Текст книги "Судьбы и сердца (стихотворения)"

Спор о женских сердцах

 
Приятель мой, сурово сдвинув бровь
И осушив цимлянского бокал,
Когда заговорили про любовь,
С усмешкой назидательно сказал:
 
 
«Я мало чту романтиков. Прости!
А женская любовь – сплошной обман.
Я много женщин повстречал в пути
И на сто лет, как говорится, пьян!
 
 
Не веришь? Усмехаешься? Ну что ж!
Давай рассудим прямо, хоть сейчас:
Где тут сокрыта истина, где – ложь
И в чем надежность милых этих глаз?!
 
 
Вот ты всё веришь в чистую любовь.
Что будто в ней – вся истина и свет.
А я сказал и повторяю вновь:
Что бескорыстных чувств на свете нет!
 
 
Представь: что ты вдруг разорился в мире!
Теперь скажи: чтоб жизнь начать с нуля,
Кому ты будешь нужен без квартиры,
Или без дачи, или без рубля?!
 
 
Жизнь всюду даже очень непростая.
И дамам нужно всё без лишних слов!
И вот ответь: ну где она «святая»,
«Большая и красивая любовь?!!»
 
 
Вот встреться ты, чтоб идеалам следовать,
Хоть с молодою, хоть не с молодой,
Но каждая начнет тотчас выведывать:
Что у тебя, голубчик, за душой?
 
 
Прости меня, быть может, за банальность,
Но в этой самой жизненной борьбе
Им главное – твоя материальность,
А душу можешь оставлять себе!
 
 
И при любом житейском повороте
У женщины – один любимый свет:
Любовь – лишь позолота на расчете,
А деньги – цель, и в этом весь секрет!»
 
 
Приятель мой сурово рассмеялся
И вновь налил игристого бокал.
А я всё думал, думал и молчал,
Но как-то всей душой сопротивлялся...
 
 
Не спорю: так действительно бывает,
И все-таки: ну как же, как же так?!
Неужто всюду чувства примеряют,
Как в магазине кофту иль пиджак?!
 
 
И вспомнились военные года:
Вот я лежу на койке госпитальной...
Чем обладал я, господи, тогда?
Бинты, да раны, да удел печальный...
 
 
Что впереди? Да в общем ничего...
Мне – двадцать... Ни профессии, ни денег...
Всё – дымный мрак... Жизнь —
как железный веник
Всё вымела из завтра моего...
 
 
И вот, как будто в радужном огне,
Сквозь дым тревог, тампонов и уколов
Являться стали в госпиталь ко мне
Шесть девушек и строгих, и веселых...
 
 
И вот в теченьи года день за днем,
Успев ко мне, как видно, приглядеться,
Все шесть, сияя искренним огнем,
Мне предложили и себя, и сердце!..
 
 
А у меня, я повторяю вновь,
Ни денег, ни квартиры, ни работы...
А впереди – суровые заботы
И все богатства – мысли да любовь!
 
 
Да, каждая без колебаний шла
На все невзгоды, беды и лишенья
И, принимая твердое решенье,
Ни дач, ни денег вовсе не ждала!
 
 
Приятель мой задумчиво вздохнул:
«Допустим... Что ж... бывают исключенья.
К тому ж там – лет военных озаренье.
Нет, ты б в другие годы заглянул!»
 
 
«Да что мне годы! Разные, любые!
Неужто жил я где-то на Луне?!
Ведь сколько и потом встречались мне
Сердца почти такие ж золотые!
 
 
Вот именно: и души, и глаза
Чистейшие! Ни больше и ни меньше!
Скажи-ка им про деньги или вещи —
Ого, какая б грянула гроза!!!
 
 
Не спорь: я превосходно понимаю,
Что все хотят жить лучше и светлей.
Но жить во имя денег и вещей —
Такую жизнь с презреньем отрицаю!
 
 
Конечно, есть корыстные сердца,
Которых в мире, может быть, немало,
Но как-то жизнь меня оберегала
От хищниц и с венцом, и без венца!
 
 
И все же, должен вымолвить заране,
Что исключенье было, что скрывать!
Однако же о той фальшивой дряни
Я не хотел бы даже вспоминать!
 
 
Вот ты сказал, что женщины корыстны.
Не все, не все, сто тысяч раз не все!
А только те, ты понимаешь, те,
Чьи мысли – словно кактусы, безлистны.
 
 
Есть правило, идущее от века,
И ты запомни, право же, его:
Чем ниже интеллект у человека,
И, чем бедней культура человека,
Тем меркантильней помыслы его!»
 
 
Приятель грустно молвил: «Как назло
Пойди пойми: где хорошо, где скверно?
Быть может, нам по-разному везло,
Но каждый прав по-своему, наверно!»
 
 
Он вновь налил фужеры на двоих.
«Давай – за женщин! Как, не возражаешь?!»
«Согласен!» – я сказал. «Но за каких?» —
«Ты это сам прекрасно понимаешь!»
 
 
Они живут, даря нам светлый пыл,
С красивой, бескорыстною душою.
Так выпьем же за тех, кто заслужил,
Чтобы за них мужчины пили стоя!
 

7 января 2000 года.

Красновидово.

Сегодня Иисусу Христу было бы две тысячи лет, а моей маме – девяносто восемь.

Великое Рождество

Чудачка

 
Одни называют ее «чудачкой»
И пальцем на лоб – за спиной, тайком.
Другие – «принцессою» и «гордячкой».
А третьи просто – «синим чулком».
 
 
Птицы и те попарно летают,
Душа стремится к душе живой.
Ребята подруг из кино провожают,
А эта одна убегает домой.
 
 
Зимы и вёсны цепочкой пестрой
Мчатся, бегут за звеном звено...
Подруги, порой невзрачные просто,
Смотришь, замуж вышли давно.
 
 
Вокруг твердят ей: – Пора решаться,
Мужчины не будут ведь ждать, учти!
Недолго и в девах вот так остаться!
Дело-то катится к тридцати...
 
 
Неужто не нравился даже никто? —
Посмотрит мечтательными глазами:
– Нравиться – нравились. Ну и что? —
И удивленно пожмет плечами.
 
 
Какой же любви она ждет, какой?
Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада!
Красивой-красивой! Большой-большой!
А если я в жизни не встречу такой,
Тогда мне совсем никакой не надо!»
 

1964 г.

«Сатана»

 
Ей было двенадцать, тринадцать – ему,
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли, почему
Такая у них вражда?!
 
 
Он звал ее «бомбою» и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его «сатаной»,
«Скелетом» и «зубоскалом».
 
 
Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.
 
 
Ей было пятнадцать, шестнадцать – ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.
 
 
Он «бомбой» ее по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.
 
 
Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится: – У, сатана!
Как я тебя ненавижу!
 
 
А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнет за столом:
– Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашен!
 
 
И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
– Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги!
 
 
Ей – девятнадцать. Двадцать – ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.
 
 
Теперь он «бомбой» ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи.
А «тетей Химией» величал
И «тетей Колбою» тоже.
 
 
Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась: – У, сатана! —
И так же его презирала.
 
 
Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая...
Шел паренек с девчонкой одной,
Домой ее провожая.
 
 
Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он ее провожал.
 
 
Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома: – Стой, сатана!
Стой, тебе говорят!
 
 
Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!
 
 
Даже не спрашивай почему! —
Сердито шагнула ближе.
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
– Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!
 

Ты даже не знаешь

 
Когда на лице твоем холод и скука,
Когда ты живешь в раздраженье и споре,
Ты даже не знаешь, какая ты мука,
И даже не знаешь, какое ты горе.
 
 
Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье,
А в сердце и свет, и любовь и участье,
Ты даже не знаешь, какая ты песня,
И даже не знаешь, какое ты счастье!
 

1984 г.

Падает снег

 
Падает снег, падает снег —
Тысячи белых ежат...
А по дороге идет человек,
И губы его дрожат.
 
 
Мороз под шагами хрустит, как соль,
Лицо человека – обида и боль,
В зрачках два черных тревожных флажка
Выбросила тоска.
 
 
Измена? Мечты ли разбитой звон?
Друг ли с подлой душой?
Знает об этом только он
Да кто-то еще другой.
 
 
Случись катастрофа, пожар, беда —
Звонки тишину встревожат.
У нас милиция есть всегда
И «Скорая помощь» тоже.
 
 
А если просто: падает снег,
И тормоза не визжат,
А если просто идет человек,
И губы его дрожат?
 
 
А если в глазах у него тоска —
Два горьких черных флажка?
Какие звонки и сигналы есть,
Чтоб подали людям весть?!
 
 
И разве тут может в расчет идти
Какой-то там этикет,
Удобно иль нет к нему подойти,
Знаком ты с ним или нет?
 
 
Падает снег, падает снег,
По стеклам шуршит узорным.
А сквозь метель идет человек,
И снег ему кажется черным...
 
 
И если встретишь его в пути,
Пусть вздрогнет в душе звонок,
Рванись к нему сквозь людской поток.
Останови! Подойди!
 

1964 г.

Главная сила

 
Те, кто любовь придумают порой —
Живут непрочно, словно на вокзале.
А мы любви совсем не выбирали,
Любовь сама нас выбрала с тобой.
 
 
И все же, если честно говорить,
То общих черт у нас не так и много.
Ведь все они, как говорят, от бога!
И ты попробуй их соединить!
 
 
Ну как тут склеишь: вспыльчивость и твердость?
Застенчивость – с уверенной душой?
Покорность чьим-то мнениям и гордость?
Любовь к вещам – со скромной простотой?
 
 
Чтобы с субботой слился понедельник,
А летний зной – с январским холодком,
Наверно нужен сказочный волшебник
Иль птица с огнедышащим пером!
 
 
Но все твердят: «Волшебники на свете
Бывают только в сказках иногда.
Ну, а в реальной жизни – никогда!
Ведь мы давным-давно уже не дети!»
 
 
А мы с тобой об эти разговоры,
Ей богу, даже и не спотыкаемся.
Мы слушаем и тихо улыбаемся,
И не вступаем ни в какие споры.
 
 
Что ж, мы и впрямь давно уже не дети,
У всех свои дела, и быт, и труд,
И все же есть волшебник на планете,
Он с нами рядом два тысячелетья.
Любовь! – Вот так волшебника зовут!
 
 
А если так, то чудо получается:
И там, где песней вспыхнула весна,
Всё то, что было порознь, сочетается,
Различное – легко соединяется,
Несовместимость – попросту смешна!
 
 
Что нам с тобою разница в духовности
И споры: «почему и для чего?»
Различия во вкусах или возрасте,
Всё чепуха, и больше ничего!
 
 
Да, пусть любой маршрут предназначается,
И чувство в каждом разное кипит.
Но вот пришел волшебник и сплавляются
Два сердца вдруг в единый монолит!
 
 
И пусть любые трудности встречаются
И бьют порой бураны вновь и вновь,
Буквально все проблемы разрешаются,
Когда в сердцах есть главное: ЛЮБОВЬ!
 

24 декабря 1999 г.

Москва

Высокая боль

 
Была одной шестою по размерам
И первой, может статься, по уму!
А стала чуть не сотой, жалко-серой
И не хозяйкой в собственном дому.
 
 
Так как случилось? Что тебя скрутило?
Кто в злобе вырвал перья у орла?!
Была ль в тебе не считанная сила?
О, господи! Да как еще была!
 
 
Что нас сгубило в прежние года?
Доверчивость высокая, прекрасная
И, вместе с тем, трагически-ужасная
России «Ахиллесова пята!»
 
 
Ты верила конгрессам, диссидентам,
Дипловкачам различной крутизны,
А у себя – бездарным президентам,
Трусливым и коварным президентам,
Предателям народа и страны!
 
 
Так что ж отныне: сдаться и молчать?
И ждать то унижений, то расправы
Стране, стяжавшей столько гордой славы,
Которую вовек не сосчитать!
 
 
И нынче днями, черными, несытными
Мы скажем твердо, с бровью сдвинув бровь:
«Не станем мы скотами первобытными
Да и в рабов не превратимся вновь!»
 
 
Вы видели картину, где в медведя
Вцепилась свора яростных собак?!
Страна моя! Ну разве же не так
Враги свои и всякий пришлый враг
Впились в тебя, мечтая о победе?!
 
 
Восстань же от мучительного сна
И сбрось их к черту, разминая плечи!
И снова к правде, к радости навстречу
Прошу, молю: шагни, моя страна!
 

7 июля 1999 г.

Красновидово

Цветочный роман

 
Как-то раз на веселом апрельском рассвете,
Пряча в сердце стесненье и светлый пыл,
Он принес ей подснежников нежный букетик
И за это признательность заслужил.
 
 
А потом под стозвонное птичье пенье,
Вскинув в мае как стяг, голубой рассвет,
Он принес ей громадный букет сирени,
И она улыбнулась ему в ответ.
 
 
А в июне, сквозь грохот веселых гроз,
То смущенно, то радостно-окрыленно
Он вручил ей букет из пунцовых роз,
И она улыбнулась почти влюбленно.
 
 
А в июльскую пору цветов и злаков,
Когда душу пьянил соловьиный бред,
Он принес ей букет из гвоздик и маков,
И она покраснела как маков цвет...
 
 
Август – жатва эмоций для всех влюбленных,
Все, что есть – получай! Не робей, не жди!
И, увидев горячий костер пионов,
Она, всхлипнув, прижала букет к груди!
 
 
В сентябре уже сыплются листья с кленов,
Только чувства всё радостней, как на грех!
И, под праздник симфонии астр влюбленных,
Она тихо сказала: «Ты лучше всех!»
 
 
Вот и осень. И негде уже согреться...
Голый сад отвечает холодным эхом...
И тогда он вручил ей навеки сердце!
И она засмеялась счастливым смехом...
 
 
И сказала взволнованно и сердечно:
«Знай, я буду тебя до конца любить!
И у нас будет счастье с тобою вечно!
Но цветы всё равно продолжай дарить...»
 

6 декабря 1999 г.

Москва

Трусиха

 
Шар луны под звездным абажуром
Озарял уснувший городок.
Шли, смеясь, по набережной хмурой
Парень со спортивною фигурой
И девчонка – хрупкий стебелек.
 
 
Видно, распалясь от разговора,
Парень между прочим рассказал,
Как однажды в бурю ради спора
Он морской залив переплывал.
 
 
Как боролся с дьявольским теченьем,
Как швыряла молнии гроза.
И она смотрела с восхищеньем
В смелые горячие глаза...
 
 
А потом, вздохнув, сказала тихо:
– Я бы там от страха умерла.
Знаешь, я ужасная трусиха,
Ни за что б в грозу не поплыла!
 
 
Парень улыбнулся снисходительно,
Притянул девчонку не спеша
И сказал: – Ты просто восхитительна,
Ах ты, воробьиная душа!
 
 
Подбородок пальцем ей приподнял
И поцеловал. Качался мост,
Ветер пел... И для нее сегодня
Мир был сплошь из музыки и звезд!
 
 
Так в ночи по набережной хмурой
Шли вдвоем сквозь спящий городок
Парень со спортивною фигурой
И девчонка – хрупкий стебелек.
 
 
А когда, пройдя полоску света,
В тень акаций дремлющих вошли,
Два плечистых темных силуэта
Выросли вдруг как из-под земли.
 
 
Первый хрипло буркнул: – стоп, цыпленки!
Путь закрыт, и никаких гвоздей!
Кольца, серьги, часики, деньжонки —
Все, что есть, на бочку, и живей!
 
 
А второй, пуская дым в усы,
Наблюдал, как, от волненья бурый,
Парень со спортивною фигурой
Стал, спеша, отстегивать часы.
 
 
И, довольный, видимо, успехом,
Рыжеусый хмыкнул: – Эй, коза!
Что надулась?! – И берет со смехом
Натянул девчонке на глаза.
 
 
Дальше было все, как взрыв гранаты:
Девушка беретик сорвала
И словами: – Мразь! Фашист проклятый! —
Как огнем, детину обожгла.
 
 
– Наглостью пугаешь? Врешь, подонок!
Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! —
Голос рвется, яростен и звонок:
– Нож в кармане? Мне плевать на нож!
 
 
За убийство «стенка» ожидает.
Ну а коль от раны упаду,
То запомни: выживу, узнаю!
Где б ты ни был – все равно найду!
 
 
И глаза в глаза взглянула твердо.
Тот смешался: – Ладно... Тише, гром... —
А второй промямлил: – Ну их к черту! —
И фигуры скрылись за углом.
 
 
Лунный диск, на млечную дорогу
Выбравшись, шагал наискосок
И смотрел задумчиво и строго
Сверху вниз на спящий городок.
 
 
Где без слов по набережной хмурой
Шли, чуть слышно гравием шурша,
Парень со спортивною фигурой
И девчонка – «слабая натура»,
«Трус» и «воробьиная душа».
 

1963 г.

О мнимой и подлинной дружбе

Я слышу вновь друзей предательский привет.

А. С. Пушкин. «Воспоминание»

 
Когда тучи в прошлые года
Дни мои ничем не омрачали,
О, как ваши голоса звучали
О любви и дружбе навсегда!
 
 
И, когда за дружеским столом,
Бахус нам подмигивал в бокале,
Как же вы надежно обещали
Подпереть при трудностях плечом!
 
 
Ах, друзья мои литературные!
Как мы славно дружбою сошлись!
Только жаль, что речи ваши бурные,
А точнее, попросту дежурные,
Кончились, едва лишь начались...
 
 
И когда вдруг над моею крышей
Беспощадно грянула гроза,
Что ж вы все попрятались, как мыши?
Впрочем, хуже: даже мыши тише,
Спрятав в телевизоры глаза...
 
 
Только трудно мы и раньше жили:
Не давая на покой ни дня,
Помните, как яростно бранили
Критиканы разные меня?!
 
 
Не хочу вынашивать обиду,
Только как я ждал в дыму страстей,
Чтоб хоть кто-то из моих друзей
Взял и встал бы на мою защиту!
 
 
Если ж скажут мне, что так вот жить
Мир привык и спорить тут напрасно,
Я бы согласился, может быть,
Говорить – не делать. Это – ясно!
 
 
И чудес я, право бы, не ждал.
Может, впрямь вот так живут повсюду?
Только чудо, подлинное чудо
Я нашел, открыл и повстречал!
 
 
Без расчета, выгоды и службы,
Без высоких и ненужных фраз,
Чудо самой настоящей дружбы,
Что прочней, чем сталь или алмаз!
 
 
Вроде бы почти обыкновенные,
Без имен, прославленных в веках,
Косточка армейская: военные,
Только в смысле ценности – бесценные,
С красотою в душах и сердцах!
 
 
Ну а чтоб избегнуть повторения
В светлой благодарности своей,
Я скажу, что, полный озарения,
Я уж написал стихотворение
И назвал: «Сердца моих друзей».
 
 
Ну а чтоб вовеки не пропала
Скромность с удивительной душой,
Вот они – четыре генерала,
Те, что в бедах всякого накала
Как четыре брата за спиной:
 
 
Виктор Чибисов, Юрий Коровенко,
Александр Горячевский и Борис Сергеев...
 
 
А пою сейчас я строки эти
Как певец взволнованно с листа.
Вновь и вновь затем, чтоб на планете
Никогда не гасла красота!
 
 
Чтобы, встретя в трудную годину
Кто-то в жизни друга своего,
Помнил бы, что горькая кручина,
Не щадя ни возраста, ни чина,
Может больно клюнуть и его!
 
 
Так-то вот, друзья литературные!
Нет, не все, конечно же, не все.
А лишь те, простите, только те,
Чьи сердца изменчиво-дежурные.
 
 
Жизнь не вечно светит, как звезда.
А порою жжет, как черный пламень.
И, коль грянет где-нибудь беда,
Я прошу вас: сердцем никогда,
Никогда не превращаться в камень!
 

6 июня 1999 г.

Сердца моих друзей

Виктору Чибисову,

Александру Горячевскому,

Борису Сергееву,

Юрию Коровенко

 
Пришли друзья. Опять друзья пришли!
Ну как же это славно получается:
Вот в жизни что-то горькое случается,
И вдруг – они! Ну как из-под земли!
 
 
Четыре честно-искренние взора,
Четыре сердца, полные огня.
Четыре благородных мушкетера,
Четыре веры в дружбу и в меня!
 
 
Меня обидел горько человек,
В которого я верил бесконечно.
Но там, где дружба вспыхнула сердечно,
Любые беды – это не навек!
 
 
И вот стоят четыре генерала,
Готовые и в воду, и в огонь!
Попробуй, подлость, подкрадись и тронь,
И гнев в четыре вскинется кинжала.
 
 
Их жизнь суровей всякой строгой повести.
Любая низость – прячься и беги!
Перед тобой четыре друга совести
И всякой лжи четырежды враги!
 
 
Пусть сыплет зло без счета горсти соли,
Но если рядом четверо друзей
И если вместе тут четыре воли,
То, значит, сердце вчетверо сильней!
 
 
И не свалюсь я под любою ношею,
Когда на всех и радость, и беда.
Спасибо вам за все, мои хорошие!
И дай же бог вам счастья навсегда!
 

7 апреля 1997 г.

Переделкино

Когда порой влюбляется поэт...

 
Когда порой влюбляется поэт,
Он в рамки общих мерок не вмещается,
Не потому, что он избранник, нет,
А потому, что в золото и свет
Душа его тогда переплавляется.
 
 
Кто были те, кто волновал поэта?
Как пролетали ночи их и дни?
Не в этом суть, да и не важно это.
Все дело в том, что вызвали они!
 
 
Пускай горды, хитры или жеманны, —
Он не был зря, сладчайший этот плен.
Вот две души, две женщины, две Анны,
Две красоты – Оленина и Керн.
 
 
Одна строга и холодно-небрежна.
Отказ в руке. И судьбы разошлись.
Но он страдал, и строки родились:
«Я вас любил безмолвно, безнадежно».
 
 
Была другая легкой, как лоза,
И жажда, и хмельное утоленье.
Он счастлив был. И вспыхнула гроза
Любви: «Я помню чудное мгновенье».
 
 
Две Анны. Два отбушевавших лета.
Что нам сейчас их святость иль грехи?!
И все-таки спасибо им за это
Святое вдохновение поэта,
За пламя, воплощенное в стихи!
 
 
На всей планете и во все века
Поэты тосковали и любили.
И сколько раз прекрасная рука
И ветер счастья даже вполглотка
Их к песенным вершинам возносили?
 
 
А если песни были не о них,
А о мечтах или родном приволье,
То все равно в них каждый звук и стих
Дышали этим счастьем или болью.
 
 
Ведь если вдруг бесстрастна голова,
Где взять поэту буревые силы?
И как найти звенящие слова,
Коль спит душа и сердце отлюбило?!
 
 
И к черту разговоры про грехи.
Тут речь о вспышках праздничного света.
Да здравствуют влюбленные поэты!
Да здравствуют прекрасные стихи!
 

1972 г.

Если любовь уходит!

 
Если любовь уходит, какое найти решенье?
Можно прибегнуть к доводам, спорить и убеждать,
Можно пойти на просьбы и даже на униженья,
Можно грозить расплатой, пробуя запугать.
 
 
Можно вспомнить былое, каждую светлую малость,
И, с дрожью твердя, как горько в разлуке пройдут года,
Поколебать на время, может быть, вызвать жалость
И удержать на время. На время – не навсегда.
 
 
А можно, страха и боли даже не выдав взглядом,
Сказать: – Я люблю. Подумай. Радости не ломай. —
И если ответит отказом, не дрогнув, принять как надо,
Окна и двери – настежь: – Я не держу. Прощай!
 
 
Конечно, ужасно трудно, мучась, держаться твердо.
И все-таки, чтобы себя же не презирать потом,
Если любовь уходит – хоть вой, но останься гордым.
Живи и будь человеком, а не ползи ужом!
 

«Свободная любовь»

 
Слова и улыбки ее, как птицы,
Привыкли, чирикая беззаботно,
При встречах кокетничать и кружиться,
Незримо на плечи парней садиться
И сколько, и где, и когда угодно!
 
 
Нарядно, но с вызовом разодета.
А ласки раздаривать не считая
Ей проще, чем, скажем, сложить газету,
Вынуть из сумочки сигарету
Иль хлопнуть коктейль коньяка с токаем.
 
 
Мораль только злит ее: – Души куцые!
Пещерные люди! Сказать смешно.
Даешь сексуальную революцию,
А ханжество – к дьяволу за окно!
 
 
Ох, диво вы дивное, чудо вы чуКогда, ни души, ни ума не трогая,
В подкорке и импульсах тех людей
Царила одна только зоология
На уровне кошек или моржей.
 
 
Но человечество вырастало,
Ведь те, кто мечтают, всегда правы.
И вот большинству уже стало мало
Того, что довольно таким, как вы.
 
 
И люди узнали, согреты новью,
Какой бы инстинкт ни взыграл в крови,
О том, что один поцелуй с любовью
Дороже, чем тысяча без любви!
 
 
И вы поспешили-то, в общем, зря
Шуметь про «сверхновые отношения».
Всегда на земле при всех поколениях
Были и лужицы и моря.
 
 
Были везде и когда угодно
И глупые куры и соловьи.
Кошачья вон страсть и теперь «свободна»,
Но есть в ней хоть что-нибудь от любви?!
 
 
Кто вас оциничивал – я не знаю.
И все же я трону одну струну:
Неужто вам нравится, дорогая,
Вот так, по-копеечному порхая,
Быть вроде закуски порой к вину?
 
 
С чего вы так – с глупости или холода?
На вечер игрушка, живой «сюрприз»,
Ведь спрос на вас, только пока вы молоды,
А дальше, поверьте, как с горки вниз!
 
 
Конечно, смешно только вас винить.
Но кто и на что вас принудить может?
Ведь в том, что позволить иль запретить,
Последнее слово за вами все же.
 
 
Любовь не минутный хмельной угар.
Эх, если бы вам да всерьез влюбиться!
Ведь это такой высочайший дар,
Такой красоты и огней пожар,
Какой пошляку и во сне не снится.
 
 
Рванитесь же с гневом от всякой мрази,
Твердя себе с верою вновь и вновь,
Что только одна, но зато любовь
Дороже, чем тысяча жалких связей!
 

1978 г.