Текст книги "Великие легенды Франции"

VI. Революция. – Роже де Лиль. – Клебер

Если обратиться к истокам французской революции, к самым бескорыстным ее участникам, пробиться сквозь заблуждения страстей, то волшебник, способный слышать мысли, мог бы заговорить с душой французского народа в 1789 г. и спросить ее, что она любит, в чем уверена, чего хочет, душа, несомненно, ответила бы: «Родины для правосудия и человечности для родины». Короли создали Францию, поэтому тысячу лет идея родины ассоциировалась с идеей королевской власти. Великая перемена, произошедшая в сознании нации в течение XVIII в., заключалась в том, что идея родины стала связываться не с личностью короля, а с комплексом принципов, идеалом справедливости и свободы. Если мы, обратившись к самосознанию эльзасцев, спросим себя, что же было такого, что противопоставлялось вплоть до 1870 г. всем попыткам немецкого завоевания этой территории, то обнаружим, что это была новая идея родины, проникшая в самое существо эльзасцев. Присоединим к этому рыцарственные чувства народа, наследие древних героев, которые всегда брали в свои руки дела слабых и притесняемых с опасной неосторожностью и героической щедростью, и мы определим в нескольких словах ту нерушимую связь, что объединяет душу Эльзаса и душу Франции.

Страсти и интересы правят миром в эпохи спокойствия. В часы великих исторических свершений идеи и чувства берут верх и неотвратимо влекут человека к великой цели. Такой час настал для Франции, когда после взятия Бастилии грандиозное движение федераций всколыхнуло всю страну. Это был час чистоты и иллюзий, мечты о братстве. Иллюзия, тем не менее, была благотворной, ибо именно она создала родину для нас всех. В феодальных государствах человек чувствует себя комком земли на родной грядке. Он принадлежит замку или церкви, он пленник своего города, своей провинции. Вдруг он поднял голову и за стенами, окружающими Бастилию, в первый раз увидел Францию. Человек протянул руку человеку, провинция – провинции. Всюду – за городскими стенами, на берегах рек, под открытым небом – толпы, украшенные цветами, спешат приветствовать эту Францию на алтарях из травы. Хватит провинции, да здравствует Франция! Это клич Дофине. Он проносится от Бретани до Лангедока, от Роны до Рейна. Эльзас отвечает на него с энтузиазмом, и его ответ докажет, что в современном мире гражданство – дело свободного выбора, этический принцип, перевешивающий неизбежность лингвистики и традиций. Как и все провинции Франции, Эльзас пострадал от революционных бурь, но он вышел из них наиболее преданным Франции, чем какая-либо иная провинция востока и севера страны. Среди событий этого времени, оставивших заметный след в памяти эльзасцев, на первое место, безусловно, следует поставить историю создания Марсельезы, первого трубного призыва на защиту Отечества, прозвучавшего накануне великих войн, которым суждено было длиться более двадцати лет. Напомним лишь основные эпизоды этого события.

Весной 1792 г. Эльзас находился в состоянии обороны, руководимый приказами маршала Люкнера. Война с Австрией была неизбежной. Страсбург был охвачен патриотическим подъемом. Под руководством мэра города, Дитриха, там создавались отряды добровольцев. Дитрих был одним из тех преданных, убежденных и самоотверженных магистратов, именами которых полна история Страсбурга. Покровитель наук и искусств, блестящий оратор, он представлял собой превосходный образец человека XVIII столетия. Его салон можно по праву назвать клубом эльзасских патриотов. 24 апреля была объявлена война Австрии. Дитрих устроил для добровольцев, среди которых был и его старший сын, прощальный обед. На следующий день страсбургский батальон должен был отправиться на Рейн. Ситуация была напряженной, настроение у всех соответствовало моменту. Все чувствовали, что для защиты молодой свободы придется сражаться со всей старой Европой. Дитрих, произнеся несколько подходящих к случаю слов, обращенных к молодым людям, многим из которых было по пятнадцать-шестнадцать лет, выразил сожаление, что нет песни, чтобы вела их в бой.

Роже де Лиль, молодой способный офицер, присутствовавший на обеде, был дворянином из района Юры. В чертах его лица, сохраненного для нас медальонами работы Давида д’Анжера, больше благородства, чем энергии. Все в его облике говорило о том, что он натура серьезная и глубокая. В салоне Дитриха, где он обычно аккомпанировал на скрипке дочерям мэра, его знали больше как музыканта, чем как поэта. В тот же вечер, вдохновленный словами патриота, взволнованный происходящим, полный энтузиазма горячей молодости, он на одном дыхании создал слова и мелодию гимна, даровавшего ему бессмертие. Сам он не смог ничего рассказать нам об этом вечере, когда голос родины заговорил в его собственном сердце и призвал всех ее детей к оружию под грохот вражеских пушек. Как это ни странно, но за всю свою оставшуюся жизнь он не совершил ничего такого, что могло бы выделить его из толпы. Но в ту ночь его существом завладел дух новой Франции. Пылающие строфы хлынули из его сердца вместе с потрясающей мелодией, взывая к небу, к возвышенным чувствам. Случившееся на другой день навсегда вошло в историю. Поэт в первый раз читал стихи и исполнял гимн своим друзьям. Старшая дочь Дитриха аккомпанировала, Роже пел. «Когда звучал первый куплет, – вспоминает Ламартин, – лица присутствующих побледнели; на втором куплете из их глаз потекли слезы; при звуках последнего куплета произошел взрыв восторженного энтузиазма. Мать, дочери, отец и молодой офицер рыдали в объятиях друг друга. Гимн был обретен».[11]11
  За уточнениями и деталями произошедшего обратитесь к истории Марсельезы в монографии Руа де Сант-Круа «Военная песнь рейнской армии» (Le Roy de Sainte-Croix. La Chant de guerre pour l’armèe du Rhin. – Strasbourg, Hagemann, 1880).


[Закрыть]

Судьба этой песни тяжела и полна странностей. Ни Дитрих, ни Роже де Лиль не могли представить себе ни того, чему будет служить гимн, сочиненный в порыве чистого энтузиазма, ни того, что станет с ними во время революционных бурь. Военная песнь рейнской армии (именно так назвал свое произведение автор, и под этим названием песня была обнародована) назовется Марсельезой, поскольку парижане впервые услышали ее в исполнении марсельцев. Но прежде чем она повела добровольцев к победам при Вальми, при Жеммапе и Флери, она должна была прозвучать 10 августа, при штурме Тюильри. Гимн защитников Отечества стал также гимном Террора. Богами было предначертано, что этот гимн будет связан с доблестями и преступлениями, что ему суждено лететь в облаках и волочиться в грязи. О ирония человеческих деяний! Два года спустя Роже де Лиля обвинили в роялизме, и преследователи, гнавшиеся за ним через Альпы, пели Марсельезу, требуя его голову. Что же касается Дитриха, либерала, преданного конституции, он искупил на эшафоте свою смелость и преданность идеалам. Вспомним его последние слова. Они отразили одновременно и поразительное благородство его характера, и величие эпохи: «Если мне суждено погибнуть, – крикнул он своим детям, – это принесет вам горе. Но поступайте так, как поступал ваш отец: любите родину до конца. Отомстите за меня, продолжив защищать ее со всей храбростью, на которую вы способны». Давайте припомним, что по мысли автора и тех, кто поздравил его первыми, Военная песнь рейнской армии была гимном защитников Отечества. Приписывать ей другое значение значит обесценивать и унижать ее. Обезображенная во время гражданской войны, она осталась благородной и великой в устах наших армий, защищавших наши земли. В день, когда эта песня вновь зазвучит в городе, где ее создали, республика отдаст свой долг надеждам родины. Но пока статуя Страсбурга облачена в траур, Марсельезе суждено звучать в сопровождении похоронного барабана.

Легенда французского Эльзаса чисто военная. Она связана с именами четырех молодых генералов, которые принимали командование по очереди и сражались плечом к плечу в рейнской армии: Ош, Марсо, Клебер, Дезе. Их образ сохранился в памяти эльзасцев как воплощение родины, как живые образы Франции, которые в эти страшные, но героические времена восхищали сердца и царили в душах. Сияющие славой на кровавом небе революции, их образы стали лишь значительнее в исторической ретроспективе. При ближайшем рассмотрении они также не утрачивают своего блеска и значения. Наполеон, последовавший за ними, как будто затмил их и отодвинул на второй план своей колоссальной легендой, своими ослепительными подвигами. Он покорил Францию и ужаснул мир; история еще не изгладила с его надгробья вопроса Манцони: Была ли настоящая слава? Пусть потомки потрудятся вынести суждение. Четыре героя, к которым нас подводит легенда Эльзаса, не обладали вселенским гением суверена, победителя Аустерлица и Йены. Зато они обладали качествами, всегда чуждыми тирану: самоотверженностью, искренностью чистых душ, первичной и наивной верой в родину – словом, энтузиазмом.

Ош, которому принадлежит слава захвата оборонительных сооружений Виссембурга и спасения Эльзаса в 1793 г., принадлежит к числу блестящих капитанов, благородных солдат. Он вышел из народа и, будучи натурой деятельной и неутомимой, всему научился сам. Он предугадал приближение великой войны задолго до Наполеона и начал ее. Вместе с тем, он был одарен пылом, способностью к росту. Никто лучше него не мог передать порыв, воодушевить войска. Он собирал в единое целое полностью деморализованные армии и вел их к победе. У Фрешвиллера – об этом печально говорить, ибо в 1870 г. мы потерпели позорное поражение там, где в 1793 г. вышли победителями, – он выставил австрийские пушки на торги и предложил их своим солдатам по 150 ливров за штуку. «Продано!» – ответили гренадеры. И пушки были поставлены на штыки. Появление Оша в Эльзасе было чудесным. «Я вижу нового генерала! – вскричал один офицер. – Его взгляд подобен взгляду орла, гордому и всевидящему. Он силен, как целый народ, он юн, как сама революция». Можно сказать, что всеми успехами Ош обязан величию и постоянству души, которая не подвержена влиянию обстоятельств. Его речь бывала порой вульгарна на солдатский манер и полна пафоса, свойственного тому времени. Но все его чувства были возвышенными и благородными. Он не испытывал ни ненависти к своим врагам, ни зависти к своим соперникам. Он отказался мстить Сент-Жюсту, который хотел его опозорить. Он с энтузиазмом приветствовал Наполеона во время первой итальянской кампании, которая заставила мир замереть в удивлении, и назвал его «братом солдат». Незадолго до смерти в Вецларе он разгадал намерения корсиканца и проронил следующие слова: «Если он хочет стать деспотом, это случится только через мой труп». Когда эти слова напомнили Наполеону, бывшему уже на о. св. Елены, тот ответил: «Он остановился там, где я мог бы его разбить». – Правитель Европы мог бы уничтожить этот меч, но не эту душу. И, возможно, умеренность Оша могла бы сохранить левый берег Рейна, который этот неуемный гений потерял после того, как держал весь мир в своих руках.

Среди лейтенантов, сражавшихся под командованием Оша при Ландау, был Дезе. Дворянин из Оверни сохранил строгие добродетели прошлого. Его храбрость была молчалива. Во времена крестовых походов он был бы тамплиером или рыцарем ордена иоаннитов. Во времена первой республики он стал образцовым бригадным генералом, доказавшим, что в любой ситуации хороший солдат состоит из хладнокровия и отваги, а не из гнева и порыва. В Египте, где он лицом к лицу столкнулся с мамелюками, он впервые применил построение пехоты в каре, способ организации войска, так хорошо зарекомендовавший себя в боях против кавалерии. В силе Дезе была скромность, в самоотречении – энергия. Он всегда стремился к второй по значению должности, но вел себя так, будто был на первых ролях. В памяти эльзасцев он навсегда останется благодаря своей замечательной обороне крепости Кель. Он оборонял форт с небольшим отрядом и, поскольку своих пушек в его частях не было, он стал отнимать их у австрийцев. Он и его люди были ослаблены голодом, к тому же им пришлось пробиваться через ряды осаждавших: тем не менее, Дезе смог вернуться из Келя с воинскими почестями. Когда же австрийцы вошли в форт, они обнаружили там только взрытую землю. Их пушки разрушили все, но осажденным удалось уйти и вынести с собой все свое оружие. Смертельно раненный в битве при Маренго, в самом начале этого великого сражения, выигранного первым консулом, Дезе боялся только одного: что его смерть не вдохновит французские войска. Тогда он сказал тем, кто его нес: «Только им ничего не говорите». Когда сегодня мы видим, что памятник ему, стоящий на дороге из Страсбурга в Кель, охраняет немецкий караул, хочется кричать: «Только ему не говорите!»

Памятник Дезе, что спит вечным сном среди народов Рейна, заставляет вспомнить о памятнике его другу, Клеберу. Этот монумент, шедевр Грасса, эльзасского скульптора, большого мастера своего дела, стоит на оружейной площади Страсбурга. Клебер, любимый сын Эльзаса, представлен там во всей своей красе. Эльзас даровал Франции множество смелых солдат, Клебер же – ее герой. «Все в этой фигуре, – говорит его биограф Деспре, – полно величия. Крупные черты лица, большие глаза, большой рот, густые и вьющиеся волосы. Во всем его облике чувствуется жизнь». Случай, решивший его дальнейшую судьбу, характеризует Клебера как нельзя лучше. Он был архитектором в Бельфоре. Началась революция. Офицеры Рояль-Луи отказались признавать новые власти и выступили против них с оружием в руках. Увидев это, Клебер, вооруженный только саблей, защитил представителей власти, переговорил с солдатами и остановил бунт. Вскоре после этого он был назначен заместителем командира батальона второго батальона Верхнего Рейна. Таким он предстал перед нами в этой истории, таким он был всегда: храбрым, нетерпеливым защитником справедливости, всегда готовым сразиться только за нее, защитить ее своей широкой грудью. Свои лучшие качества он проявлял в трудных ситуациях. Казалось, он сам бросается на поиски опасности. При осаде Майнца, в Вандее, у Пирамид, на горе Табор – везде он одинаков, великолепный в атаке, пылкий в обороне, бог для солдат и слава бивуака, где, похоже, он только и мог быть самим собой. Эта богатая натура обладала небрежностью и повадками льва. Он встретил будущее в той позе, в которой его запечатлел Грасс незадолго до битвы при Галлиполи. Он только что получил письмо от лорда Кейта. Это письмо он комкает одной рукой, а другой держит саблю и, подавшись вперед, всем своим видом отвечает на наглость врагов: «Вот оружие, которое вы требуете. Придите и возьмите его!»

Однажды (это было во время страшной войны в Вандее, на бивуаке, расположенном посреди зарослей дрока) Клебер заметил приближавшегося к нему молодого офицера, служившего под его командованием. Красивое лицо, обрамленное длинными каштановыми волосами; тонкие черты лица, гордый взгляд; на этом благородном лице, как вуаль, застыло меланхоличное выражение, свойственное возвышенным душам. Этот экзальтированный молодой человек хотел лично засвидетельствовать свое почтение генералу и приближался к нему, дрожа от восторга. Клебер, обеспокоенный, погруженный в планирование операции, сказал офицеру суровым тоном: «Вы нанесли непоправимый ущерб, покинув позиции». Офицер, которого звали Марсо, удалился, обиженный. На другой день состоялось сражение. Вдруг Клебер заметил Марсо, несущегося на отряд вандейцев во главе эскадрона майнцских гусар так стремительно, что на какое-то время исчез из виду, окруженный врагами. Генерал решил, что молодой офицер погиб, и стал ругаться как турок на безрассудство молодости. Наконец Марсо появился, его глаза горели. Тогда Клебер поспешил к нему и, сжимая его в своих объятиях, сказал: «Извините! Вчера я Вас не знал. Сегодня же давайте будем друзьями!» И они оставались друзьями до конца жизни. Эта дружба была удивительна даже в эти тяжелые военные годы, дружба столь непохожих друг на друга людей. Клебер был груб; душа Марсо была нежной и впечатлительной. Тем не менее, они никогда не ссорились. Их задача в Вандее была не из легких, полной трудностей, не видимых с первого взгляда. Якобинцы часто подозревали их, комитет общественного спасения угрожал им расследованием, в большинстве случаев заканчивавшимся казнью подследственного. Они же держались друг друга и проявляли великодушие по отношению к роялистам в это жестокое время. Однажды они нашли в лесу детей и вынесли их оттуда на руках. В другой раз они помогли спастись бегством молодой дворянке.

Их дружба была прекрасным лучом света, ведшим их через мрачные времена Террора и превратности войны к человечности, о которой они мечтали. Самбра и Мозель помнят их сражающимися плечом к плечу. Потом судьба разделила их, но сердца их остались вместе. Марсо погиб у Альтенкирхета во время отступления. В этой битве он проявил столько героизма, сколько не проявляют во время победы. Когда его гроб перевезли через Рейн, австрийцы захотели отдать ему почести. Ярость войны затихла на миг перед величием этой смерти. Пушки грохотали на обоих берегах великой реки: противоборствующие армии, примирившиеся на один день, салютовали, провожая великого героя, погибшего в двадцать семь лет. Клебер пал немного спустя, в Египте, от руки фанатичного мусульманина. Его тело вернулось в родной город и покоится под памятником, расположенным недалеко от монумента Дезе. Случай соединил в Кобленце останки Марсо и Оша, покоящихся в общей могиле. Итак, три героя погребены недалеко от Рейна. Лишь они охраняют левый берег великой реки, завоеванный ими и потерянный нами! Их одинокие памятники – это немые, но неизгладимые напоминания о той Франции, в которую они верили больше, чем в самих себя, и за которую они погибли.

VII. Памятник в Морсбронне

Три четверти столетия отделяют нас от тех славных дней. Этого времени оказалось достаточно, чтобы процесс воссоединения Эльзаса с Францией завершился. Начавшееся в порыве 1789 г., продолжившееся на полях сражений, воссоединение теперь охватило все отрасли промышленности, науки, искусства и литературы. Эльзас всегда подчеркивал свои особенности, но это не мешало чувствовать растущую общность с духом и душой Франции. Ярким свидетельством того, что духовное единение Эльзаса и Франции проникло в глубины сознания эльзасцев, являются народные романы мадам Эркманн-Шатриан. В этих произведениях автор с огромным мастерством рисует нам картины из народной жизни Эльзаса в течение почти ста лет. В произведениях эльзасских романистов до 1870 г. отразилась надежда на то, что две нации, французы и немцы, могут мирно сосуществовать, и Эльзас станет символом этого мира. Многие приверженцы мира до сих пор лелеют эту мечту. Они забывают о том, что Пруссия затаила обиду и уже сто лет вынашивает планы мщения. Как случилось, что то, что нас объединяло, стало рвом, наполненным кровью, да такой глубины, что потребуются века, чтобы его засыпать? Здесь не место рассуждать на эту тему. Но мы не можем завершить цикл легенд нашей страны, если не обратим внимание на поле битвы, где определялось будущее в 1870 г. Как бы ни была печальна наша задача, нам следует пройти по тем местам Эльзаса и Франции, которые разделили, не позволив попрощаться. И если эти воспоминания разбудят печаль, пусть вместе с нею проснется и надежда.

Нидербронн – это небольшой городок, расположенный у перевала, ведущего к Мецу. Высокие колышущиеся холмы опираются на темные отроги гор и окружают долину Саве. Если идти по дороге от Нидербронна к Фрешвиллер через Неевейлер, обязательно увидишь группу высот, на которой 6 августа 1870 г. стояли французские войска. Это поле битвы при Верте, место, наполненное гнетущими воспоминаниями. С первых же шагов вы встретите погребения, отчетливые отметины на зелени равнины, нарушающие мирный покой полей. Это холмики, отмеченные деревянными крестами, где склоняются головки бессмертников и вянет трава. Здесь покоятся вместе французы и немцы, солдаты и офицеры, пруссаки и баварцы. Их тела свалены в общую могилу после ожесточенной битвы. Потом появятся небольшие памятники, огороженные захоронения, мраморные плиты с известными и неизвестными именами. Остановимся, почитаем, поищем знакомых и продолжим свой путь, только каждый шаг будет даваться тяжелее, чем предыдущий. Вот мы и в деревне Фрешвиллер, где недавно восстановлены две церкви, одна – немцами, другая – французами. Оба храма выглядят прекрасными убежищами мира и спокойствия; стоящие друг напротив друга, они, кажется, продолжают давний спор. На склоне другого холма, прямо перед деревней, рядами стоят кресты. Если посмотреть на них с опушки леса, может показаться, что здесь все еще идет битва плечом к плечу. Чуть дальше кресты стоят в определенной последовательности у пустующей дороги. Они напоминают стрелков, изготовившихся к залпу. Здесь тяжело дышать, непроизвольно ускоряешь шаг. Через равные промежутки за крестом встает крест, и снова, и снова. Со всех сторон, на подъеме и на спуске, вблизи и вдали, насколько хватает глаз. Местность теряет краски, превращается в огромное кладбище. И пока все погибшие спят вечным сном под деревьями, чьи ветви нежно качает ветер, ярость их последней схватки проникает в наше сердце, а наши глаза застилает пот.

Остановимся на высоте Эльзасхаузен. Мы находимся в центре французских позиций. Маршал Мак-Маон расположил на этом открытом всем ветрам месте свою штаб-квартиру. Нам показывают то место, откуда он вместе со своим командным составом следил за ходом сражения. С этой высоты, господствующей над долиной Саве, видно все поле боя, сражение разворачивается прямо перед нами. – Час пополудни. Французы все еще находятся на своих позициях. Фрешвиллер и Верт охвачены пожаром. Канонада и ружейная стрельба слышны с расстояния в два лье. Прибытие на позиции кронпринца и генерала фон дер Танна полностью меняет ход сражения. Новость о прибытии высоких лиц быстро достигает командования. Жестокая схватка на мосту Гунстетт, в которой участвовало множество солдат, привела к тому, что правый фланг был смят и вынужден отступить к местечку Нидервальд. Именно тогда произошла знаменитая вылазка кирасиров, которых называли Надежда Империи, вылазка, ставшая легендой Эльзаса и получившая известность во всем мире. Главнокомандующий бросил их на защиту правого фланга. Бригада Мишель получила приказ вернуть селение Морсбронн. Величественное зрелище предстало перед глазами тех, кто наблюдал за тем, как три полка отделились и понеслись, распластавшись по земле, навстречу целой армии, окруженной роем стрелков, растянувшейся по понтонному мосту на целую лигу, в долине Севе. Повинуясь приказам офицеров, прижавшись к шеям лошадей, снося все, что попадалось на их пути, кирасиры понеслись по полю под огнем одиннадцатого корпуса. Но по мере их продвижения стало заметно, как люди падают и лошади несут за собой тех, кто запутался в длинных поводьях. После этой бойни уцелели немногие. По горной дороге они направились в Морсбронн, где из окна каждого дома выглядывало длинное ружье баварца. Тела тех, кто получил приказ вернуть селение Морсбронн, заполнили улицы. Здесь они могли встретить только свою смерть!

После этой неудачной попытки усилить правый фланг маршал был вынужден перенести ставку во Фрешвиллер. Битва проиграна. Центр французских позиций, так самоотверженно защищавшийся с девяти часов утра, подвергся атаке с трех направлений превосходящими в три-четыре раза силами противника. Французов обошли с левого фланга, пытаясь отрезать им пути к отступлению. В этой сложной ситуации маршал пытался предотвратить полный разгром своих войск. Он бросил в бой остатки кавалерии, все резервы, которые у него еще остались. Выдумка или правда разговор, предшествовавший этому шагу? Этот диалог повторяли во французской армии, я слышал, как его пересказывали в Эльзасе. Маршал Мак-Маон, повернувшись к генералу Боннеману, крикнул: «Генерал, отправляйтесь на правый фланг со всем вашим дивизионом! Вперед!» – «Маршал, но ведь это верная смерть!» – «Да, но этим вы спасете остатки нашей армии. Обнимите меня и прощайте!» Генерал пустил свою лошадь в галоп, солдаты последовали за ним, и пороховой дым и дым пожара поглотил их. – О эти прекрасные, гордые кирасиры! Цвет молодости, длинные волосы, широкая грудь, бесстрашный взгляд; родина дарила им цветы, юные девы улыбались им из каждого окна, видя в них надежду родины! Что стало с ними? Они спят в земле. Они спасли армию!

Хватит взывать к прошлому,…достаточно воспоминаний!.. Мы почти достигли конца нашего путешествия. Чтобы завершить его, посетим холм, где покоятся эти храбрецы. Если выйти из Морсбронна, можно достичь холма, заросшего виноградом. На его вершине поднимается пирамида из песчаника, окруженная четырьмя железными шарами. Пирамида господствует над окружающей местностью. Это памятник кирасирам, которых называли Надежда Империи. На двух сторонах монумента начертаны их имена. На третьей – надпись:

ВОИНАМ ГАЛЛИИ,

ПОГИБШИМ ЗДЕСЬ 6 АВГУСТА 1870 ГОДА,

УПОКОИВШИМСЯ В ЭТОМ МЕСТЕ,

ВОЗДВИГЛА СКОРБЯЩАЯ РОДИНА.

Постоим перед этим камнем, взирающим на Эльзас. Его золотит заходящее солнце. Ибо здесь все еще Франция, и те, кто спит в этой земле, еще не отомщены. Они пережили тяжелые испытания и одержали победу. Упокоившиеся в этом месте! Мертвые все еще говорят с нами. Действительно, кажется, что из-под памятника сочится голос. Он говорит: «Да, Франция здесь. Она в нас, в тех, кто не спит, как и в тех, кто надеется. Если вы хотите восстановить то, что утратили, будьте не мальчиками, но мужами. Народы губят ленивые, вялые и эгоистичные. Но их возрождают серьезные, дисциплинированные и целеустремленные. Мрамор, из которого возведен невидимый храм Отчизны, называется сознание и воля. Это божественное благословение живет в душах сильных, помнящих прошлое и верящих в будущее. Оно может истончиться или затеряться в бурях времен, но будет вечно возрождаться храбрыми сердцами и сильными душами».