Текст книги "Великосветский переполох"

Затем с величайшим изумлением она взглянула на него, тяжело вздохнув, зашаталась, закрыла глаза и рухнула прямо у его ног.

Глава 5

Майлс перенес новобрачную через порог, но радости это ему не доставило.

– Моя супруга заболела, – сообщил он изумленной челяди, собравшейся в холле и во все глаза смотревшей на приехавших. – Привезите врача. Приведите сюда ее горничную. Я отнесу свою жену наверх. Голубую спальню подготовили? – бросил он через плечо, поднимаясь по лестнице.

– Да, милорд, – ответила экономка.

Майлс двигался быстро, но не отрывая взгляда от женщины, лежащей на его руках. Она была бледна, холодна и абсолютно без чувств. Он видел, что от дыхания грудь ее продолжает вздыматься – по крайней мере она жива. Он не потерял самообладания, поскольку научился сохранять спокойствие в чрезвычайных ситуациях, но был встревожен. Он мог поклясться, что это не было простое недомогание. Ему доводилось видеть мужчин, раненных в бою, на суше и на море. Это не было похоже на морскую болезнь или последствия пищевого отравления – если только это не был яд. Его молодая жена была страшно больна. Она была легкой, но Майлс странным образом ощущал тяжесть ее тела на своих руках. Вся живость, сила духа, так украшавшие ее, исчезли. Она все еще была восхитительна; даже в таком состоянии Аннабелла была красива той трагической красотой, которой была отмечена только что вынутая из воды утонувшая Офелия. Глупо чувствовать себя виноватым, причиной этому не могла быть их интимная близость; причина крылась в чем-то другом, убеждал он себя. Но он помнил, какой измученной она была после первой брачной ночи. Она пыталась все скрыть, но он заметил ее недомогание. И поэтому, укладывая ее на постель, он испытывал больше чем простое чувство вины.

Майлс дотронулся до ее лица. Оно горело, но когда он коснулся ее руки, то почувствовал, что она буквально ледяная. Он растирал ее маленькие ладони, пытаясь согреть. Где эта чертова горничная? Где этот проклятый доктор? Майлс повернулся, чтобы позвать на помощь, но, услышав ее стон, вновь обернулся к жене.

Она попыталась сесть.

– Тихо, тихо! – прошептал он, присев на краешек кровати и обняв ее. – Вы упали в обморок. Сейчас вам нужно лежать. Если встать слишком быстро, вы снова потеряете сознание.

– У меня нет обыкновения падать в обмороки, – слабым голосом произнесла она.

Это уже было на нее похоже. Ему удалось улыбнуться.

– Возможно, и нет. Но сегодня это случилось. Подождите, необходимо прийти в себя.

Она положила голову на плечо Майлсу и взглянула на него. Его поразила сверкающая голубизна ее глаз – слишком ярких, как ему показалось. Он ощутил дрожь, пробежавшую по ее телу.

– Майлс, я чувствую себя ужасно. По-настоящему отвратительно. Дело уже не только в желудке. Горло у меня болит так же сильно, как и голова, а голова раскалывается так, что я совершенно не могу собраться с мыслями. Но я не думаю, что это может быть связано с тем, что я… беременна. А вы? Я хочу сказать, вы не считаете, что это возможно?

– О Боже! – вымолвил он, обнимая ее крепче. – Нет, Аннабелла, я, честное слово, так не считаю.

– Что ж, это утешает, – сказала она.

– Да, – согласился он, надеясь, что это действительно так, поскольку мысль о том, что она забеременела после их первого интимного опыта, да к тому же такого неудачного, была для него столь же гнетущей, как, очевидно, и для нее. Но она вновь содрогнулась в ознобе, и он понял, что отнюдь не страх вызывает дрожь в ее теле. Это обеспокоило его еще больше.

– Я ее супруг. Нет никакой необходимости заставлять меня ждать за дверью, – решительно произнес Майлс, встав у стены и наблюдая, как доктор осматривает Аннабеллу.

– Как вам будет угодно, сэр, – пробормотал доктор. Весьма упитанный мужчина, которого, по всей видимости, оторвали от обеденного стола, врач, казалось, был гораздо больше озабочен болезнью Аннабеллы, чем титулом Майлса.

– И вы говорите, что такие ощущения появились сегодня утром? – спросил он Аннабеллу, вновь осмотрев ее язык.

Она кивнула, но даже это небольшое усилие заставило ее лицо исказиться от боли.

– Кашель есть?

Майлс уже было отрицательно качнул головой, но она ответила:

– Да, я начала покашливать в полдень, когда ехала в карете.

Майлс замер. Он не знал. Он ведь не ехал в экипаже вместе с ней.

– Кожа чистая, – пробормотал доктор, когда, отвернув халат, в который горничная одела Аннабеллу, он осмотрел ее белую грудь. – Сыпи нет. Лишь внезапный приступ тошноты, боль в желудке, потом лихорадка, озноб, головная и мышечная боль, так?

– Да. Это хорошо или плохо? – спросила Аннабелла, слишком обеспокоенная, чтобы стесняться своего полуобнаженного вида.

Врач пробормотал что-то нечленораздельное, еще шире раздвинул отвороты халата и приложил ухо к ее груди, чтобы прослушать еще раз.

– Вы ведь только что прибыли из Лондона, не так ли? – спросил он, выпрямившись.

– Верно, – ответил Майлс. – А это имеет какое-либо значение?

Доктор нахмурился. Он встал.

– Я получил несколько писем от коллег из Лондона. Там вовсю свирепствует смертельная инфекция. Очень похоже. Здесь у нас пока не было ни одного случая. Теперь, как мы видим, есть.

– Чем мы можем ей помочь? – спросил Майлс.

– Я оставлю лекарства. Проследите, чтобы она принимала их, как предписано.

Доктор подошел к туалетному столику и достал из своего саквояжа пузырьки и порошки. Смешав две дозы лекарства, он насыпал порцию порошка на листок бумаги и написал указания.

Выходя из комнаты, он повернулся, чтобы попрощаться с Майлсом, и добавил:

– За ней может ухаживать горничная. Если не хотите подхватить инфекцию, держитесь от супруги подальше и, если возможно, изолируйте от нее прислугу, поскольку эта инфекция распространяется со сверхъестественной быстротой, и мне совсем не хотелось бы, чтобы у нас началась эпидемия.

– Когда она поправится?

– Она молода, организм у нее крепкий; возможно, ей удастся справиться с болезнью в течение недели. Но вероятно, что и не сможет. Полагаю, что это разновидность той заразы, которая пришла к нам из Франции. Они всегда поставляют нам самое лучшее, – добавил он кисло. – Это может быть и инфлюэнца. Там была эпидемия. Спаси нас, Господи, от подобного. У нас такое уже было. Болезнь может быть смертельной, но может протекать и в более легкой форме. Будем надеяться, что мы имеем дело с менее серьезной формой. Проследите, чтобы она пила каждый час воду с лимонным соком и принимала лекарство. И молитесь. Я приеду завтра. Пошлите за мной, если появятся высыпания и, конечно же, если ей станет хуже. Спокойной ночи, милорд.

Но эту ночь никак нельзя было назвать спокойной, как и многие последующие тяжелые ночи.

Неделю спустя после приезда в охотничий домик Майлс выглядел совершенно измотанным, впрочем, именно так он себя и чувствовал. Он поднялся со стула, стоявшего подле кровати Аннабеллы, на котором он провел очередную ночь. Взглянув на жену и убедившись, что она еше спит, он подошел к окну и отодвинул уголок шторы.

Вновь шел дождь.

«Какой странный медовый месяц», – подумал он, глядя на мокрый пейзаж. У него не было ни времени, ни желания жалеть себя, тем более сейчас, когда вся его жалость была истрачена на жену. Ведь вполне может случиться так, что он станет вдовцом еще до того, как закончится медовый месяц.

С каждым днем ей становилось все хуже. Ее постоянно мучили жесткий беспрестанный кашель и сильный жар.

Нужно было выдержать настоящий бой, чтобы заставить ее принимать лекарство, а уговорить ее хоть немного поесть было вообще невозможно. Майлс с самого начала не отходил от Аннабеллы ни на шаг, но это служило утешением скорее для него, чем для нее, поскольку болезнь проходила так тяжело, что она почти не замечала происходящего вокруг. Майлс уже подумывал о том, что пора поставить в известность родителей Аннабеллы. Но он не хотел пугать их раньше времени, тем более что все происходящее казалось совершенно нереальным. Или он просто отказывался этому верить? Он женился на красивой, живой и энергичной молодой женщине. А сейчас она, возможно, находится на грани смерти. Все изменилось в течение недели. С той самой ночи, когда он прикоснулся к ней страстно и требовательно.

Майлс прислонился лбом к оконному стеклу. Он понимал, что не его ласки стали причиной болезни, но было мучительно думать о том, что настоящей интимной близости между ними так и не было. Ведь не мог же он утверждать, что любил Аннабеллу, даже не мог сказать, что она нравилась ему больше, чем те женщины, с которыми он раньше делил постель. Быть может, то огромное чувство вины, которое никак не оставляло его, стало расплатой за брак без любви?

Он видел смерть в бою, видел, как здоровые молодые мужчины истекают кровью и погибают. Но совсем другое дело было видеть, как угасает молодая красивая женщина. Она была так уязвима, а он ничего не мог противопоставить ее невидимому врагу.

Видя, как она тает, Майлс испытывал жалость и беспомощность. Но ведь он был ей, по сути, чужим, а рядом с ней, несомненно, должен находиться близкий, любящий человек, тот, кто, переживая из-за ее болезни, будет испытывать чувство более сильное, чем жалость. И все же стоит ли вызывать ее семью? Он был моряком и крепко усвоил некоторые суеверия. Если он пошлет за ее родителями, то это будет равносильно признанию поражения: произнеси его имя, и ты впустишь Ангела смерти.

Но лучше Аннабелле так и не становилось, и предпринимаемые окружающими усилия лишь усугубляли ее состояние. Пластыри и банки, как он мог заметить, не помогли уменьшить жар, они лишь уродовали ее нежную белую кожу. От лихорадки ее мягкие розовые губы иссушились и потрескались, побелели и начали шелушиться. Порошки, прописанные доктором, вызывали у нее рвоту; она больше не могла принимать их, как не могла проглотить и кусочка пищи. С каждым днем она все больше худела и слабела.

На четвертый день ей остригли волосы. Майлс возражал, но доктор настаивал на этом. Они отбирают у нее силу, сказал он. Возможно. Но у Майлса подкосились колени, когда он увидел, как ее прекрасные чернильно-черные локоны состригают под самый корень и бросают в огонь. Она была слишком больна, чтобы протестовать, и, возможно, даже не заметила этого. Но его это чуть не убило.

Кровопускание, сделанное на пятый день, почти доконало и Майлса, и доктора. Когда Майлс, умывшись, вошел тем утром в комнату, он увидел, что доктор держит ее нежное запястье, наблюдая, как течет густая темная кровь и смываются последние краски с ее лица, словно сама жизнь покидает Аннабеллу. Майлс потерял контроль над собой, возможно, просто обезумел, он закричал, приказывая доктору немедленно все прекратить и убираться вон, угрожая изувечить его, если тот не послушается.

И вот теперь за ней ухаживали только он, горничная и экономка, поскольку доктор отказался от дальнейших посещений. Ну и пусть. Майлс больше не мог полагаться на него, впрочем, в отношении медицинской помощи на себя он тоже не мог полагаться. Но лечение необходимо было продолжить, и Майлс послал в Лондон за отличным хирургом, с которым когда-то служил вместе; Гарри Селфридж обязательно приедет, он был отличным человеком, кроме того, он кое-чем обязан Майлсу. Но не будет ли это слишком поздно?

– Тысячелистник обыкновенный и цветки бузины, – проговорил Майлс с усталым смешком. – Легочная трава и лапчатка? А потом, подозреваю, вы монотонно повторяете: «Кипите, травы, изыди, отрава». Думаю, что не стоит, миссис Фарроу. Спасибо, миссис Кент, – сказал он экономке, давая понять пухленькой маленькой женщине, с которой только что беседовал, что разговор закончен. – К сожалению, я не верю в колдовство.

– Я тоже не верю, – ответила толстушка. – Тысячелистник обыкновенный, цветки бузины и перечная мята – это проверенное временем средство, специально от инфлюэнцы. Медуница и лапчатка – это от кашля. Вероника и репейник тоже не помешают. Все эти средства используются очень давно, и современные врачи от них не отказываются.

Майлс потер рукой уставшие глаза. Экономка пришла к нему в кабинет и сказала, что привела знахарку, которая пользуется уважением во всей округе. Он пригласил миссис Фарроу войти лишь затем, чтобы можно было еще с кем-нибудь поговорить о болезни Аннабеллы. На него произвела впечатление эта женщина средних лет, очень аккуратно, почти модно одетая. Он ожидал увидеть невежественную старуху, но произношение миссис Фарроу вполне устроило бы и герцогиню.

– Мой отец владел землей в этом округе, – гордо сообщила она ему, – но его мать и бабушка были знахарками, они сами лечили травами и меня обучили этому искусству. Сейчас я обладаю даже большими знаниями. Возможно, я и не сумею вылечить вашу госпожу, но уж вреда от этого точно не будет. Я наверняка сумею устранить некоторые симптомы, милорд, и по крайней мере я смогу облегчить ее уход.

– Но травы и это варево… – произнес он с несчастным видом.

– Могут помочь ей, большего я не обещаю. Когда миссис Кент послала за мной и рассказала, в каком состоянии находится госпожа, я тотчас приехала. Мне известны ее симптомы. Доктору Моррисону следовало послать за мной. Мы с ним старые соперники, но он не может, да и не станет возражать мне. Хотя, конечно, и не станет меня рекомендовать. Полагаю, тот факт, что у меня почти такая же большая практика, как и у него, уязвляет его самолюбие. И столько же удовлетворенных пациентов, могу добавить. Тем не менее, если вы отказываетесь, я уйду. Я пришла из чувства долга, а не из корысти. У меня предостаточно пациентов.

Майлс потер колючий подбородок. Когда он брился в последний раз? Впрочем, его давно это перестало волновать. Он и в самом деле не знал, что предпринять. Проходил еще один день, и Аннабелле не становилось лучше, скорее, хуже. Большую часть времени она спала, охваченная жаром. Он обтирал ее холодной тканью, когда казалось, что ее кожа просто горит, и укутывал одеялами, когда ее сотрясал озноб. Надо ли еще и пичкать ее колдовскими травами?

Майлс стоял в нерешительности. Когда появилась эта женщина, он сидел в своем кабинете, сочиняя письмо родителям Аннабеллы. Сейчас он осознал, что его мысли находятся в таком же беспорядке, как и его внешний вид. Довольно давно он не спал толком, да и питался кое-как. Он уже не горевал о ней, смирившись с близким концом. Теперь он мог лишь сожалеть о том, что они оба столь опрометчиво вступили в этот брак. Хотя никто не мог предположить, что она заболеет, но сейчас он осознавал, как тяжело для нее оказаться на пороге смерти в окружении чужих людей, а ведь, по сути, они друг для друга остались именно чужими. После помолвки они разговаривали на самые разные темы, обсуждали моду, театр, даже некоторые светские сплетни, но никогда они не говорили о самом главном. Зачем вступать в брак с человеком, к которому ты не пылаешь страстью или по меньшей мере не испытываешь симпатии? Они никогда не говорили об этом, поскольку оба знали ответ и принимали его.

Этот брак был заключен ради взаимного удобства. Но какую глупость они совершили, Майлс понял только теперь. Именно близость смерти заставила его понять это. За те долгие часы, что он провел у постели Аннабеллы, наблюдая, как она угасает, погасло и его сердце. Теперь, когда он все осознал, было уже слишком поздно. Понимая, что она умрет, так и не познав любви, он испытывал не просто сожаление, а непереносимое отчаяние. Но не совершит ли он еще одну глупость, если позволит этой женщине дать Аннабелле какой-то сомнительный отвар? А может, наоборот, глупостью будет отослать знахарку? . – Я вызвал врача из Лондона, – сказал он.

– Он пока не прибыл, – ответила она. – У вас есть время ждать?

– У меня? У меня времени сколько угодно, но у моей жены…

Майлс колебался. Он объездил весь мир и видел, к каким странным средствам прибегают люди в поисках излечения от самых различных недугов – от сифилиса до обычного насморка: здесь были и заклинания, и различные амулеты. В качестве таковых использовалось что угодно – от ноги сушеной обезьяны до мешочков с травами, которые надо было носить на шее. Иногда он почти верил, что подобные вещи помогают. Ему даже случалось видеть, как некоторые страдальцы выпивали дозу странного зелья и уже через час чувствовали себя лучше.

Какой у него выбор? Из Лондона приедет его товарищ, по крайней мере Майлс на это надеялся. Но как скоро? И не превратится ли это «скоро» в «поздно»? Следовательно, устало подумал Майлс, остается ответить на один вопрос: что бы предпочел он сам, окажись на ее месте?

– Миссис Фарроу, – произнес он учтиво, – не соблаговолите ли пройти со мной и осмотреть миледи, прежде чем вы дадите мне какие-либо обещания?

Знахарка кивнула в знак согласия и вместе с ним прошла в комнату Аннабеллы. Взглянув на женщину, лежащую на огромной кровати, она задержала дыхание.

– Ах, бедное дитя, – тихо прошептала она.

– И вы все еще думаете, что можете ей помочь? – спросил Майлс.

– Я должна.

– Тогда принимайтесь за дело, – сказал он.

Он сидел, обхватив голову руками, и даже не смотрел в их сторону, пока не услышал, что знахарка просит его приподнять Аннабелле голову, чтобы больная выпила глоток приготовленного снадобья.

Друг Майлса, лондонский врач, прибыл на закате. Гарри Селфридж был высоким худощавым мужчиной, под очками скрывались добрые карие глаза.

– Отправился сразу, как получил твое письмо, Майлс, – сказал он, стягивая перчатки. – Приказал заложить экипаж и оставил кучу пациентов в приемной.

– Чертовски неудобно, что пришлось тебя потревожить…

– Не извиняйся! Никаких неудобств, я обязан тебе гораздо большим, ведь ты очень помог мне тогда, на «Неподкупном», а потом был еще инцидент в Испании. Надеюсь, я хоть в малой степени смогу оплатить свой долг. Как она?

– Ты мне ничем не обязан, Гарри, но сделай все, что в твоих силах. Ей очень нужна помощь. Я отказался от услуг местного доктора. Мне нужен кто-то, кому я могу доверять.

– Можешь на меня положиться. Где она? Проводи меня к ней.

Майлс повел его по лестнице наверх. Вдруг он помедлил, остановился и повернулся к своему старому приятелю:

– Там… женщина из деревни, она сейчас за ней присматривает… по крайней мере до твоего приезда… Она кажется знающей, а мне нужна была помощь. И… – Он опустил глаза и добавил, краснея: – Я воспользовался ее советом, несмотря на то что у меня есть сомнения, но ее лечение не кажется мне ужасным. На самом деле я помогал ей поить мою жену настоем перечной мяты, цветков бузины и тысячелистника. Нет, я не полный идиот, – произнес он, когда приятель бросил на него быстрый взгляд. – У этой женщины имелись хорошие рекомендации, и, черт побери, Гарри, что еще мне оставалось делать? Я выгнал этого проклятого доктора, просто выкинул его из дома, потому что мне показалось, что он губит ее быстрее, чем это делает инфлюэнца. Я подумал, что травы по крайней мере безвредны.

– Травы? Безвредны? Такие как болиголов, белена, белладонна, да? – Гарри похлопал Майлса по плечу. – Не переживай. Тысячелистник и цветки бузины используются при лечении некоторых инфекций. Если она применяет именно их, то никакого вреда не будет, а возможно, это даже поможет.

Когда мужчины вошли в спальню, миссис Фарроу подняла глаза.

– Она все еще спит, – сказала она Майлсу. – Но дыхание, кажется, стало легче. Хотя, возможно, я принимаю желаемое за действительное. Что ты скажешь, Гарри? Кстати, как твои дела?

– Бог ты мой! – с улыбкой воскликнул хирург. – Глориана! Ты нашел себе настоящего доброго ангела! – сказал он, обращаясь к Майлсу. – Мы с миссис Фарроу старые друзья. Ее опыты получили благоприятный отзыв в академии, и ее исследования вызывают у нас большой интерес. Как дела у тебя и твоего славного супруга, Глориана?

– Достаточно хорошо. Если бы их светлость сказали мне, что ты и есть тот самый хирург, Гарри, я бы чувствовала себя спокойнее. Она в довольно тяжелом состоянии, Гарри. Совсем плоха.

– Ну что ж, давайте посмотрим, – сказал Гарри, подойдя к постели.

Он внимательно посмотрел на свою новую пациентку, пощупал лоб и, наклонив голову, внимательно выслушал сердце. Потом он бережно поднял руку Аннабеллы – увиденное заставило его вздрогнуть.

– Ставили банки, – грустно констатировал он, приподняв рукав халата, чтобы взглянуть на множественные темно-красные круги, обезобразившие ее нежную руку. – Ну конечно, если только это не следы осьминога, – ответил он сам себе с горечью. – На груди то же самое, я полагаю?

Миссис Фарроу распахнула халат Аннабеллы, и хирург снова вздрогнул.

– О Боже! Этот дьявол повсюду прошелся своими средствами, не так ли? А эти кошмарные следы вдоль ребер? Пластыри, я думаю? Приложить пластырь, сбить жар, но все это средства прошлого века. И боюсь, что они не исчезнут и до следующего.

Он продолжил осмотр.

– Разрез на запястье, я полагаю, от кровопускания. Несомненно, эффективное средство от лихорадки, вызванной раневой инфекцией. Но в данном случае?

Он повернулся к Майлсу.

– Ему повезло, что ты просто вышвырнул его вон, я бы его убил. А сейчас, – сказал он, вновь взглянув на пациентку, – посмотрим, что тут можно сделать.