Текст книги "Птица войны"

Глава восьмая, в которой грозовые тучи внезапно рассеиваются

Пробуждение было трудным: отец грубо дергал его за ноги, а батрак Етики неприятно громким голосом что-то орал чуть не в самое ухо.

– Отстаньте! – пробормотал Генри и с неохотой раскрыл веки.

Не было ни отца, ни Етики. Морщинистое лицо, расписанное кривыми узорами, желтые зубы и реденькие клочки бороденки… Генри вспомнил все.

– Пакеха не спит! – визгливо выкрикнул старый маори, который, стоя на четвереньках, разглядывал лицо пленного.

Ему ответил многоголосый вопль. В клетушку амбара торопливо протискивались воины. Теснясь вокруг распластанного на полу тела, они жадно разглядывали молодого англичанина. Из их реплик Генри понял, что его считают сообщником бежавшего нгати и что вот-вот должен прийти кто-то, чтобы отвести проклятого пакеха к вождю.

Только сейчас Генри Гривс начал сознавать всерьез, в какую скверную историю он влип, попав в плен к ваикато вместе с их заклятым врагом. Хотя, по словам отца, уже полгода между маори и англичанами на полуострове Окленд столкновений не было, коренные новозеландцы с прежним недоверием относились к пакеха. Допуская торговлю с белыми и даже позволяя своим людям работать по найму у колонистов, маорийские вожди ревниво следили, чтобы соседние племена не искали с пакеха военных контактов. Тем более сейчас, когда весенние посадки кумары шли к концу и начался месяц Татаууруора – ноябрь, открывавший сезон войны. Европеец, который якшался с противником в эту пору, расценивался как безусловный враг. Не иначе, и Генри был принят за лазутчика нгати.

Размышляя на безрадостные темы, Генри с притворным хладнокровием рассматривал сгрудившихся вокруг ваикато. На душе скребли кошки, зверски хотелось есть, ныли под веревками руки, напоминало о себе колено. «Лучше бы сидел я в своей яме, – думал он с раздражением. – Кто-то воюет, а ты расплачивайся. Разве поверят ваикато хоть одному моему слову? Правда, если они поймали Тауранги…»

Ему стало стыдно своих мыслей. Нет уж, только не такой ценой. Тауранги, конечно, спасся – и слава богу. Только бы поскорей сообщил старику.

Его отвлекли громкие возгласы: «Тириапуре идет, Тириапуре!» Воины, теснившиеся в амбаре, заторопились к выходу. Возле Генри остались лишь двое: редкобородый старик и верзила с перебитой переносицей и косым шрамом через все лицо.

Галдеж за стеной приутих. Давешний знакомец Тириапуре, согнувшись, заглянул в проем двери. В мягком утреннем свете его лицо казалось менее свирепым, чем ночью, при факеле. Лепешка носа и мясистые губы делали его, пожалуй, добродушным. Но глаза, внимательные и холодные, говорили о нем другое.

– Развяжите, – оставаясь в дверях, приказал Тириапуре и бросил на Генри испытующий взгляд, по-видимому, пытаясь угадать, понимает ли пакеха язык маори.

– Вернулись ли те, кто гнался? – спросил редкобородый, распутав узел на ногах Генри.

– Да, вернулись, – сдержанно ответил Тириапуре. И, помолчав, добавил: – Наши воины искали на старых тропах. Но разве возвращается к силкам лесная курочка?

«Значит, Тауранги убежал», – догадался Генри, и опять сложное чувство овладело им. Боясь подумать о том, что оно могло означать, резко тряхнул головой. Молодец, Тауранги!..

Сунув ногу в башмак, Генри следом за воином со шрамом выбрался из амбара. Распрямился и вынужден был зажмуриться: в глаза плеснули красноватые лучи солнца, только что оторвавшегося от гор.

«Ничего, выкручусь», – ощутив неожиданный прилив оптимизма, подумал он, но болезненный тычок в спину напомнил, что радоваться пока нечему. Окруженный десятком воинов Генри Гривс двинулся за Тириапуре, который ушел ярдов на семь вперед, не отдав команды и ни разу не обернувшись, уверенный, что пленный и конвой следуют за ним. Было что-то оскорбительное в этой безразличной надменности дикаря. Но… слишком много было любопытного вокруг. Впервые в жизни Генри Гривс оказался в маорийской деревне, глаза его торопливо ощупывали все необычное, что вставало на пути.

Впрочем, необычным для него тут было слишком многое. Он и не подозревал, например, что поселение маори может иметь такую геометрически четкую планировку. В деревне ваикато было, как на глазок прикинул Генри, не менее шести – восьми десятков домов, и на каждой улице они стояли строго по нитке. Бревенчатые прямоугольные хижины с двускатными крышами, крытыми травой и пальмовыми листьями… Красиво. Правда, света внутри, видимо, в них было маловато – закрытый циновкой вход был мал, а единственное окошко узко, как щель. Генри обратил внимание, что во всех домах окно обращено на восток, но поразмыслить, отчего это так, не успел: внимание все время отвлекалось. Вон, под навесом, рядом с одним из домов, несколько женщин в разноцветных юбках, с яркими повязками на длинных волосах плетут из прутьев пузатые корзины. Возле изгороди старик растягивает на шестах рваную сеть, а неподалеку от него голые мальчишки кидают то ли копья, то ли палки в большую тыкву. Ими руководит взрослый, высокий, сутуловатый мужчина в красном плаще, видимо учитель. Вот он дал шлепок одному из ребят, засмотревшемуся на Генри… Странно, что сегодня даже дети как будто не проявляют интереса к пленному пакеха…

У Генри шея заболела – вертеть головой приходилось на каждом шагу. И прежде всего из-за обилия великолепной резьбы, которая была всюду – на стенах домов, на коньках крыш, на амбарах, на странных, неизвестно зачем врытых столбах.

Причудливые орнаменты из дерева были изящны, но воображение поражали не они, а химерические страшилища, вырезанные на опорных столбах хижин. Проходя мимо, Генри с трудом отрывал взгляд от уродливых рож получеловеков с белыми ракушками вместо глаз. Забывшись, он даже остановился возле одного из домов.

С тем же чувством жадного удивления он взглянул и на многолюдную толпу, собравшуюся на травянистой площади перед очень крупным строением, снизу до верху облепленным резьбой. Появление пленного пакеха было встречено ликованием. Генри подумал, что, должно быть, здесь, на площади, и состоится судилище, которое решит его судьбу. К своей догадке он отнесся почти равнодушно, словно дело шло о постороннем. Взгляд его по инерции перебежал с толпы на затейливое строение, задержался на коньке крыши, соскользнул на деревянную фигуру над входом и снова упал на возбужденные лица.

«Вождя среди них, кажется, нет. Где же он? Наверное, ждет меня в этом храме, – сказал себе Генри, все еще чувствуя себя случайным зрителем, не имеющим касательства к происходящему на сцене. – Надо будет спросить у Тауранги, что значит этот деревянный уродец над дверью…»

И тут мозг юноши обожгла беспощадно ясная мысль. Ничего он больше не спросит, потому что его сейчас убьют. Все поплыло перед глазами Генри, глухими и невнятными стали звуки голосов. Он зажмурился, а когда открыл глаза, все предстало совсем иначе, гораздо отчетливее, раздельнее и острее. Каждая мелочь внезапно приобрела особо значительный, нехороший смысл. Он понял теперь, что уродливый идол, кривлявшийся на стене храма, – это кровожадное божество, которому здесь, на шелковистой траве, ваикато приносят человеческие жертвы. И толпа вдруг перестала быть для него экзотически пестрой, но безликой массой. Теперь в сознании отпечатывалось каждое из множества лиц, и на них, таких непохожих, молодых и красивых, безобразных и старых, на всех лицах Генри с ужасом читал злорадную радость и жажду убийства.

Тириапуре дал знак остановиться, когда Генри пересек уже больше половины площади. Конвой распался: воины, сопровождавшие пленного, разбрелись, слившись с нетерпеливо шевелящейся массой. Сдержанный гул наполнял маленькую площадь, опоясанную, словно четками, цепочками блестящих глаз. У ног взрослых копошилась детвора. Племя ждало появления вождя.

Сейчас Генри хотелось только одного – поскорее бы кончилась мучительная неопределенность. И когда циновка, заменявшая дверь в здании-храме, откинулась и на пороге показалась толстая, пышно разряженная фигура, он облегченно перевел дух. Ждать больше не надо, сейчас все решится. Впившись взглядом в лицо предводителя ваикато, он надеялся найти в нем признаки благородства и доброты.

Но даже самое горячее желание не помогло Генри увидеть в лице Хеухеу-о-Мати того, чего в нем не было и в помине. Тяжелые складки щек, нависшие над подбородком, резкие морщины у поджатого рта, маленькие заплывшие глазки… Это был просто тучный, потрепанный жизнью старик с дурными наклонностями и крутым нравом. Об этом можно было судить по тому, как испуганно жались под его сонным взглядом жители деревни, и еще по тому, с какой угодливостью ответил подбежавший Тириапуре на вопрос, который вполголоса обронил Хеухеу-о-Мати.

Генри догадался, что старый вождь спрашивал о нем, потому что, выслушав Тириапуре, Хеухеу-о-Мати колыхнул щеками и исподлобья посмотрел в лицо пленного пакеха. Юноша выпрямился. Призвав на помощь самообладание, он твердо встретил взгляд вождя и почти физически ощутил его свинцовую тяжесть. Нехотя отвернувшись, Хеухеу пальцем подозвал Тириапуре и что-то пробормотал. Тот обрадовано кивнул и нырнул в толпу. Через некоторое время послышались возмущенные голоса, и цепь распалась, вытолкнув в круг немолодого маори в грязной набедренной повязке. Затравленно озираясь, он сделал несколько шагов к центру площади. Его изможденное лицо выражало покорность и страх.

Хеухеу-о-Мати сделал ему знак подойти. Нерешительно, будто приближаясь к краю пропасти, маориец двинулся к вождю. Когда дистанция между ними сократилась до трех ярдов, Хеухеу-о-Мати поднял руку. Человек остановился.

– Теурекарепа, раб, отвечай: это ты две ночи назад сторожил моих свиней?

Генри поразился голосу вождя, визгливому и тонкому, как у женщины.

Раб молчал, склонив голову. Его худые плечи вздрагивали.

Внезапно Генри понял, что сейчас произойдет нечто отвратительное.

– Ты не уберег мое добро! Лучшая свинья упала в овраг и издохла по твоей вине…

Визг Хеухеу-о-Мати буравом ввинчивался в мозг. Чувствуя странное оцепенение, Генри широко открытыми глазами смотрел на вождя, который принялся быстро вращать над головой коротенькую каменную палицу. И вдруг с необычайной для своей туши легкостью Хеухеу прыгнул вперед и с размаху опустил оружие на опущенную голову. Раздался тупой стук, толпа радостно взревела. Раб, будто кланяясь, ткнулся носом в колени и завалился набок. Темно-красный ручеек, ширясь, пополз к ногам вождя, заставив его отступить на шаг.

Генри закрыл глаза, его тошнило.

– Как зовут тебя, молодой пакеха? Кто ты? – издалека донесся голос Хеухеу-о-Мати.

С усилием разжав веки, Генри увидел, что вождь, поигрывая палицей, в упор смотрит на него. «Надо ответить… Скорей ответить… Иначе будет поздно», – прыгало в мозгу у Генри, но язык не повиновался.

«Боже, какой я трус!» – с ужасом подумал Генри, замечая, что презрительная, понимающая ухмылка покривила губы жирного старика. Глотнув воздух, Генри хрипло выдавил:

– Э-э… Генри… Гривс… – Звук собственного голоса неожиданно придал ему мужества. – Я сын пакеха, который старый… разводит… большой… много… овец, – заговорил он, торопясь и путая маорийские слова. – Я не враг… меня схватили…

– Вычерпай воду из своего рта! – грубо оборвал его Хеухеу-о-Мати. Лицо его стало брюзгливым. – Ты плохой, совсем плохой. Ты помог убежать нашему врагу. Зачем ты перегрыз веревки?

Юноша растерянно молчал, не зная, что ответить.

– Ваикато не воюют с пакеха. Ты сам бросил в нас копье вражды… – повышая голос до визга, продолжал старик.

Генри вздрогнул. Неужели за спиной вождя стоит тот самый?!

– Ты хитрый пакеха-маори. Но Хеухеу хитрей тебя…

Тот! Сомнений не оставалось: это его он видел в отцовском дворе…

– Хеухеу не прощает врагам, нет-нет…

Слова вождя уже не доходили до сознания Генри. У входа в священное здание стоял, равнодушно прислонясь к стене, высокий сухопарый человек в плаще из шкурок киви.

– Вождь! – звонко выкрикнул Генри, указывая рукой на человека в плаще. – Он был у нас дома… Он скажет… что я… не враг.

«Он не может меня знать, – пронеслось в мозгу. – Это я его видел, а не он меня. Как же его зовут? Pane… Pyiae…»

Хеухеу подозрительно прищурился и обернулся.

– Что скажешь, Рапети Ароа?

Худощавый покачал головой.

– Я не встречал этого желтоволосого пакеха, – бесстрастно проговорил он.

– Рапети! Ты приходил к отцу… Его зовут Сайрус Гривс… – срывающимся голосом настаивал Генри. – Были еще три воина… Вы смотрели наших свиней… Вспомни, Рапети!..

– Таирути? Старый пакеха Таирути? – быстро проговорил Хеухеу-о-Мати, настороженно всматриваясь в юношу. – Ты слышал, о чем говорил Рапети Ароа с пакеха Таирути, которого называешь отцом?

– Нет, нет, – Генри замотал головой. – Я не слышал… Я был на… – запнулся он, пытаясь вспомнить, как на языке маори слово «чердак». – Я был наверху, на доме и видел…

Надежда на спасение крепла. От Генри не укрылся интерес главы ваикато к имени его отца.

Старый вождь нахмурился, отчего его глазки скрылись под мохнатым навесом бровей. Подумав, он буркнул:

– Пусть подойдет Те Реви Акиту.

Из толпы вышел костлявый воин – тот, что командовал отрядом, взявшим в плен Гривса и Тауранги. Старик, сердито косясь на окружающих, что-то негромко спросил у него. Тот ответил тоже вполголоса и покачал головой.

Видимо, ответ удовлетворил Хеухеу.

– Давно ли ты стал другом презренного нгати? – спросил он уже менее враждебно.

– Там, в горах, я увидел его в первый раз, – без запинки ответил Генри, чувствуя, что бояться теперь нечего. – Он помог мне выбраться из ямы. И сразу же пришли твои воины, которые схватили нас.

– Зачем ты перегрыз веревки? Зачем ты помог ему бежать? – снова начиная горячиться, закричал Хеухеу-о-Мати и топнул ногой.

Генри осенило. «Болван, – обозвал он себя. – Ты забыл, с кем имеешь дело. Они же суеверные дикари».

– О вождь! – произнес он торжественно, закатывая глаза и поднимая вверх руки. – Я не грыз веревки, зубы мои слишком слабы. Но я видел, как ночью в амбар прилетела большая черная птица с клыками собаки…

Хеухеу-о-Мати вздрогнул и невольно отступил на шаг. Ропот прошел по толпе. Полуоткрыв тонкогубый рот, вождь с опаской смотрел на Генри, будто ожидая, что тот сам сейчас превратится в страшную птицесобаку.

Настроение Генри улучшалось с каждой секундой. Сейчас, глядя на замерших в мистическом страхе ваикато, он готов был рассмеяться им в лицо.

– Гам! – и она перекусила веревку на его руках, – продолжал азартно фантазировать он. – Гам! – она перекусила веревку на его ногах. А потом… а потом… – Надо было срочно придумать, что же было потом, и Генри тотчас придумал: – Она сделала его маленьким-маленьким… схватила зубами за плащ и – ффу! Улетела!

Сейчас Генри от души жалел, что его не видит никто из манчестерских друзей.

Хеухеу с облегчением перевел дух, на его лице появилось подобие улыбки. В толпе взволнованно перешептывались.

– Юный пакеха Хенаре, вот моя речь к тебе, – почти ласково заговорил вождь, поднимая руку вверх, как для клятвы. – Твой отец Таирути – большой друг ваикато. Солнце еще не успеет встать, как столб, а ты уже будешь плыть в большой лодке к отцу. Скажи другу Таирути, что Хеухеу-о-Мати будет верен слову. Передай ему, что всего ночь тому назад в моем доме был долгий совет с младшими вождями. Среди них не оказалось несогласных с Хеухеу-о-Мати. Скажи, что летающая рыба уже пересекла нос лодки и что великий бог Ту уже проснулся и не хочет больше ждать. Ты запомнил, друг Хенаре?

«Вот так-то, – злорадно подумал Генри. – Теперь уже «друг Хенаре»…»

– Да, вождь. Я все запомнил, – сказал он почтительно.

Хеухеу-о-Мати обернулся к младшим вождям.

– Пусть проводят с почетом моего друга Хенаре, – с важностью проговорил он. – Пусть накормят его пищей из моих лучших калебас. Пусть сын пакеха Таирути будет думать о нас хорошо…

Старый вождь сдержал свое слово: полдень еще не наступил, а двадцативесельная пирога с высоким, круто загнутым носом уже рассекала волны, прыгая на малых перекатах и ловко обходя облизанные рекою валуны.

На корме пироги, с любопытством поглядывая по сторонам, сидел Генри Гривс.

Глава девятая, повествующая о странном товаре мистера Типпота

Когда Генри вошел во двор, Сайрус Гривс заканчивал приготовления к дороге – приторачивал к седлу косматой кобыленки тюк с полудюжиной шерстяных одеял. Увидев в воротах сына, старый колонист уронил одеяла, всплеснул руками и взволнованно заковылял навстречу. Генри еще не видел отца плачущим, но на этот раз неожиданная радость заставила старика прослезиться. Он долго тискал, мял и щупал сына, то зарываясь в его пропыленную куртку, то заглядывая в лицо юноши бесцветными влажными глазками. Искренний всплеск отцовских чувств смутил и растрогал Генри. Впервые за эту неделю он почувствовал, насколько все-таки близок ему этот хитрый болтливый старикан.

Из восторженного кудахтанья отца Генри понял, что всего час-полтора назад на ферме побывал Тауранги. «Ободранный такой парнишка, на ногах не стоял, а все про тебя, сынок, да про тебя – чтоб выручал, дескать, я тебя поскорей… Хотел покормить я его, да ведь нет, поплелся. Как звать – и то не сказал…» – в таких выражениях рассказал сыну Гривс-старший об этом визите. И добавил, что в общем-то он не слишком боялся за судьбу Генри. С племенем ваикато договориться он всегда сумел бы, но страшно было опоздать: вдруг сынок глупостей нагородит, ведь характерец-то бедовый и всякое может статься…

Но у Генри не было уже сил выслушивать отцовские сентенции. Измученный физически и душевно, он еле дождался, пока отец разберет ему постель. Раздевшись, он упал на массивную, надсадно заскрипевшую кровать и уткнулся в подушку. Сайрус Гривс продолжал что-то монотонно говорить, но, услышав глубокое, ровное дыхание Генри, вздохнул и стал подбирать с пола замызганную одежду. С минуту он постоял около спящего сына, о чем-то сосредоточенно думая и помаргивая воспаленными веками. Еще раз вздохнул, повернулся и тяжело захромал к выходу.

Он проснулся, как от толчка. Гулко барабанило сердце. Подсознательное ощущение тревоги переселилось из сна в явь. Тараща глаза в темноту и инстинктивно напрягая мышцы, Генри несколько мгновений лежал в зверином предчувствии опасности. Но вырвавшийся из забытья мозг напомнил ему: «Ты дома» – и сразу отлегло.

«Наверное, приснилось что-то… – решил он, переворачиваясь на спину. – Интересно, сколько я проспал? Что сейчас, вечер, полночь?»

Генри приподнялся на локте. Сквозь щель меж ставнями видны были звезды – одна очень крупная и несколько еле заметных. До поездки в Англию Генри умел довольно точно определять время по положению созвездий. Можно попробовать вспомнить? Развинтить болты, открыть ставню… Нет, не стоит.

Он опрокинулся на спину, подсунул руку под подушку и закрыл глаза, твердо решив снова уснуть и не просыпаться до утра. Но тут ему почудилось, что он слышит голоса.

Генри напряг слух: да, он не ошибся. За стеной кто-то смеялся, потом раздался неразборчивый возглас и снова смех. Значит, у отца гости. Разговаривают не в соседней комнате, а в гостиной: звуки голосов сильно приглушены. Надо посмотреть.

Генри спрыгнул на пол. Поморщился, потер колено. С удовольствием шлепая по прохладным, оструганным половицам, принялся на ощупь искать одежду. То и дело он натыкался на стол, на лавки, на иные, загадочные в темноте, предметы, пока наконец не нащупал у одной стены какое-то тряпье, висящее на гвозде. После некоторых размышлений Генри понял, что это старый отцовский халат.

Что ж, халат так халат. Рукава были Генри по локоть, полы едва прикрывали колени, но колебаться он не стал: запахнулся, прошлепал через столовую и толкнул плечом дверь гостиной.

Грохнула опрокинутая лавка и одновременно раздался тонкий, срывающийся от страха голос:

– Кто это?! Кто?!

Генри невольно отшатнулся к двери. Маленький человечек, похожий на взъерошенного чертенка, смотрел на него, приоткрыв рот и вобрав голову в плечи. В его вытянутой вперед руке плясал пистолет. Старый Сайрус Гривс и еще какой-то тощий джентльмен с медными волосами оставались сидеть за столом. Они ошалело смотрели на дверь, и по тупому изумлению, написанному на лице отца, Генри понял, что старик в полутьме не узнает его.

Резкое движение, сделанное взъерошенным человеком, потревожило огонек маленькой коптилки. Огромные тени прыгнули и закачались по углам, и в колеблющемся свете остро блеснуло металлом колечко ствола.

– Отец, это я! – растерянно проговорил Генри, не сводя глаз с пистолета.

– Фу ты, господи!.. Сыно-о-ок… – с облегчением, но все с той же испуганно-изумленной миной протянул отец.

Человек метнул на него вопрошающий взгляд и опустил руку с оружием. Лицо старшего Гривса оживало, мягкие мешочки щек поползли вверх, растягивая рот в нитку и сжимая в уголках глаз вееры мелких морщин. Рыжеволосый икнул и равнодушно отвернулся.

Генри выступил из тени и нерешительно подошел к столу, заставленному бутылками, кружками и тарелками с объедками. Тени опять шарахнулись по комнате. Сайрус прикрыл желтый язычок пламени ладонью. Маленький человечек быстрым взглядом ощупал лицо и фигуру Генри и стал поднимать упавшую лавку.

– Садись с нами, сынок, чего уж там, садись, – ласково проговорил старший Гривс, указывая Генри место подле себя. – Вот, господин Куртнейс, – обратился он к рыжеволосому, вдумчиво изучавшему дно пустой кружки, – рекомендую вам – Генри Гривс, наследник мой, плоть от плоти, утеха в старости…

Господин Куртнейс поднял на Генри засоловелые глаза, хотел что-то ответить, но опять звонко икнул и ограничился кивком. Зато взъерошенный человечек откликнулся тотчас.

– Очень, очень приятно! – живо заговорил он, улыбаясь и продолжая бегать беспокойными черными глазками по лицу Генри. – Не правда ли, сэр, забавно вышло? Ну, думаю, дикари вломились, беда! А это вы, милый Генри, эдак по-хозяйски, без лишних церемоний… Ай-ай-ай, юноша, юноша, ну а если б рука моя дрогнула? Бабах – и точка. Здесь, дорогой Генри, мы ухо держим востро, попривыкнете – узнаете… Впрочем, давайте знакомиться. Питер Типпот, переводчик и правая рука господина землемера.

«Молчун под стать папаше», – с досадой подумал Генри, пожимая миниатюрную горячую ладонь. Рукопожатие Типпота производило неприятное впечатление: будто ощупал.

Неверной рукой отец принялся разливать по кружкам джин из початой бутылки.

– По случаю вызволения, сынок, и тебе сегодня не грешно… – закурлыкал он, но Генри отодвинул свою кружку.

– Прошу тебя, отец, – тихо сказал он. – Не надо… Пожалуйста.

В Манчестере приятели по духовному училищу иногда угощали его спиртным, но всякий раз Генри испытывал только отвращение.

– И правильно, сынок, дурная привычка привязчива, не пьешь – не пей, спокойнее жизнь будет, – добродушно согласился старый Гривс. – Господин Куртнейс и вы, уважаемый сэр, за сынка драгоценного, думаю, надо бы! Вырвался как-никак мой Генри из лап этих проклятых… Ну, веселей, гости дорогие, уважьте хозяина, да и я с вами – с великим удовольствием…

– М-можно, – хрипло проговорил землемер, берясь обеими руками за кружку. – Молодой человек… прекрасный человек, – неожиданно закончил он и, страдальчески наморщив большеносое лицо, в два глотка опорожнил кружку.

Сайрус Гривс выпил джин неторопливо, прислушиваясь, как огненная жидкость стекает через глотку в желудок. Типпот едва пригубил, но залихватски крякнул и хищно вцепился зубами в кусок холодной свинины.

– Расскажи-ка, сынок, как в плен угодил, – подмигнул Сайрус Гривс, легонько толкая сына локтем.

Типпот, набивший рот мясом, закивал.

Сухо, опуская подробности, Генри рассказал о событиях минувшего дня. Ему были одинаково неприятны и шустроглазый человечек, и раскисший от джина землемер. Слушая его, отец улыбался, качал головой и всплескивал руками. Землемер откровенно дремал, а маленький переводчик продолжал есть, не переставая шнырять глазками по сторонам и не скрывая своего интереса к рассказу.

– Вот и все. А перед тем как отправить меня домой, вождь попросил, чтобы я передал отцу, то есть тебе…

Генри сощурился и медленно произнес на языке маори:

– Хеухеу будет верен своему слову. Был совет, и все вожди согласны. Летающая рыба пересекла нос лодки, а бог Ту проснулся и уже не хочет ждать.

– Что это значит?! – выкрикнул внезапно очнувшийся Куртнейс и мотнул головой. – Пе-ре-вес-ти!

Его мутный, бессмысленный взгляд остановился на Генри.

– Хе-хе! – Сайрус Гривс заерзал на лавке и беззаботно всплеснул пухлыми руками. – Ничего-то я, сынок, не понял, чепуха, право, чушь какая-то. Дикарь и есть дикарь: рыбы, дескать, летают, боги просыпаются и прочая белиберда… Ничегошеньки не понять, хе-хе-хе!..

Генри заметил, что желтое личико господина Типпота напряглось. Однако переводчик не проронил ни слова, продолжая как ни в чем не бывало возиться с полуобглоданной костью.

Рыжий землемер уперся ладонями в стол и с натугой поднялся с лавки. Он был бледен.

– Сэр, я буду благодарен… – нагнувшись, пробормотал он заплетающимся языком. – Спать, сэр… Позвольте, я покину в-ваше общество…

Сайрус Гривс закивал:

– И верно, господин землемер, пора бы вам и того, отдохнуть… Генри, на полке, где инструменты, огарочек есть, возьми-ка, проводи гостя. Уложи на мою кровать, а я потом устроюсь, ничего, как-нибудь…

Держа в левой руке горящую свечку, а правой крепко обняв за пояс пошатывающегося Куртнейса, Генри повел его спать. Растянувшись во всю длину кровати и даже не сделав попытку раздеться, землемер сразу же захрапел. Генри стянул с него пыльные сапоги, брезгливо швырнул их в угол и вернулся в гостиную. Отец и Типпот не взглянули на него, они были увлечены беседой. Не подходя к столу, Генри забрался с ногами на сундук, подсунул под себя кисло пахнущую овчину и от нечего делать стал слушать.

– Не-е-ет, дорогой сэр, туземцы не дураки, – благодушно скрипел старый Сайрус, поглаживая лоснящуюся плешь. – Такие, как я, им в друзьях куда нужнее, чем во врагах. Выгоду свою они знают, оттого и работать ко мне ходят. Месяц отработал, а я ему одеяло, а то и парочку топоров или еще что, кому как… И торговать с нами им не без пользы…

– Э! – личико Типпота сморщилось. – До поры до времени, сэр! Ее величество королева от лакомого кусочка не отступится, верьте моему слову, сэр! Еще лет десять, и с вашими чумазыми друзьями будет то же, что и с вонючими австралийцами. А до того они сами повырежут таких, как вы, одиночек-любителей. Стоит запахнуть порохом, они с колонистов и начнут, ха-ха-ха!

Гривс пожевал бескровными губами.

– Не знаю, не знаю, – проворчал он. – Я все больше рассчитываю, что прежде они друг друга изведут, вон как. А что меня лично касается, так Сайрус Гривс, дорогой сэр, сумеет сговориться с самим господином дьяволом, не беспокойтесь, и еще в барыше будет, да!

– Это еще как сказать, – едко возразил Типпот. – Вчера были мы с Куртнейсом у вас по соседству, у этих, как их… нгати. Хотел бы я посмотреть, как вы договорились бы с Те Нгаро, их вождем!.. Этот тип уже сегодня готов всем белым горло перервать. Ну да ничего. В бумаге господина губернатора…

– Что… в бумаге?!

Генри не мог не заметить волнения отца: вцепившись пальцами в край стола, Сайрус Гривс подался к Типпоту.

Тот подозрительно взглянул на старика и отвел глаза.

– Уж не рассчитываете ли вы, многоуважаемый мистер Гривс, поживиться землей за счет Те Нгаро? – спросил он, тонко улыбаясь. – Я ведь не такой болван, как эта рыжая жердь, мне вы голову не заморочите. Когда ваш чудный сынок…

Типпот оборвал себя и быстро повернул голову в сторону сундука, видимо, только сейчас вспомнив о присутствии Генри. Поколебавшись, он вкрадчиво продолжал:

– Уверен, что даже ваш юный отпрыск понял, что имел в виду вождь ваикато. А вы, сэр, хитрый, многоопытный лис, не поняли, да? Ай-ай-ай!.. Не поняли, что рыба, прыгнувшая через лодку, означает встречу с вражеским разведчиком? Ну да, где уж вам! И насчет бога войны Ту, который проснулся, и насчет военного совета – все это вы, конечно, тоже не поняли, сэр?…

Сайрус Гривс тихонько рассмеялся, отчего его лицо стало похоже на печеное яблоко.

– О господи! – Его голос звучал добродушно и очень искренне. – О чем вы говорите, мистер Типпот? Право, не возьму в толк, о чем это вы?… – Он с укоризной покачал головой. – Выдумщик же вы, сэр, насочиняли столько…

– Прекратите, Сайрус Гривс! – зло зашипел на него Типпот и стукнул кулачком по столу. – Старый пройдоха, не пытайтесь выкручиваться, не удастся!.. Я знаю, какому слову верен ваш Хеухеу. А знаете ли вы, что господин губернатор крут на расправу с вшивыми дипломатами, с доморощенными политиками вроде вас, Гривс! Ишь что придумал!.. Да если вы даже и стравите этих паршивых дикарей, все равно земли вам ни дюйма не достанется, глупец! Ни дюйма!

Генри поразился, насколько точно подметил он сходство Типпота со взъерошенным чертом. Правда, с первого взгляда он показался ему потрепанным бесенком-неудачником, зато сейчас за столом злорадно корчился сам дьявол.

Отец продолжал по инерции улыбаться, молчал, но по тому, как часто он заморгал, Генри понял, что старик здорово растерялся.

– Так вот, любезный мой Гривс, – с сарказмом продолжал маленький человечек, – господин губернатор именем ее величества уже наложил лапу на земли вашего соседа грубияна. И когда ваши приятели ваикато перережут свору Те Нгаро и продадут вам их лужайки, вы останетесь с носом. Да-да, сэр, с носом! У вас их отберут власти, а самого вас, чего доброго, в тюрьму сунут, чтоб не лезли не в свои дела… И стоит мне, Питеру Типпоту, шепнуть кое-кому, ну, хоть моему тощему идиоту, как почтенный колонист Сайрус Гривс… Тю-тю!..

Генри, волнуясь, привстал на локте. Сомнений не оставалось: слова Типпота – не просто пьяная болтовня, отец не на шутку испуган. Значит, все правда: старик решил нажиться на крови племени Тауранги. Вот о чем он сговаривался с четырьмя ваикато, вот зачем показывал им свое добро… Теперь понятно, почему Хеухеу-о-Мати оказался вдруг добряком…

– Мистер Типпот… – послышался умоляющий голос отца. – Не надо… Все не так, сэр… Я не хотел… Не думал…

Но злобствующий дьявол опять превратился в маленького добродушного человечка.

– Ну, ну… Разумеется, не надо, – мягко прервал он старого Гривса, протягивая короткую руку к бутылке. – Давайте-ка лучше выпьем, старина! – И, разливая джин по кружкам, деловито спросил: – Когда они собираются напасть?

Сайрус Гривс помотал головой:

– Не знаю, сэр… Договаривались, чтобы раньше, чем кум ару посадят…

Типпот важно кивнул.

– Отказаться от сделки уже не удастся, это яснее ясного. Обещанное так или иначе придется уплатить, иначе ваикато попросту сдерут с вас, дорогой сэр, вашу собственную шкуру… Ну а землю у вас отберет губернатор.