Текст книги "Девочка с жёлтой мухой"

Эдуард Лимонов
Девочка с жёлтой мухой

© Эдуард Лимонов, 2016

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2016

Книга издана в авторской редакции

Пояснения

«Девочка с жёлтой мухой» – ещё более чудаковатый сборник стихотворений, чем все предыдущие, начиная с названия.

– Почему чудаковатый?

Я одинокий человек, несмотря на мою публичную политическую деятельность. Я, вероятно, самый одинокий человек в России. Когда ты одинок, ты непременно дичаешь и в результате говоришь и делаешь странные, эксцентричные вещи.

Такими они предстают для не одичавших, уравновешенных жителей общества.

– Как я пишу стихи?

Я погружаю мою «удочку» как можно глубже, в самый глубокий слой, и выдёргиваю фразу или две.

А дальше, вокруг этой добычи из глубоких слоёв, наворачиваю разъяснения.

– Что есть «удочка»?

Это струя моего обострённого внимания, как «мышка» у компьютера, проникающая в глубокие мутные массы, где ещё нет слов, там в основном такой бульон лежит, тёмное озеро, но кое-какие словесные сгустки уже появились, плавают загадочные.

Вот оттуда выуживаю.

Слоёв же по меньшей мере три, и самый глубокий – самый серьёзный. Там одни тайны и загадки.

Оттуда вытаскивали Хлебников и Николай Гумилёв.

Э. Л.

Косякин

I

 
Затем навсегда замолчал его телефон.
Из разных больниц уже не названивал он,
И можно было предположить,
Что перестал он далее жить.
 
 
Прохладные утра, какие выпадают,
Его не застают, за ним не наблюдают.
Он не приходит на площадь, где проводят митинг,
Он находится там, где гунн и викинг…
 

II

 
Тебе, коммунисту, шахтёру, боксёру,
Воздвигнуть курган бы иль сильную гору!
Ты был, ты кипел, тебя помнит народ,
Неправда, что умер ты в тот злобный год!
 
 
И мы в тёмном зале старинной больницы,
Кривили в печали мы бледные лица…
Таких церемоний, и речи, и флаги
Не знали мы ранее, мы, бедолаги.
 
 
Ушёл сильный краб, наш разгневанный брат
Устроил там в зале прощальный парад.
Лежал изболевший, однако, однако
Как красный святой, Первой Конной рубака…
 

Долматов

 
Долматов в старом Королёве,
Растрескавшемся, как копыта на корове,
Жил, пламенел, и горевал,
И галстук свой оберегал.
 
 
И то был галстук пионерский,
Не офисный, не галстук клеркский.
Он бережно хранил, чтоб красный
Путь через жизнь бы делал ясный.
 
 
Эх, Саша! Но тебя убили!
И в Роттердаме, что далёк,
Потух ты, красный уголёк,
В тюрьме за шею прицепили…
 
 
Их много, пасмурных и гневных,
Прошло сквозь партию мою,
И вот сейчас тебя пою
С престола лет моих столь древних…
 
 
Я многих наших пережил,
Такая мне судьба досталась.
Гляжу, за горизонт умчалась
Процессия моих могил…
 
 
Долматов! Боже мой, Долматов!
Конструктор боевых ракет,
Сказал он чужеземцам «нет»!
Погиб в руках у супостатов,
Но тайны твёрдые страны
Остались строги и страшны…
 
 
Нет, не коснулись их руками
Голландцы с янки за плечами.
Пусть мой косноязычный слог
Да воспоёт тебя, сыног…
 

«Уж неуклонно пожелтели…»

 
Уж неуклонно пожелтели
Твои военные поля.
О, Украина, в самом деле,
Чего ты хочешь, русских зля!
 
 
Мы всё равно тебя погубим,
Поскольку руку подняла
На всё, за что дрожим, что любим,
Бандеру старого взяла,
 
 
Себе на стяги поместила.
Что ж, шелудивая, пеняй,
Поймёшь, что нет, не надо было,
Но будет поздно, так и знай!
 

«Жизнь может кончиться всегда…»

 
Жизнь может кончиться всегда,
Пройдут ночные поезда,
И углем загрязнится ночь,
И никому нельзя помочь,
Вверху зелёная звезда,
Ты воду в ступе не толочь…
 
 
Большой ж/д дорожный мост,
Над ним луна во весь свой рост,
«Меня сейчас убьют!
Вот этим трассером с утра.
И кислым писком мошкара
Отдаст меня под суд…»
 
 
Торчат кошачие хвосты
Угольной черноты
У залитых луной домов,
Вид страшен и суров…
И в них увидеть ты готов
Медведей или львов…
 

Вспоминая знакомство с Фифи

 
Старый, умный и развратный,
Я сидел там аккуратный,
Разделённый на пробор,
И звенел в руках прибор,
 
 
О прекрасную посуду,
Кузнецовские тарелки,
Я любил Вас, гадом буду!
С этой Вашей, хвостик белки…
 
 
Старый, умный (чёрный член?),
Настоящий Супермен:
 
 
В нос шибал одеколон,
В женский носик («Это он?!
Тот, кого ждала ночами,
Влажно чмокала губами.
Вот бродяга, злой какой!
Неужели это мой?..»)
 
 
Посмотрел на Ваши ушки,
На олении глаза,
И решил, что быть подружке,
Этой девке скажем «да»…
 

1970-й

Анне

 
Дожди идут, и денег нет,
Живём у парка. Осень,
Но микояновских котлет
Ни у кого не просим…
 
 
Тогда ты стала вдруг болеть.
Там яблоня в окне была…
Ты порывалась умереть
И много ты спала…
 
 
Я полагаю, сорок пять
Прошло красивых лет,
Предполагаю, что кровать
Была причиной бед…
 
 
Не нужно было столько спать.
Чудовища из снов
Проникли в комнаты, чтоб стать
Ублюдками углов…
 
 
Нам это слесарь Пестряков,
Мерзавец, удружил.
Нам сдал жилплощадь, и каков!
Твою судьбу решил…
 
 
А бабка Софья… чей скелет
По комнатам бродил.
Прошли эти сорок пять лет…
Как будто и не жил.
 
 
Ни бабки Софьи, ни жены,
Безумной Рубинштейн.
Их съели кладбища страны.
Пил Пестряков портвейн…
 
 
О Лорелея, Рейн…
 

«Светило движется. Большой слепящий диск…»

 
Светило движется. Большой слепящий диск
Пересекает заросли растений.
И Фараону жжёт его колени,
А он лежит, ласкает одалиск…
 
 
Светило – огнь! Светило – печь в лучах!
Тут не помогут паланкин и зонтик!
Но тучи вон сошлись на горизонте,
Как мухи у убитых на очах.
 
 
И грянул гром! Взлетели пеликаны,
Фламинго взмыли, перья потеряв.
И сфинксов золотые истуканы
Дождя хотели, головы задрав…
 
 
А за рекой, ливийская пустыня
Вся красной глиной трескалась в жаре.
Изида – беспощадная богиня —
Спускалась к Фараону по горе.
 

«Таких мужчин, как я…»

 
Таких мужчин, как я,
Ты никогда не пробовала,
О девочка моя!
Многоутробовая!
 
 
Таких злодеев, нет,
В тебя не вламывалось.
Я не простой поэт.
Но в Храм из волос
 
 
твоих, я руки погрузил,
И вот я их обезобразил.
Я знаю, я тебе не мил,
Но я уж всю облазил…
 
 
Сейчас же томная тоска
Тебе на бёдра ляжет,
И боль у каждого соска
Любить меня обяжет…
 

На Даниловском кладбище

Лизке

 
Укропом пахнет и травой
На кладбище твоём.
Здесь дух неугомонный твой
Не мёрзнет под дождём.
 
 
Здесь не долезет черьвь злой
До твоего хребта,
Лежишь на кладбище нагой,
И чем ты занята?
 
 
Бормочешь стих, поёшь себе
На ультразвуковом?
Жалеешь о своей судьбе
Под острым каблуком
 
 
Пришедшей бляди поболтать
С прохожим мужиком.
«Зачем она меня топтать
Здесь, на Даниловском?..»
 
 
Укропом пахнет, с ветерком
Доносит пыль и гарь.
Я помню, часто под хмельком
Ходила Лизка встарь…
 

«Вы, дети хорошие, любите маму…»

 
Вы, дети хорошие, любите маму,
Уроки готовите в срок.
И ты, моя девочка, Сашка упрямая,
И ты, мой красивый сынок!
 
 
Есть также папа, пропахший духами.
Едет в машине он
С головорезами-большевиками,
Сжатый со всех сторон.
 
 
Папа печальный, не спящий ночами,
Вам он совсем незнаком,
Но он всегда разговаривал с Вами
На языке неземном.
 
 
Средь звёздного праха и лунной пыли
Вы неуверенно с ним
В хаосе Бездны неловко парили,
Ну да, с этим папой своим
 

«Молчали русские цари…»

 
Молчали русские цари,
Сугробами повелевая,
Большевики, как фонари,
За ними плавились, сгорая,
 
 
Пришла Великая Война,
Пришли на нас шпрехензидойчи.
Их боевые племена
К нам заглянули после Польши,
 
 
Горящих пепел деревень
И танков рёв, как саблезубых.
Спасла нас всех монголов тень,
Монголов наших многошубых…
 

«Небо всё в рыбёшках…»

 
Небо всё в рыбёшках,
В серебристых кильках,
Подожди немножко,
Почекай лиш тiлько…
 
 
Сдвинутся рыбёшки
В тучу боевую,
Как рубли и трёшки
В пенсию большую.
 
 
Туча громом треснет,
Молниями жаля.
Так на Красной Пресне
По восставшим палят…
 

Сюзанна и старцы

 
Вы кротко носили молочные зубы
И всем старикам были милы и любы…
Но в ванную, там, где Вы тёрлись и мылись,
Скабрезные старцы внезапно вломились…
 
 
– Сюзанна! Ну дай на тебя посмотреть!
А может и спинку позволишь тереть?
В квартире из наших вместительных комнат
Вас любят, девчушка, Вас любят и помнят!
 
 
– Сюзанна! И ну полотенце тянуть,
Чтобы на девчонку получше взглянуть…
 
 
– Да чёрт с Вами, старые, нате, смотрите!
И даже, пожалуйста, спинку потрите!
– Что, скисли, деды? Побежали одеться?
Ну надо же было вам в ванну переться!..
 

«Осень, когда мэны надевают ворсистые пальто…»

 
Осень, когда мэны надевают ворсистые пальто,
Женщины становятся молчаливы и замкнуты,
К дверям подъездов прижимаются тушки котов,
А из кофейных исходит пар крутой…
 
 
Осень в Вене, осень в Париже,
Где, подтянув к себе облака,
Башня Эйфеля становится ближе
И призывает, как поднятая рука.
 
 
Ты загулялся в чужих столицах,
А пора и домой, домой пора,
А то либо французские вокруг всё лица,
Либо только постная немчура…
 
 
Осень. Шипит «Занзибар» – кофейник,
В окно ещё заглядывает луна,
В вазе стоящий букетик-веник
Напоминает нам грызуна…
 

Цветы Зла

 
Один висит цветочек орхидеи.
Один остался, а одиннадцать слетели.
Что, бледный и сухой, завис печально?
Не хочешь падать тихо и нейтрально?
 
 
Старик Руссо над розами трудился,
Любил сажать, с лопатою клонился
Над молодыми розами кустов.
Я орхидеи чту, как куст Христов…
 
 
И по утрам, седой и вертикальный,
К ним в библиотеку прихожу из спальной.
Молитвенно, почтительно гляжу,
И если что, то лозу подвяжу…
 
 
Цветы таинственные, злые паразиты
Тропических лесов, о, сибариты!
Однако вы бледны, как ангелá!
Исчадья Ада, Fleurs du Mal(и) Зла…
 

Плохо медведей…

 
Плохо медведей держать в зоопарках…
И заключённых томить в тюрьмах жарких.
Ведь и медведи, и заключённые
Богом любимые, Богом прощённые.
 
 
Скромно склоняют башки над тарелками
С пищею постною, с зёрнами мелкими,
У металлической скверной посуды
Вид неприятный, изломы повсюду…
 
 
Нехорошо это, узников скорбных
В клетках держать – и вонючих, и вздорных.
Тысячи дней попирать их достоинство.
Ужо придёт на вас ангелов воинство.
 
 
Поубивает в отместку мучителей
Воинство ангелов-освободителей…
 

«Замерзало дерево…»

 
Замерзало дерево,
Было тяжело.
Ел селёдку с вишнями,
За окном мело…
 
 
В детстве всё ужасное
Или хорошо.
Солнце встанет красное,
И гулять пошёл…
 
 
– Ну, мороз-морозище!
Сводит мне ступни.
Мальчик, вон сугробище!
Ножкою-то пни!
 
 
В шаровары писали,
Сопли по губе…
Девочка злой кисою
Пристаёт к тебе.
 
 
А сугробы пышные,
А дымы из труб,
Разговоры лишние
Среди польт и шуб.
 
 
Чай крутой и сладкий,
С маслом чёрный хлеб.
У нас всё в порядке:
Полный ширпотреб!
 

«Мне нравится могущество России…»

 
Мне нравится могущество России,
Я свирепею от ударов в нас.
Несчастные кривые запятые,
Не страны, междометия как раз…
 
 
Эстония и Латвия с Литвою,
Одним плевком вас не перешибить.
Но вас возможно перебить соплёю,
Серьёзно и навечно повредить…
 
 
Так потому сидите, хвост под задик,
А то вам надерут его ужо.
Мир вам не детский аккуратный садик,
Он не грузинский кисленький боржо…
 
 
Мир для героев выстроен был свыше,
Для негероев мир не создавал
Тот, кто у нас витает выше крыши
Над головой – сияющий овал!
 

«В том холодном году… отопление нам в сентябре…»

 
В том холодном году… отопление нам
в сентябре…
Потому что без трёх свитеров было спать
невозможно.
Я же прятался в Вашей пылающей липкой дыре,
Неспокойной, как ад, и тревожной…
 
 
В том холодном году Вы сидели в одном кимоно,
Свесив ножку и ножкой болтая…
Я подумал, о Боже, её я ведь знаю давно…
Я был страшный монгол, а она – из Китая…
 

Осень в New York State

 
Близ Glencowmills сейчас лежат яркие тыквы.
Мишель и Пол на тракторе едут на охоту.
У Мишеля на коленях лежит винтовка…
 
 
Два мирных гомика, они боролись против
атомной станции…
Я с ними работал в одной бригаде
И время от времени пил их скотч…
 
 
Какая дымка!
Боже, какая дымка! Висит над Хадсон Валей,
жгут кукурузу.
Места Рип ван Винкля, красота полей!
 
 
В Карнеги Холл начались концерты.
На фортепиано играет не Юра Егоров,
По лестницам поднимается не Ростропович,
На 57-й улице свежий ветер с Атлантики,
Все школьники-мальчики надели
бабочки-бантики,
 
 
А Ольга и Лена достали скрипку и виолончель,
Чтобы играть Schostokovitch,
И ветер свистит в небоскрёбов свирель…
Как Соловей пред Алёша Попович…
 

«Недолгое русское лето…»

 
Недолгое русское лето
Закончилось. Холода.
Посплю-ка я после рассвета,
Такие мои года…
 
 
Недолгое русское лето,
Неброский его пейзаж,
Не чудо седьмое света,
А только в зиму пассаж…
 
 
Я всё-таки видел другие
Пейзажи и материки.
А тут всё одна Россия,
Старухи да старики!
 
 
А мог бы жить кучеряво,
В Париже, губа в коньяке,
Чтоб Сена текла лукаво
И Лувр у неё в кулаке…
 
 
Чтоб чёрных, как стая галок,
Любить парижанок с колен,
И бросить им тыщи палок,
Зовя их Жаклин, Элен…
 

«Несчастных княгинь и несчастных княжон…»

 
Несчастных княгинь и несчастных княжон
Над страшной судьбой рефлексировал он.
Украли, насиловали, расстреляли
На троне, в степи, в полутьме, и в подвале…
 
 
Держали без пищи, и мучили, мучили.
Позднее их кости белели там кучами…
 
 
Другие в медсёстры подались в войну,
Дерьмо выносили за нашу страну
И красным крестом на косынке сияя,
Княжна выходила, как будто святая…
 
 
Варяжские девушки либо славянские
Терпели мужей ухищрения шпанские.
Вот девку украл, своровал и живёт
Казак-проходимец, поляк-идиот…
 
 
Такая выходит у каждой судьба.
Двадцатого века война и гульба,
Но вот девятнадцатый был выносим.
Солидный там герцог был необходим…
 
 
Под ручку стоят на немых фотографиях,
Замешаны в браках, абортах и мафиях…
 
 
И похоть княгини, и юность княжны
Горячи, прекрасны и кожнонежны…
 

«Ты голая лежишь под мужиком…»

 
Ты голая лежишь под мужиком.
Глаза открой, а он тебе знаком?
Открой глаза, употреби свой взор,
Взгляни на это чудище в упор…
 
 
Оскаленные зубы, злой хребет…
Ворсистее его животных нет.
Из рта его струя течёт слюны,
Распахнуты под яйцами штаны.
 
 
И крайней плоти тёмно-красный змей
В девичестве твоём снуёт скорей!..
 
 
Вот ты такого выбрала себе,
Вот, докатилась в пьянстве и гульбе.
Какой-то сильный и свирепый хам
Тебя к постели придавил, мадам…
 

«В пространство рухнула луна…»

 
В пространство рухнула луна,
И хаос вызвала она.
Мужья теряют своих жён,
Упал кровавый небосклон,
И атмосферы толстый слой
Поглочен чёрною дырой…
 
 
Философа сосновый стол
С утра прожилками пошёл,
И трещины в земной коре
Образовались на горе…
 

«И ты истлеешь за отцами…»

 
И ты истлеешь за отцами,
И в стенки гроба упершись
Худыми мёртвыми ногами,
Припомнишь, что такое жизнь…
 
 
С мгновенья первого случайность,
Сливанье хрупких ДНК,
Вселенной мировая крайность,
Сон от звонка и до звонка…
 
 
В ней несколько войны и путчей,
И поцелуй, и мордобой,
И лысоватый старый Тютчев
Лежит с красавицей женой.
 
 
Монокль на столе, лимоны,
Бутылка «Кьянти» голубой.
Снимает даме панталоны
Сухой недрогнувшей рукой.
 
 
Планет ночами тихий шорох.
Под рощи неумолчный шум.
«Одежд у женщин целый ворох», —
Отметил суховатый ум…
 

«По полям Федерации я бродил…»

 
По полям Федерации я бродил,
И мелодию я находил.
Женщин той Федерации я ласкал,
Этим тысячу счастьев лакал…
 

Кадр минувший

 
Сидит с газетой «Фигаро»
француз потрёпанный, но важный,
А я с подругою отважной
Жгу ромом пламенным нутро…
 
 
Кафе. Тулуз-Лотрек в углу
Углём черкает по бумаге.
Две мухи пьют из капли влаги.
Paris? По стулу и столу
 
 
Видать Paris, ну не иначе…
Гарсон несёт пригоршню сдачи
Мне вставшему, чтоб уходить.
Пойдём, подружка, дальше пить!
 
 
За твою талию держась,
Пальто под ветром распахнувши,
Я, словно русский беглый князь,
Пересекаю кадр минувший…
 
 
О, зимний запах хризантем!
Камины с длинными дымами!
Под голубыми небесами
Мы бодро ходим там… зачем?
 

«Ужасна участь душ простых…»

 
Ужасна участь душ простых,
Плетущихся из магазина.
С едой тяжёлая корзина,
Пакеты мерзостей свиных…
Ужасна участь баб простых…
 
 
Глаза потухли. Скособочен
Каблук уродливых сапог,
И каждый нерв в ней обесточен,
Её совсем покинул Бог.
 
 
Его протекции не слыша,
Ползёт зловонная кишка,
Москва промёрзнувшие крыши
К ней наклонила свысока…
 
 
И целит иглы ледяные
В ненужный череп. Расколоть.
Вселенная. Москва. Россия.
Стремятся уничтожить плоть.
 
 
Дабы наладить мир тревожный
Тяжёлых, взвинченных планет,
Необходим отбор несложный:
Старухе этой скажут «нет»…
 

«Давно уже умер Бродский…»

 
Давно уже умер Бродский.
И мятый его пиджак,
По правде сказать, идиотский,
Нельзя увидать никак.
 
 
Лежит он в Венеции милой,
В сырой и гнилой земле,
И чайки летят над могилой.
Ну вот вам и «оп», и «алле».
 

«Пришли два градуса тепла…»

 
Пришли два градуса тепла,
Спадает белый снег,
Народ кричит «Акбар Алла!»,
«Аллах Акбар для всех!»
 
 
Весёлый, сытый, молодой,
И я иду с тобой.
Жасмин в протянутой руке,
Взрывчатка в пояске…
 
 
Прекрасный праздник Рамадан.
В пустыне верблюды,
Нет ни евреев, ни цыган,
Арабы у воды…
 
 
Покрыл верблюдицу верблюд,
Они вдвоём поют.
А мы вдвоём здесь не поём,
Взрываемся и ждём…
 

«Нам не природа дорога…»

 
Нам не природа дорога,
Но ядерные материалы,
Течёт река, стоят стога,
Вот Юлий Цезарь, а вот галлы…
 
 
Случилась галльская война,
Вот если б в ней попёрли танки!
Но не замечены тачанки,
И колесница не слышна…
 

«Мы готовили варенье…»

 
Мы готовили варенье,
Вынимали шпилькой вишни,
И не слышали мы время,
А сейчас его мы слышим…
 
 
Мы стояли, я и мама,
Тёти Клава и Маруся,
Все уже погибли прямо,
Только я жив остаюся…
 
 
Как проклятый Ванька Жуков,
Я один без них остался.
И толкусь средь ваших внуков,
Зря я в сонм их затесался…
 
 
Где электрик дядя Витя?
Где Баталин с Обиюк?
Вам пишу, ну заберите
На тот свет меня от мук.
 

«Что там за красное пятно…»

 
Что там за красное пятно
Гуляет под окном?
А, это девушко одно
С большим лохматым псом!
 
 
Такая куртка у неё,
Как алый русский стяг.
Я на хождение твоё
Гляжу, поутру наг.
 
 
Мой пятый, у небес, этаж
Как голубятня, мал.
Мне парка старого коллаж
Здесь случай распластал…
 
 
Так где же девушко теперь?
Ушла, спиной краснея.
Бежит за ней косматый зверь,
Хвостом своим умея…
 

Девочка с жёлтой мухой

 
Ты – девочка с жёлтой мухой,
А я – твой садовый уж,
Лягушку я проглотивший,
И муху хочу я уж…
 
 
Но ты мне своим восторгом
Испортила мой обед.
Люблю я жёлтые мухи
Глотать за лягушками вслед.
 
 
Довольно ты симпатична,
Пожалуй, ты мне мила,
Но лучше бы, было б отлично,
От мухи бы ты отошла.
 
 
Не нужно мне молочишко,
Из блюдечек я не пью,
Вот муху схватив, как волчишко,
С восторгом я пожую.
 
 
Пришёл к тебе мальчик красивый,
Из дачи соседней сын,
Оставь же жёлтую муху,
Шагай с ним разжечь камин.
 
 
Далась тебе жёлтая муха,
Отдай мне её, отдай!
Во рту у ужа так сухо,
Что хоть в него ёж заползай…
 
 
Пошла, молодая попа
Идёт, колыханье колен,
Как будто Россия – Европа,
И мальчик её – джентльмен…
 
 
Ну, девочка с жёлтой мухой,
Ужо, я тебе отомщу,
Ты станешь бессильной старухой,
А муху я счас проглочу…
 

Зарисовка

 
С кредитной картою учёный,
Профессор логики непобеждённый,
С прямым пробором над глазами,
С прямыми золотыми волосами
Висит над площадью, решая теорему.
Внизу животные бегут по Брему…
 
 
Антуанетта, мужняя жена,
Беременна и страшно голодна.
В ночной рубашке бегает по саду,
Алкает и вина, и винограду.
Но ей несут селёдку и блины
Мужчины полицейские страны.
 
 
Учёный, опускаясь на дорожку,
И в гравий с хрустом ставя каблуки,
Вдруг выхватил, облизывает ложку,
Блином швыряет в молодую кошку,
Что вдруг вцепилась логику в носки.
 

14.11.2015

 
Еда становится дороже,
Сильнее ветры, гуще снег,
И смотрит на тебя всё строже
Он, полицейский человек…
 
 
Чулки у женщин исчезают,
И бёдра не видны в штанах.
Глаза их больше не стреляют,
А источают жидкий страх…
 
 
Европа погрузилась в траур,
Никто не веселится вновь.
Насилие здесь каждый hour,
На задний план сошла любовь…
 

«Пью водку с чёрной змеёй…»

 
Пью водку с чёрной змеёй,
Она из семейства гадюк,
Корейским спиртом гад молодой
Был залит однажды вдруг…
 
 
Твои шестьдесят и мои года
(Ну градусы и года!)
Нам создают страны и города
И тёплый корейский уют…
 
 
Снег над горами, я знаю его,
Я на Алтае жил,
Готовил я партизанский отряд,
Меня ФСБ прикрыл…
 
 
Пью водку с корейской змеёй,
Гадюка средней длины,
Тебя укусила бы вдруг она,
Ты бы загадил штаны…
 
 
Пью водку с чёрной змеёй,
Гадюка стоит в бутыли.
Ну что же, встряхнёмся, гадюка мой,
А то чтой-то мы приуныли…
 

«Современность скорее ужасна…»

 
Современность скорее ужасна,
А религии – очень красивы,
Но хотя бы держал знамя красным
Этот скромный РФ несчастливый!
 
 
А то сняли могучее знамя
И повесили сэндвич белёсый.
Вот как эти расправились с нами —
Пьяный Ельцин и Гáйдар раскосый…
 

«Вечерние часы зимою…»

 
Вечерние часы зимою.
Крупа, и вьюга, и пурга…
И небеса над головою
Отображают нам снега.
 
 
Как скучно! Да, скорее тошно.
И жёлтый цвет, и чёрный цвет,
Как будто смешаны нарошно,
И так тебе противно, Дед!
 
 
Ведь был недавно Березовский,
Хаттаб иссиня-молодой,
Радуев был Салман бесовский,
Кусок машины боевой…
Глаза Басаева сияли…
И вот недействующи стали
И тот, и этот, и другой…
 
 
Бывало, лето, лето, лето!
Все молоды, и все чудят!
Зато зима теперь за это,
Года лохмотьями висят!..
 
 
Бывают разные эпохи:
То жарко всё, то холода,
И даже люди стали плохи
В такие мерзкие года…
 

«Хрупкая военная красота…»

 
Хрупкая военная красота
Нашивок, не стоящих ни черта,
Звёзд и беретов, чёрных погон,
Сапог, вызывающих барышень стон.
 
 
Где вы, военные щёголи?
Обстрелы шрапнелью вас трогали,
Срывали мундиры, дырявили грудь.
«Без ног проживу как-нибудь!»
 
 
Гвардейцы в лосинах, танкисты,
Красные кавалеристы.
«Ах, как он красив, и на шашке рука.
Таким на портрете пребудет века…»
 
 
Но в городе тихом Иприт
Он кашляет и загибается,
Внутренности ему воротит,
А дым на него надвигается…
 
 
Хрупкая военная красота,
Как вишни цветут однажды.
Вас пулемёты собьют, «тра-та-та!..»
Выпьют вас в приступе жажды…
 
 
Ты в отпуск приехал, с медалями сын,
Военного опыта – масса.
Сиди, успокойся, ты был не один
Прославленным пушечным мясом…