Текст книги "Деревенские девчонки"

Делия Шихи собирала паутину в углах на потолке. У неё в руках была длинная палка с привязанной на конце тряпкой, и этой тряпкой она проводила по белёным стенам и по пыльным выцветшим серым картам. Картам Ирландии, Европы, Америки. Делия была бедной сиротой, жившей в крошечном домике вместе со своей бабушкой. Она делала в школе всю чёрную работу. Зимой она разводила огонь в печах и каждое утро чистила печи от золы ещё до того, как мы приходили в школу; а каждую пятницу она мыла школьные туалеты с помощью щётки и дезинфецирующей жидкости. У неё было два летних платья, и она стирала их через день, так что всегда выглядела чисто и ухоженно. Она сказала мне, что станет монахиней, когда вырастет.

– Ага, ты опоздала, тебя убьют, расстреляют, четвертуют, – сказала мне Бэйба, как только я вошла в класс. Поэтому я подошла к мисс Мориарти, чтобы попросить прощения.

– Что? В чём дело? – нетерпеливо спросила мисс Мориарти, поднимая голову от книги. Это была книга на итальянском языке. Она изучает итальянский заочно и летом была в Италии. Там она видела Папу Римского, и вообще она очень умная женщина. Она велела мне занять своё место, она была раздражена тем, что я оторвала её от чтения итальянской книги. Когда я шла к своему месту, Делия Шихи прошептала мне:

– Она никогда не обращает на тебя внимания.

Так что по милости Бэйбы я напрасно извинялась. Я вполне могла незамеченной пробраться на своё место. Я достала из стола книгу на английском и только стала читать про себя из «Зимнего утра» Торо: «Неслышно мы открыли дверь, в дом занесло несколько снежинок, и мы очутились лицом к лицу с режущим холодным воздухом. Но звезды уже не так ярко выделялись на посветлевшем небосклоне, и морозная дымка заволокла горизонт» – как тут же мисс Мориарти велела всем утихомириться.

– У меня для вас есть приятное известие, – сказала она и взглянула на меня. У неё были маленькие голубые и пронзительные глаза. Некоторые думали, что у неё косоглазие, но это было просто от чрезмерного чтения.

– Нашей школе оказана большая честь, – сказала она, и я почувствовала, что начинаю краснеть.

– Ты, Кэтлин, – сказала она, глядя прямо на меня, – по результатам конкурса награждена стипендией.

Я встала и поблагодарила её, а все девочки захлопали мне. Она ещё сказала, что в честь этого события у нас сегодня будет меньше уроков.

– Интересно, куда она намылилась? – спросила вслух Бэйба.

Она уже поместила всю сирень в вазы и расставила их полукругом перед статуей Святой Девы. Мисс Мориарти сказала название монастыря, где я буду учиться в монастырской школе. Он находился на другом конце нашего графства, и от нас не было прямого автобуса туда.

Делия Шихи попросила меня написать что-нибудь ей в альбом для автографов, и я сочинила что-то сентиментальное. Потом из-за моей спины на мой стол шлёпнулась записка. Я развернула её. Она была от Бэйбы. В ней было написано:

Я тоже собираюсь туда в сентябре. Мой папа уже всё устроил. И даже заказал мне форму. Разумеется, я буду учиться за плату. Куда лучше, когда за себя платишь. А ты просто зубрила.

Бэйба.

Сердце у меня оборвалось. Я знала, что они будут подвозить меня в своём автомобиле, а Бэйба воспользуется случаем и раззвонит всем и каждому в монастыре про моего отца. Мне захотелось заплакать.

Время тянулось очень медленно. У меня не выходила из головы мама. Она будет очень рада услышать про стипендию. Её беспокоило моё образование. В три часа мисс Мориарти отпустила нас; и, хотя я тогда этого не знала, это был мой последний школьный день. Мне никогда не пришлось больше сесть за мой стол и ощутить запах мела, мышей и вытертой пыли. Если бы я это знала, то я бы хоть всплакнула или написала своё имя на уголке стола.

И ещё я забыла узнать про слово «залог».

Глава третья

Я как раз одевалась рядом с вешалкой для пальто, когда из класса вышла Бэйба. Она небрежно попрощалась с мисс Мориарти. Она была её любимицей, хотя и самой тупой ученицей в школе. Она набросила себе на плечи вязаную кофту, так что рукава по-дурацки болтались. Но зато она вся из себя.

– И чего это ты натянула на себя эту дурацкую накидку, и шляпу, да ещё и шарф? Как-никак, май на дворе. А ты очень похожа в таком наряде на эскимоску.

– А что такое эскимоска?

– Не твоё дело. – Она просто этого не знала. Она стояла прямо передо мной, разглядывая мою кожу, словно на ней была целая россыпь бородавок или родимых пятен. Я ощутила запах её мыла. Чудесный запах, в котором искусственный аромат смешивался с вонью какого-то дезинфицирующего средства.

– Каким это мылом ты пользуешься? – спросила я.

– Не лезь в чужие дела и пользуйся карболовым. Хотя да, ты же у нас деревенская простушка и даже никогда не моешься в ванной. Тебе же хватает пары тазиков горячей воды на кухне да полотенца, которое твоя мать делает из старых тряпок. А для чего же вы используете ванную? – спросила она.

– Мы селим там гостей, – ответила я, начиная злиться.

– Боже мой, конечно, там же у вас целый склад овса. И вообще, она у вас больше похожа на помесь амбара с курятником. Кстати, вы наконец починили бачок?

Меня всегда удивляло, что она может так быстро говорить, но не способна написать элементарное сочинение и всегда умоляет меня сделать это за неё.

– А где твой велосипед? – спросила я, втайне завидуя, когда мы выходили из дверей школы.

Она так хвасталась сегодня утром своим новым велосипедом, что мне не хотелось тащиться рядом с ней пешком, когда она будет медленно катить на нём.

– Когда ходила обедать, оставила его дома. По радио сказали, что после обеда возможен дождь. А как поживает твой допотопный велик? – Она имела в виду старомодный мамин велосипед, которым я иногда пользовалась.

И мы вдвоём с ней пошли пешком по тропинке к деревне. Меня преследовал запах её мыла. Преследовало и это мыло, и аккуратные полоски лейкопластыря на коленях, и умная-преумная улыбка; а ещё и лицо с ямочкой на подбородке, и правильные округлости в нужных местах – за всё это я была готова убить её. Лейкопластырь она приклеивала себе на колени из чистого притворства. Только чтобы привлечь внимание к своим округлым полным коленям. Она преклоняла колени в церкви куда реже нас, потому что она была лучшей певицей в хоре, и никто не имел ничего против, если она всю мессу сидела на стульчике у пианино и разглядывала свои ухоженные полукруглые ногти, а в службе принимала участие только при освящении даров. Она носила на коленях узкие полоски лейкопластыря. У её отца этого лейкопластыря было хоть завались, а люди постоянно спрашивали, не порезаны ли у неё колени. Парням постарше Бэйба очень нравилась, и они всегда обращали на неё внимание.

– Есть новости? – внезапно спросила она меня. Когда она так говорила, я всегда чувствовала себя обязанной развлекать её разговором, даже если я и должна была привирать.

– Мы получили из Америки вязаное покрывало, – сморозила я и тут же пожалела.

Бэйба умеет хвастать так, что все слушают и верят, но когда я пытаюсь присочинить, все только покатываются с хохоту; это началось с того самого дня, когда я сказала, что мы используем нашу гостиную для рисования. Не прошло после этого и суток, как Бэйба заявила:

– Моя мама видела Биг Бэн во время своего свадебного путешествия.

И тут же все девчонки из школы уважительно посмотрели на Бэйбу, словно её мама была единственным человеком, когда-либо видевшим Биг Бэн. Хотя вполне возможно, что она на самом деле была единственным человеком в нашей деревне, видевшим его.

Джек Холланд постучал костяшками пальцев по стеклу изнутри своей лавки и поманил меня к себе. Бэйба увязалась за мной и, как только мы вошли, недовольно фыркнула. В лавке стоял запах пыли, кислого портера и старого табачного дыма. Джек снял свои очки без оправы и положил их на открытый мешок с сахаром. Потом он взял обе мои руки в свои.

– Твоя мама ненадолго уехала из дома, – сказал он.

– И куда она уехала? – спросила я с испугом в голосе.

– Только не волнуйся. Она всё оставила на Джека, так что бояться не надо.

Оставила на Джека! Джек был устроителем концерта в тот вечер, когда загорелся клуб нашего городка, Джек был и за рулём того самого грузовичка, когда Ди Валери выступал с него со своей предвыборной речью и едва не упал через борт. Я начала плакать.

– Перестань, не надо, – сказал Джек, направляясь в дальний угол лавки, где у него стояли бутылки с вином.

Бэйба толкнула меня локтем в бок.

– Продолжай реветь, – шепнула она мне, и тут он протянул нам два стакана.

Мне достался грязный стакан. Его явно вымыли в воде с остатками портера, а потом вытерли грязным полотенцем.

– А почему у вас окна всегда закрыты занавесками? – спросила Бэйба, сладенько улыбаясь Джеку.

– Ну, это зависит от точки зрения, – серьёзно ответил он, опуская свой стакан.

– Вот это, например, – сказал он, указывая на вазы со сладостями и килограммовую банку варенья, – может на свету испортиться.

Синие шторы запылились и выцвели так, что стали теперь грязно-серого цвета. Шнур от них был давным-давно оторван, а сами шторы порваны вверху у карниза, и, пока Джек с нами разговаривал, он их немного поправил. В лавке было холодно и сумрачно, а весь прилавок покрыт коричневыми пятнами.

– А надолго мама уехала? – спросила я, как только чуть-чуть успокоилась, и он улыбнулся мне в ответ.

– Тебе об этом расскажет Хикки, Если он только не храпит где-нибудь в углу, то он просветит тебя. – Он всегда ревновал к Хикки за то, что мама целиком и полностью ему доверяла.

Бэйба допила свою порцию и протянула ему стакан. Он ополоснул его в раковине с холодной водой и поставил сушиться на металлический поднос, на котором красовалась фирменная надпись: «Пиво «Гиннесс» Вам понравится». Потом он тщательно вытер руки о грязное изношенное полотенце и подмигнул мне.

– Я хотел бы попросить вас об одолжении, – сказал он, обращаясь к нам обеим. Я сразу же поняла, что за этим последует.

– Могу я поцеловать каждую из вас? – спросил он. Я бросила взгляд вниз, на ящик, полный белых свечей.

– Тря-ля-ля, мистер Холланд, – легкомысленно пропела Бэйба, выпархивая из лавки. Я последовала за ней, но, к сожалению, зацепила ногой мышеловку, которую он поставил между двойными дверями. Мышеловка щёлкнула, и мне на носок ботинка шлёпнулся кусок сала.

– Ах, уж эти мне грызуны, – произнёс он, поднимая сало и снова настораживая мышеловку.

Хикки всегда говорил, что лавка Джека кишит мышами. Ещё он говорил, что они всю ночь возятся в мешке с сахаром, а однажды мы даже нашли в купленной у Джека муке двух мертвых мышей. С тех пор мы покупаем муку в протестантской лавке ближе к центру городка. Мама говорит, что у протестантов куда чище, да и они честнее ведут торговлю.

– Ну хоть ты окажи мне такую милость, – совершенно серьезно обратился ко мне Джек.

– Я слишком молода, Джек, – беспомощно произнесла я, да и в любом случае я была чересчур грустна.

– Трогательно, очень трогательно. Ты очень мила, сказал он, гладя меня по розовой щеке своей влажной ладонью, а потом открыл передо мной наружную дверь. В этот момент его с кухни позвала мать, и он направился к ней. Я закрыла за собой дверь и увидела, что Бэйба поджидает меня.

– Ну что ты там заснула? – Она сидела на пустой бочке из-под портера, болтая ногами.

– От этой бочки твоё платье будет коричневым, – сказала я.

– Оно и так коричневое, зубрилка. Я зайду к тебе домой и взгляну на кольца. – Она обожала мамины кольца и всегда примеряла их, если заходила к нам домой.

– Нет, не надо, – твердо произнесла я. Но мой голос дрожал.

– Нет, я зайду. Мне надо набрать букет цветов. Моя мама велела мне попросить у твоей мамы разрешения набрать цветов, Мама завтра принимает архиепископа, так что нам надо поставить на стол букет колокольчиков.

– Какого архиепископа? – спросила я, так как в нашей епархии был только епископ.

– Ты не знаешь нашего архиепископа? Да ты что, протестантка какая или что?

Я продолжала шагать что было сил. Я надеялась, что она устанет и отвяжется от меня или соблазнится заглянуть в книжную лавку за каким-нибудь дармовым приключенческим романом. Владелица лавки очень плохо видела, и Бэйба поперетаскала у неё кучу книг.

От злости на неё я так яростно дышала, что чувствовала, как расширяются мои ноздри.

– Мой нос почему-то стал больше. Он станет снова как был? – спросила я.

– Твой нос всегда был большим. Он очень смахивает на картошку.

Мы миновали зеленные ряды и универмаг, а потом прошли мимо целого ряда маленьких киосков, облепивших их со всех сторон. Мы миновали банк, располагавшийся в чудесном двухэтажном здании с полированной доской для дверного молотка, и поднялись на мост. Даже в такой безветренный денёк вроде нынешнего, река под мостом ревела и бурлила, точно собиралась выйти из берегов.

Так мы вышли из городка и стали подниматься по тропинке, ведущей через холм к кузнице. Холм порос лесом, и здесь было темновато, так как листья уже распустились. Стояла полная тишина, нарушаемая лишь ударами молота из кузницы, где Билли Туохи отковывал подкову для лошади. Над нашими головами носились и пели птицы.

– Эти птицы действуют мне на нервы, – сказала Бэйба, сморщив лицо.

Билли Туохи кивнул нам сквозь открытое окно кузницы. Внутри было так дымно, что мы едва различали его. Он жил вместе со своей матерью в маленьком особняке позади кузницы. Они держали пчёл и единственные во всей округе выращивали брюссельскую капусту. Он любил прихвастнуть в разговоре, но его байки было интересно слушать. Он рассказывал нам, как послал своё фото в Голливуд и получил телеграмму: «Приезжайте скорее, у вас самые большие глаза со времен Греты Гарбо». Он рассказывал нам, что он как-то ужинал вместе с Ага Ханом на скачках в Гэлвее, а после ужина играл с ним на бильярде. Ещё он рассказывал нам о том, как у него украли ботинки, когда он в гостинице выставил их за дверь. Он рассказывал нам очень много разных историй, что мы слушали их длинными вечерами, как зачарованные, глядя на горящий в камине торф. Он умел танцевать джигу и рил и отлично играл на аккордеоне.

– Ты знаешь, кто такой Билли Туохи? – внезапно спросила Бэйба, словно желая напугать меня.

– Кузнец, – ответила я.

– Боже, какая же ты простушка. А кто ещё?

– Ну кто?

– Билли Туохи – известный летун.

– Он что, бросает девчонок?

– Нет. Разводит пчёл, – сказала она и вздохнула. Я была для неё просто несмышлёнышем.

Мы подошли к калитке её дома, и она забежала в дом, чтобы оставить там свой ранец. Я не стала ждать, когда она выйдет; не пожелала я и зайти к ней в дом. Дикие пчёлы, слепившие гнездо на каменной стене, издавали сонный монотонный звук, а фруктовые деревья в саду дома парикмахера роняли на землю последние лепестки. Ствол каждой яблони был окружен по земле кольцом из розовых и белых лепестков, и детишки бегали по ним, давя их своими босыми пятками. Двое самых младших выглядывали из-за стены, здороваясь со всеми проходящими мимо. Они уплетали за обе щеки ломти хлеба с маслом и вареньем.

– Чем завтракают дети парикмахера? – спросила Бэйба, догоняя меня. У парикмахера было так много детей, что никому не удавалось запомнить их имена, так что их все звали «дети парикмахера».

– Пьют чай с хлебом, наверное.

– Нет, суп из волос, простушка. А на обед?

– Тоже суп из волос. – Меня разбирала обида.

– Нет. Тушёные волосы.

Она сорвала пучок травы с обочины дороги, тщательно пожевала несколько травинок и сплюнула. Она явно скучала в моём обществе, и я не понимала, зачем она догнала меня.

Когда мы подошли к нашей калитке, я вбежала во двор первой и чуть не споткнулась о Хикки. Он сидел прямо на земле, прислонясь спиной к стволу ильма и крепко спал.

Я вбежала во двор и стала трясти его.

– Хикки, Хикки!

Он заморгал, потом открыл свои серые глаза и посмотрел на меня непонимающим взглядом. Он не мог выйти из глубокого сна.

– Что случилось? И где мама? Она дома? – вопросы градом сыпались из меня.

– Ради Бога, успокойся, – сказал он и снова протянул руку и погладил меня по щеке.

– Где мама? – снова спросила я его.

– Она отправилась в Тинтрим, – ответил он. Тинтрим был домом её родителей. Там жили сейчас её отец и её незамужняя сестра. Это был небольшой белёный домик, обвитый плющом, и располагался он на скалистом островке посреди озера Шеннон. От берега до него было мили три. На островке жил ещё один фермер, и обе семьи пользовались одной лодкой. По пятницам они приезжали в наш городок за письмами и за пенсией дедушки; и, разумеется, они по воскресеньям бывали в церкви на службе. После службы они покупали газеты и выпивали по чашке чая, которым их угощала владелица писчебумажного магазинчика, пока дедушка заходил пропустить кружку крепкого портера. Ему уже было много лет, и после этого на его бороде всегда блестели капельки пролитого пива. Не мог он из-за возраста и грести, но его сосед, Том О'Брайен, был ещё молодым и дружелюбным человеком. Грёб Том, а дедушка в это время вспоминал былые дни, когда Шеннон замерзал месяца на три в году, а ещё он любил рассказывать историю про молодого человека, который скрывался у него на сеновале во время заварухи между Блэками и Танами. Эти истории постоянно повторялись но Том О'Брайен и его семейство внимательно слушали дедушку, словно они не знали все эти истории наизусть. Миссис О'Брайен и моя тётя Молли всегда во время этих поездок с трудом справлялись со своими шляпами, потому что даже в ясный летний день на воде было ветрено, а иногда налетал порыв ветра и случайная волна перехлёстывала через борт лодки. Лодка была довольно древней и выкрашена зелёной краской.

Итак, мама отправилась к ним, хотя она не любила таких поездок. Она всегда говорила, что разросшийся плющ закрывает свет в кухню, что она не может спать в этом доме, так как ей мешает шум прибоя. На самом деле она просто боялась воды. Сегодня была суббота, и она вполне могла встретить Тома О'Брайена в деревеньке Тинтрим. Я задала себе вопрос, почему она вообще ушла. На неё это было совершенно не похоже. До этого дня она никогда не оставляла меня одну. Я подумала, что она, возможно, захотела выяснить у дедушки, не можем ли мы с ней пожить у них. Я бы ничего не имела против этого. Тётя Молли любила меня и читала мне вслух на ночь романы про любовь. У них был и старенький радиоприёмник, который можно было слушать, только надев наушники; а ещё у них жили собаки, которые всегда крутились под ногами. Летом у них было просто здорово. Рядом с домом росли делянки пшеницы, а у воды – буйные заросли кустарника. У самой воды располагался песчаный пляжик, на котором я и тётя Молли любили сидеть и читать романы про любовь, а мой дедушка никогда не напивался. Я думала обо всём этом, боясь задать Хикки следующий вопрос, но в конце концов отважилась и спросила:

– А он вернулся домой?

– Вернулся, чтобы сменить рубашку, – с сарказмом ответил Хикки.

– Он бил её?

– А когда он не бьёт каждого, Кто ему подвернётся под руку, если он напился? Если не её, то меня, а если не Нас, то собаку.

Как раз в этот момент в калитку вошла Бэйба, доедая банан.

– Могла бы и подождать меня, – сказала она, бросив на меня грозный взгляд.

– Привет, Ширли Темпль, – приветствовал её Хикки, и снова повернулся ко мне: – Твоя мама сказала, чтобы ты пошла домой к Бэйбе.

– Нет, Хикки, я останусь у себя дома. Ты же не будешь против.

Он отрицательно покачал головой. Итак, он не хотел быть здесь со мной. Он не любил меня. Он не мог принести жертву и остаться здесь на ночь. Он не мог жить без своего портера и без сальной физиономии Мэйзи. Мэйзи работала в баре гостиницы «Серая гончая». Молнии её одежды лопались от напора её тела, зубов у неё не было, но Хикки она нравилась. Она, как и он сам, была полной и ещё весёлой.

– Да оставайся ты у нас, – сказала Бэйба, бросая банановую кожицу на свежую коровью лепёшку, отчего мухи поднялись с лепёшки и разлетелись во всех направлениях. Я взглянула на Хикки, чтобы взглядом попросить его что-нибудь посоветовать мне, но не смогла поймать его взгляд. Мы все молчали. Я повесила голову и увидела, что мухи возвратились на коровью лепёшку и уселись на ней, напоминая изюмины, выглядывающие из пирога.

– Я ничего не имею против тебя, – в конце концов сказал он. – Но я должен доить коров, кормить телят и кур. Мне же приходится тянуть эту ферму на своих плечах.

Он наслаждался своей значимостью.

– Мне не нужны одолжения, – сказала я. – Просто я хочу, чтобы ты переночевал здесь сегодня. Тогда и я смогу остаться дома.

Но он отрицательно покачал головой. Я так и знала, что мне придётся искать место для ночлега. Но я решила попробовать ещё немного поупираться.

– А как же быть с моей ночной рубашкой? – спросила я.

– Да просто поднимись и возьми её, – холодно посоветовала Бэйба.

Как могут они быть так хладнокровны, когда у меня зуб на зуб не попадает от страха?

– Я не могу. Я боюсь.

– Чего ты боишься? – спросил Хикки. – Успокойся, он же сейчас в Лимерике.

– Это точно?

– Конечно! Он же спустился и вышел из дома, а потом его подвёз почтальон на своей машине. Теперь мы его не увидим дней десять, пока он не протратит все деньги.

– Давай, Буби, я поднимусь вместе с тобой, – предложила Бэйба.

Я хотела спросить Хикки, всё ли в порядке с мамой. Но задать этот вопрос мне удалось только шёпотом.

– Я ничего не слышу. Я снова зашептала.

– Ничего не слышу.

Я решила не настаивать. Он пошёл через поле, насвистывая, а мы пошли по улице. Она заросла сорняками, по бокам тянулись глубокие колеи от телег, которые двигались по ней каждый день взад и вперед.

– А у тебя есть в волосах гниды? – спросила Бэйба, состроив гримасу отвращения.

– Не знаю. А почему ты спрашиваешь?

– Если у тебя есть гниды, ты не можешь оставаться у нас. Не хочу, чтобы у меня ползала по подушке всякая нечисть, которую ты можешь притащить.

– Притащить откуда?

– С Шеннона.

– Ты сошла с ума.

– Сама ты сошла с ума, – сказала она, поднимая мои волосы на затылке и всматриваясь в кожу. Потом вдруг бросила их, будто увидев там что-то донельзя заразное. – Да тебя надо лечить. Там у тебя полно клопов, вшей, гнид и прочих насекомых.

Я почувствовала, что у меня побежали мурашки по коже.

Бычий Глаз жевал кусок хлеба, который какая-то добрая душа положила в эмалированную миску перед его мордой. Бедняга Бычий Глаз, хоть кто-то вспомнил о нём.

Мы вошли в кухню нашего дома, в которой стоял полный беспорядок. Посередине её на полу валялись мамины высокие сапоги, а на кухонном столе стояли две банки с молоком. Здесь же красовался и ящичек со всякими хозяйственными мелочами. В нем мама держала свою пудру, губную помаду и заколки для волос. Всего этого не было на месте. Итак, она в самом деле ушла. Ушла по-настоящему.

– Идём вместе наверх, – сказала я Бэйбе. Мои ноги непроизвольно дрожали.

– Найдётся здесь что-нибудь поесть? – спросила она, открывая дверь в буфетную. Она знала, что мама держала здесь за шторами жестянки с бисквитами.

В комнате, унылой и пыльной, было темно. Этажерка для безделушек, уставленная статуэтками, крышками от коробок с шоколадом и искусственными цветами, в отсутствие мамы выглядела довольно глупо. По всей комнате были расставлены панцири крабов, которые мама использовала как пепельницы. Бэйба взяла в руки пару таких пепельниц и снова поставила их на место.

– Боже мой, да здесь сплошной разгром, – сказала Бэйба, подходя к этажерке и приветствуя статуэтки.

– Привет, святой Антоний! Привет, святой Иуда, покровитель всех неудачников!

В этот момент я протянула ей жестянку с бисквитами ассорти, и она выбрала из неё все бисквиты в шоколаде и положила их в карман.

Потом она увидела на каминной полке сливочное масло. Мама держала летом его здесь, потому что тут было похолоднее. Она взяла кусок фунта в два весом.

– Отлично, это пойдёт за твоё содержание. А теперь давай поднимемся и взглянем на украшения.

У мамы есть кольца, на которые Бэйба уже давно облизывается. Кольца довольно симпатичные. Маме они были подарены, когда она ещё была молодой девушкой. Она побывала в Америке. Тогда у неё было миловидное личико. Округлое лицо с самыми красивыми в мире, ясными, доверчивыми глазами. Сиренево-голубыми. А волосы у неё были двух цветов. Одни пряди отливали рыжей желтизной, а другие были скорее каштанового цвета, хотя она их не красила. Такие же волосы унаследовала от неё и я. Но Бэйба раззвонила в школе, что я свои крашу.

– Да у тебя волосы, как набивка старого матраса, – сказала она, когда я выложила всё, что я об этом думаю.

Как только мы вошли в гостиную, где и хранились мамины кольца, цветы в кувшине шевельнулись, будто от дуновения лёгкого ветерка. Конечно, это были не настоящие цветы, но сделанные из листьев кукурузных початков, которые мама украсила серебряной и золотой бумагой. Они стояли вместе с ковылем, который я покрасила в розовый цвет. Цветы были яркие, какие-то карнавальные. Но мама любила их. Она вообще гордилась нашим домом и всегда что-то в нём обустраивала.

– Достань кольца и перестань пялиться в это чёртово зеркало.

Зеркало от старости покрылось зелёными пятнами, и я посмотрелась в него только по привычке. Потом я вытащила жёлто-коричневую шкатулку, где хранились мамины украшения, и Бэйба тут же их надела. Кольца и две жемчужные брошки, а ещё и янтарное ожерелье, которое свесилось с её шеи до живота.

– Могла бы и дать мне одно кольцо поносить, – сказала она, – если бы не была такой чёртовой жадиной.

– Но они не мои, а мамины, – в панике залепетала я.

– «Не мои, а мамины», – передразнила она меня, сделав мой голос высоким, тонким и дрожащим от слёз.

Она открыла платяной шкаф и достала оттуда бальную горжетку, накинула её себе на плечи и прошлась на цыпочках перед зеркалом. В таком виде, похожая на балерину, она была очень хорошенькой. По сравнению с ней, я казалась совершенно неуклюжей.

– Шшш, мне кажется, я слышу что-то внизу, – сказала я. Мне показалось, что па первом этаже нашего дома кто-то ходит.

– А, это собака, – отмахнулась она.

– Лучше я спущусь, она может опрокинуть одну из банок молока. Не помнишь, мы закрыли за собой чёрный ход?

Я спустилась вниз и замерла в проёме кухонной двери, потому что на кухне был он. Мой отец, пьяный, в сбитой на затылок шляпе и расстёгнутом белом плаще. Его лицо было красным, свирепым и злым. Я знала, что в таком состоянии ему лучше под руку не попадаться.

– Хорошие дела, приходишь, а дома никого нет. Где твоя мать?

– Я не знаю.

– Отвечай на мой вопрос.

Я не могла заставить себя взглянуть в его голубые, навыкате, сейчас налитые кровью глаза. Совершенно стеклянные глаза.

– Я не знаю.

Он сделал шаг ко мне и ударил меня в подбородок так, что мои челюсти лязгнули друг о друга, не отводя от меня взгляда своих полубезумных глаз.

– Никогда не смотришь на меня. Не глядишь на своего отца. Маленькая сучки… Где твоя мать, говори, или я сейчас спущу с тебя штаны и отлуплю.

Я крикнула Бэйбе, и она бегом спустилась по лестнице, на её запястье болталась вышитая бисером мамина сумочка. Отец тут же отдёрнул от меня руки. Он не любил демонстрировать свою жестокость на людях. У него была репутация джентльмена, не способного обидеть и мухи.

– Добрый вечер, мистер Брэди, – вежливо поздоровалась она.

– Привет, Бэйба. Ты хорошая девочка?

Я держалась у входа в буфетную, готовая скрыться там при первой же опасности. До меня доносился запах виски. На отца напала икота, а Бэйба каждый раз хихикала. Я очень надеялась, что он не успеет поймать её, а то в его теперешнем состоянии он мог убить нас обеих.

– Миссис Брэди была вынуждена уйти. Её отец чувствует себя не очень хорошо. Когда ей сказали об этом, она решила его навестить, а Кэтлин оставить пока у нас.

Говоря всё это, она продолжала жевать бисквит в шоколаде, и в уголке её красивых губ задержалось несколько бисквитных крошек.

– Она останется у себя дома и будет ухаживать за мной, – произнёс он очень громко, грозя мне кулаком.

– О, – улыбнулась Бэйба, – мистер Брэди, есть и другие, кто сможет поухаживать за вами, например, миссис Бьюрк из соседних домов. Мы, кстати, шли именно к ней, чтобы предупредить её, что вы уже дома.

Отец ничего не сказал на это. Только ещё раз икнул. Бычий Глаз вошёл в дом и завилял своим белым лохматым хвостом, мотая им по моей ноге.

– Нам надо спешить, – сказала Бэйба, подмигивая мне.

Отец достал из кармана стопку банкнот и протянул Бэйбе смятую и грязную фунтовую бумажку.

– Вот, – сказал он, – это на её пропитание. Я не хочу быть у вас в долгу.

Бэйба поблагодарила его, сказала, что он мог бы не беспокоиться об этом, и мы вышли из дома.

– Боже мой, он совершенно пьян, давай убежим, – сказала она, но я не могла бежать, так как еле переставляла от волнения ноги.

– И ещё мы забыли это чёртово масло, – добавила она.

Я обернулась и увидела, что отец вышел вслед за нами из дверей дома и приближается к нам большими шагами, явно что-то задумав.

– Бэйба! – окликнул её он.

Она спросила меня, не лучше ли нам убежать. Он снова позвал её. Я ответила ей, что мы всё равно не сможем убежать от него.

Мы подождали, пока он не приблизился к нам.

– Отдай мне эти деньги обратно. Я сам договорюсь с твоим отцом. Я с ним увижусь на следующей неделе, мы договорились провернуть одно дельце.

Он взял протянутую ею бумажку и быстро зашагал от нас. Он явно торопился то ли в пивную, то ли на вечерний автобус до Портумны, где его дружок занимался лошадиными бегами.

– Вот скупой дьявол, он уже и так должен моему отцу двадцать фунтов, – сказала Бэйба.

Я увидела шагающего по полю Хикки и помахала ему рукой. Он гнал коров. Они тащились по полю, время от времени останавливаясь и тупо глядя в никуда. Хикки что-то насвистывал, и в тихом вечернем воздухе его свист далеко разносился над полем. Человек издалека, решивший в этот момент прогуляться по дороге, вполне мог бы принять нашу ферму за процветающую, так внешне она была похожа на таковую, счастливую – богатую и основательную, купающуюся в медно-жёлтых лучах заходящего солнца. Наш дом из грубо обтёсанного камня краснел между деревьями, отражая своими окнами красный шар солнца; вокруг простирались зелёные ковры полей.

– Хикки, ты сказал мне неправду. Он вернулся домой и едва не убил меня.

Хикки отделяло от нас не более нескольких метров, он стоял между двух коров, положив руки на их холки.

– А почему вы не спрятались?

– Я налетела прямо на него.

– Что ему было нужно?

– Подраться, как всегда.

– Он скупой дьявол. Он дал мне фунт на её содержание и тут же отобрал, – пожаловалась Бэйба.

– Хотел бы я иметь хоть пенни с каждого фунта, который он мне должен, – сказал Хикки, покачивая головой.

Мы задолжали Хикки кучу денег, и я всегда боялась того, что он может от нас уйти и податься на работу в лесничество, где ему платили бы исправно.