и вымойте волосы. Кито придет сегодня вечером.

Я тяжело вздохнула. Приготовление ванны было моей обязанностью, которая занимала много времени. Необходимо было нагревать кастрюлю за кастрюлей и наполнять водой большую деревянную кадку, которая была укрыта от посторонних глаз за матовыми раздвижными перегородками из кусочков стекла.

– Я тебе помогу, – заверила меня Аими, когда мы остались одни – мама сказала, что ей нужно поговорить с отцом. Она строго взглянула на нас, безмолвно требуя выполнить ее указание, сдвинула перегородку и скрылась за ней. Родители всегда вели свои беседы так тихо, что нам никак не удавалось их подслушать, по крайней мере в человеческом облике.

Аими позволила мне принять ванну первой. Для меня, младшей в семье, это была неслыханная роскошь, на которую я не смела и претендовать.

Сначала я тщательно намылилась, а затем со вздохом погрузилась в исходящую паром воду и оперлась спиной о стенку кадки. Царапины на ногах, которые я раньше не замечала, стало саднить. Я перекинула волосы через край и погрузилась в воду по самый подбородок, чувствуя, как расслабляется шея. Аими принялась выбирать из моих волос веточки и листья и расчесывать их.

Я коротко глянула на сестру. Из того положения, в котором я находилась, я видела лицо Аими перевернутым. На нем застыло выражение грусти, уголки губ были опущены. Мое сердце сжалось. Я хотела быть с Тоши больше всего на свете, но в то же время мне было тяжело видеть сестру несчастной.

– Ты старше, – заметила я. – По традиции сначала выдают замуж старшую сестру, – продолжила я, едва сдерживая дрожь в голосе.

Ее глаза вспыхнули, встретившись с моими.

– О скольких старших сестрах-кицунэ тебе известно? Кто, зная об этом, согласится выдать кицунэ замуж за человека со столь высоким статусом?

– Ты можешь принести семье большую удачу, – подметила я.

– Или большое несчастье. Мне неизвестно, каким человеком был тот воин, чья кровь сотворила это со мной.

– Ты наговариваешь на себя! – яростно ответила я, садясь и выплескивая воду за края кадки.

– Тише, – ответила сестра, положив руку мне на плечо и мягко заталкивая обратно.

– Ты зенко[14]14
  Зенко – в японском фольклоре доброжелательный вид кицунэ.


[Закрыть], и попробуй меня убедить в обратном, – сказала я, ощущая прилив жара к коже то ли от возмущения, вызванного словами Аими, то ли просто от слишком горячей воды. Но всем было известно, что существует два вида кицунэ: расположенные к людям зенко и злобные и расчетливые ногицунэ[15]15
  Ногицунэ – согласно японской мифологии, опасная и вредоносная разновидность кицунэ.


[Закрыть]. Представить, что моя Аими относится к последним, было выше моих сил.

– Наклони голову, – попросила сестра и, зачерпнув воды из кувшина, вылила ее мне на голову, а потом принялась массировать кожу под волосами. Я закрыла глаза, наслаждаясь ощущением. – Неужели ты хочешь, чтобы я вышла замуж за Тоши? – произнесла Аими.

– Нет, – ответила я, – ты знаешь, что я люблю его. А ты нет, – когда от сестры не последовало ответа, я открыла глаза и искоса взглянула на нее. Вода словно ручьями стекала по моему лицу, и мне пришлось ее смахивать. – Правда ведь?

– Насчет меня не беспокойся, сестренка, – усмехнулась Аими, выливая мне на голову еще один кувшин воды, из-за чего мне пришлось опустить веки, да еще и прикрыть лицо руками.

И, сидя так, я пыталась привести в порядок беспорядочно метавшиеся в мозгу мысли.

Рискнул бы наш отец сознательно ввести кицунэ в другую семью, выдать ее замуж? Кицунэ непредсказуемы, как и самураи, от которых они произошли, и их не назовешь ни хорошими, ни плохими.

Ходили легенды о зенко, благосклонных к людям кицунэ, которые исцеляли больных и помогали тем, кому не повезло в жизни, несмотря на их благие устремления.

Но не меньше легенд ходило и о ногицунэ – кицунэ, которые жили обманом: разоряли мужчин и тем доводили их до погибели, а иногда даже устраивали смертоносные ловушки надоевшим мужьям. Мои родители удочерили Аими еще до моего рождения, и я не представляла себе жизни без нее. Мой отец нашел ее в лесу и принес к нашему очагу, рискнув пригласить в свой дом кого – зенко или ногицунэ? Мама рассказала ему после моего рождения, что Аими подарила мне тамаши[16]16
  Тамаши (яп. tamashi) – душа.


[Закрыть] – духовное сердце существа из эфира. Не знаю, известно ли ему, что я с той поры акуна ханта, охотник на демонов. Как это влияло на мое будущее, я не имела ни малейшего представления, и Аими, похоже, знала не сильно больше моего.

Кувшин наконец иссяк, и я открыла глаза. Сестра взяла брусок мыла с ароматом масла юдзу[17]17
  Фруктовое растение рода цитрус, распространенное в Юго-Восточной Азии.


[Закрыть], намылила им тряпочку, а потом принялась тереть мне руку, полностью на том сосредоточившись, лицо ее было бесстрастным. Мы обе понимали, что едва ли можем контролировать дальнейшие события – женой Тоши могла стать и я, и она, один сценарий был столь же вероятен, как и другой.

Я нежно коснулась руки Аими, и она замерла. Ее зеленые глаза встретились с моими золотыми, и мы закрыли их одновременно – несмотря на все разногласия, нас прочнейшей нитью связывали сестринские отношения, и это было очевидно и для меня, и для нее.

– Обещай мне, – проговорила я дрожащим голосом, открывая глаза и внимательно глядя на Аими, – что независимо от того, кто из нас станет женой Тоши, мы никогда не позволим этому встать между нами. Мы всегда будем сестрами, всегда будем вместе.

Аими бесстрастно выдержала мой взгляд, явно позабыв о мыльной тряпочке на моем плече.

– Акико, – сказала она, – ты уже не маленькая девочка. Как ни жаль, но пора покинуть мир грез. Ты знаешь, я не могу обещать тебе этого, и ты, ты тоже не можешь.

Я задохнулась от жестокости ее слов. Они были произнесены так мягко, почти ласково, но пронзили мое сердце, словно ядовитая зазубренная колючка.

– Нет, – прошептала я, расширив глаза.

Она уронила тряпочку в кадку, и лицо ее засветилось нежностью. Она бережно прижала ладони к моим щекам.

– Я говорю это не для того, чтобы причинить тебе боль, сестренка. Скоро ты обретешь силу ханта. А я буду жить так, как велит мне моя природа. – Ее голос, словно ветер, обдувал меня со всех сторон и проникал внутрь моего существа. – Мы бессмертны, вечность простирается перед нами. Глупо думать, что мы сможем провести все это время вместе.

– Почему? – Слезы наполнили мои глаза, я сморгнула. Аими решила оставить меня? Как мне жить без нее?..

– Тише, тише, моя птичка, – ласково сказала сестра, отпустив мое лицо. Она поцеловала меня в щеку и достала тряпочку из кадки. – Мама идет.

– Аими, ты помылась? – раздался голос матери.

– Только залезла, мама, – ответила она.

– Опять бездельничаете! – Мы услышали, как она хлопнула в ладоши – мама так делала всегда, когда пыталась нас поторопить.

– Да, мама, – признали мы с Аими одновременно.

Сестра смахнула слезу с моей щеки, улыбнулась мне и принялась максимально быстро намыливать меня, а потом подняла кувшин:

– Вставай, надо ополоснуть тебя. И не унывай. Мы должны достойно встретить жениха.

* * *

Кито пришел без Тоши, и это расстроило меня, я не оставляла надежду увидеть любимого.

Мы с Аими стояли бок о бок, опустив глаза, позади наших родителей: волосы зачесаны и собраны в традиционную прическу нашей деревни, на нас лучшие кимоно – на Аими мшисто-зеленое, подчеркивающее цвет ее глаз, а на мне синее, такого оттенка, каким бывает небо в безоблачный день.

Мы обменялись поклонами, и мой отец, такой невысокий в сравнении с гостем, приветствовал его в нашем доме.

– Это мои дочери, старшая Аими и Акико. Они обе хорошие девочки. – Грудь моего отца выпятилась при этих словах, а лицо матери заалело румянцем смущения. Она никогда не осмелилась бы произнести это в присутствии Кито, поскольку полагала главной добродетелью скромность.

– Это правда. Однако вы не отдали должное красоте своей дочери, – сказал Кито удивительно мягким голосом. Я вскинула глаза на отца Тоши и снова потупилась. Сердце ушло в пятки – при этих словах Кито смотрел на Аими. – Если бы небо подарило мне дочерей, а не сыновей, я был бы благодарен за таких девушек, как эти, – продолжил он, делая шаг. Его тень упала на меня. – Не бойся смотреть мне в глаза.

Я подняла голову – шея немедленно заболела от напряжения, ведь мне приходилось смотреть на отца Тоши снизу вверх – и взглянула ему в глаза, серые с коричневым кольцом вокруг зрачка.

Мне ужасно хотелось съежиться под его пристальным взглядом. Пытаясь согреть заледеневшие пальцы, я вцепилась в собственные предплечья под рукавами кимоно.

– Ты такая маленькая, – произнес Кито.

Я ничего не ответила. Невысокая худенькая женщина – не слишком желанная жена в сельской местности, такой как наша. Мы относились к самурайскому сословию, что было для меня спасением. Мне никогда не пришлось бы заниматься непосильным крестьянским трудом, но деторождение – сладкая и горькая обязанность каждой женщины, и те, что вышли ростом и статью, могут произвести на свет больше здоровых детей и, главное, больше мальчиков.

– Тоши сказал мне, что вы с уважением относитесь друг к другу, это так? – спросил Кито, глаза скользнули по моему лицу в поисках правды.

Я шевельнула губами, собираясь ответить, но тут заговорил мой отец:

– Акико – младшая, сегодня утром мы говорили об Аими. – Его голос звучал мягко, он хотел исправить ошибку, не смущая Кито.

– Я помню, – ответил тот, не сводя с меня глаз. – Что скажешь, девочка?

Сердце так грохотало в моих ушах, что я едва ли расслышала бы себя сейчас. Мой отец предложил в жены Тоши Аими, а не меня. Возможно, мой единственный шанс все исправить. И я нашла в себе мужество ответить.

– Я не просто глубоко уважаю вашего сына, – сказала я, и голос мой предательски дрогнул. – Я уважаю и люблю его. – Кито явно было приятно услышать эти слова. Мой голос окреп. – Я бы последовала за ним куда угодно, родила бы ему много детей и сделала все возможное, чтобы укрепить его положение.

– Акико!.. – тихо сказала мама, одергивая меня.

– Я задал вопрос и получил ответ. Мне это по душе, – Кито сделал шаг назад. – Я потомок онна-бугэйся[18]18
  Онна-бугэйся – женщина, принадлежащая к сословию самураев в феодальной Японии и обучившаяся навыкам владения оружием.


[Закрыть] и способен оценить женскую храбрость и преданность, нынешние мужчины на свой страх и риск выбирают кроткость. Моему сыну нужна жена с духом, как у Томоэ Годзэн[19]19
  Томоэ Годзэн – средневековая японская воительница, жившая во время войны Тайра и Минамото, национальная героиня страны.


[Закрыть].

– Если позволите, – неожиданно заговорила Аими, и Кито посмотрел на нее, – я считаю, что больше подхожу вашему сыну. Я старше, сильнее и лучше разбираюсь в общественной жизни нашей деревни, мои советы помогут Тоши достичь более высокого положения и добиться большего уважения односельчан.

– Это очень необычно, – озадаченно пробормотал мой отец. Никто из нас не ожидал ничего подобного. – Прежде мы не выслушивали мнение дочерей…

Кито повернулся к Аими.

– Ты хочешь сказать, что Тоши окажется недостоин такого уважения, если рядом с ним не будет тебя?

Аими, явно понимая, что сказала лишнего, поспешила взять свои слова обратно:

– Нет, конечно, нет. Я и в мыслях не имела ничего подобного, простите. Только то, что я готова предложить Тоши нечто большее.

Я не видела лицо сестры, а, как то и подобало хорошей дочери, рассматривала полы собственного кимоно, но мне не нужно было смотреть на нее, чтобы понять, в чем смысл ее речи. Для этого было достаточно слушать музыку ее голоса. Ведь Аими, кицунэ, могущественное существо, была способна даже изменить в лучшую сторону чью-то судьбу, если чувствовала к этому человеку расположение. Подобных ей люди, склонные к риску, пытались заманить в ловушку и привлечь на свою сторону. Но я тоже существо эфира, способное… на этом ручеек моих мыслей иссяк. Способное на что? В том-то и беда, что я пока не знаю. Я разозлилась – на себя, на сестру, на несуразность ситуации – и испугалась. Аими пыталась переубедить Кито словами. Но как далеко она зайдет? Использует ли она свою силу кицунэ, чтобы изменить результат в свою пользу? Я повернула голову, пытаясь хоть краем глаза увидеть лицо сестры и понять, что та задумала. Но Аими продолжала смотреть на Кито.

Отец Тоши выразительно хмыкнул.

– Но ты не любишь его. – Аими уже приоткрыла рот, намереваясь ответить, когда Кито поднял руку. – Более того, он не любит тебя. – Он повернулся к моему отцу. – Простите меня за такой неожиданный поворот событий, Ока-сан[20]20
  Уважительная форма обращения к мужчине; имя «Ока» переводится как «холм» (яп.).


[Закрыть]. Я поговорил с сыном сегодня днем. – Кито опустил подбородок на грудь и задумчиво продолжил: – Я говорю о любви, но я не сентиментальный дурак. Когда-то я был в похожем положении. Я знаю цену истинной привязанности. Я хотел бы видеть рядом с моим сыном женщину, которая смотрит на него так, как моя жена на меня. Если вы не возражаете…

Мой отец был успокоен этим проявлением почтения. Он кивнул.

– Да, я готов заключить договор.

Мужчины подкрепили свои слова, соединив предплечья, и на этом все было закончено. Отец пригласил Кито за чаем и саке обсудить некоторые детали.

Мама выпроводила нас с Аими из комнаты и, велев идти ложиться, пошла по коридору за нами следом. Меня трясло, казалось, еще шаг – и я повалюсь на пол. Мне никак не удавалось поверить, что отныне я – невеста Тоши. Просто в голове не укладывалось.

Когда мы с сестрой оказались в нашей спальне, мама строго посмотрела на нас обеих и обронила:

– Ни слова, пока он не уйдет. – Она задвинула перегородку и оставила нас с Аими наедине.

Я чувствовала, что задыхаюсь. Меня переполняли эмоции – бесконечная радость, упоение победой, злость на Аими… На фоне всего этого хаоса, отрезвляя меня, скользили не самые приятные мысли. Я могла бы проделать то же самое, если бы оказалась на ее месте. Наш отец принял решение выдать за Тоши ее, а не меня. В каком-то смысле я украла его у сестры.

Аими изящно опустилась на колени, скользнула на спальную платформу и, не снимая кимоно, легла на бок лицом к стене.

Я с некоторым трудом разделась, убрала нарядное кимоно, завернулась в предназначенное для сна и легла рядом с сестрой. Спиной к ней.

Глава 8

Музей Рёдзэн – двухэтажное здание в форме буквы «Г», увенчанное причудливо изогнутой крышей пагоды, высящееся среди аккуратно подстриженных кустов, – не производил впечатления места, где озаботились установкой суперсовременной охранной сигнализации. Это меня отчасти успокаивало, хотя сама идея совершить кражу по-прежнему отягощала мою душу. Но, убеждала я себя, внутри этого здания спрятан ключ к моей свободе – чтобы вернуть свой тамаши, мне нужно всего лишь доставить старинный короткий меч его истинному владельцу.

Я стояла на улице и смотрела на вход в музей. В моей сумочке лежала цветная распечатанная фотография вакидзаси в синих ножнах. Она была низкого качества, но это лучшее, что можно было получить из обычного скриншота[21]21
  Скриншот (англ. screenshot) – снимок, сделанный с экрана устройства.


[Закрыть] с видео. Сердце стучало в ушах, перекрывая звуки шагов, разговоров, гудков и уличного движения.

Даичи никогда раньше не давал мне указания что-либо украсть. И желание обворовать кого-то меня никогда в жизни не посещало. Родители постарались – воспитали достойно: сама по себе я никогда бы не позарилась на то, что мне не принадлежит. А теперь мне предстояло похитить из этого музея достояние моей страны, моего государства, моего народа…

Я глубоко вздохнула, будто собиралась нырнуть, и зашагала по ступенькам к входной двери. Вошла, направилась к кассе. Шум улицы остался снаружи, ковер, ведущий к турникетам, заглушил звук моих шагов.

– Один билет, пожалуйста, – сказала я женщине, сидевшей в застекленной будке.

Я заплатила четыреста йен, получила глянцевую картонку и вставила ее в щель турникета. Вспыхнул зеленый огонек. Я миновала металлическую решетку – на ночь тут, похоже, все запирается очень серьезно! – вошла и оказалась в коридоре, увешанном плакатами, рекламирующими экспозиции музея. Вокруг царили тишина и чистота.

Я взяла со стенда информационный буклет и развернула его на схеме экспозиций музея. Выставки имели бесполезные для меня названия: «Люди, изменившие Японию» и «Упадок династии. Сёгуны Токугава». Я нахмурилась: отлично, и где мне искать мечи?

Минуту спустя я уже задумчиво бродила по устланному коврами залу, рассматривая застекленные витрины – все сколько-нибудь ценные экспонаты находились именно там. Причем разложены они были не по категориям, а по годам. Даичи не потрудился мне сообщить, когда был выкован или применялся его вакидзаси, поэтому приходилось внимательно рассматривать содержимое каждого стеклянного ящика.

Я подолгу, будто искушенный сыщик, изучала изогнутые клинки катан – длинных самурайских мечей – и парных им вакидзаси, но комплектов таких было немного и разместили их максимально далеко друг от друга. Сохраняя безмятежное выражение лица, я следовала от витрины к витрине – если в музее работала система видеонаблюдения, охрана не заметила бы ничего необычного: посетительнице просто нравятся старинные клинки.

Убедившись, что вакидзаси в синих ножнах нет на первом этажа, я отправилась на второй. Там явно были люди – поднимаясь по лестнице, я слышала их приглушенные голоса. На последней ступеньке стояла женщина в музейной униформе. Я вежливо ей кивнула и показала свой билет, она ответила дежурной улыбкой. Несколько пар обсуждали выставленные перед ними экспонаты.

Я прошла мимо ржавого снаряда времен войны Босин и остановилась почитать этикетку, изображая заинтересованного посетителя музея. Я медленно двигалась дальше, рассматривая картины, доспехи и старательно просматривая исторические справки к ним, направляясь к входу в небольшое отдельное помещение – экспозиция, как гласили указатели, продолжалась там. Я миновала дверной проем. Мужчина с седой бородой в одежде уборщика, двигаясь мне навстречу, толкнул меня в плечо.

– Простите, – сказала я.

– Это вы меня извините, – повернувшись, ответил он.

Мне показалось, что уборщик там так и застрял – краем глаза я видела его статную для старика фигуру, – но продолжала идти, повернувшись к нему спиной. Рассматривая одну из витрин, я почувствовала, что мужчина смотрит на меня. Сердце стало учащенно биться. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на его явный интерес ко мне. Меня занимало другое – складывалось ощущение, что вакидзаси нет и на втором этаже.

Я рыскала по музею, и напряжение внутри меня росло. Я еще раз изучила схему, проверяя, не пропустила ли я какую-нибудь витрину, снова прошлась по экспозиции, мысленно разбив ее на квадраты и обследовав каждый досконально.

Вакидзаси в синих ножнах нигде не было.

Мои пальцы похолодели, и мне пришлось засунуть руки в карманы, чтобы хоть немного их согреть. Мы с Даичи не обсудили план действий на случай, если в музее не окажется меча. Мысли в голове путались. Оставалось только обратиться за помощью к сотрудникам музея. А что еще прикажете делать? Велика вероятность, что я об этом пожалею, но когда они установят связь между моим, казалось бы, невинным вопросом и пропажей экспоната, я буду уже далеко.

Я решила, что разумнее всего озадачить сотрудницу музея, которая встретилась мне на площадке лестницы второго этажа. По дороге я снова прошла мимо уборщика, который буквально не спускал с меня глаз.

– Извините, – улыбнулась я, подходя к женщине.

– Чем я могу вам помочь? – она подошла поближе, дружелюбная, готовая ответить на любой мой вопрос.

– Я хотела взглянуть на один меч… – Я достала из сумочки распечатанную фотографию. – Очень красивый артефакт! Я так надеялась, что смогу увидеть его и скопировать изображение на ножнах… Но мне не удалось его найти. Об этом вакидзаси мельком упоминается в вашем рекламном ролике. Не могли бы вы подсказать мне, где именно он находится?

Сотрудница музея вытащила очки из внутреннего кармана пиджака, надела их, взяла у меня листок и посмотрела на него. Улыбка исчезла с ее лица.

– Мы вернули этот меч владельцу. Мне очень жаль, но он больше не является частью экспозиции. – Женщина поспешно отдала мне распечатку и сделала шаг назад, снимая очки и засовывая их в карман. Она моргнула, – но я успела прочесть в ее глазах неподдельный страх – и убрала руки за спину.

– Меч изъяли на какое-то время? – Чувствуя, как все сжимается внутри, я попыталась сыграть на чувстве вины сотрудницы музея перед посетителями. – Выставка завершается только через неделю. Я специально приехала в Киото, чтобы увидеть этот вакидзаси.

Она качнула головой – вправо-влево…

– Мне очень жаль. Иногда такое случается. Мы бесконечно благодарны спонсорам за содействие, выражающееся в готовности выставить в музее ценные для них артефакты. – Эта фраза звучала, как давно заученная. – Если по какой-то причине спонсоры принимают решение забрать раритеты до завершения выставки, это их право. Прошу меня извинить, мне необходимо вернуться к работе.

Она развернулась и принялась спускаться по лестнице, нервно одергивая пиджак.

– Подождите, пожалуйста, – попросила я, – а кто владелец?..

Моя недавняя собеседница не оглянулась – напротив, она принялась скакать по ступенькам, точно школьница, и скрылась в полумраке первого этажа.

Что тут происходит? Реакция сотрудницы музея показалась мне по меньшей мере странной, мягко говоря, неадекватной. Что-то случилось с мечом? Вряд ли. Владелец забрал вакидзаси из музея… Но почему? Неужели каким-то образом прознал, что я приду за ним? Нет, это совершеннейшая чушь. Даичи рассчитывал на меня и точно никому не рассказал бы о наших планах. Да и некому ему было рассказывать. А я… Когда, где и кому я могла бы раскрыть нашу тайну?..

Что-то мелькнуло – на лестничной площадке появился седобородый уборщик. Казалось, он изо всех сил пытается вспомнить меня – такое на его лице застыло выражение – и, более того, уверен, что я ему чем-то невероятно дорога. Мы уставились друг на друга. Я всматривалась в лицо старика, но тщетно, я не знала этого человека. Я была абсолютно уверена в этом.

Седобородый сделал еще один робкий шаг – я читала его, как открытую книгу: его радостное удивление сменялось предвкушением, потрясением, восторгом. Он замер в легком полупоклоне, его темные глаза не отрывались от моего лица.

– Я могу вам чем-то помочь? – пробормотала я. Меня пугало выражение его лица: казалось, старик внезапно обрел давно потерянного друга или близкого родственника.

– Акуна ханта, – прошептал он. Его брови были приподняты, глаза ярко горели. Это был не вопрос. В его лице читалась уверенность. Он знал, кто я такая.

Меня тряхнуло. Я втянула в себя воздух и быстро огляделась. То, что происходило на лестничной площадке, никого не интересовало: посетители выставки увлеченно болтали между собой и не обращали на нас никакого внимания.

– Откуда вы знаете, кто я? – последовал мой вопрос.

– Простите меня, я подслушал ваш разговор с госпожой Окиной. Вы ищете вакидзаси? Тот, что в красивых синих ножнах? – спросил он, подходя еще ближе.

– Да. – Мое сердце стучало, как копыта испуганной лошади. Тревожные звоночки раздавались у меня в голове так громко, что я едва могла думать. Как этот старик распознал мою истинную сущность? Инстинкт самосохранения призывал меня бежать, но моя миссия, нет, мое страстное желание обрести свободу побуждало схватиться обеими руками за призрачную возможность что-то узнать. – А вам что-то о нем известно?

Седобородый огляделся – его глаза метались по комнате, будто мы собирались произвести незаконный обмен контрабандой, – сунул руку в карман штанов и вытащил скомканный чек. Достал из нагрудного кармана ручку и что-то написал на его обратной стороне. Именно тогда я заметила, что у старика недостает фаланги на правом мизинце.

– Пожалуйста, приходите. Сегодня вечером. Приходите одна. Я живу по этому адресу, и там мы сможем спокойно поговорить. – Седобородый вложил мне в руку скомканную бумажку, ручку запихнул обратно в карман и коротко поклонился. – Мне нужно помочь вам.

– Кто вы такой? – спросила я, затаив дыхание. В этот момент по лестнице начал подниматься сотрудник музея, мужчина. Он хмуро посмотрел на нас. Вероятно, со стороны могло показаться, что старый уборщик пристает к девчонке-подростку.

Седобородый указал пальцем на бумажку в моих руках.

– Меня зовут Инаба[22]22
  Род Инаба – старинный японский самурайский род, получивший известность в периоды Сэнгоку и Эдо.


[Закрыть]. Не откажите мне, приходите сегодня вечером на ужин. – Он отвернулся, бросив украдкой взгляд на сотрудника музея, и исчез за дверью с надписью «Только для персонала».

Я вышла на улицу и развернула помятый чек. На нем был написан самый обычный адрес и ничего больше. Я выдохнула. Мне нужно помочь вам. Какой странный выбор слов. Почему ему это нужно? И почему в музее небезопасно разговаривать?