Текст книги "Повествование Артура Гордона Пима из Нантакета"

Второго июля штурман сошел вниз, пьяный, как всегда, и в чрезвычайно хорошем расположении духа. Он подошел к койке Августа и, хлопнув его по спине, спросил, будет ли он достодолжным образом вести себя, если он его освободит, и может ли Август обещать, что более не будет входить в капитанскую каюту. На это, конечно, мой друг ответил утвердительно, и негодяй освободил его, заставив предварительно выпить рому из фляжки, которую он вытащил из кармана куртки. Оба тотчас же пошли на палубу, и я не видал Августа часа три. Потом он сошел вниз с добрыми вестями: он получил позволение ходить по бригу, где ему угодно, до главной мачты, и ему был отдан приказ спать, как обычно, в баке. Он принес мне, кроме того, добрый обед и богатый запас воды. Бриг продолжал гнаться за кораблем с Зеленого Мыса, и теперь был виден парус, который был сочтен за предполагавшийся. Так как события следующих восьми дней были маловажными и не имели никакого прямого отношения к главным приключениям моего повествования, я занесу их здесь в форме дневника, ибо не хочу опускать их совсем.

Июля 3-го. Август принес мне три шерстяных одеяла, с помощью которых я смастерил себе преудобную постель в моем тайнике. Никто не сходил вниз, кроме моего товарища, в течение дня. Тигр занял свое место на койке как раз около отверстия и спал тяжелым сном, как будто бы еще не вполне оправившись от действия своей болезни. К ночи налетел ветер и ударился о бриг, прежде чем успели убрать парус; бриг сильно качнуло набок. Порыв ветра затих, однако же, немедленно, и никакого ущерба не было причинено, кроме того, что порвало передний четырехугольный парус. Дёрк Питерс держал себя по отношению к Августу весь этот день с большой добротой и вступил с ним в долгую беседу касательно Тихого океана и островов, которые он посетил в этой области. Он спросил его, не будет ли ему приятно отправиться с бунтовщиками в некоторого рода разведочное и приятственное плавание к этим областям, и сказал, что экипаж постепенно склоняется ко взглядам штурмана. Август счел за наилучшее ответить, что он был бы рад пуститься в такое предприятие, раз ничего лучшего не может быть сделано, и что какой бы то ни было план предпочтительнее пиратской жизни.

Июля 4-го. Судно, которое было на виду, оказалось небольшим бригом из Ливерпуля, и ему позволили пройти беспрепятственно. Август проводил большую часть времени на палубе с целью получить все возможные сведения касательно намерения бунтовщиков. Среди них происходили частые и бешеные ссоры, во время одной из них гарпунщик Джим Боннер был брошен за борт. Сторонники штурмана приобретают почву под ногами. Джим Боннер принадлежал к шайке повара, коего Питерс был партизаном.

Июля 5-го. Около рассвета с запада пришел стойкий ветер, который к полудню посвежел и превратился в бурю, так что на бриге пришлось убрать все паруса, кроме трайселя и фокселя. Убирая переднюю стеньгу, Симмс, один из матросов, также принадлежавший к шайке повара, будучи сильно пьян, упал за борт и утонул; никакой попытки спасти его не было сделано. Всего теперь на борту брига было тринадцать человек, а именно: Дёрк Питерс; Сэймур, черный повар; Джонс; Грили; Гартман Роджерс; и Вилльям Аллен из партии повара; штурман, имени которого я никогда не мог узнать; Абсалом Хиккс; Вильсон; Джон Гёнт; Ричард Паркер из партии штурмана да еще Август и я.

Июля 6-го. Буря продолжалась весь этот день, налетая тяжелыми шквалами, сопровождаемыми дождем. Бриг захлебнул порядком воды через свои сшивки, и один из насосов все время действовал, Август был вынужден соблюдать очередь. Как раз в сумерки совсем близко от нас прошел большой корабль, не будучи замеченным до того, как он был на расстоянии звука голоса. Согласно предположению, корабль этот был один из тех, которые высматривались мятежниками. Штурман салютовал, но ответ потонул в реве бури. В одиннадцать часов море, хлынув, рвануло корабль в середине и оторвало значительную часть укреплений левого борта, а также причинило и другие ущербы незначительного свойства. К утру погода успокоилась, и на восходе солнца было очень мало ветра.

Июля 7-го. Море надулось, и весь день было тяжелое волнение; бриг, будучи налегке, испытывал чрезвычайную качку, и в трюме многие предметы сорвались со своих мест, как я мог явственно слышать из моего тайника. Я сильно страдал от морской болезни. У Питерса был сегодня длинный разговор с Августом, и он рассказал, что двое из его шайки, Грили и Аллен, перешли на сторону штурмана и решили сделаться пиратами. Он предлагал Августу разные вопросы, которых тот не мог в это время в точности понять. В течение этого вечера на судне обнаружилась течь, и мало что могло быть сделано, чтобы устранить ее, ибо она была причинена тем, что бриг просачивался и забирал воду через сшивки. Был шпикован парус и подложен под скулы брига, что помогло нам в некоторой мере, так что мы начали овладевать течью.

Июля 8-го. Легкий ветерок пришел на восходе солнца с востока, штурман же направил бриг на юго-запад с целью пристать к одному из Вест-Индских островов в осуществление своих пиратских замыслов. Никакого противоборства не было оказано Питерсом или поваром – по крайней мере, ничего, о чем бы слышал Август. Всякая мысль о захвате судна с Зеленого Мыса была оставлена. С течью теперь легко боролись, заставляя действовать один из насосов каждые три четверти часа.

Парус был убран из-под корабельных скул. Перекинулись через рупор словечком с двумя шхунами за день.

Июля 9-го. Погода прекрасная. Все работают над починкой укреплений. У Питерса опять был долгий разговор с Августом, и он говорил более начистоту, чем до сих пор. Он сказал, что ничто не могло бы его заставить склониться ко взглядам штурмана, и даже намекнул, что у него есть намерение захватить бриг в свои руки. Он спросил моего друга, может ли рассчитывать в таком случае на его помощь, и Август без колебания сказал «да». Тогда Питерс сказал, что поосведомится у других своих сторонников на этот счет, после чего ушел. В продолжение остальной части этого дня у Августа не было случая говорить с ним с глазу на глаз.

Глава седьмая

Июля 10-го. Говорили в рупор с бригом, плывущим из Рио в Норфолк. Погода туманная и легкий противный ветер с востока. Сегодня умер Гартман Роджерс, будучи схвачен еще восьмого судорогами, после того как выпил стакан грога. Этот человек был в числе сторонников повара, и на него главным образом Питерс полагал свои упования.

Он сказал Августу, что, верно, штурман отравил его и что если сам он не будет остерегаться, то, надо думать, придет скоро и его черед. Из его собственной шайки теперь оставались только он сам, Джонс и повар; на другой стороне было пятеро. Он сказал Джонсу насчет того, что нужно бы отобрать у штурмана командование, но проект был принят холодно, и он воздержался от дальнейшего настаивания и повару не говорил ничего. Это было хорошо, как оказалось, что он был столь осторожен, ибо пополудни повар выразил свою решимость примкнуть к штурману и формально перешел в его партию.

Между тем Джонс воспользовался случаем поссориться с Питерсом и погрозился, что он ему расскажет о готовящемся плане. Было теперь очевидно, что времени терять нельзя, и Питерс выразил свою решимость попытаться захватить корабль во что бы то ни стало, если Август окажет ему помощь. Друг мой тотчас же уверил его в своей готовности сделать что угодно для выполнения такого замысла и, полагая, что данный случай весьма благоприятен, сообщил ему о моем пребывании на корабле. Этим полуиндеец не столько был изумлен, сколько восхищен, ибо он вовсе уже не полагался на Джонса, на которого он смотрел как на перешедшего в число сторонников штурмана. Они немедленно спустились вниз, Август назвал меня по имени, и мы с Питерсом познакомились. Было условлено, что мы попытаемся захватить судно при первом удобном случае, оставляя Джонса совершенно вне наших совещаний. В случае успеха мы должны были направить бриг в первый же порт, какой представится, и там сдать судно. То обстоятельство, что сторонники оставили Питерса, расстроило его замыслы отправиться в Тихий океан – такое предприятие не могло быть выполнено без экипажа, и он всецело полагался или на то, что будет оправдан по суду ввиду умственного расстройства (каковое, по торжественному его уверению, побудило его принять участие в бунте), или, если будет найден виновным, получит прощение благодаря заступничеству со стороны Августа и меня. Наши рассуждения были прерваны в эту минуту криком: «Все к парусу!», и Питерс с Августом побежали на палубу.

Как обычно, почти все были пьяны, и прежде чем парус мог быть надлежащим образом убран – порывистый шквал бросил бриг на бок. Он, однако, выдержал натиск и выпрямился, захлебнув доброе количество воды. Едва все было приведено в порядок, как другой шквал налетел на судно, а за ним немедленно еще другой; ущерба, однако, не было причинено никакого. Вся видимость говорила за то, что наступает настоящая буря, и действительно, вскоре она примчалась с большим бешенством с севера и с запада. Все было приведено в порядок, как только возможно, и мы, как обычно, легли в дрейф под плотно зарифленным фокселем. По мере того как ночь надвигалась, ветер усиливался в яростности, и море было необыкновенно вздуто. Питерс теперь сошел в бак с Августом, и мы снова приступили к обсуждению нашего плана.

Мы согласно решили, что не может быть более благоприятного случая, чем настоящий, для приведения нашего замысла в исполнение, ибо в такую минуту попытка наша никоим образом не могла быть предвидена. Так как бриг был надлежащим образом положен в дрейф, не могло возникнуть необходимости приводить его в движение и управлять им до наступления хорошей погоды, а тогда, если бы попытка наша удалась, мы могли бы освободить одного или даже двоих из людей, чтобы помочь нам довести бриг до порта. Главное затруднение заключалось в большой несоразмерности наших сил. Нас было только трое, а в каюте было девятеро. Все оружие, какое только было на борту, находилось в их обладании, за исключением двух небольших пистолетов, которые Питерс спрятал на себе, и большого кортика, который он всегда носил за поясом своих панталон. Из некоторых указаний, кроме того – например, вещи, подобные топору или ганшпугу, не лежали на своих обычных местах, – мы начали бояться, что у штурмана были свои подозрения, по крайней мере относительно Питерса, и что он не упустил бы случая от него отделаться. Было ясно на самом деле, что то, что мы решили сделать, не могло быть сделано слишком скоро. Все же неравенство сил было слишком велико, чтобы дозволить нам действовать без крайней осмотрительности.

Питерс предложил, что он пойдет на палубу и вступит в разговор с дозорным (Алленом) и, как только представится удобный случай, он его сбросит в море без хлопот и не поднимая тревоги; Август же и я, мы взойдем тогда наверх и постараемся обеспечиться на палубе какого-либо рода оружием, затем мы должны ринуться все вместе и захватить лестницу в каюте, прежде чем может возникнуть какое-либо сопротивление. Я восстал на это, ибо не мог поверить, чтобы штурман (пронырливый малый во всем, что нисколько не влияло на его суеверные предрассудки) позволил так легко захватить себя в западню. Уже одно то, что на палубе был дозорный, достаточно свидетельствовало о том, что он был настороже – лишь на кораблях, где дисциплина соблюдается строжайшим образом, имеют обыкновение ставить дозорного на палубе, когда судно лежит в дрейфе во время бурного ветра. Так как я обращаюсь главным образом, если не всецело, к людям, которые никогда на море не бывали, будет вполне уместным указать на точные обстоятельства, в каковых находилось тогда наше судно, лежавшее в дрейфе. Ложиться, или, говоря поморскому, «уложить» в дрейф, есть мера, применяемая для различных целей и осуществляемая различными способами. В тихую погоду она часто применяется с целью простого приведения судна в неподвижность, дабы подождать другого судна или для какой-нибудь подобной цели. Если корабль, который ложится в дрейф, находится под полными парусами, маневр обыкновенно достигается тем, что сбрасывают кругом некоторую часть парусов, так что позволяют ветру откинуть их назад, когда корабль сделается неподвижным. Но мы сейчас говорим о корабле, ложащемся в дрейф при бурном ветре. Это делается, когда ветер перед носом корабля и когда он слишком силен, чтобы допустить возможность пользоваться парусами без опасности опрокинуться; и иногда даже когда ветер попутный, но море слишком бурное, чтобы можно было пустить судно по ветру. Если позволить судну убегать перед ветром по очень бурному, как бы ухабистому, морю, много ущерба обычно причиняется кораблю в силу того, что он захлебывает воду на корме, а иногда благодаря судорожным ныркам, которые он делает передней частью. К этому приему тогда прибегают редко, лишь в случае необходимости. Когда на судне течь, его часто пускают по ветру, даже при самых тяжелых валах, ибо, когда оно лежит в дрейфе, достоверно, что сшивки его сильно раскрываются благодаря большому напряжению, чего нет в такой степени, если корабль убегает. Часто также делается необходимым предоставить судну убегать или в том случае, когда вихрь столь необычайно яростен, что рвет в куски парус, употребляемый с целью дать ему возможность держаться против ветра, или когда благодаря ошибочному строению сруба либо в силу других каких причин, главная задача не может быть выполнена.

Суда при бурном ветре кладут в дрейф различными способами, сообразно с их строением. Некоторые ложатся наилучше под фокселем, и этот седьмой рус, я полагаю, наиболее употребителен. Большие корабли с реями, поставленными поперек судна, имеют паруса для этой особой цели, называемые буревыми штаг-парусами. Но иногда кливер принимается сам по себе – временами кливер и фоксель или двойным образом зарифленный фоксель; нередко прибегают также к задним парусам.

Передние стеньги очень часто оказываются лучше отвечающими данной цели, нежели другие разряды парусов. «Грампус» обыкновенно ложился в дрейф под фокселем, плотно зарифленным.

Когда судно положено в дрейф, переднюю его часть подводят под ветер как раз настолько, чтобы наполнить парус, под которым оно лежит, между тем как он положен на стеньгу, то есть проходит по диагонали поперек судна. После того как это сделано, нос корабля наведен на несколько градусов от направления, из какового исходит ветер, и нос судна, будучи наветренным, конечно, получает удар волн. Находясь в таком положении, доброе судно может преодолеть очень тяжелый вихревой ветер, не зачерпнув ни капли воды и не требуя никакого дальнейшего внимания со стороны экипажа. Кормило обыкновенно привязывают внизу, но это совершенно бесполезно (если не считаться с шумом, который оно производит, будучи свободным), ибо руль не имеет никакого влияния на судно, когда оно лежит в дрейфе. В действительности кормило было бы гораздо лучше оставлять вольным, нежели крепко привязывать его, ибо руль имеет наклонность быть отрываемым тяжелыми валами, если у кормила нет достаточно места для свободного движения. Пока парус выдерживает, хорошо построенный корабль будет сохранять свое положение и преодолеет всякий вал, как если бы он был одарен жизнью и разумом. Но если ярость ветра разорвет парус в куски (для такого деяния при обычных обстоятельствах требуется настоящий ураган), возникает неминуемая опасность. Судно выпадает из правильного действия ветра и, повертываясь боком к валам, находится всецело в их власти: единственно, к чему можно прибегнуть в данном случае, это спокойно подставить его под ветер, дав ему возможность убегать, пока не будет натянут какой-нибудь другой парус. Некоторые суда ложатся в дрейф без каких-либо парусов, но на них нельзя полагаться в бурном море.

Но возвратимся от этого отступления. Штурман никогда не имел обыкновения ставить дозорного на палубе, когда при бурном ветре корабль лежал в дрейфе, и тот факт, что теперь дежурил дозорный, в соединении с тем обстоятельством, что топоры и ганшпуги исчезли, вполне убедил нас, что экипаж был слишком настороже, чтобы быть захваченным врасплох по способу, присоветованному Питерсом. Что-нибудь, однако, должно было быть сделано, и с возможно малой отсрочкой, ибо не могло быть сомнения, что, раз Питерс был заподозрен, он будет погублен при первом же поводе, а таковой, конечно, или будет найден, или будет создан, как только буря приутихнет.

Август теперь указал, что, если бы Питерсу удалось под каким-либо предлогом содвинуть запасную якорную цепь, которая лежала над трапом в главной каюте, возможно, мы были бы способны напасть на них неожиданно из трюма; но по малом размышлении мы убедились, что судно испытывало слишком большую качку, чтобы позволить какую-либо попытку такого рода.

Доброй волею судьбы я наконец натолкнулся на мысль подействовать на суеверные страхи и преступную совесть штурмана. Как можно припомнить, один из экипажа, Гартман Роджерс, умер утром, будучи схвачен два дня тому назад судорогами, после того как он выпил немного спиртного с водой. Питерс высказал нам свое мнение, что этот человек был отравлен штурманом, и, для того чтобы так думать, у него были основания, говорил он, которые были неоспоримы, но изъяснить которые мы никак не могли его заставить – своенравный отказ этот вполне согласовался с другими особенностями его причудливого нрава. Но были ли у него какие-нибудь настоящие причины подозревать штурмана или их не было, мы легко вовлеклись в это его подозрение и решили действовать соответственно.

Роджерс умер около одиннадцати часов утра в сильнейших судорогах; и тело его через несколько минут после смерти являло одно из самых ужасающих и отвратительных зрелищ, какие когда-либо были на моей памяти. Живот его чудовищно раздулся, как живот человека, который утонул и несколько недель пролежал под водой. Руки находились в таком же состоянии, а лицо сморщилось, съежилось и было бело как мел, кроме двух-трех ярко-красных пятен, подобных тем, что причиняются рожей; одно из этих пятен простиралось вкось через лицо, совершенно покрывая один глаз как бы лентой из красного бархата. В этом отвратительном состоянии тело было принесено из каюты в полдень, дабы быть брошенным за борт, но тут штурман, глянув на него (он видел его теперь в первый раз) и будучи или проникнут раскаянием в своем преступлении, или поражен таким страшным зрелищем, приказал людям зашить тело в парусинный гамак и даровать ему обычный обряд морских похорон. Отдав эти приказания, он сошел вниз, как бы для того чтобы избегнуть всякого дальнейшего вида своей жертвы. В то время как делались приготовления, дабы исполнить его приказания, с великим бешенством налетела буря, и мысленное было пока оставлено. Труп, предоставленный самому себе, был погружен в желоб для стока воды с левой стороны судна, где он еще и лежал в то время, о котором я говорю, толкаясь и барахтаясь с каждым бешеным нырком брига. Установив наш план, мы тотчас же стали приводить его в исполнение с наивозможною быстротой. Питерс пошел на палубу, и, как он предвидел, с ним немедленно заговорил Аллен, который, по-видимому, стоял на передней части корабля более как дозорный, нежели преследуя какую-либо другую цель. Судьба этого негодяя, однако, была решена быстро и безмолвно, ибо Питерс, приблизившись к нему самым беззаботным образом, как будто чтобы ему что-то такое сказать, схватил его за горло и, прежде чем он смог испустить хоть один крик, перешвырнул его за край судна. После этого он позвал нас, и мы взошли вверх. Первой нашей предосторожностью было отыскать что-нибудь, чем бы можно было вооружиться, и, делая это, мы должны были соблюдать величайшее тщание, ибо невозможно было ни минуты стоять на палубе, не держась крепко, и свирепые валы врывались на судно при каждом его нырке вперед. Было необходимо, кроме того, чтобы мы были быстрыми в своих действиях, ибо каждую минуту мы ожидали, что штурман взойдет наверх, чтобы пустить насосы в ход, так как было очевидно, что бриг очень быстро набирал воды. Поискав кругом некоторое время, мы ничего не могли найти более подходящего для нашей цели, чем две вымбовки, одну из них взял Август, другую – я. Припрятав их, мы стащили с трупа рубашку и бросили тело за борт. Питерс и я спустились после этого вниз, Августа же оставили сторожить на палубе, и он занял как раз то самое место, где стоял Аллен, спиною к лестнице в капитанскую каюту, чтобы, ежели кто из шайки штурмана взойдет наверх, он мог предположить, что это дозорный.

Как только я спустился вниз, я начал наряжаться таким образом, чтобы изобразить труп Роджерса. Рубашка, которую мы сняли с тела, весьма нам помогла, ибо она была особой формы и вида и ее легко было распознать, это было нечто вроде блузы, которую покойный надевал поверх другой своей одежды. Это была синяя вязанка с широкими поперечными белыми полосами. Надев ее, я стал приспособлять себе поддельный живот, в подражание чудовищному уродству раздувшегося трупа. Это было легко достигнуто с помощью одеял. Я придал потом такое же подобие своим рукам, надев пару белых шерстяных перчаток и наполнив их всякого рода лоскутьями, которые нашлись. Затем Питерс устроил мне надлежащее лицо, сперва его натерев белым мелом, а потом обрызгав кровью, которую он добыл из надреза на собственном пальце. Поперечная полоса через глаз не была забыта и являла самый отвратительный вид.