Текст книги "Тарзан Непобедимый"

– В таком случае, боюсь, он обречен на поражение, – сказал Коулт, – ибо в этой дикой стране не найти столько сокровищ, чтобы осуществить такие грандиозные программы.

– Товарищ Зверев считает иначе, – возразила Зора. – По сути дела, экспедиция, которой он сейчас занят, задумана именно для приобретения сокровищ, которые ему нужны.

Наверху в темноте на огромной ветке беззвучно лежал, растянувшись в непринужденной позе, человек-обезьяна. Его чуткие уши не пропускали ни единого слова, доносившегося снизу. На его бронзовой спине клубочком свернулся спящий малыш Нкима, ни сном ни духом не ведающий о грозном смысле слов, которых ему не довелось услышать. Слов, грозивших потрясти до основания законные правительства во всем мире.

– И где же, – не унимался Коулт, – если это не секрет, товарищ Зверев рассчитывает найти такой большой запас золота?

– В знаменитых подземных склепах Опара, – ответила девушка. – Вы наверняка слышали о них.

– Да, – отозвался Коулт, – но я всегда думал, что это – чистейший вымысел. Фольклор всего мира полон подобными выдумками.

– Но Опар не выдумка, – сказала Зора. Если поразительная информация, открывшаяся Тарзану, и произвела на него впечатление, то внешне это никак не проявилось. Он слушал, сохраняя полнейшую невозмутимость и предельно владея собой. С таким же успехом он мог бы быть корой огромного ствола, на котором лежал, или густой листвой, скрывавшей его от посторонних взоров.

Коулт сидел молча, размышляя над потрясающими перспективами открывшегося плана. Ему казалось, что все это – чуть ли не бред сумасшедшего, и он не верил ни в малейший шанс на успех. А вот что он действительно понимал, так это опасность, которой подвергались члены экспедиции, ибо сознавал, что никому из них не будет пощады, стоит лишь Великобритании, Франции и Италии узнать об их замыслах; и его волнение, помимо собственной воли, сосредоточилось на безопасности девушки. Он знал тип людей, с которыми сейчас сотрудничал, и понимал, что опасно высказывать сомнения относительно осуществимости плана, поскольку революционеры, с которыми он встречался, делились почти без исключения на две категории – непрактичных мечтателей, верящих всему, чему им хотелось верить, и хитрых мошенников, движимых соображениями алчности, стремящихся приобщиться либо к власти, либо к богатству с помощью изменения установленного порядка вещей. Казалось невероятным, что молодая красивая девушка дала себя втянуть в такую отчаянную авантюру. Она производила впечатление умного человека, а отнюдь не послушной марионетки в чужих руках, и даже краткое знакомство с ней не позволяло ему считать ее авантюристкой.

– Это предприятие, разумеется, чревато серьезными опасностями, – сказал он, – и поскольку дело это в основном мужское, не могу понять, почему вам позволили подвергать себя опасностям и лишениям, неизбежным при осуществлении такой рискованной операции.

– Жизнь женщины не более ценна, чем жизнь мужчины, – объявила она, – и я была нужна. Всегда есть масса важной и конфиденциальной канцелярской работы, которую товарищ Зверев может доверить только тому, кому доверяет безоговорочно. Таким доверием у него пользуюсь я, и, вдобавок, я квалифицированная машинистка и стенографистка. Уже этих причин достаточно, чтобы объяснить, почему я здесь, но есть еще одна, не менее важная – я хочу быть вместе с товарищем Зверевым.

В словах девушки Коулт почувствовал романтическое признание, но, по его мнению, тем более не следовало брать сюда девушку, ибо он не мог представить себе, чтобы мужчина подвергал любимую девушку опасностям.

Тарзан из племени обезьян бесшумно задвигался.

Сперва он завел руку за плечо и снял со спины малыша Нкиму. Нкима хотел было возмутиться, однако промолчал, услышав предостерегающий шепот хозяина. У человека-обезьяны имелись разные способы обращения с врагом – способы, которые он усвоил и применял задолго до того, как осознал тот факт, что сам он не обезьяна. Задолго до первой встречи с белым человеком он уже терроризировал Гомангани – чернокожих людей леса и джунглей, и знал, что врага легче победить, если сперва его деморализовать. Теперь он понял, что эти люди не только вторглись в его владения, а, значит, являются его личными врагами, но и угрожают спокойствию Великобритании, которая была ему дорога, и остальному цивилизованному миру, с которым Тарзан, по крайней мере, не ссорился. Правда, к цивилизации он в общем относился со значительной долей презрения, но с еще большим презрением относился к тем, кто покушался на права других или на установленный порядок.

Тарзан покинул дерево, на котором прятался, а двое людей внизу так и не заметили его присутствия. Коулт поймал себя на том, что пытается разгадать тайну любви Зверева, и ему казалось непостижимым, чтобы девушка, подобная Зоре Дрыновой, увлеклась бы таким, как Зверев. Конечно, это не его дело, и, тем не менее, это его беспокоило, так как бросало тень на девушку и принижало ее в его глазах. Он разочаровался в ней, а Коулту не нравилось разочаровываться в людях, к которым испытал симпатию.

– Вы познакомились с товарищем Зверевым в Америке, ведь так? – спросила Зора.

– Да, – ответил Коулт.

– Какого вы о нем мнения?

– Он произвел на меня впечатление очень сильной личности. Думаю, он из тех, кто доводит до конца любое начатое дело. Никто другой не годится для этой миссии лучше, чем он.

Если девушка надеялась застать Коулта врасплох и узнать о его подлинном отношении к Звереву, то ей это не удалось, но если так, она была слишком умна, чтобы развивать тему дальше. Она поняла, что имеет дело с человеком, от которого не добиться лишней информации, если он сам не захочет ею поделиться, а, с другой стороны, – с человеком, который с легкостью вытягивает информацию из других, вызывая к себе безусловное доверие своим обликом, речью и поведением, свидетельствующими о безупречной честности. Ей был симпатичен этот честный и прямой молодой американец и, чем больше она с ним общалась, тем труднее было поверить, что он изменил своей семье, своим друзьям и своей стране. Однако она знала, что многие порядочные люди жертвовали всем ради убеждений, и, возможно, он – один из них. Она надеялась, что нашла подходящее объяснение.

Беседа переключилась на другие темы: их собственную жизнь на родине, прибытие в Африку, выпавшие испытания и события этого дня. И пока они разговаривали, на дерево над ними вернулся Тарзан из племени обезьян, но на этот раз он явился не один.

– Интересно, мы узнаем когда-нибудь, кто же убил Джафара? – промолвила Зора.

– Это тайна, которую делает еще более загадочной тот факт, что ни один из аскари не смог определить тип стрелы, хотя, возможно, это объясняется тем, что они не из этих мест.

– Люди потрясены, – сказала Зора, – и я искренне надеюсь, что больше ничего подобного не повторится. Я заметила, что туземцев очень легко вывести из равновесия, и хотя большинство из них отважны перед лицом знакомых опасностей, любое явление, граничащее со сверхъестественным, полностью их деморализует.

– Думаю, они почувствовали облегчение, когда закопали индуса в землю, – сказал Коулт, – хотя кое-кто из них отнюдь не был уверен, что он не вернется.

– У него маловато шансов, – рассмеялась девушка. Едва она успела произнести эти слова, как наверху зашумели ветки, и на середину стола обрушилось тяжелое тело.

Зора и Коулт вскочили на ноги. Американец выхватил револьвер, а девушка, подавив крик, отшатнулась. У Коулта на голове дыбом встали волосы, а руки и спина покрылись мурашками: перед ними лежало мертвое тело Рагханата Джафара. Закатившиеся мертвые глаза его глядели вверх, в ночь.

IV. В ЛОГОВЕ ЛЬВА

Нкима злился. Нарушили его глубокий, крепкий сон, что досадно уже само по себе, а вдобавок хозяин устремился по каким-то дурацким делам в ночную тьму. Нкима перемежал свою брань боязливым хныканьем, поскольку в каждой тени ему виделась крадущаяся пантера Шита, а в каждом сучковатом корневище – змея Гиста. Пока Тарзан оставался в пределах лагеря, Нкима не особенно тревожился, и когда хозяин вернулся на дерево со своей ношей, маленький ману был уверен, что он останется здесь до утра. Но вместо этого Тарзан немедленно поспешил в черный лес и теперь перелетал с ветки на ветку уверенно и целеустремленно, что не сулило малышу Нкиме ни отдыха, ни спокойствия.

В то время как Зверев с его отрядом медленно пробирался по извилистым звериным тропам, Тарзан почти по воздуху продвигался сквозь джунгли к своей цели, той самой, к которой стремился и Зверев. В итоге, когда Зверев достиг почти отвесной скалы, служившей последним и самым трудным естественным препятствием перед запретной долиной Опара, Тарзан и Нкима уже перевалили через вершину и пересекали пустынную равнину, в дальнем конце которой виднелись огромные стены, величественные шпили и башни Опара. Яркие лучи африканского солнца окрасили купола и минареты в красный и золотой цвета. Человек-обезьяна вновь испытал то же чувство, что и много лет тому назад, когда его взору впервые предстала великолепная панорама города-тайны.

На таком большом расстоянии не было заметно признаков разрушения. В своем воображении Тарзан снова увидел город потрясающей красоты, с его многолюдными улицами и храмами, и он снова стал размышлять о тайне происхождения города, воздвигнутого в глубокой древности богатым и могущественным народом и ставшего памятником исчезнувшей цивилизации. Вполне можно предположить, что Опар существовал в те времена, когда на огромном континенте процветала знаменитая цивилизация Атлантиды, которая, погрузившись в пучину океана, обрекла эту оторванную колонию на смерть и разрушение.

То, что немногочисленные жители города были прямыми потомками его некогда могущественных строителей, казалось вполне вероятным, судя по обрядам и ритуалам их древней религии, а также исходя из того факта, что ни одна другая гипотеза не могла объяснить присутствия белокожих людей в этих отдаленных недоступных просторах Африки.

Специфические законы наследственности, казалось, действовали в Опаре иначе, нежели в других частях света. Любопытен тот факт, что мужчины Опара мало походили на своих соплеменниц. Мужчины – низкорослые, коренастые, заросшие волосами, сильно смахивающие на обезьян; женщины же – стройные, красивые, с гладкой кожей. Некоторые физические и умственные особенности мужчин навели Тарзана на мысль, что некогда в прошлом колонисты либо по прихоти, либо по необходимости скрещивались с крупными обезьянами, обретавшими в данной местности. Тарзан предположил также, что из-за нехватки жертв для человеческих жертвоприношений, чего требовала их суровая религия, они стали для этой цели использовать тех мужчин и женщин, которые имели какие-либо отклонения от выработанного стандарта, в результате чего была произведена своеобразная селекция, оставившая в живых мужчин гротескного вида и женщин-красавиц.

Такие думы занимали человека-обезьяну, когда он пересекал пустынную долину Опара, поблескивающую на ярком солнце. Впереди него справа возвышался маленький каменистый холм, на вершине которого располагался внешний вход в сокровищницы Опара. Но сейчас Тарзана интересовало другое – он во что бы то ни стало хотел предупредить Лэ о приближении захватчиков, чтобы она смогла приготовиться к обороне.

Прошло много времени с тех пор, как Тарзан посетил Опар. Тогда он вернул Лэ народу и восстановил ее власть после поражения отрядов Каджа, верховного жреца, погибшего от клыков и когтей Джад-бал-джа. В тот раз Тарзан унес с собой уверенность в дружелюбии народа Опара. Долгие годы он знал, что Лэ – его тайный друг, хотя ее дикие неуклюжие вассалы и прежде боялись и ненавидели его; однако теперь он шел к Опару как к цитадели своих друзей, без тени сомнения в том, что его встретят по-дружески.

А вот Нкима не был в этом уверен. Мрачные руины наводили на него ужас. Он бранился и умолял, но безуспешно; и в конце концов страх вытеснил любовь и преданность, поэтому, когда они приблизились к крепостной стене, Нкима спрыгнул с плеча хозяина и бросился наутек, подальше от жутких руин, ибо в его маленьком сердечке глубоко засел страх перед незнакомыми местами, который не в силах была побороть даже его вера в Тарзана.

Зоркие глаза Нкимы заметили каменистый холм, который они недавно миновали, и он забрался на вершину, усмотрев тут относительно безопасное убежище, где и решил ждать возвращения своего хозяина из Опара.

Подойдя к узкой расщелине – единственному входу сквозь массивные внешние стены Опара, Тарзан, как и в первый свой приход в город много лет тому назад, ощутил на себе взгляд невидимых глаз и уже ожидал услышать приветствия, как только дозорные узнают его.

Тарзан без колебания и опаски вошел в узкую расщелину и по извилистому проходу прошел сквозь толстую внешнюю стену. Между внешней и внутренней стенами обнаружился узкий двор, пустынный и безлюдный. Тарзан в тишине пересек двор и вошел в другой узкий проход во внутренней стене. За стеной начиналась широкая дорога, ведущая к руинам великого храма Опара.

В тишине и одиночестве он вошел под своды мрачного портала с рядами величавых колонн. С их капителей вниз на него смотрели причудливые птицы, как смотрели они с незапамятных времен, с тех пор, как руки забытого мастера вытесали их из сплошного монолита. Тарзан молча устремился вперед через храм к площади – центру городской жизни. Иной человек, возможно, дал бы знать о своем приходе, издав приветственный возглас – сигнал своего приближения. Но Тарзан из племени обезьян во многих отношениях скорее зверь, нежели человек. Он ведет себя бесшумно, как и большинство животных, не тратя попусту дыхания на бессмысленную работу рта. Он не стремился приблизиться к Опару украдкой и знал, что не остался незамеченным. Почему приветствие задерживалось, он не понимал, разве что, сообщив Лэ о его приходе, они ожидали ее указаний.

Тарзан прошествовал по главному коридору, вновь обратив внимание на золотые таблички с древними не расшифрованными иероглифами. Он прошел через зал с семью золотыми колоннами, затем по золотому полу смежной комнаты, и снова только тишина и пустота, лишь смутное ощущение присутствия фигур, движущихся по верхним галереям над помещениями, по которым он проходил. Наконец он подошел к тяжелой двери, за которой, он был уверен, встретит либо жрецов, либо жриц этого великого храма Пламенеющего Бога. Он бесстрашно толкнул дверь и шагнул через порог, но в тот же миг на голову ему опустилась увесистая дубинка, и он без чувств рухнул на пол.

В мгновение ока его окружили несколько десятков приземистых уродливых мужчин. Их длинные свалявшиеся бороды упали на волосатые груди, когда они нагнулись над Тарзаном, переминаясь на коротких кривых ногах. Перевязывая запястья и щиколотки жертвы крепкими ремнями, они разговаривали низкими рычащими гортанными голосами, потом подняли его и понесли по другим коридорам, через рушащееся величие великолепных помещений в громадную комнату, выложенную изразцами, в конце которой на массивном троне, возвышавшемся на помосте, восседала молодая женщина.

Рядом с ней стоял неуклюжий уродливый мужчина. Руки и ноги его украшали золотые браслеты, шею – множество ожерелий. На полу перед троном столпились мужчины и женщины – жрецы и жрицы Пламенеющего Бога Опара.

Конвоиры подтащили Тарзана к подножию трона и швырнули свою жертву на пол. В следующий миг человек-обезьяна пришел в сознание и, открыв глаза, огляделся по сторонам.

– Это он? – повелительно спросила девушка на троне.

Один из стражников увидел, что Тарзан пришел в себя, и с помощью других рывком поставил его на ноги.

– Да, он! – воскликнул стоявший с ней рядом человек.

Лицо женщины исказилось гримасой жгучей ненависти.

– Бог милостив к Его верховной жрице, – сказала она. – Я молилась, чтобы наступил этот день, как молилась, чтобы наступил и тот, другой. Оба мои желания осуществились.

Тарзан быстро перевел взгляд с женщины на мужчину возле трона.

– Что это все значит, Дуз? – требовательно спросил он. – Где Лэ? Где ваша верховная жрица? Женщина гневно поднялась с трона.

– Знай же, человек из внешнего мира, что верховная жрица – я. Я, Оу, верховная жрица Пламенеющего Бога.

Тарзан не удостоил ее вниманием.

– Где Лэ? – переспросил он у Дуза. Оу рассвирепела.

– Она мертва! – завизжала она, метнувшись к краю возвышения, словно желая вцепиться в Тарзана. Отделанная драгоценными камнями рукоятка ее жертвенного кинжала сверкнула в лучах солнца, проникавших через огромное отверстие в потолке тронного зала. – Она мертва! – повторила Оу. – Мертва, каким будешь и ты, когда придет черед умилостивить Пламенеющего Бога живой кровью человека. Лэ была слаба. Она любила тебя и тем самым предала своего Бога, выбравшего для жертвоприношения тебя. Но Оу сильна – сильна той ненавистью, которую вынашивала в своей груди с тех пор как Тарзан и Лэ украли у нее трон Опара. Уведите его! – крикнула она страже, – и чтобы я его больше не видела – только привязанным к алтарю на площади жертвоприношений.

Тарзану ослабили путы на ногах, чтобы он мог идти; но несмотря на то, что руки оставались связанными за спиной, стражники явно побаивались его, поэтому они опутали шею и туловище человека-обезьяны веревками и повели его, как ведут льва. Повели вниз, в знакомую тьму подземелья Опара, освещая путь факелами; а когда наконец привели в темницу, где ему предстояло томиться в неволе, то не сразу набрались храбрости перерезать путы на руках. Прежде они снова связали ему щиколотки, чтобы успеть выскочить из камеры и закрыть дверь на засов до того, как он сумеет развязать ноги и броситься на них. Так велико было впечатление, произведенное на неуклюжих жрецов Опара отвагой Тарзана.

Тарзану уже довелось побывать в темнице Опара, и тогда ему удалось бежать, поэтому он немедленно принялся за дело, пытаясь найти способ выйти из создавшегося затруднительного положения, поскольку понимал, что Оу не станет откладывать момента, за который молилась – момента, когда она вонзит сверкающий жертвенный нож в его грудь. Быстро освободив ноги от пут, Тарзан осторожно пошел вдоль стен темницы, двигаясь наощупь, затем таким же образом обследовал пол. Ему стало ясно, что он находится в прямоугольном помещении размером около десяти футов в длину и восьми в ширину и что, стоя на цыпочках, можно дотянуться до потолка. Единственный выход – дверь, в которую его ввели. Окошко в двери, забранное железной решеткой, служило источником вентиляции в камере, но поскольку выходило в темный коридор, света не пропускало. Тарзан осмотрел болты и петли двери, но, как он и предполагал, они оказались слишком прочными. И только теперь Тарзан заметил жреца, охранявшего его снаружи, что заставило его отказаться от мыслей о тайном побеге.

В течение трех дней и ночей жрецы сменяли друг друга через определенные промежутки времени, но утром четвертого дня Тарзан обнаружил, что коридор пуст, и вновь принялся обдумывать план побега.

Получилось так, что когда Тарзана схватили, его охотничий нож оказался спрятанным под хвостом леопардовой шкуры, служившей ему набедренной повязкой, и тупые полуцивилизованные жрецы Опара в возбуждении проглядели его. Тарзан был вдвойне благодарен счастливому случаю, так как, по причинам сентиментальным, он дорожил охотничьим ножом своего давно умершего отца – ножом, с которого началось утверждение Тарзаном своего превосходства над зверями джунглей в тот давний день, когда скорее случайно, нежели намеренно, он вонзил его в сердце гориллы Болгани.

В более практическом же смысле нож действительно был подарком богов, поскольку служил не только орудием защиты, но и инструментом, с помощью которого Тарзан мог совершить побег.

Когда-то он сумел вырваться из темницы Опара, так что хорошо знал конструкцию массивных стен. Гранитные блоки разных размеров, высеченные вручную без малейшего зазора между ними, были выложены рядами без раствора, а стена, сквозь которую он тогда прошел, оказалась толщиной в пятнадцать футов. В тот раз фортуна улыбнулась ему – его поместили в камеру, в которой, о чем нынешние жители Опара не знали, имелся тайный ход, замаскированный одним-единственным рядом неплотно пригнанных плит, которые человек-обезьяна разобрал без особого труда.

Вот и теперь, очутившись в камере, он надеялся обнаружить нечто подобное, но его поиски не увенчались успехом. Ни один камень не сдвигался с места, придавленный колоссальной тяжестью стен храма. И Тарзану волей-неволей пришлось сосредоточить внимание на двери.

Он знал, что в Опаре было мало замков, так как нынешние деградировавшие жители города не отличались сообразительностью и не умели чинить старые или же изобретать новые. Виденные им замки были громоздкими махинами, открывавшимися громадными ключами, и сохранились, вероятно, со времен Атлантиды. В основном двери запирались тяжелыми засовами, и он предположил, что путь к свободе ему преграждает подобное примитивное приспособление.

Отыскав наощупь дверь, он изучил небольшое окошко, пропускавшее воздух. Оно располагалось почти на уровне его плеч и имело форму квадрата размерами приблизительно десять на десять дюймов. Отверстие было забрано четырьмя вертикальными железными прутьями квадратного сечения шириной в полдюйма, отстоявшими друг от друга на полтора дюйма – слишком близко, чтобы просунуть между ними руку. Однако это обстоятельство вовсе не обескуражило человека-обезьяну: должен же быть какой-то выход.

Стальными мускулистыми пальцами он взялся за середину одного из прутьев. Левой рукой схватился за другой и, надавив высоко поднятым коленом на дверь, стал медленно сгибать правый локоть. Мускулы на руке вздулись, перекатываясь, словно стальные шары, и прут постепенно согнулся вовнутрь. Человек-обезьяна улыбнулся и снова взялся за прут. Затем изо всей мочи рванул прут на себя и неимоверным усилием вырвал его из крепления. Тарзан попытался просунуть руку в образовавшееся отверстие, но и оно оказалось слишком мало. В следующий миг был вырван второй прут, и Тарзан, просунув в проем всю руку, зашарил в поисках засова, державшего его взаперти.

Кончиками пальцев Тарзан коснулся наконец верхнего края засова. Но как он ни старался, опустить руку ниже он не мог. Деревянный засов был около трех дюймов в толщину. Остальные параметры Тарзан определить не сумел, как не сумел определить, открывается ли он вверх или вбок. Тарзан испытывал танталовы муки. Свобода казалась такой близкой – протяни только руку – и оставалась недосягаемой. Было от чего сойти с ума.

Вынув руку из отверстия, он извлек из ножен охотничий нож и, снова просунув руку наружу, вонзил острие лезвия в деревянный засов. Сперва он попытался таким образом поднять засов, но нож только выскакивал из дерева. Затем он попробовал сдвинуть засов вбок, и это ему удалось. И хотя за один прием засов сдвигался лишь чуть-чуть, Тарзан был доволен, ибо знал, что терпеливость будет вознаграждена. Максимум на четверть дюйма, иногда лишь на одну шестнадцатую, но засов медленно отодвигался. Тарзан действовал методично и осторожно, не спеша и не поддаваясь нервному возбуждению, хотя и знал, что в любой момент с обходом может явиться свирепый стражник. Наконец его усилия были вознаграждены, и дверь повернулась на петлях.

Быстро шагнув наружу, Тарзан задвинул за собой засов и, не зная иного пути к спасению, пошел назад по коридору, по которому стражники привели его в тюремную камеру. Вдали как будто забрезжил тусклый свет, и Тарзан бесшумно устремился туда. Когда стало чуть светлее, он разглядел, что по бокам коридора, шириной в десять футов, через неравные промежутки расположены двери, причем закрытые на засовы.

В ста ярдах от своей темницы его путь пересек поперечный коридор, и здесь он приостановился на миг, чтобы осмотреться. Ноздри его затрепетали, глаза и уши напряглись. Ни в одном, ни в другом направлении он не увидел света, но уши уловили слабые звуки, говорящие о том, что в этом коридоре за дверьми существовала жизнь, а в ноздри ударило смешение запахов – сладкий аромат ладана, запах человеческих тел и терпкий запах хищных животных. Поскольку больше ничего особенного не обнаружилось, Тарзан двинулся дальше по коридору в сторону быстро усиливавшегося света впереди.

Он прошел совсем немного, как его чуткие уши уловили звук приближающихся шагов. Рисковать было нельзя, и он медленно попятился назад к поперечному коридору, рассчитывая укрыться там, пока не минует опасность. Однако люди оказались ближе, чем он полагал, и уже в следующий миг в коридоре из-за поворота показались шесть жрецов Опара. Они моментально увидели его и остановились, вглядываясь в сумрачный свет.

– Это человек-обезьяна, – сказал один из жрецов. – Он сбежал.

Жрецы двинулись на Тарзана, держа наготове дубины и грозные кинжалы.

Шли они медленно, что свидетельствовало о том уважении, которое они испытывали к его отваге, но все же шли. Тарзан попятился, ибо даже он, вооруженный одним лишь ножом, не рискнул померяться силами с шестеркой дикарей с их увесистыми дубинами. Отступая, он придумал, как ему действовать, и, когда достиг поперечного коридора, нырнул туда. Посчитав, что теперь они пойдут еще медленнее, так как опасаются засады с его стороны, он помчался по коридору. По пути он приглядывался к дверям, но не потому, что искал какую-то определенную дверь, а потому что знал, чем труднее обнаружить его, тем больше у него шансов уйти от погони. В конце концов он остановился перед дверью, запертой на огромный деревянный засов, поднял его, открыл дверь и шагнул внутрь как раз в тот момент, когда из-за поворота выскочил предводитель жрецов.

Стоило Тарзану оказаться в темном, мрачном помещении, как он понял, что совершил роковую ошибку. В ноздри ударил резкий запах льва Нумы. Тишину темницы потрясло яростное рычание. В темноте он увидел два зеленовато-желтых глаза, пылающих ненавистью, и в этот момент лев прыгнул.