Текст книги "У.е. Откровенный роман"

Но с другой стороны, Господи, никогда в жизни ни Куприн, ни Булгаков, ни Набоков и не видели таких красавиц – все, как на подбор, метр восемьдесят и выше, все, как на подбор, с суперточеными фигурами, и все, как на подбор, боттичеллиевские красотки – брюнетки, блондинки, шатенки… да, я отчетливо, ясно и осознанно понял, что это нечто неземное, что они просто спустились с небес. И все это понимали, все буквально: никто не рискнул войти в их круг, станцевать с ними, коснуться их – ни юные проститутки, ни молодые клубные плейбои, ни даже чеченцы…

От оторопи и изумления я потерял из виду Полину, и она каким-то образом исчезла со сцены, а я все смотрел, зырился и таращился на это шоу, представление или, точнее, явление совершенной Красоты, Юности, Эротики и Соблазна. Как сказал грузинский писатель Тенгиз Гудава, эротика – это вкус яблока, которым Ева соблазнила Адама, – и мы все вдруг ощутили этот вкус на своих зубах, и у всех у нас обильно пошла слюна…

И вдруг я увидел Абхаза. Он стоял ближе всех к этим танцующим феям и ведьмочкам, и легкая улыбка счастливого пастуха блуждала по его лицу, а его глаза… о, эти глаза были совсем иные, чем днем, всего несколько часов назад! Теперь это были глаза молодого волкодава, они точно вымеряли и сторожили пространство между этими богинями и нами, простой публикой.

Я подошел к нему:

– Кто это?

– Журнал «Look» снимает свой клип в Москве, это их модели со всего мира, – объяснил он. – Весь день они снимались на Красной площади и на Воробьевых горах, а перед отлетом захотели потанцевать в каком-нибудь клубе. И я привез их сюда, меня тут знают, и здесь к ним никто не полезет. Ты видел свою Полину? Она тут работает…

– Да, спасибо. Они долго пробудут?

– Сорок минут. Потом – в Шереметьево.

Я посмотрел на часы. Было 10.40 вечера. Мой бывший шеф хоть и сукин сын, но трудоголик, раньше десяти он с работы никогда не уходит. Я вышел из грохота этой музыки в вестибюль, к раздевалке и набрал на мобильнике знакомый номер. Теперь, когда я знал, что Полина работает в «Вишневом саду», я мог и не спешить звонить Рыжему. Зато Палметову…

Есть! Бинго, как пишут в американских книгах. Он снял трубку:

– Генерал Палметов.

– Добрый вечер, Олег Антонович, – сказал я как можно теплее, но все же с невольной иронией в голосе.

– Кто это? – спросил он настороженно.

– Пенсионер Чернобыльский. Товарищ генерал, я хочу сделать вам маленький подарок. Сейчас в бывшем клубе «Немирович-Данченко», что на Тверской, происходит восьмое чудо света. Пятьдесят лучших моделей Европы! Если вы будете здесь через десять минут, вы еще успеете их застать, через полчаса они улетают…

Я знал, на что бил. И он знал, что я знаю, на что я бью. Большего юбочника, бабника, трахальщика и вагинострадальца, чем генерал Палметов, нет во всех силовых структурах Российской Федерации. Но – тайного. Если бы я осмелился позвонить ему с таким предложением раньше, во время своей службы, я бы вылетел с работы задолго до пенсионного возраста. Но теперь…

Он взвешивал мою наглость довольно долго для офицера ФСБ – секунд тридцать. И сказал или, точнее, буркнул:

– Ладно, сейчас приеду.

И был здесь ровно через три минуты двадцать секунд, хотите – верьте, хотите – нет. Но в конце концов – сколько нужно времени, чтобы доехать с Лубянки до Пушкинской площади, если у вас служебная «ауди» с фээсбэшным номером?

Стоя в толпе у сцены, на которой продолжали танцевать – сами для себя, только для себя! – эти залетные райские птицы, я краем глаза увидел своего генерала. Маленький и лысый, как покойный Ролан Быков, но с личиком наивняка, в толстых бифокальных очках и при черной, подковой, бородке – встретив такого на улице, вы бы приняли его за мелкого щипача или квартирного маклера. А между тем он в свои 42 года уже был генерал-полковником и начальником самого, может быть, грозного на сегодняшний день направления работы ФСБ – борьбы с сокрытием доходов.

Жалея упустить каждый миг этого прекрасного действа на сцене – я четко понимал, что никогда в жизни мне больше не доведется увидеть разом такое количество небесных красавиц да еще в эротическом экстазе бурного танца (на нас, аборигенов и плебеев, они не обращали никакого внимания, просто не видели нас в упор, как нетопырей и гномов), – я тем не менее все-таки поглядывал на Палметова. Его голова была чуть откинута назад, как бы отстраняясь от действа на сцене жестом бывалого критика и знатока, его лицо не выражало никаких эмоций, его короткие ручки тонули в карманах его серых брюк, но его нижняя губка, оттопырившись, увлажнилась слюнкой, а его левая ножка… о, его маленькая, в черном ботинке левая ножка мелко притопывала носочком в такт музыке, и – я-то знаю! – это было выражением его крайнего возбуждения.

Я ждал. Я знал, что рано или поздно он сам подойдет ко мне, и я ждал этого момента. И дождался – он, не отрывая глаз от танца этих райских див, боком подошел ко мне, спросил сквозь зубы:

– Кто такие?

Я дословно повторил то, что сказал мне Абхаз. И тут же за толстыми очками Палметова, в его глазках-крыжовниках, как в арифмометре, запрыгали торопливые блестки просчета – как и каким образом можно остановить или задержать отлет этих красоток, как отбить от этого стада хотя бы одну телочку…

Неожиданно Абхаз подошел к джинсовому ди-джею, сказал что-то, и тот вырубил звук, а Абхаз громко объявил своему небесному стаду:

– That's it! Eleven o'clock! Everyone on the bus![21]21
  Всё! Одиннадцать часов! Все в автобус! (англ.)


[Закрыть]

И вся эта стая райских див с птичьим щебетом тут же выпорхнула из зала, как исчезающее видение.

Палметов проводил их сожалеющим взглядом и повернулся ко мне.

– Спасибо, – сказал он. – Чем обязан?

Я усмехнулся:

– Просто подарок. Хотелось поделиться эстетическим удовольствием.

Но он мне, конечно, не поверил. Он отвернулся к бару и хозяйским жестом ткнул пальцем в бармена:

– Два виски. Со льдом.

И нечто настолько властное, генеральское было в его жесте и голосе, что бармен тут же, прекратив взбивать коктейль для новых русских, сделал нам два виски со льдом. Палметов, расплатившись, протянув мне один из дринков.

– Значит, по ночным клубам ходим? Пенсию пропиваем?

Я молчал. Он, не дождавшись ответа, огладил свою бородку:

– Ладно, это неплохо… – и отпил виски. – Чем могу быть полезен?

Я удивился, обычно он выражался еще точнее, он говорил: «цена вопроса», и это была его подпольная кличка, так – за глаза – его звали и мы, и клиенты: «Палметов – цена вопроса».

Но с другой стороны, именно такой подход всегда упрощает отношения. Я сказал:

– Мне нужно на двадцать минут заглянуть в компьютер в нашей конторе.

Палметов задумчиво сложил бантиком свои заячьи губки и сузил глазки:

– Сейчас?

– Когда вам будет удобней, – сказал я почтительно.

Ну вот я и опять на службе! «Сбылась мечта идиота!»

Эти тяжелые стены… эти знакомые коридоры… эти прокуренные комнаты… эти полы с потертыми дорожками… это сочетание секретности и обыденности… эта стандартная мебель и новенькие портреты президента Путина на стенах… и эти пустые бутылки у дверей туалета, собранные уборщицей из кабинетов…

В наших столовых – для рядового состава на первом этаже и в генеральской на третьем – меню, которое я за годы службы выучил наизусть, отличается скрупулезностью цен, определяемых чистой себестоимостью продуктов: «Борщ московский – 9 р. 11 коп.; суп рисовый с картофелем и курицей – 10 р. 28 коп.; судак, запеченный под майонезом, – 23 р. 97 коп.; шницель мясной с маслом – 11 р. 91 коп.; котлеты рубленые из кур с маслом – 16 р. 81 коп.; гуляш мясной – 11 р. 83 коп.; свинина в тесте – 19 р. 00 коп.; пирожок с грибами – 3 р. 72 коп.; картофельное пюре – 5 р. 50 коп.; каша гречневая – 1 р. 28 коп.; компот из апельсинов – 5 р. 12 коп.; чай с сахаром – 1 р. 86 коп.».

Наверное, опубликуй я эти цены, они могут вызвать новое потрясение социальных основ, но на сей раз общество может не волноваться – вкус и калорийность этих блюд идеально этим ценам соответствуют: такого пустого борща вы, я думаю, не найдете даже в студенческих столовых. (Да, Владимир Владимирович, если так кормить своих бывших коллег, вертикаль власти может наклониться…) Зато в буфетах наших столовых прогресс и демократия налицо: коньяк, водка и вино продаются совершенно открыто. И, судя по батареям бутылок, которые уборщицы собирают к вечеру возле туалетов, эта демократия теперь достигает у нас невиданных высот – о, что было бы с Андроповым, если бы он это увидел!..

Я сижу на четвертом этаже в отделе «Секретная папка», забитом шкафами, письменными столами и компьютерной техникой, и под приглядом Палметова рыскаю по экрану старенького «Пентиума», пытаясь среди гекабайтов компромата в электронной картотеке ФСБ в считанные минуты найти и вобрать в память страницы нужной мне информации.

«Кожлаев Роман Расимович, авторитет по кличке Кожун – владелец ООО „Юготранс“, ЗАО „Петролюкс“, ЗАО „Крастопливо“, ЗАО „НАМ“, ЗАО „КОСТ“ и др. с легальным оборотом 60 млн долларов в год, а фактическим (по данным подполковника Чернобыльского) – не меньше $300 млн в год. Основные финансовые потоки по цепи оффшорных банков оседают на Западе, местонахождение неизвестно.

22.09.2000 смертельно ранен на Красной Пресне при выходе из клуба „Планета „Голливуд““. 23.09.2000 умер в б-це им. Склифосовского.

В убийстве подозреваются Ореховская ОПГ, занимающаяся нелегальной торговлей оружием, и чеченская ОПГ, занимающаяся нелегальной торговлей нефтью.

В связи с отсутствием улик следствие по делу об убийстве Кожлаева закрыто 16.03.2001…»

«Банников Виктор Васильевич, 1969 года рождения. До 2000 года – начальник охранной фирмы „Кит“, с сентября 2000 года – хозяин всех фирм Кожлаева, согласно официальному завещанию последнего. Из текста завещания, подписанного Кожлаевым в январе 2000 года, следует, что Банников трижды – в Чечне и в Москве – спас ему жизнь, причем в январе 2000 года буквально своим телом закрыл Кожлаева в перестрелке во время криминальной разборки в Раменках и был ранен в плечо. После чего Кожлаев и Банников стали побратимами, и Кожлаев составил завещание, в котором оговорил, что в случае его смерти все его бизнесы и недвижимость отходят его „брату“ Банникову.

23.09.2000, сразу после смерти Кожлаева, Банников вступил в права владения фирмами и недвижимой собственностью покойного…»

Прямо скажем, информации – с гулькин нос. Но я сидел, уставясь в экран и соображая: из архивной памяти компьютера исчезла даже та малая информация о криминальном прошлом Банникова, которую я сам в нее закладывал до ухода на пенсию. Если бы Палметов не сидел сейчас рядом со мной и не зырился на меня, я бы, конечно, вошел в «свойства файла» и посмотрел дату его обновления. Хотя и так ясно, что кто-то поработал в этом файле, почистил его. Но кто? Ответ напрашивался сам собой – «Цена вопроса», кто же еще? Поэтому Палметов и примчался в «Вишневый сад», и поэтому он тут же привез меня в контору, дал доступ к компьютеру – он знает Банникова и знает, что я на него работаю. А я, как последний осел, на его глазах с ходу полез за информацией об этом Банникове…

Но – стоп! Ну и что? Чем я тут себя выдал? Может быть, я, работая на Банникова, хотел ему услужить и почистить его «record», то есть записи в его файле? Хорошо. Попробуем этот ход.

Я издал облегченный выдох и повернулся к Палметову:

– Все. Спасибо.

Он усмехнулся:

– Не за что. Все нормально?

– Да. – Я кивнул на экран: – Выключаю?

Палметов, щурясь, почесал свою бородку, словно думая о чем-то другом или взвешивая свой следующий ход.

Я выключил компьютер и встал, собираясь попрощаться.

– Подожди… – сказал Палметов. – Ты это… Ты, когда разрабатывал Кожлаева, вышел на какие-нибудь банки, куда он деньги сбрасывал?

– Если вы помните, мы тогда закрыли эти разработки… – сказал я, тактично заменив обвинительное «вы» на общее «мы».

Но Палметов меня понял, поморщился:

– Ну, я закрыл, не важно. Но какие-то конкретные наводки у тебя были?

Я пожал плечами:

– Если помните, я должен был лететь на Кипр.

– Помню, – отмахнулся Палметов. – Но это было бесперспективно – какой-то оффшорный банк. Там наверняка только перевалочный пункт. А еще что-то было?

– Насколько я помню – нет.

– А ты вообще имел представление, сколько весил этот Кожлаев? Сколько он сбросил за бугор?

– Я думаю, миллионов триста.

– Сколько? Сколько? – Палметов не то натурально изумился, не то сделал изумленный вид.

Я в уме мстительно улыбнулся, а вслух сказал:

– Я же вам докладывал. За неделю до дефолта несколько самых приближенных к Кремлю банкиров знали, что случится 17 августа. И предъявили Кремлю свои ГКО, требуя валюту. Но казна была пуста, как борщ в нашей столовой, и Кремль расплачивался заводами, нефтяными месторождениями и акциями «Газпрома». Самые золотые куски госсобственности по бросовым ценам ушли тогда в обмен на эти бумажки. И тот, кто до 17 августа весил миллионы, враз стал миллиардером. Кожлаев был среди них. Правда, на миллиард он не потянул, но триста – четыреста миллионов успел нажить, у него были очень высокие контакты. А потом он стал отправлять за рубеж медь, никель и еще массу всего – в огромных количествах. Формально это отправлялось бартером, под контракты на поставку лекарств, продуктов и презервативов. Но… Львиная доля этих поставок никогда в Россию не поступала, а выручка за экспорт осталась там, за бугром…

Палметов постучал пальцами по крышке стола:

– Н-да… Сгорели, значит, эти денежки… Жаль… Государству бы пригодились…

Последнее было сказано явно в расчете на мою прежнюю служебную глупость, но я сделал вид, что съел и это.

– Разрешите идти?

– Да уж, иди. Спасибо за шоу.

– И вам спасибо. Уже первый час. Неужели вы еще будете работать?

– Посижу еще с часик у себя в кабинете. Завтра мне на доклад к министру.

– Спокойной ночи.

– Давай я тебе пропуск отмечу.

Он подписал мне бумажку-пропуск, я спустился лифтом вниз и вышел из проходной на Лубянку.

Несмотря на апрель, ночь была холодная, ноль или даже минус два. Но я не стал спешить ни к метро, ни на троллейбус. Вниз по Пушечной к Столешникову переулку и на Тверскую… Конечно, пешком отсюда до Беговой далековато, но за годы работы в конторе я проделал этот маршрут не меньше тысячи раз и знал, как он помогает прочистить мозги и обдумать ситуацию.

Итак, что мы имеем? Не нужно быть комиссаром Мегре, чтобы не связать убийство Кожлаева с его завещанием. Банников из той породы очаровательных и услужливых мерзавцев, которые способны окучивать вас неделями, месяцами и даже годами, а потом в момент «икс» сразу употребить, сделать, отнять деньги, бизнес, дом, любимую женщину и даже жизнь. Этих авантюристов, подлипал, приживал и проныр, которые умело, обаятельно и даже талантливо набиваются вам в друзья и в партнеры, опутывают вас сотнями мелких одолжений, восхищением и лестью, утешают в трудные моменты, развлекают и даже угощают икрой и водкой, – этих, я повторяю, профессиональных пройдох последнее время развелось как блох. Они вползают в вашу жизнь, втираются в доверие, присасываются, как паразиты, и начинают жить вашими соками, пока не возомнят себя выше, умнее и талантливее своих жертв. И тогда они вас убивают…

Можно было что угодно говорить о Кожлаеве – бандит, рэкетир, криминальный авторитет, – но нельзя было отнять у него талант крупного, с размахом, предпринимателя. Да, он по-бандитски, как рэкетир, отнимал прибыльные бизнесы у пионеров перестройки и мелких энтузиастов постсоветского капитализма. Но он не выжимал эти бизнесы, как большинство наших бандитов, а развивал, укрупнял и загружал их правительственными заказами, лицензиями на беспошлинный экспорт продукции и беспошлинный импорт оборудования для модернизации своих предприятий. Конечно, это происходило с помощью взяток и дележки навара с министрами ельцинского призыва, но есть ли в России хоть один успешный бизнесмен, миллионер или олигарх, который прошел другой путь? Загляните на сайт «compromat.ru» – о, вы там такое прочтете!..

Банников трижды спасал Кожлаева и даже подставлял себя под пули ради него, – я думаю, так Берия «спасал» Сталина от покушений, разыгранных им самим. Но как только Кожлаев назвал Рыжего своим побратимом и подписал завещание, он – не прошло и полгода – получил три пули в живот. Конечно, можно хоть сейчас по пути свернуть с Пушечной на Петровку и повидать кой-кого из убойного отдела, они там и по ночам дежурят. Или завтра навестить друзей в прокуратуре. Но зачем мне их навещать? Если рыжий Банников вышел из этого дела чистым, то цена этого вопроса была с большими нулями, и хрена с два тебе что-нибудь скажут даже самые лучшие друзья.

Нет, идем дальше, мне больше нельзя засвечивать свой интерес к Рыжему. Налицо какая-то многоходовая комбинация Банникова при участии Палметова (или наоборот), а я в этой комбинации только пешка для первого хода.

Хорошо, тогда рассмотрим эту же ситуацию с другой стороны. Я был у Полины 2 апреля и выяснил, что она съехала с квартиры за две недели до этого, то есть 15–17 марта. А 14 марта было закрыто расследование убийства Кожлаева. И выходит, что буквально назавтра после закрытия этого дела рыжий Банников ринулся к Полине. То есть пока тянулось расследование и Рыжий был скорее всего под подозрением, он не рыпался, а только прибирал к рукам то, что ему легально положено по завещанию. А когда дело закрыли…

Однако при чем тут Полина? Банников и Палметов или Банников с помощью Палметова ищут бабки Кожлаева, которые тот скинул за бугор. Но разве может Полина знать, где эти деньги, если уже четыре года не видела Кожлаева? И стал бы говорить Кожлаев какой-то шестнадцатилетней любовнице о том, где у него на Западе деньги? Да у него таких телок, как Полина, целый шкаф…

Нет, тут что-то другое. Но что?

Я вышел на Тверскую. Она была практически пуста, только на Пушкинской, у «Пирамиды» и подземного перехода к Тверскому бульвару, топтались несколько алкашей, армейский патруль и сутенерша в коротенькой, до причинного места, куртке. Увидев меня, она тут же пристроилась к моему плечу, зашагала рядом.

– Мужчина, девушку на ночь хотите? Недорого.

– Спасибо. Обойдусь.

– Ну зачем же всухомятку обходиться? Ей-богу, недорого. Блондинки, брюнетки, свеженькие, хохлушки…

– Отзынь.

Она тут же отстала.

Я спустился в подземный переход, прошел под Тверской и поднялся у бывшего магазина «Наташа», ныне ставшего «Беннитоном». Просто поразительно, как все западные фирмы лезут к нам на Тверскую, превращая ее в подобие своих западных авеню, рю и виа.

Здесь, у «Беннитона», все повторилось: снова прыщавая «мамка» в коротенькой куртке, снова: «Мужчина, девушку на ночь…» Интересно, что пару недель назад, когда я тонул в своей депрессии, я проходил здесь беспрепятственно и никто меня не останавливал. Значит, появилось во мне что-то новое, денежное – они это нюхом чуют. Или еще чем-то…

Отвязавшись и от этой, я пошел дальше. Под аркой, в растворе Малого Палашевского переулка стояли «Жигули», набитые такими крашеными лахудрами, что не только «недорого», а даже с доплатой не знаю, кто их берет. Зато буквально через сто метров, у входа в «Вишневый сад», бывший «Немирович-Данченко», весь тротуар был заставлен «мерседесами» и «БМВ», и стильные телки с фигурами манекенщиц, в высоких блестящих сапожках и дорогих меховых шубках, проходили от этих машин в клуб в сопровождении своих новых русских «кавалеров».

Гм, подумал я, а чем черт не шутит? И свернул в двери клуба.

Вот теперь это было похоже на ночной клуб – в притемненном зале гремела дискотечная музыка, зеркальные шары, висевшие под потолком, вращались и разбрасывали по стенам и потолку снопы разноцветных лучей от спрятанных в углах прожекторов, пульсировавших в ритме музыки, а в центре зала, на танцевальной площадке и вокруг нее, дергались, бесились и тряслись сотни две стильных девиц и их не очень молодые кавалеры. Причем если девицы танцевали, как бы погружаясь в себя, в свои ощущения экстаза и предоргазма, то их располневшие мужчины дергались эдак наружу, напоказ, демонстрируя своим девушкам и всем окружающим, что они-де еще вполне и могут…

Но Полины я тут не увидел.

Поманив к себе бармена – он наклонился ко мне через стойку, – я прокричал ему в ухо: «А где администратор?», и он неопределенно махнул рукой на ход за сцену. Я пробился через толпу твистующих, нырнул за кулису и тут же оказался в служебном коридоре, заставленном ящиками с пивом «Амстел», кока-колой и тоником. В дальнем конце коридора была приоткрыта дверь какого-то кабинета, я прошел туда. В кабинете, тоже заставленном ящиками с напитками, за письменным столом с двумя городскими телефонами и факс-машиной сидел все тот же джинсово-кожаный диск-жокей с серьгой в ухе и косичкой на затылке. Перед ним на столе с деловыми бумагами лежала коробка с остатками пиццы, которую этот кожаный подъедал мокрыми от жира и томатного соуса пальцами. И одновременно говорил по мобильнику, прижатому к плечу:

– На завтра. Пиши, говорю, а то забудешь! В 10.30 у тебя «Монте-Карло», в двенадцать ровно – «Титаник», в 1.30 – «Кристалл». Ничего, успеешь. Все, у меня люди…

Положив трубку и запив пиццу пивом, кожаный вопросительно уставился на меня.

Я молча показал ему свои фээсбэшные корочки.

Кожаный тут же вытер руки и губы скомканной ресторанной салфеткой.

– Слушаю вас. – И в зазвонивший мобильник: – Да! Алло! Перезвони через десять минут… – И снова мне: – Садитесь.

Я кивнул на два обычных телефонных аппарата, стоявших на его столе:

– А что, городские не работают?

– Почему? Работают, – сказал он и снова – в мобильник, зазвонивший опять: – Да?.. Серега, все дам, но через десять минут, о'кей?.. – и дал отбой.

Почему-то многие думают, что прослушивать мобильные телефоны труднее, чем городские…

Я сел напротив кожаного, положил перед ним фото Полины.

– Знаешь такую?

Он взял фотокарточку двумя пальцами, посмотрел и положил передо мной.

– Нет, первый раз вижу.

Я усмехнулся:

– Ее зовут Полина Суховей, она тут выступала два часа назад. В паре с лесбиянкой. Мне нужны ее координаты.

– Ах, эта… – не смутившись, протянул кожаный. – Но я не знаю ее, ей-богу!

– А как же она тут выступает, если ты ее не знаешь?

– А я вторую знаю. Я ей звоню, они приезжают.

– Как часто?

– Ну, раз в неделю, не чаще. А что? Случилось чего?

– Пока нет. А где они постоянно работают?

Теперь он усмехнулся:

– Эти твари постоянно нигде не работают, товарищ полковник. Только в койке.

Я понял, что дал какого-то маху, но не отступил:

– В койке они больше бы зарабатывали. Сколько ты им платишь?

– Полтинник. Но вы за них не беспокойтесь, они за ночь объезжают три-четыре клуба.

Теперь я понял, чем он занимается – не только своим клубом, но и обеспечением стриптизерками других ночных заведений. Или наоборот: обеспечивает стриптизерш этой работой в ночных клубах…

– Хорошо, – сказал я, – дай мне телефон этой второй, партнерши.

Он заколебался и вдруг сказал нагловато:

– А откуда я знаю, что вы не для своей половой потребности?

– Если бы для своей, я бы сейчас тебя трахнул, баран!

Он замер с приоткрытым ртом и уставился на меня.

– Правда? Закрыть дверь?

И вдруг, как-то сразу обмякнув и обабившись в плечах, стал расстегивать ремень на своих кожаных, в обтяжку, брюках.

Я психанул – не столько на него, сколько на себя за свою необразованность. И, перегнувшись через стол, схватил его за горло.

– Отставить, мудила! Давай телефон!

– Сейчас, сейчас… – пролепетал он. – Отпустите…

Я отпустил его горло.

Он провел рукой по шее, повертел ею и достал из ящика стола несколько листов, скрепленных металлической прищепкой. На листах был столбик имен и телефонов. Он быстро провел пальцем по этим именам, перелистнул на следующую страницу и остановился.

– Вот. Лесбос. Тамара. 764 98 17.

– И все?

– Все. А что еще нужно?

Действительно, что ему еще нужно, чтобы диспетчерить тут по ночам, поставляя в ночные клубы своих стриптизерш? Каждый устраивается в этой жизни как может…

Я вышел от этого «дежурного по апрелю», слыша за спиной телефонные звонки его мобильника и голос:

– Да… Сейчас, только дверь закрою…

Но это был еще не конец вечера. Или, точнее, ночи. Выходя из клуба, я возле раздевалки буквально лицом к лицу столкнулся… – с кем бы вы думали? С Инной Петровной Соловьевой, своей несостоявшейся соседкой и заместителем председателя правления Российского промышленно-инвестиционного банка! Оживленная, даже сияющая и с большим букетом роз в руке, она стояла в компании статных молодцов, одетых, что называется, «с иголочки» в сплошные деловые «армани» и «версаче». Я даже захлопал глазами от изумления – как, разве не она всего две недели назад похоронила мужа?

– Добрый вечер… – буркнул я, проходя.

– О, сосед! Здравствуйте! Как вы поживаете? – Она явно забыла, как меня звать, но в ее глазах вдруг зажглось нечто значимее пустой вежливости – там, в глубине этих черных, как уголь, глаз возник некий странный, я бы сказал, интерес к моей ничтожной фигуре, словно она увидела меня впервые. Или это и вправду во мне вдруг появилось нечто, что обращает на меня внимание новых русских женщин – сутенерш и банкирш?

– У вас день рождения? – спросил я.

– Нет. Но можете меня поздравить: я выиграла судебный процесс у Парижского банка! Мы отмечаем.

– Поздравляю.

– Пошли, Инна, – взял ее под локоть молодой и высокий круглолицый блондин с гладко зализанными волосами.

– Позвоните мне как-нибудь, – сказала она мне.

– По поводу вашей квартиры?

– Да. И не только. Позвоните…

Я вышел на улицу и зябко передернул плечами.

Впрочем, если идти быстрым шагом, то отсюда до моего дома не больше двадцати минут хода.

Конечно, ночью мне снилось нечто такое эротическое, что и описать нельзя. А утром…

Назовите меня брюзгой, ворчуном, старым валенком, новы где-нибудь читали о том, как детектив или следователь, разбирающий крупное дело (обязательно крупное, а как же, станет нынешний автор детективного романа заниматься делом об убийстве топором полуживой старушки!), – так вот, вы читали, как этот следователь посреди сюжета вдруг заболевает какой-нибудь совершенно дурацкой и не к месту болезнью – гриппом, ангиной, аппендицитом? Сотни детективных романов ежемесячно выбрасывают на книжные прилавки артели наших Кристи и Сименонов, десятки сериалов маршем Турецкого и Каменской проходят по телеэкранам, но никто из героев этих боевиков никогда не чихает, не кашляет, не простужается и не прерывает своих героических трудов из-за очередной эпидемии гриппа. И это в стране, где волны гонконгского, филиппинского и прочих гриппов сменяют друг друга с постоянством караула у мавзолея на Красной площади. Это в стране, где гриппом болеют абсолютно все – кроме, конечно, президента и главных героев детективных романов. У телевизионных следователей просто железобетонное здоровье, даже у Каменской за все ее четыреста или пятьсот романов ни разу не было месячных. Очень реалистичные персонажи, бессребреники и подвижники, гвозди бы делать из этих людей…

Да, так о чем я?

Впрочем, вспомнил: на следующее утро… Что ж, не скрою: на следующее утро я, как последний мудак, уподобился этим бесподобным героям наших телесериалов. Несмотря на то что в горле уже першило и даже скребло, несмотря на то что кости ломило, а мышцы (если они есть в этом старом мешке с костями) развезло какой-то сумятной слабостью, я съел свою кашу «Быстрое», оделся по обманчивой апрельской погоде в плащ и – даже без шарфа и шапки – снова отправился в «Би-Лайн», на улицу 8-го Марта, выяснять адрес клиентки с номером 764 98 17.

Она оказалась Рашиловой Тамарой Егоровной, проживающей хрен знает где, у черта на куличках, в Юрлово, на улице Пущина, дом номер 4, строение 3, квартира 452. Если бы Иван Пущин – лицеист, «мой первый друг, мой друг бесценный», как называл его Пушкин, и «бриллиант среди декабристов», как звали его сами декабристы, – знал, что благодарное потомство назовет его именем улицу в каком-то Юрлово на куличках Москвы и особенно если бы он увидел эту улицу – пустынную, продуваемую ветрами и мусором и застроенную грязными шлакоблочными многоэтажками, которые торчат тут, как редкие зубы в челюсти у нищей старухи, – если бы, повторяю, этот светский щеголь и мечтатель из декабря 1825 года увидел свою улицу нынешнего 2001 года, он, я уверен, тут же перешел бы на сторону царя. И вообще, если бы все декабристы увидели свои имена на табличках наших нынешних улиц, не было бы, я думаю, никакого декабрьского восстания и вся история России сложилась бы иным образом…

Но они были слепы, наивны и, боюсь, даже глупы, как все романтики.

А потому я – еще больший идиот – доехал на метро до Медведково и теперь шел, уже зная, что заболеваю, по этой гребаной улице Пущина, шел, согреваемый сверху апрельским солнцем и поддуваемый снизу и с боков могильной сыростью и холодом зачерствевших за зиму сугробов, которые, дай Бог, оттают где-нибудь в июне.

Дом № 4 я нашел сам всего за двадцать минут блуждания по грязным и растрескавшимся тротуарам, тонущим в лужах; а строение № 3 – с помощью аборигенов (двое из них послали меня в разные стороны, третий еще дальше, а четвертый сказал, что «строения 3» можно достичь только в обход, с улицы Кононенкова). Но дворами я все-таки вышел к этому объекту, который действительно фасадом выходил на Кононенкова (кто такой, не знаете?), а тылами – на Пущина, хотя числился почему-то на Пущина. «Строение» оказалось длинным многоэтажным монстром на восемь подъездов, причем в квартиру № 452 на последний, девятый, этаж пришлось подниматься пешком, поскольку лифт не работал.

Зато в подъезде не было ни домофона, ни кодированного замка на дверях, и это облегчило мою задачу, иначе в ожидании этой Рашиловой мне пришлось бы дежурить тут до ночи. Или – до приезда за мной «скорой помощи». Потому что, когда я взошел-таки на девятый этаж, я понял наконец, что у меня грипп и температура под сорок, если не выше, – я был мокрый как мышь.

Почему же я не позвонил этой Рашиловой по телефону? Почему приперся сюда сам, даже без участкового?

Ну а что я мог сказать ей по телефону? Заказать стриптизный танец лесбиянок с доставкой на дом?

Неплохая идея, но, к несчастью, она пришла мне в голову только теперь, когда у меня есть время вспомнить и записать все или почти все детали этой нелепой, но совершенно правдивой истории. А в то время никаких идей, кроме стандартной манеры Битюга тупо пахать каждый след и горячечным лбом пробивать стены, у меня не было.

Отдышавшись перед дешевой, даже без глазка, дверью квартиры № 452 и утерши свои мокрые от пота лицо и шею, я нажал кнопку звонка. Наверное, я был совсем плох, потому что в ожидании ответа оперся рукой на фрамугу двери и стоял так, наклоненный, с полузакрытыми глазами и подкашивающимися от гриппозной слабости ногами.