Текст книги "Новые приключения искателей сокровищ"

Эдит Несбит
Новые приключения искателей сокровищ

Путь в Рим или глупый безбилетник

У нас, Бэстейблов, есть два дяди, и оба не кровные. Один – наш двоюродный дедушка, а второй – дядя мальчишки Альберта, который жил по соседству с нами на Люишем-роуд. Когда мы впервые познакомились со взрослым соседом (поедая печёную картошку, но это уже совсем другая история), мы стали звать его «дядя соседского Альберта», а потом, для краткости, просто «дядя Альберта». Дядя Альберта и наш отец сняли потрясающее загородное поместье под названием Дом у Рва, и мы провели там летние каникулы. В конце лета, после передряги с горохом, который напихал себе в ботинки один паломник (это тоже другая история) мы нашли давно потерянную любовь дяди Альберта. Женщина была очень старой, почти двадцати шести лет, а дядя Альберта – еще старше, вообще преклонного возраста, поэтому свадьбу назначили на ближайшее Рождество.

Когда начались каникулы, мы вшестером отправились в Дом у Рва с отцом и дядей Альберта. Мы еще никогда не встречали Рождество в деревне и всё удалось как нельзя лучше.

Давно потерянная любовь (ее звали мисс Эшли, но нам разрешили называть ее тетей Маргарет еще до свадьбы, которая сделала бы ее нашей настоящей тетей) и ее веселый брат-священник часто приезжали к нам, а мы иногда навещали их в поместье «Кедры». Мы играли в шарады, прятки, в «дьявол в темноте» – девочки притворяются, будто любят играть в дьявола, а на самом деле мало кто из них любит эту игру. Мы пускали петарды, устроили рождественскую елку для деревенских детей, в общем, развлекались, как могли.

Каждый раз, когда мы приезжали в «Кедры», там царила глупая суета из-за ужасной свадьбы: из Лондона привозили коробки со шляпами, свадебными подарками, всякими блестящими и серебристыми безделушками вроде брошей и цепочек, а еще присылали на примерку одежду. Не понимаю, зачем леди нужно столько нижних юбок, сапожек и прочего барахла. Ну и что же, что она собирается замуж? Ни одному мужчине не придет в голову обзавестись двадцатью четырьмя рубашками и двадцатью четырьмя жилетами из-за будущей женитьбы.

– Наверное, всё дело в том, что они поедут в Рим, – сказала Элис, когда мы обсуждали это перед кухонным очагом. В тот день экономка миссис Петтигрю отправилась навестить свою тётю, и нам разрешили приготовить ириски. – Понимаете, в Риме можно купить только римскую одежду, а она, наверное, дурацких кричащих цветов… По крайней мере, римские пояса все яркие. А теперь ты помешай ириски, Освальд. У меня уже лицо обгорело до черноты.

Освальд взял ложку, хотя на самом деле очередь была не его; но такой уж у него характер, что он не поднимает шум из-за мелочей… И он умеет готовить ириски. Надеюсь, вы помните, что когда я пишу «Освальд», я пишу о себе? Я и дальше буду иногда говорить о себе как о другом мальчике, потому что я очень скромный.

– Везет же паршивцам, поедут в Рим! – сказал Эйч-Оу. – Как бы мне хотелось тоже там побывать.

– Невежливо говорить «паршивцы», Эйч-Оу, милый, – упрекнула Дора.

– Ну тогда везунчики, – поправился Эйч-Оу.

– Поехать в Рим – мечта всей моей жизни, – сказал другой мой младший брат, Ноэль. Он у нас поэт, все время пишет стихи. – Вспомните только, что говорил человек в «Дороге в Рим».

– Тебя не возьмут, – отрезал Дикки. – Такая поездка стоит ужасно дорого. Я слышал, как вчера об этом говорил отец.

– Но ведь платить придется только за проезд, – возразил Ноэль. – И я бы поехал третьим классом, или даже в отделении для скота, или в багажном вагоне. А добравшись до Рима, я легко смог бы зарабатывать на жизнь. Я сочинял бы баллады и пел их на улицах. Итальянцы кидали бы мне лиры… Лира – это итальянский шиллинг, слово пишется через «и». Видите, какие итальянцы поэтичные? Даже деньги у них называются лирами.

– Но ты не сможешь сочинять стихи на итальянском, – сказал Эйч-Оу, который таращился на Ноэля с разинутым ртом.

– Не знаю, не знаю, – ответил Ноэль. – Все равно я очень скоро выучу итальянский, а для начала буду сочинять стихи на английском. Наверняка там найдутся люди, которые их поймут. А если не поймут, вам не кажется, что мягкие южные сердца растают, когда итальянцы увидят бледного стройного чужеземца, поющего жалобные баллады на незнакомом языке? Я думаю – растают. О, меня быстро забросали бы лирами, ведь итальянцы не такие рассудочные и холодные, как северяне. У нас каждый или пивовар, или пекарь, или банкир, или мясник, или еще какой-нибудь скучный тип. А там все или бандиты, или виноградари, или гитаристы, они давят красный виноград, смеются, танцуют на солнце… Да вы и сами прекрасно это знаете.

– Ириска почти готова, – внезапно сказал Освальд. – Эйч-Оу, закрой свой дурацкий рот и принеси чашку холодной воды.

Мы бросили в воду кусочек ириски, чтобы посмотреть, готова ли она, а потом вылили смесь на тарелку, забыв намазать ее маслом, и не смогли отскоблить. Тарелка разбилась, поднялся скандал из-за того, что она была из лучшего обеденного сервиза, и дикие фантазии поэта Ноэля совершенно вылетели у нас из головы. Только позже, глубоко погрузившись в воды скорби, мы о них вспомнили.

На следующий день Эйч-Оу сказал Доре:

– Мне надо кое о чем пошептаться с тобой по секрету.

Они пошли на тайную лестницу, которая скрипит и уже давно ни для кого не тайная. После их разговора Дора начала шить что-то белое и не позволяла нам взглянуть, что она такое шьет, а Эйч-Оу ей помогал.

– Еще один свадебный подарок, не сомневайтесь, – сказал Дикки. – Наверняка какой-нибудь кошмарный сюрприз.

Больше мы об этом не говорили, катаясь на коньках во рву, где замерзла вода. А Дора не любит кататься на коньках – говорит, у нее из-за катания болят ноги.

Рождество и день рождественских подарков прошли, как прекрасный сон, и наступил день свадьбы.

Перед свадьбой все мы должны были явиться в дом матери невесты, а после со свадебной компанией отправиться в церковь. Девочкам всегда хотелось стать подружками невесты, и вот они ими стали. Дора и Элис надели белые суконные пальто, какие носят кучера, а еще маленькие накидки и белые бобровые шапочки. Они выглядели неплохо, хотя и смахивали на девчонок с рождественских открыток. Под длинными пальто у них были платья из белого шелка, из какого обычно шьют носовые платки, а на ботинках блестели настоящие серебряные пряжки – подарок нашего замечательного индийского дяди.

Экипаж уже тронулся, как вдруг Эйч-Оу бросился обратно в дом и вернулся с большим свертком в коричневой бумаге. Мы решили, что в свертке тот самый секретный подарок – сюрприз, который шила Дора. Я спросил её, так ли это, и она кивнула. Мы не очень задумывались, что там за подарок и как наш младший брат собирается снова полезть поперед батьки в пекло. Он все равно сделает по-своему, что ему ни говори.

На свадьбу явилось очень много людей – целая толпа. Было много еды и питья, и ничего, что стоял холод, потому что во всех каминах в доме горел огонь. Комнаты украсили остролистом и омелой, все веселились без удержу – кроме дяди Альберта и его раскрасневшейся невесты; у этих двоих был отчаянный вид. Гости говорили, как мило выглядит новобрачная, но Освальду показалось, она выглядит так, будто ей не так сильно нравится быть замужем, как она ожидала. На самом деле она не вся раскраснелась, у нее покраснел только кончик носа, ведь в церкви было довольно холодно. Но всё равно она потрясающая.

Ее преподобный, но симпатичный брат провел венчание. Никто лучше него не читает по Библии, но если узнать его поближе, понимаешь, что он не такой уж педант.

Когда опрометчивый шаг дяди Альберта узаконили, новобрачные отправились домой в свадебном экипаже. У них дома мы пообедали и выпили за здоровье невесты настоящего шампанского, хотя отец сказал, что мы, дети, должны сделать всего по глотку. Освальду и не хотелось больше, одного глотка ему хватило. Шампанское похоже на лимонад, в который подмешали лекарство. Херес, куда мы положили сахар (еще одна история из другой книжки), был намного вкуснее.

Потом мисс Эшли… В смысле, миссис дядя Альберта куда-то ушла и вернулась уже не в белом платье, а в другом. Судя по ее виду, теперь ей стало гораздо теплее. Дора слышала, как горничная рассказала, что кухарка остановила невесту на лестнице с тарелкой горячего супа и заставила ее поесть, «потому что невеста, бедняжка, в тот день не откусила ни кусочка и ни глоточка не отхлебнула». Нам стало ясно, почему миссис дядя Альберта выглядела такой несчастной. Но сам дядя Альберта отлично позавтракал – рыба, яйца, бекон и три порции джема, значит, он огорчался не потому, что ему хотелось есть. Возможно, он мысленно подсчитывал, во сколько ему обойдется женитьба и поездка в Рим.

Незадолго до того, как невеста отправилась переодеваться, Эйч-Оу встал, достал из-под буфета сверток в коричневой бумаге и выскользнул из комнаты. А мы-то думали, он позволит нам увидеть его подарок! Дора сказала, что знает его задумку, но это секрет.

Невеста вышла, накинув уютный меховой плащ, и дядя Альберта наконец приободрился, сбросил бремя забот и пошутил. Я уже забыл, что он сказал, помню только, что шутка получилась не очень удачной… Но он старался.

Потом страдальцы-новобрачные уехали, увозя целые груды багажа, а мы все радостно кричали и швыряли им вслед рис и туфли. Госпожа Эшли и еще несколько пожилых леди плакали.

– Какая красивая свадьба! – сказали все и начали расходиться.

Когда подъехал наш экипаж и мы стали в него залезать, отец вдруг спросил:

– А где Эйч-Оу?

Мы огляделись по сторонам – Эйч-Оу не было.

– Приведите его кто-нибудь поскорее, – сказал отец. – Не хочу, чтобы лошади весь день стояли на морозе.

Освальд и Дикки отправились на поиски пропавшего. Сперва мы подумали, что он мог вернуться к остаткам обеда, ведь Эйч-Оу еще маленький и не всегда ведет себя разумно, но в столовой его не было. Проходя через нее, Освальд даже не взял засахаренный фрукт. Он легко мог бы взять, и никто бы не возразил, поэтому поступок не был бы недостойным, и все-таки брать без спросу не по-джентльменски. Дикки тоже ничего не взял.

Мы заглянули в другие комнаты, даже в ту, в которой плакали старые леди, но, конечно, попросили у них прощения за беспокойство. Наконец, мы добрались до кухни, где сидели за ужином нарядные служанки с белыми бантами, и Дикки спросил:

– Пышечки, вы не видели Эйч-Оу?

– Убирайся, дерзец! – ответила кухарка, но ей все равно понравился дурацкий комплимент.

– Я видела, – сказала горничная. – Не так давно он столкнулся во дворе с мясником. У вашего братца был при себе пакет в коричневой бумаге. Возможно, Эйч-Оу кто-то подвез до дома.

Мы вернулись и рассказали отцу о словах горничной, а заодно и о подарке в свертке.

– Наверное, он все-таки постеснялся отдавать свой подарок, – сказал Освальд, – поэтому отправился с ним домой.

И мы сели в экипаж.

– Это был не подарок, а другой сюрприз, – сказала Дора. – Но действительно секретный.

Наш добрый отец велел ей не выдавать тайны младшего брата.

Да только когда мы вернулись домой, Эйч-Оу там не было. Миссис Петтигрю его не видела, и мы нигде его не нашли. Отец поехал на велосипеде обратно в «Кедры», чтобы посмотреть, не появился ли Эйч-Оу там… Но он не появился, и все тамошние мужчины отправились искать его по всей округе.

– Он слишком взрослый, чтобы его украли цыгане, – сказала Элис.

– И слишком некрасивый, – заметил Дикки.

– О, не говори так! – воскликнули обе девочки. – Особенно теперь, когда он потерялся!

Поиски длились уже долго, когда миссис Петтигрю вошла с пакетом, который, по ее словам, оставил мясник. На пакете не было адреса, но, увидев на оберточной бумаге наклейку с адресом магазина, где отец покупает рубашки, мы поняли, что сверток принадлежит Эйч-Оу. Отец тут же разорвал бумагу.

В свертке оказались ботинки и подтяжки Эйч-Оу, его лучшая шапка и жилет. Освальд испытал почти такие же чувства, как если бы нашел останки брата.

– Он с кем-нибудь из вас ссорился? – спросил отец.

Нет, никаких ссор не было.

– Его что-нибудь беспокоило? Он напроказничал и боялся признаться?

Мы похолодели, поняв, куда клонит отец. Найденное в свертке напоминало шляпу и перчатки леди, которая бежит на берег моря, оставив письмо с признанием, как она до такого дошла.

– Нет, нет и нет! – закричали мы. – Всё утро он веселился!

Потом вдруг Дикки двинул стол, один ботинок Эйч-Оу опрокинулся, и внутри оказалось что-то белое. Должно быть, Эйч-Оу написал записку перед тем, как мы уехали из дома. Вот что мы прочитали: «Дорогой отец (и все остальные), я собираюсь стать клоуном. Когда я разбогатею, я вернусь и буду купаться. Любящий сын, Гораций Октавиус Бэстейбл».

– «Купаться»? – недоумевающе переспросил отец.

– Он имел в виду «купаться в деньгах», – сказала Элис.

Освальд заметил, что все стоящие вокруг стола, на который почтительно водрузили ботинки Эйч-Оу, были ужасного бледного цвета, какого становятся цветки львиного зева, если бросить в них соль.

– Боже мой! – воскликнула Дора. – Так вот в чем дело! Он попросил меня сшить ему клоунский наряд, только никому-никому не говорить. Сказал, что хочет сделать сюрприз тете Маргарет и дяде Альберта. Я не думала, что он затеял что-то дурное.

Дора сморщилась, добавила:

– Боже мой, боже мой, боже мой! – и начала рыдать.

Отец рассеянно, но добродушно потрепал ее по спине и спросил в пространство:

– Но куда же он делся? Я виделся с мясником, и тот сказал, что Эйч-Оу попросил его отнести сверток домой, а сам вернулся в «Кедры».

Дикки кашлянул и сказал:

– Я тогда не подумал, что он что-то затевает, но… На следующий день после того, как Ноэль завел разговор о пении баллад в Риме и о том, что ему стали бы швырять поэтические лиры, Эйч-Оу сказал: если бы Ноэлю по-настоящему хотелось получить римские лиры, он легко мог бы поехать в Рим безбилетником…

– Безбилетником! – сказал отец, тяжело упав на стул.

– …В большой корзине с одеждой тети Маргарет, – продолжал Дикки. – Той самой, куда она позволяла залезать Эйч-Оу, когда мы играли в прятки. Эйч-Оу много говорил об этом после того, как Ноэль сказал о лирах и о том, что итальянцы такие поэтичные. Ну помните, когда мы делали ириски.

Отец всегда действует быстро и решительно, как и его старший сын.

– Я отправляюсь в «Кедры», – сказал он.

– Можно мне с тобой? – спросил его решительный сын. – Вдруг тебе понадобится послать с кем-нибудь сообщение.

Спустя несколько мгновений отец уже сидел в седле велосипеда, а Освальд перед ним на раме – опасное, но восхитительное место – и они мчались к «Кедрам».

– Пейте чай, больше не теряйтесь и не засиживайтесь допоздна, если мы задержимся! – крикнул отец, когда мы устремились прочь.

Как радовался предусмотрительный Освальд, что он старший сын! В сумерках на велосипеде было очень холодно, но Освальд не жаловался.

В «Кедрах» отец объяснил все в немногих мужественных, но хорошо подобранных словах, и в доме дорогой уехавшей новобрачной произвели обыск.

– Ведь если Эйч-Оу хватило глупости залезть в корзину, ему пришлось что-то оттуда вынуть, чтобы освободить место, – сказал отец.

Действительно, под кроватью мы нашли большой сверток: кружевные вещички, нижние юбки, ленты, пеньюары и прочее дамское барахло, завернутое в простыню.

– Если вы переложите всё это во что-нибудь другое, я сяду на экспресс до Дувра и возьму вещи с собой, – сказал отец миссис Эшли.

Пока та укладывала одежду, отец говорил старым леди, которые никак не могли перестать плакать, как он извиняется за сына… Но вы и сами знаете, что говорят в подобных случаях.

– Папа, мне бы хотелось поехать с тобой, – сказал Освальд. – Я не доставлю тебе ни малейших хлопот.

Возможно, отец согласился отчасти потому, что не хотел отпускать меня домой в темноте и не хотел еще больше беспокоить семью Эшли, прося их отвезти меня домой. Он сказал, что дал разрешение именно поэтому, но я надеюсь – он все-таки согласился потому, что хотел, чтобы с ним поехал сын, такой же решительный, как он сам.

Мы отправились в путь.

Это было тревожное путешествие. Мы знали, что новобрачная нисколько не обрадуется, открыв в отеле Дувра корзину и не найдя там ни халатов, ни лент, а только Эйч-Оу, плачущего, сердитого и грязного.

Отец курил, чтобы скоротать время, но у Освальда не было с собой ни мяты, ни кусочка испанской лакрицы, чтобы скрасить путешествие. Однако он держался стоически.

Выйдя из поезда в Дувре, мы увидели на платформе мистера и миссис дядю Альберта.

– Привет, – сказал дядя Альберта. – В чем дело? Надеюсь, дома все в порядке?

– Мы просто потеряли Эйч-Оу, – объяснил отец. – Он, случайно, не с вами?

– Нет. Но это уже не смешно, – ответила невеста. – Вы потеряли Эйч-Оу, а мы потеряли бельевую корзину!

– Потеряли корзину!

Ошеломленные, мы просто онемели, но вскоре отец обрел дар речи и всё объяснил.

Новобрачная очень обрадовалась, когда мы сказали, что привезли ей и ленты, и прочее, но после мы застыли в тревожном унынии, потому что теперь Эйч-Оу действительно потерялся. Корзина могла сейчас катить в Ливерпуль или покачиваться на водах канала Ла-Манш. Возможно, Эйч-Оу пропал навсегда.

Освальд, конечно, не сказал этого вслух. Лучше придержать язык, если хочешь увидеть, чем всё закончится, не то кто-нибудь о тебе вспомнит и тебя пошлют спать в незнакомом отеле.

Вдруг мимо прошел начальник станции, держа в руках телеграмму. Такую: «Бельевую корзину без багажного ярлыка обнаружили на станции Кэннон-стрит изнутри слышатся подозрительные звуки ожидаются дознаватели подозревают бомбу с часовым механизмом».

Начальник станции показал нам телеграмму после того, как отец рассказал ему о Эйч-Оу. Сперва начальник решил, что над ним пошутили, потом поверил, засмеялся и сказал, что попросит в ответной телеграмме заставить бомбу подать голос, а если она заговорит, вытащить ее из корзины и держать у себя, пока за ней не явится отец.

Итак, мы вернулись в Лондон.

На душе у нас полегчало, но мы не веселились, потому что очень давно не ели. И Освальд почти пожалел, что не взял те засахаренные фрукты.

Было уже довольно поздно, когда мы добрались до станции Кэннон-стрит и сразу отправились в служебное помещение, где на табурете сидел дежурный, очень веселый парень. Эйч-Оу, пойманный безбилетник, в пыльном красно-белом клоунском наряде и такой перепачканный, каким я никогда еще его не видел, сидел на жестяной коробке, положив ноги на чемодан, ел хлеб с сыром и пил из банки эль.

Отец сразу заявил на него права, а Освальд опознал корзину. Она была очень большая. На ней стоял поднос, которым прикрывался Эйч-Оу, когда прятался в корзине.

Мы переночевали в отеле на Кэннон-стрит. В тот вечер отец ничего не сказал Эйч-Оу. Когда мы легли в постель, я попытался заставить брата обо всем рассказать, но он был слишком сонным и сердитым. Наверное, так на него подействовали эль и тряска в корзине.

На следующий день мы вернулись в Дом у Рва, где лихорадочное беспокойство остальных слегка умерила телеграмма, посланная накануне вечером из Дувра.

Отец сказал, что поговорит с Эйч-Оу вечером. Когда тебе не устраивают выволочку сразу, чтобы на том покончить – это ужасно, но Эйч-Оу определенно такое заслужил.

Нелегко рассказывать историю, когда происходит сразу много событий, но в разных местах.

Вот что сказал нам Эйч-Оу:

– Не приставайте… оставьте меня в покое.

Но мы были сама доброта и нежность и в конце концов вытянули из него, что произошло. Эйч-Оу в отличие от Освальда не умеет рассказывать с самого начала, но из его бессвязных слов автор составил такой рассказ (по-моему, это называется редактированием):

– Во всем виноват Ноэль. Кто его просил болтать о Риме? А клоун ничуть не хуже паршивого поэта! Помните день, когда мы делали ириски? Ну тогда меня и осенило.

– А ты ничего нам не сказал.

– Нет, сказал. Я немножко поговорил с Дикки. Он ни разу не сказал «брось это» или «тебе лучше так не поступать», не давал мне советов, ничего подобного. Значит, он виноват не меньше меня, и отец должен сегодня вечером поговорить и с Дикки тоже, а еще с Ноэлем, а не только со мной.

Эйч-Оу сошли с рук такие слова, потому что мы хотели услышать его историю и заставили его продолжать.

– Ну вот… Я и подумал, что если Ноэль трусишка, то я-то не трус… И я не боялся сидеть в корзине, хотя внутри было совсем темно, пока я не прорезал ножиком отверстие для дыхания. Наверное, я перерезал бечёвку, на которой висела бирка, и она отвалилась. Я видел ее через дырку, но, конечно, ничего не мог поделать. Я надеялся, что они лучше присмотрят за своим дурацким багажом. Это из-за них я потерялся.

– Расскажи, как ты потерялся, милый, – попросила Дора. – Неважно, что в этом виноваты другие.

– Если уж на то пошло, ты виновата не меньше остальных, – заявил Эйч-Оу. – Когда я тебя попросил, ты сшила мне клоунский наряд и никому не сказала ни слова. И вот что получилось!

– Ты ужасно неблагодарный, Эйч-Оу! – сказала Дора. – Ведь ты говорил, что это сюрприз для новобрачных, помнишь?

– Если бы они нашли меня в Риме, это и стало бы сюрпризом. Я выскочил бы из корзины в клоунском наряде, как чертик из табакерки, и крикнул бы: «А вот и я!» Но все пошло не так, и отец задаст мне сегодня вечером.

Эйч-Оу то и дело шмыгал носом, но мы не приставали к нему с упреками: нам хотелось услышать его историю.

– Почему ты не сказал мне прямо, что собираешься делать? – спросил Дикки.

– Потому что ты велел бы мне заткнуться. Ты всегда так говоришь, если я хочу сделать то, до чего ты сам не додумался.

– Что ты взял с собой в дорогу, Эйч-Оу? – поспешно спросила Элис, потому что теперь Эйч-Оу шмыгал уже очень громко.

– О, я сберег много еды, но в конце концов забыл ее. Она лежит под комодом в нашей комнате. И у меня был нож… А в клоуна я переоделся в шкафу в доме Эшли… Надел клоунский наряд поверх обычной одежды, потому что подумал, что будет холодно. Потом я вытряхнул из корзины дурацкие женские шмотки и спрятал их… А поднос просто поставил рядом на стул, а когда залез в корзину, поднял поднос, сел и накрылся им… Знаете, там поперек есть перекладины, чтобы его держать. И никто из вас не додумался бы так спрятаться, не говоря уж о том, чтобы взаправду такое проделать.

– Надеюсь, мы бы и вправду до такого не додумались, – сказала Дора, но Эйч-Оу продолжал, будто её не услышав:

– Корзину перетянули ремнями, и я уже начал жалеть, что такой догадливый. Было ужасно жарко и душно… Мне пришлось прорезать отверстие для воздуха, и я порезал большой палец… Жуть как трясло. Меня швыряли, как мешок с углем, и часто ставили вверх ногами. Поезд ужасно трясучий, меня тошнило, и если бы у меня была еда, я бы все равно ее не съел. Я захватил только бутылку с водой, и все было в порядке, пока я не уронил пробку… Я не мог ее найти в темноте, зато как только бутылка опрокинулась, пробка тут же нашлась. Когда корзину бросили на платформу, я был до того рад посидеть спокойно, без толчков, что чуть не заснул. А потом выглянул и вижу – бирка отвалилась и валяется рядом. Потом кто-то пнул корзину – вот скотина, хотел бы я пнуть его самого! – и сказал: «Что там?» Я пискнул… знаете, как кролик… И тут кто-то сказал: «Похоже, там что-то живое. А бирки-то нет». Сам он в это время стоял на бирке – я видел бечевку, торчащую из-под его мерзкого ботинка. Потом меня увезли куда-то… На тележке, как мне показалось, и снова бросили в темноту… И больше я ничего не видел.

– Интересно, – задумчиво произнес Освальд, – с чего они взяли, что ты бомба с часовым механизмом?

– О, это просто кошмар! – сказал Эйч-Оу. – Всё дело в моих часах. Я завел их, просто чтобы чем-то заняться. Вы же знаете, как громко они тикают после поломки. Я услышал, как кто-то сказал: «Ш-ш! Что это такое?». А потом: «Похоже на адскую машину»… Не толкай меня, Дора, «адская» он сказал, а не я. Потом я услышал: «Будь я инспектором полиции, я бы бросил корзину в реку, говорю вам. Как бы то ни было, давай её перенесем». Но второй человек сказал: «Лучше не трогай ее». Так что меня больше не швыряли. Они привели еще кого-то и долго болтали, я услышал слово «полиция», поэтому дал им подсказку.

– Какую?

– О, просто попинал изнутри корзину. Я услышал, как все отскочили, и крикнул: «Эй, там! Выпустите меня, пожалуйста!»

– И тебя выпустили?

– Да, но не сразу, мне пришлось поговорить с ними через щелки в корзине. А когда её открыли, оказалось, что вокруг стоит целая толпа. Все смеялись, и дали мне хлеба с сыром, и говорили, что я смелый юноша… И я вправду смелый, и мне бы очень хотелось, чтобы отец не откладывал дело в долгий ящик. Он вполне мог бы поговорить со мной сегодня утром. Ну что такого ужасного я натворил? А всё вы виноваты, что не приглядываете за мной. Разве я не младший брат? Ваш долг – следить, чтобы я поступал правильно, вы всё время мне об этом твердите.

Последние слова заморозили суровые слова на губах терпеливого Освальда. А потом Эйч-Оу заплакал, и Дора принялась с ним нянчиться, хотя он слишком большой для такого и сам это знает. Он заснул у нее на коленях, отказавшись от ужина.

Отцовский разговор с Эйч-Оу тем вечером так и не состоялся, потому что Эйч-Оу заболел и его уложили в постель. Он не притворялся, а по-настоящему заболел – так, что пришлось вызывать доктора. Доктор сказал, что у него лихорадка оттого, что он простыл и переволновался, но я думаю, Эйч-Оу съел что-то не то за обедом, а потом его растрясло, а после он объелся хлебом с сыром, запив это элем из банки.

Эйч-Оу проболел неделю, а когда почувствовал себя лучше, о случившемся почти не вспоминали. Мой отец, самый справедливый человек в Англии, сказал, что мальчик уже достаточно наказан. И он сказал правду, потому что Эйч-Оу пропустил пантомиму и спектакль «Питер с шоколадной головой» в театре Гаррика – самый лучший спектакль в мире, не похожий на все остальные. Там показаны прямо настоящие мальчишки; наверное, автор спектакля о нас читал.

Эйч-Оу пришлось принимать много самых отвратительных на вкус лекарств. Интересно, отец нарочно велел доктору намешать такую гадость? Женщина бы так и поступила, но мужчины, как правило, не такие хитрые.

В любом случае век живи – век учись. Теперь никто из нас не рискнет поехать куда-то безбилетником, как бы сильно ни захотелось, и вряд ли Эйч-Оу повторит свою выходку.

Отец наказал его только тем, что сжег у него на глазах клоунский наряд, а ведь Эйч-Оу купил ткань на собственные сэкономленные карманные деньги, и красные рюши, и все остальное.

Конечно, когда он выздоровел, мы вскоре отучили его твердить, что это мы во всем виноваты. Он сам сказал, что он наш младший брат, и мы не потерпим от младшего такого нахальства.