Текст книги "Деревянные облака"

Глава вторая

С утра начались неполадки у проходчиков; сцепка развернулась не тем боком и срезала два метра силового кабеля, потом на четвертом горизонте просела порода, а почти весь крепеж забрал Гуртан на проходку. Пока стыковались со складом, пока дергали туда-сюда платформы, убился час.

Второй месяц всех монтажников держали на шахте – людей не хватало. Нас сняли с монтажа на месяц, не больше. Месяц перешел во второй, теперь поговаривают о третьем.

Я краем глаза поглядывал на терминал, следя за перемещениями сцепки. Головная доползла до штрека, развернулась, встала. Связался с Гуртаном. Он сказал, что все в порядке, но течет гидравлика, немного, но течет. «Ara!» – вмешался Марченко, и начался большой разговор.

К концу смены я ошалел от вежливой ругани и криков. Был момент, когда сам чуть не сорвался и не наговорил ерунды, но вовремя сообразил, что уже третий день, как начался сезон теплых ветров. Народ слегка шалеет, когда с гор тугие струи воздуха несут запахи джунглей. Дышать одно удовольствие, но возбудимость повышается, молчуны становятся говорунами, а говоруны-то, говоруны!..

Мы приехали сюда в тихий сезон. Месяца через три я уже чувствовал себя матерым освоенцем. Предупреждали меня о теплых пряных ветрах, не раз и не два предупреждали – к новичкам отношение здесь внимательное, бережное. Я выслушал и забыл. А когда задуло, не обратил внимания и надышался. Потом я обнаружил, что распеваю во все горло, а меня тащит за руку Миша Танеев. Мы пришли в жилсектор, я несколько угомонился, только время от времени с идиотским смехом тыкал Мише в грудь пальцем, вопрошая, что он здесь делает. А Миша в свою очередь удивлялся, как я сюда попал и почему до сих пор мы не встретились – он-то четвертый год тут работает. Пришла жена. К этому времени, кажется, я был в норме. Правда, несколько раз подробно рассказал ей, как неожиданно мы встретились и как это здорово, что встретились школьные друзья, не видевшие друг друга столько лет, а вот встретились, и здорово! Валентина долго разглядывала меня, присматривалась к Мише, а когда я попытался в шестой или девятый раз пересказать все сначала, ущипнула за руку, и я замолчал. Мише сказала, что таким веселым видит меня впервые.

Танееву я был рад до невозможности. Мы учились с ним в одной группе почти три года, до очередного переезда отца. Толстый, добродушный и фантастически спокойный Миша был для меня воплощенной стабильностью, надежностью – частая смена учебных групп давалась мне нелегко, каждый раз надо было врастать, вернее, каждый раз по-новому отстаивать свое право не врастать.

С Мишей было проще. Мы сдружились мгновенно, и через день нам уже давали прокрут за срыв занятий. Моя идея и Мишино исполнение привели к тому, что в школе неделю заниматься было невозможно – несколько безобидных реактивов, смешанных в должной последовательности, дали такой вонючий выхлоп, что слабый тошнотворный запах ощущался еще почти месяц.

Отец сердился, а мать откровенно возликовала: она была уверена, что срабатывают гены предка-химика. Ну а Мише домашний вздрюк надолго отбил охоту к химии.

Сперва я его не узнал: круглый мягкий увалень вырос в огромного парня, вполне способного завязать длинный шарнирный болт на два узла. Он на Марсе обжился плотно и стал большим знатоком местных традиций, забавных и не очень.

Мой жилсектор на втором ярусе. По пути зашел в душевые. Вода была чуть теплой. В соседней кабине кто-то громко клял жмотов и скопидомов. Я уже обсыхал, когда из кабины вылез Марченко, прошлепал под раструб сушилки и сказал:

– Каково, а? Мы уголек колупаем, а на нас тепла жалеют!

Разговора я не поддержал. Во-первых, я с детства не люблю горячей воды. Во-вторых, начни сейчас разговор, не остановишься. Третье – какой же это уголек? Неорганика структурированная. Невыясненного происхождения. Прекрасный катализатор для пищевых синтезаторов. И насчет того, что тепла жалеют, он погорячился. Энергии хватает с избытком, но с трубами вечно происшествия – то протекают, то засоряются.

Так, оживленно беседуя сам с собой, я вышел к своему сектору. На повороте, у блока внутренней связи, остановился. В это время, когда после смены народ расходится по ярусам и секторам, и на этом месте Арчи Драйден ждет своего отца. Он из группы Лены Рычковой, в прошлом году Валентина у них вела историю и риторику. Обычно он стоял под «почтовым ящиком» – маленький, веснушчатый, совершенно разбойного вида ребенок. Мы с ним большие приятели.

С монтажа я приносил ему всякую блестящую мелочь, а однажды приволок дефектный шарнирный болт. Арчи в восторге ухватил его, взвалил на плечо и ускакал домой, не дождавшись отца.

Мне нравилось с ним беседовать, я узнавал иногда поразительные вещи. Например, из сердцевины расщепленного местного репейника после недолгой сушки получается вкуснейшая тянучка, а вот если растереть сухие листья полосатика да подсыпать кому-нибудь в компот, то этот кто-нибудь весь день будет ходить в зеленых пятнах. Я рассказал об этом Валентине, она отмахнулась, ей хватало забот в группе. Через полгода случайно услышал в новостях, что из клетчатки полосатика выделили новый биопигмент, очень стойкий.

Сегодня Арчи на месте не было, наверно, уже встретил отца. Ну и ладно. Я не сентиментален. Приятно, конечно, когда тебя дожидается сын, ты осторожно подхватываешь его на руки: осторожно, так как потолки здесь невысокие, потом вы идете рядом – себе на радость, другим на умиление. Что характерно – на Земле редко встретишь детей или подростков вне школьных городков. Там без взрослых он или заблудился, или сбежал из детской зоны. Здесь проще. Никому не возбраняется лезть куда попало, путаться под ногами, встревать в дела взрослых.

Дети на Марсе всем в радость. Ну а если нет детей, то ничего не поделаешь. Мне доводилось слышать о трагедиях некоторых бездетных семей, и я, признаться, не понимал, как можно сознательно идти на генетический риск, обрекая себя и других на ужасы страшнее, чем муки одиночества. Как-то я сказал об этом Валентине, она пожала плечами и ничего не ответила.

В прихожей я боком развернулся к нише, стянул комбинезон. Из комнаты донесся смех жены и чей-то голос. Голос мужской. «Когда же она смеялась в последний раз? – задумался я. – Кажется, на той неделе, когда я облился чаем».

За столом сидел очень полный мужчина и ел из моей любимой тарелки окрошку. Валентина увидела меня и сказала:

– У нас гость!

Словно я сам не видел.

Мужчина поднял голову, положил ложку, встал, подошел ко мне, тряхнул за плечи и провозгласил:

– А ты вырос, Арам, тебя не узнать! Здравствуй!

– О! – радостно сказал я. – Здравствуйте и вы!

Пять с лишним лет прошло с тех пор, как я в последний раз видел его. Он раздался вширь, лоб пошел еле заметными морщинами.

Было время, когда мы встречались почти каждый день. Он знал массу историй и невероятных случаев, любил поговорить, а я любил слушать. Потом я устроился на курсы освоенцев, чудом проскочив через конкурс. Видеться стали редко, потом еще реже, и наконец, контакты свелись к праздничным поздравлениям.

– С вашего позволения, друзья мои, я доем эту окрошку, и если вы меня не прогоните, то проведем вечер воспоминаний.

Жена нахмурилась и придвинула к гостю блюдо с лимонными ягодами. Прокеш взял ягоду, положил на язык и скривился:

– Кисло. В такую, значит, мелочь выродился здесь лимон?

Потом гость ходил по комнате – пять шагов в ширину, восемь в длину, заглянул в спальную нишу, в санкуб, сочувственно повздыхал, но тут же сказал, что слухи о невозможных бытовых условиях освоенцев сильно преувеличены. Развернуться, конечно, негде, но ведь вы и не собираетесь здесь разворачиваться?

Не собираемся, успокоил я его. Жена только хмыкнула.

Откинули диван и два кресла. Прокеш посетовал на малоподвижный образ жизни и пообещал записаться в освоенцы, чтобы сбросить вес ровно наполовину и быть достойным местной мебели. Я слушал его и думал: не для того же он здесь, чтобы потрепаться в нашей компании! Хотя чем это не причина?

Он вдруг замолчал, затем негромко спросил:

– Как долго, Арам, ты собираешься тут работать?

Я замялся. Два года отработал и могу хоть завтра улететь. Заработал столько, что могу позволить домик у моря. Но что такое море? Очень много сырой воды. И что такое два года!? Из тридцати четырех станций смонтировано только девять. Скоро трасса пойдет через джунгли, старожилы обещают небывалую охоту. Ну, охоту я не люблю, но работа интересная, тем более что должны прийти новые манипуляторы. Ночами, после смены, когда сон не идет, бывало, задумаешься, что я здесь потерял, но цветовые пятна, плывущие по потолку и складывающиеся в причудливые узоры, и еле слышное бормотание релаксатора обращали мысли к высоким целям, наполняли работу смыслом…

– Пока работаю, – ответил я. – А надо возвращаться? Что случилось?

– Нет-нет, все в порядке, – быстро ответил он. – Никакой спешки! Не сегодня и не завтра. Возможно, и не через год. – Для убедительности он приложил руки к груди. – Собственно, мы могли бы сотрудничать и так, у меня неограниченный терминальный актив, но и у тебя, по всей видимости, широкая линия. Можно добиться прямой связи, мне по средствам, но это не очень этично, понимаешь? – Он пошевелил пальцами.

Этот жест напомнил мне времена, когда я, ничего не понимающий сопляк, трясся от возбуждения и с секунды на секунду лихорадочно ждал озарений, открытий и мощных прорывов в неведомое. А Прокеш, вот так шевеля пальцами, ядовито комментировал бредовые идеи рабочей группы. Потом говорил сам Покровский, при этом Прокеш молчал, но пальцами шевелил… События пятилетней давности опять всплывают на поверхность.

– Что ж, если нет спешки, давайте выпьем чаю!

– Вот и славно! – сказал Прокеш.

Напившись чаю, вздохнул, откинулся на диван и благодушно сказал:

– Хорошо у вас! И легко. Приятно немного сбросить вес, не ограничивая себя в питании. Кстати, я недавно инфор смотрел, назывался «Прогулка по Марсу». Такой контраст!

Он принялся пересказывать содержание инфора. Неудобно было его перебивать, но инфор этот сидел у нас в печенках. Месяца не проходило, чтобы его полностью или частично не давали по местному видео. Впечатляет, когда вместо пустыни с жалкой атмосферкой возникают переплетения цитрусовых джунглей или бескрайние папоротниковые степи. Потом в дневных вестях показывают новенький промкомбинат или возводимый с лязгом и грохотом синтезатор-десятитысячник, а вокруг на несколько километров все снова превращают в пустыню, в целях безопасности.

За сто пятьдесят лет освоения земная флора и фауна дали неожиданные мутации. Неизвестно кем завезенные ядовитые змеи, например, утратили агрессивность и ядовитость и превратились в огромные добродушные колбасины на потеху местной детворе. А вот встретиться с кроликом ночью в джунглях без оружия… Да и с оружием еще неизвестно, кто доберется раньше – вы до спусковой клавиши или кролик до вас!

Вот и выжигают все вокруг, а Валлон и его экологисты с похвальной регулярностью раз в неделю затевают на видео диспуты, неизбежно переходящие в скандалы. Неплохой парень Валлон, освоенец шестого года, но когда дело касается природы, совершенно теряет чувство юмора и звереет на глазах.

Недавно ставили очередной синтезатор, и он снова устроил шум. Я при встрече спросил его: если не выжигать полосу безопасности и вообще не ставить синтезатор, а вместо того заняться массовым отстрелом кроликов и другой живности на мясо?

Вопреки моим ожиданиям он не обиделся и даже обрадовался. Взял меня за ремень и долго объяснял, что разумная охота вполне может прокормить все население, синтезаторы же при всех своих достоинствах дают побочно немало токсичных отходов: пока на Марсе нет грунтовых вод в изобилии – это терпимо, но кто поручится за следующие столетия?

Экологисты любят пугать будущим. Меня в тот момент будущие столетия не интересовали, и поэтому я заявил Валлону, что на его «разумную охоту» для прокорма придется вывести все население.

Прокеш посетовал на недостаток времени. Я так понял, что это приглашение к «вечеру воспоминаний».

– Так вот, друзья мои, – начал он, сцепив пальцы на животе, – блестящий тупик, в который мы дружными рядами зашли много лет назад, стал тесен, и кое-кто собирается перелезть через стену. Возможно, будет принято решение о расконсервации двенадцатой модели экспериментальной обучающей системы.

– Что это даст? – пожал плечами я. – Ее же перебрали до последнего вкладыша! И вы тогда, помню, смеялись.

– Возможно, ничего не даст, – согласился Прокеш. – Она и не должна была давать ничего сверх того, для чего была предназначена. Несколько модифицированная система наглядного обучения, а никакая не машина времени, что бы там ни кричали горячие головы из компании Покровского. Правда, – на секунду он замялся, – есть у меня маленькие сомнения по поводу, как ты говоришь, последнего вкладыша, но именно маленькие!

Я не спорил. ОС-12 была одной из плановых разработок Института. Не больше. Правда, директор на ученом совете заявил, что она приведет к рывку в подготовке преподавателей, но ряд отделов к этому отнесся скептически, а нас, испытателей и наладчиков, их педагогический экстаз не воспламенял. Конечно, наше мнение учитывалось. Клюге, помню, с большим сомнением относился к этой идее. «Фантоматы, – шипел он сморщившись, как от кислого. – Имитаторы! Все эти фокусы добром не кончатся!»

Идея была богатая. Метод наглядного обучения. Настолько наглядного, что обучаемый становился как бы участником событий или явлений, составляющих предмет обучения. Лет двадцать назад активаторы нейроглии – фантоматы, как их прозвали в быту, – широко использовали в игротеках. Но после нескольких случаев помешательства, одно из которых со смертельным исходом, начались региональные скандалы, они, в свою очередь, привели к референдуму, а референдум – к запрету.

Карамышев вспоминал, что в детстве несколько раз подключался к игре «вторжение», а однажды пролез со старшеклассниками на многоходовую «катастрофу» для взрослых. «Это страшно, Арам, – рассказывал он, – когда вроде бы игра кончилась и ты идешь домой, вдруг земля трескается и вылезают огненные змеи с огромными зелеными глазами. Я долго потом гадал, в игре я или наяву».

Тем не менее яд в малых дозах был сочтен лекарством.

Фантоматы создавали полный эффект присутствия. Это несложно. У нас же, наоборот, работа велась на ограничение эффекта для выхода с позиции «соучастник» на позицию «наблюдатель-соучастник». Первоначально казалось, что все упирается в доводку активатора, потом доводка выросла в известную проблему Кольцова – Рихтера.

Одна из первых моих проб – имитация работы термоядерного блока. Я должен был ощущать себя сгустком плазмы. Проба неудачная, я чувствовал себя зрителем не очень качественной мультипликации. Четвертая проба – функционирование Т-лимфоцитов – прошла удачнее. Опять я наблюдал все со стороны, но при этом присутствовало ощущение опасности, постоянное ожидание нападения. Я был чужеродным белком.

Дальше – лучше. Гуманитарная серия сразу пошла, восьмую пробу наметили калибровочной. Пролет над партизанским краем, выброс контейнеров с оружием. Я был водителем непрочного сооружения из ткани и фанеры. В момент пробы я уже знал, что это, где, когда и зачем. Замерялись медленные потенциалы коры. И вдруг я очутился на снегу, в мертвенном оцепенении. Что-то происходило, рядом шевелились тени, как в тумане или тяжелом сне, и ни звука, только долгий тихий хруст, слабый треск, потом на секунду – комната, люди, грохот, и тут же я оказался в класс-кабине, а рядом бородатый дяденька с пистолетом в руках, парень и девушка…

– Происшедшее не могло произойти, однако произошло, – продолжал между тем наш гость. – Мы слишком увлеклись фактами, сразу начали строить модели и считать варианты. Ладно, я – всего лишь эксперт, случайно вляпавшийся по самые уши в эту чертовщину. Ладно, Покровский, он всего лишь физик и всего лишь дважды лауреат премии своего имени за научную смелость, и он всегда готов поверить в любую чертовщину, лишь бы создать под нее одну или две красивые теории. Но почему историки отнеслись спокойно?

– Они просто не поверили, – сказала жена. – Я сама историк, и я бы на их месте не поверила.

– Возможно, – кивнул головой Прокеш, – но никто не обратил внимания на то, что факты не увязываются между собой.

– Какие факты? – спросила жена.

Прокеш достал конверт, выбрал оттуда несколько пластинок и подошел к терминалу. «Где тут у вас… ага!»

В комнате повисла знакомая, однажды приснившаяся мне картина: темная комната, в углу под темными портретами масляный светильник, в руке у Лыкова пистолет, а человек в длинной шинели, оскалившись, замер в падении на спину.

– Картина восстановлена по цеграфии Лыкова и частично твоей. Коробов несовершеннолетний был тогда, а Валентина Максимовна, как вы знаете, отказалась «мозги высвечивать». Или я ошибаюсь?

Молчание. Прокеш кашлянул и продолжал:

– Поведение немцев странно. Вместо того чтобы, войдя, обыскать, поставить всех лицом к стене, разоружить, начать пальбу, наконец, они словно чего-то ждут. Судя по рассказу Лыкова, вот этот, – Прокеш указал на лежащего у стены человека со свернутой набок челюстью, – выслеживал племянника хозяйки, Евгения Коробова. Непонятно, почему в такой обстановке офицер держит оружие в кобуре. Непонятно, почему, обнаружив столько людей в комнате, они ведут себя так неосторожно. Все это внушает сомнения.

– Сомнения в чем?

– Грмм, – отозвался Прокеш, – если бы я знал! Что-то неладное в этой истории, но что? Не понимаю! Испытывали бы физики или энергетики свои устройства – тогда бредни Покровского можно было бы принять за исходную точку для размышлений. А с офицером, с Хевельтом, еще более странная история. Раскопали мерзавца этого! Миронов раскопал, неугомонный дед. У мотиваторов хоть и ресурс на инфор неограниченный, но региональная служба выла от него. Вот, полюбуйтесь.

Он достал из сумки обернутую в раппер голографию. Развернул, включил подсветку – возникла обложка книги. Черные острые буквы. Щелчок: нечеткое изображение мужчины – неприятное лицо, шрам у виска, бесцветные глаза.

– Бумажная книга вышла в позапрошлом веке, лет через двадцать после той войны. На сто четырнадцатой странице есть несколько строк о карательной операции, во время которой он был ранен в голову. Остался шрам – вот он. Лыков же стрелял дважды – в спину и в лоб. На цеграфии дырка во лбу и головной убор, извините, с мозгами отлетает.

– Может, как это, – параллельные миры? – пробормотал я.

– Свежая, оригинальная мысль, – прикрыл глаза Прокеш. – С нее, кстати, начали и быстренько зашли в очередной тупик. Но самое странное даже не эти воспоминания. Миронов раскопал в забытых архивах списки личного состава части Хевельта, где точно указано, что Хевельт погиб во время карательной операции от рук террористов, сброшенных на парашютах.

– Ничего не понимаю, – помотал я головой.

– Я тоже.

– Может, это другой Хевельт?

– Который из них? Не получается с параллельными мирами. В нашем мире убивают Хевельта, и в нашем он отсиживается в Парагвае и пишет мемуары. И фамилия странная, скорее шведская. Впрочем, достоверность старых документов – вещь очень тонкая, никогда не знаешь, где объективная реальность, а где игра интересов. Миронов вообще считает, что все это обман, но что он под этим подразумевает, объяснить не может. Мотиватор!

– Хорошо, он объяснить не может. А остальные?

– Кто – остальные?

– Как же, девять самостоятельных групп, и с ними лично Покровский…

– Да, да, да! Девять и сам Покровский! Полгода они с большим вкусом прожигали неограниченный сертификат. Потом выложили на стол девять, не скрою, остроумных концепций, одна исключающая другую. Покровский прихлопнул их десятой, отметающей все, но столь же умозрительной. Очень изящный математический аппарат и все такое. А потом у каждого свои дела, cвoи проблемы. Вот ты, например, через год ушел из Центра.

– Через два.

– Хорошо. Но ушел. Тебе было неинтересно?

– Я не специалист.

Он поднялся с места, убрал инфор и снова опустился на диван.

– Ничего не поделаешь. – Он грустно улыбнулся. – Любопытство стало вещью редкостной. Недавно мой большой друг Семен Нечипоренко долго пытался объяснить, как здорово, когда разброс частот виртуальных спектров превышает параметр Гольбаха, а я пытался понять, что такое виртуальный спектр, и, честно говоря, мне не было интересно. Однако тогда и сейчас, ты понимаешь, речь шла и идет не о виртуальных спектрах, а о живых людях. О людях из прошлого! Конечно, тактичность не позволяла…

– Кстати, о тактичности, – вмешалась жена. – Зачем вам все-таки понадобился Арам?

Прокеш с любопытством посмотрел на нее. Мне не понравился взгляд. Была в нем холодная отрешенность: смотрит и прикидывает, сравнивает и вычисляет.

– Извините, Валентина Максимовна, но я и сам не могу сказать сейчас, зачем Арам нужен на Земле.

– Интуиция, – понимающе протянула жена. – Мне вот интуиция подсказывает, что он нужен здесь. А я пока отсюда никуда не собираюсь!

Я кашлянул. Надо разряжать обстановку.

– Сказано ведь – не сегодня. А через год посмотрим.

– Через год?

Жена плотно сжала губы и подняла на меня глаза.

Прокеш пообещал зайти завтра вечером и ушел. Только за ним затянулась перепонка, как интерком щелкнул, и на терминале после прерывистых гудков и зеленого мигания общего вызова появилось лицо управителя Галайды.

– Извините за беспокойство. У кого сейчас гостят Митя Танеев и Арчи Драйден? Просьба немедленно сообщить мне или родителям. Арчи Драйден и Митя Танеев.

Опять дети заигрались, подумал я. Раз в месяц обязательно начинается паника, объявляется тревога и всеобщий поиск. Потом озорника ловят в безопасном месте, на терриконах или в Каньоне. Одного трехлетку, правда, поймали на полпути к джунглям, с игрушечной «лейкой» наперевес. Шел поохотиться на кроликов.

Жена побледнела и кинулась к терминалу. Пока она набирала номер, я подошел, взял за плечи.

– Лена, что случилось? – спросила Валентина. Рычкова озабоченно кивнула, посмотрела куда-то вбок.

– После занятий они остались в кабинете, а потом ушли. Из моих никто не видел. Может, твои?

– Хорошо, подожди! – С этими словами жена отключилась от Рычковой, вывела на экран список класса, набрала вызов.

– Извините, ребята, если кто-нибудь знает, где Танеев и Драйден из пятого «гамма», сообщите мне или управителю.

Она повернулась ко мне:

– Лене только этого не хватало! Могут лишить сертификата, а у нее мать больна.

Мигнул вызов.

– Валентина Максимовна, – возникла на экране испуганная детская физиономия. – Митька у меня вчера ночнушку взял.

– Зачем?

– Не знаю, я спрашивала, он не сказал.

– Спасибо, Отоми.

Я быстро пошел к двери.

– Ты куда? – спросила жена, набирая вызов.

– К управителю. Они в джунгли сбежали.

Она повернулась было ко мне, но тут возник Галайда. Валентина сказала ему про ночнушку, старик мрачно пошевелил усами и, буркнув: «Ладно», исчез, но тут же появился снова на зеленой полосе общего вызова.

– Спасателей и свободных от работы прошу немедленно в мой кабинет. Повторяю…

Последние слова застали меня в коридоре. Услышав про очки ночного видения, я понял, что ребята решили уйти в джунгли. Без ночнушки там нечего делать в любое время суток – полумрак, дымка, влажная паутина.

К кабинету Галайды я пришел одним из первых. У него сидела Эмма Драйден. В глазах слезы. Танеев рядом молча теребил рукав комбинезона. Там же находились трое спасателей и, к моему удивлению, Прокеш. Заметив меня, подошел и сел рядом.

За несколько минут в кабинет набилось много людей, наконец Галайда попросил заблокировать вход.

– Вот что, хлопцы, – сказал он. – Дело плохо. Тут два пацана, – он покосился на Эмму, – прогуляться решили. По периметру людей надо расставить и к Центру идти. Может, где играют? По просекам немного пошукать. На периметр людей хватит, а вот в лес, – он замялся, – свободных машин мало. Человек полста на лес можем. Водитель и двое в кузов.

– Кто пойдет? – спросил мужчина в робе спасателя.

– Кто первым пришел, тот и к лесу!

– «Лейки» брать?

– Пожалуй. Мало ли что. – Галайда пожевал ус и обратился к своему заместителю: – Питер, выдай ребятам оружие.

Из соседнего помещения приволокли квадратные пластиковые ящики с металлической окантовкой. Там оказались тупорылые «лейки» с инфракрасной оптикой.

– Так! – объявил Галайда. – Они ушли часа три-четыре назад. До ближайших зарослей километров двадцать. Скорее всего еще бродят в степи. В лес далеко не заходить, пошарьте по опушкам и в степи зигзагом. Темнеет уже, дождь сильный ожидается.

– Дождь – это хорошо, – сказал кто-то из спасателей.

Кролики в дождь прячутся в свои норы-пещеры. Если не провалишься к ним сквозь рыхлую почву, то в дождь можешь прогуляться по джунглям в поисках острых ощущений. То, что Галайда называл степью, представляло собой поросшую травой, папоротником и худосочными кустиками плоскую равнину. После выжига зоны безопасности несколько лет ничего не росло, а потом лишь хилая трава и мелкий кустарник. Хищные кролики не любят степь – там их мохнатые туши на виду.

Прокеш попросился в мою тройку. Галайда посмотрел на него, перевел взгляд на меня, потрогал ус и лишь спросил, есть ли у него страховка. Я не понимал, зачем Прокешу это рискованное предприятие. В его годы… Вон сколько крепких ребят в коридоре топчутся!

– Вы с «лейкой» умеете обращаться? – спросил я.

– Доводилось, – кивнул он.

«Где это вам доводилось?» – чуть не брякнул я, но тут Галайда поднялся и гаркнул:

– По машинам!

Через несколько минут с крыши поднялись и пошли в разные стороны платформы, развозя людей по периметру. Наши вездеходы стояли внизу. Водители, не дожидаясь лифтов, побежали к лестницам, я хотел последовать за ними, но взглянул на фигуру Прокеша и передумал. Пока мы спускались вниз, часть машин уже снялась с места. Водителем у нас был спасатель, спрашивающий про оружие. «Романенко», – буркнул он и полез в кабину. Мы с Прокешем разместились в кузове.

– Купол закройте, – сказал водитель, – пыль набьется. Машина рывком встала на подушку и пошла, набирая скорость.

– Минут через десять доберемся, – сказал я Прокешу.

Он молча кивнул.

Старожилы рассказывали, что лет пятьдесят назад в этих местах на поверхности было трудно передвигаться. За горами, километрах в двухстах, атмосферный реактор. Сейчас реакторы, опоясывающие планету по экватору, работают через один, да и то в четверть мощности. Тогда же атмосферные потоки могли сбить с ног.

Валентине здесь сначала не очень понравилось, но незаметно она стала патриоткой Марса. Неудивительно, что визит Прокеша и его предложение ее насторожили. Да и я не рвусь отсюда, хотя наши отношения с женой сейчас не самые лучшие.

Она очень изменилась за эти пять или шесть лет. Тогда в нее, как и во всех нас, после того как сняли карантин, мертвой хваткой вцепились историки. От Валентины ничего не добились, она молчала, хмурилась, в общем, не желала выступать в роли реликта.

Этим она мне и понравилась. Я бы так не смог. Попади в будущее, века на два, уж я бы изобразил памятник эпохи. А что, есть о чем порассказать! Одно освоение Марса чего стоит! Лет через двести здесь курорты будут. Кроликов приручат.

С Валентиной мы встречались каждый день в Институте, потом в Центре. В Базмашен я летал редко, пропускал воскресенье за воскресеньем. Потом ко мне прилетела Римма, младшая сестра, и сказала, что обижается Зара, моя знакомая, и если нет времени ее повидать, то есть же видео! Я что-то рассеянно ответил, сестра сунула мне гостинцы из дома, попросила связаться с отцом и убежала смотреть старую Прагу.

Я стал чем-то вроде гида при Валентине. Водил, показывал, хвастал. Один раз без ведома руководства взял двухместную платформу и устроил гранд-вояж по Европе. Валя смотрела, кивала, молчала. Ни вопросов, ни удивления! А однажды сказала со странной интонацией: «Хорошо живете, сыто».

Потом мне влетело за самовольную экскурсию, потом меня жалели за то, что влетело, – словом, все завертелось.

Отец отнесся к нашему браку сдержанно, мать одобрила и улетела на региональную конференцию. Кнарик и Римма косились сперва на Валентину, потом успокоились. Бабушка была недовольна. «Ваше дело, ваше дело», – только и сказала она. Когда она говорит с такой интонацией «ваше дело», это означает одно – ничего путного из затеи не выйдет, но она не желает вмешиваться.

Помню разговор с Зарой, хорошей знакомой, можно сказать, почти подругой. Она искренне, даже слишком искренне поздравила, а под конец – ехидный прищур и улыбка: «Тебя всегда тянуло на экзотику».

Она была не права. Валентина во всем не похожи на Зару. Зара – большая крупная женщина, от нее прямо исходило ощущение доверия, теплое чувство уюта и надежности. Она даже подушку взбивала, как моя мать, – двумя сильными точными ударами. И вместе с тем – подспудное состояние зависимости. Хотелось вырваться из-под мягкой, но неизбежной опеки.

С Валентиной иначе – мне льстила ее беззащитность. В большом и незнакомом мире она могла рассчитывать на помощь любого человека, но рядом с ней оказался я и стал для нее опорой. Потом она привыкла, даже слишком быстро.

Иногда я ловил себя на мысли, что уговорил ее рвануть на Марс только для того, чтобы продлить крошечное свое превосходство. Но уже тогда что-то пошло не в лад.

Воспоминания были прерваны сильным толчком. Двигатель запел, машину кинуло вперед. Я отлетел к заднему борту. Прокеш, держась за поручень, протянул свободную руку и помог встать.

– Кажется, приехали, – сказал он.

Темная стена леса надвинулась почти вплотную, но мы еще не были в джунглях. Остановились на опушке, в нескольких метрах от переплетения стволов, лиан и ветвей.

– Что случилось? – спросил я Романенко. Водитель поднял машину и повел ее вдоль зарослей.

– Чуть в нору не провалились, – наконец сказал водитель, – продавили свод, еле успел поднять.

Прокеш поднес к глазам ночной прицел.

– Что это за кузнечики? – спросил он.

Я взял с пола свою «лейку» и посмотрел на дисплей. На темном фоне еле заметные тонкие черточки деревьев, а вот еще белые точки, подскакивая, быстро вырастают в размерах. За нами гонятся.

– Внимание, – сказал Романенко, – в случае чего бейте сразу. Купол не поднимать! Купол не под…

Одна из догоняющих белых теней прыгнула и обрушилась на машину. В какое-то мгновение я успел разглядеть жуткие красные глаза и огромные зубы. Машину кинуло в сторону, завертело. «Шпок, шпок» – дважды полыхнула «лейка» Прокеша. Я поймал в прицел выскочившую из-под машины тушу, нажал на кнопку. Еще несколько раз выстрелил Прокеш, я тоже один раз. Кажется, попал. Через минуту наша платформа была завалена грудами дымящегося мяса. Купол похож на решето из-за дыр с оплавленными краями.