Текст книги "Большущий"
Автор книги: Эдна Фербер
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Скорее клади дрова! – забеспокоилась Мартье у печки.
Мальчик бросил охапку в ящик, машинально стряхнул щепки с рукавов и переда куртки, но глаз от Селины так и не оторвал. Раб ненасытной пасти дровяного ящика. Клас Пол, уже усевшийся за стол, постучал ножом:
– Садитесь, садитесь, учительница.
Селина колебалась. Она посмотрела на Мартье. Та одной рукой держала сковородку, а другой совала принесенное полено в открытую печь. Косички тоже пристроились за столом, покрытым красной клетчатой скатертью, на которой лежали столовые приборы с костяными ручками. Сел и Якоб Хогендюнк, правда, сначала он плескался, фыркал и пыхтел, точно морская свинья, над рукомойником в углу кухни, хотя при этом объем воды в тазу никак не соответствовал издаваемым звукам. Рульф, нацепив свою шапку на стенной крючок, тоже занял место за столом. Остались стоять только Селина и Мартье.
– Садитесь же, садитесь! – весело повторил Клас Пол. – Ну и как там капуста? – хохотнул он и подмигнул Селине.
Якоб Хогендюнк прыснул. Косички захихикали хором. Стоявшая у печки Мартье тоже улыбнулась, хотя если приглядеться, то, пожалуй, не очень радостно. Клас явно не стал держать в секрете от остальных смешную историю. Серьезным оставался один лишь Рульф. Даже Селина, чувствуя, как заливаются краской щеки, улыбнулась слабо и немного нервно, после чего, резко развернувшись, села за стол.
Мартье Пол поставила на скатерть большую тяжелую миску с жаренным в жире картофелем и тарелку с ветчиной. Хлеб был нарезан большими ломтями. Вместо кофе пили напиток из ржи, прожаренной в печке и смолотой. Сахара и сливок не полагалось. Еды подали довольно много. Но по сравнению с ней понедельничный ужин у миссис Тебит казался пиром богов. Мечты Селины о курице, пончиках, дикой утке, пышках с хрустящей корочкой и тыквенных пирогах испарились как не бывало. Она сильно проголодалась, но сейчас, кивая и смеясь, нарезала свинину мельчайшими кусочками и глотала их, едва прожевав и презирая себя за избалованность. В желтом свете лампы сидела девушка с изящной фигуркой, не похожая на остальных, мужественно поглощала грубую пищу и смотрела своими мягкими карими глазами на женщину, которая без конца сновала от печки к столу и от стола к печке, на серьезного красивого мальчика с красными, потрескавшимися от холода руками и печальным взглядом, на двух румяных девочек с круглыми глазками, на большого краснолицего мужчину с полными губами, шумно, со смаком поглощавшего свой ужин, и на жадно жующего Якоба Хогендюнка…
«Да, – думала она, – теперь все будет совсем по-другому, это ясно… На ферме выращивают овощи, но сами овощей не едят. Интересно почему… Жаль, что Мартье так плохо выглядит и потому только, что она фермерша, ничего не делает, чтобы стать привлекательнее. Собрала волосы в этот уродливый узел, да и кожа у нее грубая и неухоженная. А платье просто ужасное. Бесформенное. Но ведь она симпатичная. Румянец на щеках, и глаза такие голубые. Чем-то похожа на женщин с голландских картин. Мы с папой ходили смотреть… Где же?.. Где? Ах да, в Нью-Йорке! Несколько лет назад? Да, верно. Женщина на кухне: темная комната, горшки и медная посуда на полке, высокое окно, разделенное горбыльками. Но у той женщины на картине лицо казалось спокойным. У этой же оно напряжено. Зачем она такая – неряшливая, измученная и старая!.. Мальчик чем-то похож на иностранца – может, итальянца? Странно… Их речь напоминает то, как говорили наши соседи-немцы в Милуоки. Переворачивают предложения. Скорее всего, дословно переводят с голландского».
Якоб Хогендюнк о чем-то рассказывал. После ужина мужчины сидели, отдыхая, с трубкой во рту. Мартье убирала посуду, а Гертье и Йозина очень старательно изображали помощь. Селина подумала, что, если они станут так хихикать в школе, она когда-нибудь схватит их за косички и стукнет головами друг о друга.
– Нужно иметь богатую землю в низине, – говорил Хогендюнк, – иначе урожай выйдет мелкий, жесткий и волокнистый. Я был в пятницу на рынке, поглядел, что там лежит… Сажайте овощи! Овощи есть овощи, а не эти новомодные не пойми что. Сельдерей! Что за сельдерей такой? И не овощ, и не трава. Вот Ворхес – истратил сто пятьдесят фунтов натриевой селитры, да еще вдобавок к обычным удобрениям, а что вышло? Урожай мелкий и волокнистый. Надо иметь богатую почву в низине.
Селине стало интересно. Она всегда думала, что овощи растут сами. Вы кладете в землю семена или что-то еще, очень скоро проклевываются росточки, и вот вам картошка, капуста, лук, морковь, свекла. Но что такое натриевая селитра? Наверное, нечто вроде белой капусты, какую подавали у миссис Тебит. А она и не знала! И что такое «обычные удобрения»? Селина наклонилась к говорящим:
– А что значит «обычные удобрения»?
Клас Пол и Якоб Хогендюнк посмотрели на нее. Она на них. В красивых умных глазах Селины искрился интерес. Пол отодвинул свой стул, приподнял заслонку на печке, плюнул на угли, снова прикрыл огонь и перевел взгляд на Якоба Хогендюнка. А тот в свою очередь уставился на него. Затем оба повернулись к этой дерзкой особе, осмелившейся прервать мужской разговор. Пол вынул изо рта трубку, выдохнул тоненькое колечко дыма и обтер рот тыльной стороной ладони.
– Обычное удобрение – это обычное удобрение.
Якоб Хогендюнк важно кивнул, подтверждая слова собеседника.
– Но из чего оно?
Пол махнул красной ручищей, словно отгоняя назойливую муху, и посмотрел на Мартье. Но жена грохотала кастрюлями. Гертье и Йозина за печкой играли в какую-то игру. Рульф сидел за столом и читал. Его тонкая рука с потрескавшейся шершавой кожей лежала на скатерти. Не отдавая себе в этом отчета, Селина заметила, что пальцы у него длинные и тонкие, а обломанные ногти красивой, изящной формы.
– Из чего оно? – повторила она.
После этих слов жизнь на кухне замерла. Оба мужчины нахмурились. Мартье полуобернулась к ним от лохани, где мыла посуду. Девочки выглянули из-за печки. Рульф поднял взгляд от книги. Даже колли, дремавшая перед печкой, вдруг высунула язык и приоткрыла один глаз. Но Селина, сама вежливость и дружелюбие, ждала ответа. Она не могла знать, что в Верхней Прерии женщинам не позволено так нахально прерывать серьезный мужской разговор. Мужчины молча смерили ее взглядом, от чего ей стало немного не по себе. Тогда мальчик Рульф поднялся и подошел к буфету в углу кухни. Сняв с полки большую книгу в зеленом переплете, он вложил ее в руку Селине. От книги отвратительно пахло. Обложку покрывали жирные пятна – видно, ею часто пользовались. На полях остались коричневые следы пальцев. Рульф показал ей страницу, и Селина прочла строчку: «Полезное удобрение для овощей, выращиваемых на продажу. – И ниже: – Натриевая селитра. Сульфат аммония. Сушеная кровь».
Селина закрыла книгу и осторожно передала ее назад Рульфу. Сушеная кровь! Она взглянула на мужчин:
– Сушеная кровь! Что это значит?
Клас ответил все в том же духе:
– Сушеная кровь – это сушеная кровь. Удобряете поле сушеной кровью, и овощи лучше растут. Капуста, лук, кабачки. – При виде выражения ужаса на ее лице он усмехнулся: – Но капуста все равно красивая, так ведь?
Его смеющийся взгляд обратился к Якобу. Шутка явно продержится в доме всю зиму. Селина встала. Нет, она не рассердилась, но ей вдруг очень захотелось оказаться одной в своей комнате – комнате, которая всего час назад представлялась ей странным и пугающим местом с этой огромной, возвышающейся до потолка кроватью, холодным барабаном и призрачным сундуком новобрачной. Теперь она стала для нее убежищем, гнездышком – безопасным и бесконечно желанным. Она обратилась к миссис Пол:
– Пожалуй, я… я пойду к себе наверх. Очень устала. Мы так долго ехали. Я не привыкла…
Она замолчала.
– Конечно, – поспешно отозвалась Мартье.
Закончив мыть тарелки, она возилась с огромной миской, мукой и доской для раскатки теста.
– Конечно, идите наверх. Мне сейчас надо хлеб поставить и много чего еще.
– Мне бы немного горячей воды…
– Рульф! Брось читать и покажи учительнице, где у нас горячая вода. Гертье! Йозина! В жизни таких девчонок не видела!
И в доказательство шлепнула одну из косичек, попавшуюся под руку. Та тут же расплакалась.
– Не беспокойтесь. Я обойдусь. Не надо.
Селина почти запаниковала. Ей хотелось поскорее уйти из кухни. Но Рульф быстро и без лишних слов снял со стены видавшее виды жестяное ведерко и поднял железный щиток в задней части печки. Оттуда повалил пар. Он опустил ведерко в открывшийся небольшой резервуар. Потом, хотя Селина протянула руку, чтобы взять у него воду, мальчик прошел мимо, и стало слышно, как он поднимается по деревянной лестнице. Она хотела пойти следом, но сначала решила узнать, какую книгу Рульф так увлеченно читал. Однако между нею и раскрытым на столе томом были Пол, Хогендюнк, собака, косички и Мартье. Селина решительно указала на книгу:
– Что это Рульф читает?
Мартье шлепнула огромный кусок теста на доску. Ее руки, по локоть белые от муки, ловко отбивали и месили его.
– Ворден бук.
Так. Ничего не понятно. Ворден бук. Ворден… Селина начала смутно припоминать значения голландских слов. Нет, не может такого быть! Она проскочила мимо мужчин, развалившихся на стульях, переступила через колли и потянулась к книге. Ворден бук. Бук – это «книга». Ворден – «слова». То есть получается «книга слов».
– Так он читает словарь! – громко воскликнула Селина. – Он читает словарь!
Она с ужасом почувствовала, что сейчас и расхохочется, и заплачет одновременно. С ней почти случилась истерика. Миссис Пол обернулась:
– Школьный учитель дал его Рульфу весной, когда из-за посевной сын перестал ходить в школу. Это книга со словами. Их там больше ста тысяч, и все разные.
– Доброй ночи! – бросила Селина через плечо и поспешила наверх.
Она даст ему читать все свои книги. И пошлет кого-нибудь в Чикаго с просьбой привезти еще. Она будет тратить свои тридцать долларов в месяц на книги для мальчика. Он читает словарь!
Рульф поставил ведерко с горячей водой на маленький умывальник, зажег лампу и теперь вновь надевал стеклянный воздуховод лампы на четыре зубца, на которых он крепился. Внизу на кухне в компании остальных Рульф казался настоящим мужчиной. Но теперь в желтом свете, резко выделявшем его профиль, Селина увидела, что он всего лишь взъерошенный маленький мальчик. В очертаниях щек, рта и подбородка еще оставались следы нежной детской округлости. Его нелепые, а вернее, отцовские штаны были обрезаны неумелой рукой и уродливо болтались на тонких ногах. «Он просто маленький мальчик», – подумала Селина, и что-то кольнуло ее в сердце.
Рульф собирался проскользнуть мимо с опущенной головой. Он даже не смотрел на нее, но она протянула руку и дотронулась до его плеча. Паренек поднял голову. Селина увидела поразительно живое лицо и горящие глаза. Она подумала, что ни разу не слышала, чтобы Рульф с кем-то разговаривал. Ее пальцы коснулись тонкого рукава рубахи.
– Капуста… капустные поля… как вы сказали… они и правда красивые, – запинаясь, произнес он.
Мальчик говорил искренне. Не успела она ответить, как его уже не было в комнате. Только с лестницы раздавался стук башмаков.
Селина остановилась, заморгав от неожиданности. Тепло, которое согрело ее в тот момент, оставалось с ней, пока она плескалась в небольшом тазу, распускала копну мягких темных волос, надевала необъятную ночную рубашку с длинными рукавами и застегивала ее под самый подбородок. Перед тем как потушить лампу она в последний раз взглянула на черный барабан в углу, похожий на терпеливого евнуха, смогла улыбнуться этой мысли и даже тихонько хихикнуть, несмотря на усталость, возбуждение и ощущение, что все это сон наяву. Но когда она легла в свою гигантскую постель, на нее накатила волна ужаса и одиночества, что обычно случается со всяким, кто оказывается ночью в чужом доме у чужих людей. Селина лежала вся в напряжении, поджав пальцы ног, скрючившись, и не в состоянии расслабить мышцы из-за нервной дрожи. Для всякого, кто мог бы сейчас ее увидеть, она походила на испуганного домового. Именно с таким видом она выглядывала из-под одеяла: глаза широко открыты, зрачки сдвинуты к носу, выражение настороженное и недоверчивое. Холодный ноябрьский воздух заползал в дом с полей, удобренных сушеной кровью. Она задрожала и сморщила свой милый носик, как будто принюхивалась к омерзительному запаху. До нее долетали непривычные звуки снизу: грубые, резкие и громкие голоса, сменившиеся другими, еще менее знакомыми горожанам звуками – лаем собак, когда одна начинает, а другие подхватывают, свистом далекого поезда, глухим стуком лошадиных копыт в сарае, воем ветра среди голых сучьев за окном.
Часы – подарок Симеона Пика на ее восемнадцатилетие – в золотом корпусе с великолепной гравировкой, изображавшей ворота, церковь, водопад и птичку, которые были соединены исключительно изящными завитками и колечками, дружелюбно тикали у нее под подушкой. Селина достала их и, положив на ладонь, чтобы успокоиться, сунула руку под щеку. Она была уверена, что ни за что не заснет этой ночью. Ни за что не заснет…
Проснулась она на рассвете ясного и холодного ноябрьского дня. Слышались детские голоса и ржание лошадей, внизу что-то громко шипело и шкворчало, пахло жареным беконом, из сарая доносилось кудахтанье. Было шесть часов. Первый день школьной учительницы Селины Пик. Без малого через два часа она будет стоять в классной комнате перед маленькими Гертье, Йозинами и Рульфами, а те будут таращить на нее глаза. В спальне стоял жуткий холод. Героически откинув одеяло, Селина подумала, что жизнь, которую Симеон Пик называл большим приключением, требует изрядного мужества.
4
Весь ноябрь каждое утро начиналось для нее одинаково. В шесть часов:
– Мисс Пик! О мисс Пик!
– Я уже встала! – кричала Селина, стуча зубами, но стараясь придать голосу как можно больше бодрости.
– Лучше спуститесь и оденьтесь у печки, тут теплее!
Посмотрев вниз сквозь щели рядом с отверстием, через которое дымоход из гостиной так гордо поднимался к ней в комнату и подсоединялся к барабану, Селина с трудом различала стоящую внизу и глядящую наверх миссис Пол. В первое утро, когда до нее донеслось это приглашение, Селина испытала одновременно ужас и желание расхохотаться.
– Мне, честное слово, совсем не холодно. Я уже почти оделась. Сейчас спущусь.
Должно быть, Мартье Пол почувствовала в голосе девушки смущение и даже смех.
– Пол и Якоб давно ушли собирать урожай. Здесь, за печкой, вы можете одеться в тепле.
Хотя Селина дрожала от холода и искушение было велико, она все же приняла твердое решение не одеваться у печки. Мышцы на подбородке слегка напряглись, и в этих местах ее шелковая кожа чуть побелела. «Я вниз не спущусь, – сказала она себе, трясясь от холода. – Я не собираюсь одеваться за кухонной печкой, как… крестьянка из кошмарных русских романов. Знаю, это высокомерно и ужасно… Полы хорошие люди, добрые и порядочные… Но я не спущусь вниз греться у печки с охапкой нижнего белья. Боже, это не корсет, а ледяные доспехи!»
Гертье и Йозина не отличались такой щепетильностью. Каждое утро они собирали свои шерстяные вещички и мчались на теплую кухню, хотя их спальня, расположенная сразу за гостиной, вымерзала куда меньше комнаты Селины. Но дело было не только в этом. Девчушки спали, уютно укутавшись, в шерстяном нижнем белье, в котором ходили днем, и поэтому надевать приходилось только кучу шерстяных юбок, шерстяных чулок и странных грязных поясков, а потом завязывать ленточки и прочие тесемки, на редкость неудобные. По колкости их белье мало чем отличалось от кактуса, так что по сравнению с ним власяницы раннехристианских мучеников казались мягкими, как кучевые облака. Одеваться за кухонной печкой было в Верхней Прерии повсеместным и естественным делом.
Если бы в комнату проникало хоть немного света, вы бы заметили, что, когда в середине декабря Селина осторожно высовывала нос из-под одеял в полуночную темень раннего утра, на его изящный и некогда алебастровый кончик за ночь был нанесен багровый оттенок озорной кистью того же эльфа, что с усердием расписал окно спальни кружевными листьями папоротника и великолепными серебряными цветами. Медленно, дюйм за дюймом, окно делалось все уже и уже. Наконец и Полы начали бороться с ледяными порывами ветра, налетавшими на открытую лестницу и проникавшими в их наглухо закрытые спальни внизу. Часто, когда Селина просыпалась, вода в кувшине на умывальнике оказывалась куском льда. Одежда, накануне вечером разложенная так, чтобы на одевание утром ушло как можно меньше времени, была убийственно холодной. Хуже всего дело обстояло с жестким, как сталь, тугим и нелепым корсетом, в те времена придававшим строгую форму женской фигуре. Когда окоченевшие пальцы Селины боролись с застежкой этого самого холодного предмета, ее ребра прямо-таки сжимались в его арктических объятиях.
– Но я не стану одеваться за кухонной печкой! – говорила себе Селина, с ненавистью глядя на поддельный обогреватель – барабан.
Она даже показывала ему язык (не забудьте, что ей было всего девятнадцать!). Кстати, следует добавить, что она принесла из школы кусочек мела и на пузе барабана нарисовала черта. Тот получился очень выразительный и страшный, чему она была несказанно рада. Когда годы спустя она вспоминала этот период пребывания в Верхней Прерии, перед ее мысленным взором с невероятной назойливостью возникали кухонные печки. Что неудивительно. Печка изменила весь ход ее жизни.
С самого начала школьная печка стала для нее этаким bête noire [6]6
Предмет особой ненависти (фр.).
[Закрыть]. В суматохе того первого года она возвышалась в классе, словно черный деспот, огромная и угрожающая. Школа Верхней Прерии, где преподавала Селина, находилась на расстоянии чуть больше мили пути от фермы. Селина изучила эту дорогу во всех ее ипостасях – скованную льдом, засыпанную снегом, по колено в грязи. Уроки начинались в половине девятого. Миновала первая неделя, и утренние часы Селины стали меньше всего походить на общепринятую жизнь. Подъем в шесть. Быстрое надевание замерзшего платья. На завтрак хлеб, сыр, иногда бекон и всегда ржаной кофе без сахара и сливок. Пальто, шарф, капор, перчатки, галоши. Обед с собой, если плохая погода. Путь к школе. Хлещущий ветер прерии, от которого на глаза наворачиваются слезы. Дорога, по которой в снегопад пробираешься через сугробы, а в бесснежные дни поскальзываешься на замерзших краях колеи. Каково ей было в девятнадцать лет! Когда она бежала по дороге в дождь или в снег, на ветру или под ярким солнцем, ее не покидала мысль о печке. Добежав до школы, она с трудом отпирала онемевшими пальцами ржавый замок и открывала дверь. Тут Селину охватывал запах классной комнаты – смесь старой золы, керосина, немытых тел, пыли, мышей, мела, дров, крошек от обедов, плесени и размазанного слюной грифеля. В эти ароматы, разматывая на ходу шарф, и погружалась Селина. В небольшой прихожей стояло два ящика: один с дровами для печки и другой с сушеными сердцевинами кукурузных початков. Рядом жестянка с керосином. Початки служили для растопки. Больше десятка таких початков окунали в керосин и совали в пасть ржавой пузатой печки. Чиркает спичка. Вспыхивает пламя. Теперь надо положить небольшую щепу, затем в придачу к ней другую. Закрыть дверцу. Тяга. Заслонки. Дым. Немного подождать. Пламя становится ярче. Треск. Щепы занялись. Пора бросить полено. Еще подождать. Еще одно полено. Захлопнуть дверцу. Школьная печь затоплена. Пока класс понемногу оттаивал, Селина начинала снимать намотанную слоями верхнюю одежду. К приходу ребят в помещении уже можно было учиться.
Разумеется, те, кто сидел у чудища-печки, рисковали поджариться, а те, кто у окна, заморозиться. Иногда Селине казалось, что она сойдет с ума, глядя на полный класс корчащихся, извивающихся детей, которые чешут себе спину, ноги, бока по мере того, как печка становится все горячее и их тела не выдерживают контакта с колющим нижним бельем, надетым в морозный день, чтобы не простудиться.
Раньше Селина представляла себя полной достоинства, но в то же время доброжелательной учительницей, дающей классу голландских ангелочков начатки знаний. Но трудно иметь чинный и элегантный вид, если у тебя от мороза потрескалась кожа. Селина пала жертвой этой напасти, как и все ее школьники. Она сидела за обшарпанным сосновым столом или ходила по комнате, завернувшись в теплую вязаную шаль, а за окном дул сильный ветер, и печь не желала растапливаться. Ее белое личико казалось еще белее рядом с черными складками весьма мрачного наряда. Кожа на тонких руках стала обветренной и шершавой. Самому старшему ученику в классе было тринадцать, самому младшему четыре с половиной. С половины девятого до четырех Селина управляла этой оравой чумазых ребятишек – целым классом вспотевших или продрогших. Они чихали и кашляли, ерзали и шаркали, иногда засыпали, пальцем ноги чесали пятку или скребли пяткой по пальцу ноги, изнывающей от зуда.
– Агги ван дер Сейде, сделай разбор предложения: «Земля мокрая, потому что прошел дождь».
Одиннадцатилетняя мисс ван дер Сейде встает, зашуршав юбками и встряхнув косичками:
– «Земля» – подлежащее, «мокрая» – сказуемое, «потому что»…
Селина слушает с серьезным «учительским» видом, демонстрируя поддержку и одобрение.
– Ян Снип, разбери предложение: «Цветок засохнет, если его сорвать».
Коричневое шерстяное платье, теплая вязаная шаль, в руке мел. Всего лишь эпизод, короткая глава в книге приключений. Она будет вспоминать о нем как о чем-то забавном и невероятном. С ней еще многое произойдет. Полная событий жизнь простирается впереди – жизнь, жизнь, жизнь! Через пять лет… или через два года… а может, всего через год, кто знает, именно в такое холодное зимнее утро она будет лежать на кружевных подушках, укрывшись атласным одеялом в утреннем свете, оттененным мягкими розовыми портьерами (влияние газеты «У камина»).
«Который теперь час, Селеста?» – «Одиннадцать часов, мадам». – «Только?» – «Мадам желает, чтобы я приготовила ей ванну сейчас или позже?» – «Позже, Селеста. Сейчас подайте шоколад. И письма».
– …«Если» – это условный союз, вводящий…
В начале зимы Селине пришла в голову неудачная мысль периодически открывать заледеневшие окна и пять минут делать с детьми зарядку, чтобы свежий воздух прочищал комнату, а заодно и мозги. Ребята изо всех сил махали руками, крутили головами, рьяно топали короткими ножками. К концу недели двадцать родителей Верхней Прерии выступили с протестами, как устными, так и письменными, против такого безумия. Ян и Корнелиус, Катрина и Агги пришли в школу учиться читать, писать и считать, а не стоять зимой у открытых окон!
На ферме Полов начались зимние работы. Теперь Клас ездил в Чикаго с зимними овощами только раз в неделю. Вместе с Рульфом они убирали картошку и капусту в погреб, чинили заборы, готовили парники для ранних весенних посадок, сортировали семена для рассады. Именно Рульф научил Селину разводить огонь в школьной печке. В то первое утро он вместе с ней пошел в школу, разжег огонь, набрал ведро воды, показал, в какой последовательности кидать в печь сердцевины кукурузных початков, лить керосин и когда открывать и закрывать заслонку. Скромный и тихий смуглый мальчуган. Селина очень старалась завоевать его дружбу.
– Рульф, у меня есть книга под названием «Айвенго». Хочешь почитать?
– Но у меня же времени мало.
– А ты не торопись. Почитаешь дома, когда сможешь. И еще есть «Три мушкетера».
Мальчик старался не показывать виду, что обрадовался. Ему хотелось быть серьезным, как все его родичи-голландцы. Наверное, какой-нибудь голландский моряк или рыбак, решила Селина, бросив якорь в итальянском, а может, испанском порту, нашел там жену, чей цвет глаз и кожи вкупе с любовью к прекрасному пробились сквозь природу невозмутимых и бесцветных нидерландцев и проявились в этом задумчивом, чувствительном мальчике.
Селина попросила Якоба Хогендюнка сделать ей полочку для книг и фотографий, и он сколотил ее из грубой доски, уродливой и шершавой, но пригодной к использованию. Но как-то раз снежным днем она вернулась из школы домой и обнаружила, что полка пропала, а на ее месте прикреплена другая, ровная, отполированная, с искусной резьбой. Рульф много часов выравнивал, отполировывал, наносил резьбу в небольшом холодном закуте за кухней. Там у него было что-то вроде мастерской с инструментами и приспособлениями, которые он сделал сам. Он выполнял мужскую работу на ферме, но частенько по вечерам, уже улегшись в постель, Селина слышала негромкий звук его ручной пилы. Рульф построил игрушечный домик для Гертье и Йозины, которым теперь все косички Верхней Прерии завидовали черной завистью. Клас Пол считал подобные занятия глупостью. Постройка и починка теплиц и парников для ранних овощей – вот это настоящее дело. Но как только появлялась возможность, мальчик откладывал скучную работу и мастерил что-то по собственному желанию. Клас Пол называл это дурью. И по этой причине Верхняя Прерия считала сына Полов «придурковатым». Иногда он такое мог сказать! Когда с гигантскими усилиями была построена новая Голландская реформаторская церковь, первая кирпичная церковь в Верхней Прерии: здание из красного кирпича с ярко-желтыми скамейками и красно-желтыми витражами – ну, не красота ли! – когда из Нового Гарлема привезли преподобного Варверка, чтобы он прочел первую проповедь, Рульф Пол, по слухам, мрачно заметил нескольким местным мальчикам, что хорошо бы эту церковь сжечь. Она уродливая. На нее прямо-таки больно смотреть. Ясно, что парнишка был не такой, как все. Селина, еще совсем неопытная в этих делах, все-таки понимала, что в нем есть что-то редкое, что-то драгоценное, то, что надо поощрять, беречь и поддерживать.
– Рульф, прекрати заниматься глупостями, принеси матери дров! Опять делаешь резьбу на шкатулке, вместо того чтобы достроить парник! Когда-нибудь, честное слово, я до тебя доберусь! Все твои доски переломаю! Дурья твоя башка…
Но Рульф не отчаивался. Казалось, он просто не обращал внимания и, как только возникала возможность, возвращался к резной шкатулке. Мартье и Клас Пол не были жестокими и злыми людьми. Их слегка озадачивал этот странный отпрыск, невесть как ими рожденный. В семье не принято было проявлять нежные чувства. Слишком суровая жизнь не давала повода к чувствительным излияниям. Кроме того, Полы происходили из народа флегматичного и сдержанного. Клас не покладая рук трудился в поле и в сарае. День Мартье с самого раннего утра (с четырех часов летом и с пяти зимой) состоял из бесконечной череды домашних дел: она готовила еду, мыла, стирала, чинила одежду и, наконец, со стоном валилась в постель, нередко когда остальное семейство уже давно спало. Селина никогда не видела, чтобы мать целовала Гертье или Йозину. Но однажды Мартье, к удивлению Селины, среди бесконечных метаний между печкой и обеденным столом провела рукой по копне черных волос Рульфа, погладила его по щеке, а потом невыразимо ласковым жестом приподняла лицо мальчика за подбородок и заглянула ему в глаза. На это ушло лишь одно едва заметное мгновение, однако в нем чувствовалось столько ласки! Случалось, Мартье даже заступалась за Рульфа перед Класом:
– Оставь мальчика, Клас. Пусть себе занимается.
«Она любит его больше других, – подумала Селина. – И могла бы попытаться его понять, если бы ей хватило на это времени».
Рульф читал книги Селины с невероятной жадностью, и та опасалась, что на всю зиму ему их не хватит. Иногда после ужина, когда он стучал молотком и что-то пилил в своем закутке, она снимала с крючка старую шаль Мартье и, замотавшись в нее от тянувших из всех щелей сквозняков, сама читала ему вслух или рассказывала какие-нибудь истории, перекрывая голосом шум от инструментов. Селина была девушкой веселой и резвой. Ей нравилось смешить мальчика. В такие минуты его смуглое лицо озарялось поразительной живостью. Иногда Мартье, услышав их юный смех, подходила к двери и останавливалась там на минутку, спрятав руки под передник и приветливо улыбаясь, хотя не понимала, что их рассмешило.
– Веселитесь, да?
– Заходите, миссис Пол. Садитесь рядом со мной на ящик и посмейтесь с нами. Я поделюсь с вами шалью.
– Господи, да где же время-то взять, чтоб посидеть! – говорила Мартье и уходила.
Рульф все медленнее водил рубанком по поверхности отполированной до блеска дубовой доски. Остановившись, он накрутил на палец колечко стружки.
– Когда буду взрослым и стану сам зарабатывать, я куплю маме шелковое платье, такое, как видел в магазине в Чикаго. И она будет носить его не только по воскресеньям, а каждый день, сидеть в кресле и вышивать мелкими стежками, как вдова Парленберг.
– А что еще ты сделаешь, когда вырастешь?
Селина ждала ответа, уверенная, что он скажет что-нибудь необыкновенное.
– Сам отвезу овощи в город на рынок.
– Ах, Рульф…
– Обязательно. Я уже ездил туда пять раз: два раза с Якобом и три – с отцом. Очень скоро, когда мне будет семнадцать или восемнадцать, я смогу ездить один. Отправляешься вечером в пять часов и к девяти приезжаешь на рынок. Ночуешь в телеге. На рынке есть газовые фонари. Мужчины играют в кости и в карты. В четыре утра уже ждешь, когда к тебе придут комиссионеры, мелкие торговцы и оптовики. Это так здорово! Честное слово!
– Рульф!
Селина была ужасно разочарована.
– Вот, посмотрите.
Он порылся в пыльном ящике в углу и, внезапно смутившись, положил перед ней обрывок грубой оберточной бумаги, на котором нарисовал в общих чертах, но очень похоже множество крупных лошадей, телеги, доверху наполненные овощами, людей в комбинезонах и вельветовых штанах, горящие газовые фонари. Рисунок был сделан обломком карандаша в точности так, как Рульф увидел эту картину. Его поразительный набросок напоминал современные работы последователей импрессионистской школы. Селина была очарована.
Многие ноябрьские вечера проходили так. Жизнь семьи сосредотачивалась на кухне, заполненной голубым табачным дымом и запахами готовящейся еды. Иногда – правда, редко – печь разжигали в гостиной. Селине часто приходилось проверять школьные тетрадки – целые растрепанные пачки с упражнениями по арифметике, грамматике и правописанию. Но еще чаще ей хотелось почитать, позаниматься рукоделием. Однако в ее спальне было слишком холодно. Мужчины обычно сидели на кухне или ходили во двор и обратно. Гертье и Йозина возились и играли друг с дружкой. Мартье сновала по кухне, как замученное животное, тяжело ступая, но, как ни странно, везде успевая. На полу вечно скрипел песок вперемешку с глиной от мужских сапог.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?