Текст книги "Пути, дороги на морской службе у родной России"

Эдуард Зайцев
Пути, дороги на морской службе у родной России

© Эдуард Зайцев, 2019

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2019

Биография

Капитан второго ранга в отставке Зайцев Эдуард Леонтьевич. 58 лет в боевом строю.

Зайцев Эдуард Леонтьевич родился 13.05.1934 г. в Севастополе в семье моряков Черноморского флота СССР. Его дед, Трофим Мартынович Капустин, в царское время служил на броненосце «Ростислав», а отец, капитан-разведчик Леонтий Леонтьевич Зайцев, появился в Севастополе вместе с бойцами Фрунзе при взятии Крыма и Севастополя в гражданской войне.

Маленький Эдик очень любил море и часто бывал на берегу в бухте Омега, что связало его будущую судьбу продолжить жизнь в звании моряка-черноморца. В 1946 году он был принят в Тбилисское Нахимовское военно-морское училище, которое окончил в 1953 году, поступив в Высшее военно-морское училище инженеров оружия, которое окончил в 1958 году и в звании лейтенанта был направлен на службу на Тихоокеанском флоте. Тут он прослужил 25 лет, из которых 15 был командиром воинской части, а 10 лет служил в химической службе флота. Его богатый к тому времени жизненный опыт подсказал ему стать нештатным корреспондентом флотской газеты «Боевая вахта», где часто появлялись его статьи, посвященные жизни и службе моряков-тихоокеанцев, нередко появлялись во флотской печати и журнале «Морской сборник». Общее количество публикаций к тому времени достигло более 3-х тысяч.

Уволившись в запас в 1983 году, Эдуард Леонтьевич вместе с женой и детьми вернулся в Севастополь, где в минно-торпедной службе флота он проработал на разных должностях от инженера до главного инженера по ремонту противолодочного оружия и вооружения. Он, к тому же, работал нештатным корреспондентом в газете «Флаг Родины», где печатается и в настоящее время. Ветеран военно-морского флота часто выступал перед моряками-черноморцами, рассказывая о геройской службе и своего отца, который погиб в Севастополе в начале 1942 года и похоронен на братском кладбище 35-й батареи. Эдуард продолжил дела деда и отца в верности служения нашей великой Родине и ее флоту.

Я люблю тебя любую…

 
Я люблю тебя любую,
Некрасивую, больную,
Злую, нежную, седую
И, конечно, молодую.
 
 
Я люблю тебя любую,
Молчаливую, глухую,
Говорливую, пустую
И, конечно, озорную.
 
 
Я люблю тебя любую,
И родную, и чужую,
И такую непростую,
Что запутался. Какую?!
 

25.10.1986 г.

г. Севастополь, Гагаринское ЖЭО

Человек в тельнике (юмореска)

Посвящается самой красивой женщине Марине Яковенко.

Чего только не бывает в коллективе, где учится молодежь. Юность, как правило, бывает всегда весьма артистичной, и то, что она могла бы показать на сцене театра, нередко из-за невозможности играть на сцене показывает это там, где имеются хоть какие-то возможности к демонстрации комедийности. Вот и у нас, в училище инженеров оружия в г. Ленинграде в середине пятидесятых годов прошлого столетия вдруг объявилось, что по ночам некто неизвестный, одетый в два тельника, один с нижней части фигуры, а другой – с верхней, да так умело, что стал смахивать с человека на какое-то африканское животное типа зебры, которое стало бегать по ночам по факультетским спальням, ржать и, цокая как будто копытами, и высматривало свою жертву через прорези глаз в узкой повязке на лице.

Ну представьте себе: где-то в середине ночи, часа в 2 или 3, вдруг перед дремлющим дневальным, сидящим на табуретке возле тумбочки у входа в спальное помещение, вдруг раздается над его ухом тихое, но твердое ржание. Дневальный раскрывает глаза и видит это чудо-юдо в тельнике, которое, сделав несколько приседаний, вдруг что-то произносит: «Спишь? Ме-е-е-е!.. А спать на службе не положено… Так?»

Дневальный от неожиданности сваливается с табуретки и хватается за телефон, чтобы позвонить дежурному по факультету, но чудо-юдо, смеясь и подпрыгивая, уже уносится из спальни в другой корпус здания, что и проделывает нечто аналогичное в другом спальном помещении. Утром дневальные хором докладывают старшине роты мичману Терлецкому об этом невероятном случае, на что мичман, крутанув длинный черный ус под носом, в ответ спрашивает:

– Значит, в тельнике, говорите?

– Ага, – отвечает кто-то.

– Не «ага», а «так точно» надо отвечать! Чему только тут вас учат?!

– В двух тельняшках, товарищ мичман, одна снизу, а другая сверху, – добавляет другой дневальный…

– И на чем они держатся на его поясе? – сомневается мичман.

– А он веревочкой подвязался, – дополняет третий дневальный.

– Какой такой еще веревочкой? Ремнем?! – поправляет мичман.

– Так точно! Ремень на нем был, – добавляет первый.

– Не приснилось ли все это вам, друзья мои любезные? Кто же это ночью тут такое художество может вытворять?! – выходит из себя мичман, чувствуя, что тут все же что-то не так…

И тут открывается дверь и заходит в кубрик мичман Северов, друг и сообщник нашего мичмана Терлецкого по веселым шуткам в жизни, и тихо говорит:

– Степаныч, слыхал новость? У нас ночью некто человек в тельнике бегает по кубрикам и пугает дневальных!

– Вот я сейчас и разбираюсь с этой ночной службой, которая несет черт те что, – кивает в сторону дневальных мичман Терлецкий.

– Небось врете мне все? – поворачивается он к своим дневальным.

– Никак нет! – отвечают те хором. – Был человек в тельнике, и точка. Сами видели…

– Слушай, Степаныч. А их легко проверить. Поставь их снова дневалить в наступающую ночь, а мы с тобой заляжем в их койках и будем наблюдать. А вдруг и впрямь появится эта зебра ночью? – добавляет мичман Северов.

– А что? Это мысль. Так тому и быть. Приказываю: вам троим, обормотам, заступить на дневальство по кубрику в наступающую ночь. И если человек в тельниках не появится, то сидеть вам на губе, мои любимые, этак суток с пяток будет…

– За что? – тяжело вздохнули те.

– За дезинформацию, поняли?!

– Так точно! – опустили головы дневальные…

На флоте приказания исполняются быстро. Только объявили отбой и курсанты улеглись в свои постели, а мичманы в их кровати, как где-то около часа ночи вдруг скрипнула рама двери, выходящей на балкон, где стоял ящик под замком мичмана Терлецкого, в котором тот хранил принадлежности по уборке помещения: банки с известкой, краской, растворителем и прочей надобностью, и в открывшуюся дверь просунулась чья-то голова, а вскоре в лучах ночного света в кубрике показалась высокая фигура человека в тельнике. Она на цыпочках подошла к дневальному, тот быстро вскочил, схватил личность за руку, но тут же получил такой удар в подложечку, что отлетел в строну, закричав: «Рота! Подъем! Боевая тревога!»

Курсанты стали выскакивать из коек, а оба мичмана поднялись, лениво зевая. По кубрику в этот момент кто-то пробежал в полосатом тельнике, захлопнув за собой дверь. Но там же раздался какой-то хлопок, кто-то ругнулся нецензурно и все стихло, кроме топота ног по длинному коридору. Терлецкий бросился к двери, но та сама открылась, и на пороге оказался мичман Северов с кожаным ремнем в руке.

– А ты откуда там появился? – спросил Терлецкий, принимая от друга протянутый ремень.

– Да только из туалета вышел, а тут он на всех парах летит прямо на меня…

– И кто же?

– Да этот, долбаный человек в тельнике…

– А ремень чей?

– Это он на меня им замахнулся, но я у него выдернул…

Терлецкий взял ремень, покрутил им туда-сюда и вдруг увидел надпись на внутренней стороне ремня: «Капитан 1 ранга Казачинский»…

– А ну-ка, посмотри сюда, – протянул он ремень своему другу.

– Мать родная! Да это же ремень Кости Казачинского…

Да! Ремень принадлежал заместителю начальника училища по строевой подготовке, Герою Советского Союза, бывшему командиру бригады торпедных катеров во время Великой Отечественной войны, в которой на одном из катеров был командиром мичман Северов.

– Надо вернуть ремень Косте. Но как он попал к этому нехристю, бегающему в тельняшке по ночам по училищу? – сказал Терлецкий и возложил эту миссию на своего друга…

…Прошло много лет. Я уже командовал химической базой в чине капитана третьего ранга, как вдруг приезжает ко мне командир одной из атомных подлодок и, хлопнув меня по плечу, сказал:

– Привет, зайчик…

Я обернулся и тут же увидел высокого роста офицера, из-под расстегнутого кителя которого проглядывали синие полоски тельника… Это был мой одноклассник по училищу Володя Рамзаев, этакий рассказчик, баламут и балагур.

– Здорово, Владимир, – протянул я руку, – давненько мы не виделись…

– Да, с того военного совета, на котором сам командующий флотом с меня шкуру драл за грязные тельняшки моих механиков? Помнишь?

– Да помню, – я крепко пожал его руку.

– А ну-ка пойдем, посидим на завалинке твоего штаба, – усмехнулся Володька, подозрительно глянув по сторонам.

– Ну, как живешь, командир? – Володька вытащил из внутреннего кармана кителя небольшую нержавеющую канистрочку и протянул мне.

– Не хочешь глотнуть за встречу? – предложил он мне…

– Нет! Спасибо. На службе не употребляю… А ты-то как выкрутился тогда за нагоняй командующего за грязные тельники? – спросил я.

– Выкрутился. Где наша не пропадала… Ты же помнишь, как вы всей ротой по ночам в училище ловили человека в тельнике?

– Еще бы! А ты-то тут при чем?

Володька слегка глотнул из канистрочки, вытер губы ладошкой и ответил:

– Так этим человеком в тельнике бегал по ночам я…

– Ты? Да иди ты! Тот был высокий и тощий…

– Ну, я тоже не толстяк. А это ты видел? – он расстегнул ремень и показал мне его обратную сторону. Там была едва видна надпись: «Капитан 1 ранга Казачинский».

– А где ты его взял?

– Да Володька Северов его вернул мне. Я нашел его в туалете, где Казачинский повесил и забыл про него. А человек в тельнике – его произведение, – улыбнулся он.

– И зачем оно было вам? – недоуменно пожал плечами я.

– Да как-то скучно было в училище, уж слишком монотонными были наши дни. А тут забава с человеком в тельнике. Все училище гудело, а?

– Да. Гудело так, что мне как комсоргу роты влепили взыскание за плохую воспитательную работу с комсомолом…

– Зато какие воспоминания? Класс!

Володька рассмеялся, допил свою канистру, положил ее в карман и пошел смотреть, как мои мичманы отпускают ему получаемое имущество.

Проезжая мимо окна моего кабинета, Володька высунулся из окна кабины «Урала» и, махнув рукой, крикнул:

– Прощай, хозяин! Привет тебе от человека в тельнике!

Я рассмеялся и помахал ему в ответ, подумав: «До чего же глупыми мы были в то далекое, но такое светлое и веселое время…»

27.10.2018 г.

Война глазами ребенка (быль)

Часть 1. Первая ночь войны

Это случилось в городе Севастополе в первую ночь Великой Отечественной войны. У меня уже преклонный возраст, но те события, которые произошли в моем родном Севастополе в ночь 22 июня 1941 года, я запомнил на всю жизнь.

Мой отец, офицер разведотдела Черноморского флота, что-то задерживался на работе, хотя мне и моему младшему четырехлетнему брату Валерочке он обещал не задерживаться, так как вечером планировали пойти на бухту Омега ловить крабов. Мы жили на бывшей даче барона Врангеля в г. Севастополе, и вылазки на это мероприятие вечером с факелами очень любили, так как такой романтике часто завидовали не только семилетние пацаны, как я, но и взрослые люди. Бухта Омега и сейчас мелковата, но тогда она была романтичной и захватывающей дыхание, когда мы с факелами ходили по ее берегу и высматривали крабов, сидящих на черных камнях.

– А вот еще один! – радостно восклицал отец, беря за панцирь очередного краба, и бросал его в ведро на головы сидящих и шевелящихся пленников. Когда ведро становилось почти полным, отец наливал в него морскую воду и мы, отважные охотники, рядом с собакой Нертой бодро шагали вслед за отцом в предвкушении ужина из вареных обитателей морской стихии. Так было и в тот вечер. Мы пришли домой, и, пока приводили себя в порядок, мать уже гремела кастрюлями, готовя ужин.

В ту ночь у нас гостила мамина сестра тетя Шура с двухлетней дочерью Ларисой, которые, не дождавшись нас, уже спали на перине, разостланной на полу в гостиной комнате. Мой братишка, явно объевшийся, юркнул в свою кроватку и быстро уснул. Я же ворочался в своей кроватке и страшно переживал, что самые большие крабы убежали от меня. Проснулся я уже под утро, когда резко зазвонил телефон и отец глухо отвечал в трубку:

– Так точно! Есть! Жду машину! – но ее не пришлось долго ждать, которая вскоре скрипнула тормозами у окна, и водитель негромко постучал в стекло.

Мать подскочила к окну, раскрыла его, и водитель что-то сказал уже одетому отцу, который выпрыгнул из окна и тут же хлопнул дверцей.

– Что случилось? – спросила разбуженная тетя Шура, обнимая мать.

– Да так. Ничего особенного, опять начались учения, – недовольно ответила мать, но тетя не отступала от нее:

– Как же так?! Только вечером закончились учения, и опять?

– Ну что же ты хочешь? У наших моряков такое не новость. Держат ухо востро… – ответила мать и прошла в нашу комнатку, где я лежал укрывшись с головой, а мой братишка уже проснулся и попросился на горшок.

И в этот миг «заговорили» зенитки, которые были недалеко расположены. Началась ярая пальба, и тут тетя Шура, стоящая у окна, громко сказала:

– Муся! Что-то они слишком громко стреляют, совсем не похоже на учебные. По-моему, они боевыми палят…

– Шурочка, отошла бы ты от окна…

– Зачем?

– Они действительно здорово палят. Иди-ка ты сюда, ко мне…

И тут же раздался грохот над головой и отчаянный крик тети Шуры. Свет погас, но мама быстро включила керосиновую лампу, и мы увидели у окна извивающуюся от боли тетю Шуру, зажимающую правой рукой левую чуть выше кисти, из которой лилась кровь. Мы с братом, перепуганные насмерть, взирали на эту сцену, а мать уже рвала простынь и заматывала руку пострадавшей, не обращая внимания на кровь и крики сестры. В зале было как в тумане, часть потолка обрушилась и превратилась в пыль, а в потолке зияла огромная дыра, через которую уже был виден начинающийся рассвет. Лариске повезло. Она обычно во сне каталась по кровати в разные стороны, вот и сейчас она лежала на краю перины, а на ее месте лежали солидные куски оторванной штукатурки.

Мать схватила трубку телефона и позвонила в медсанбат. Но тут в комнату вбежали два моряка, схватили в охапку тетю Шуру и понесли ее к машине, в кузове которой была солидная бочка с водой, которую в это время моряки развозили по квартирам. Тетю Шуру увезли в санчасть, где перевязали и сказали, что ей крупно повезло, так как рана оказалась небольшой, но кожа была разорванной, и на дне раны поблескивала кость. Мы с братом были так напуганы, что, ревя, выскочили на улицу. Мама сидела на пороге и тоже плакала. Она была в положении, и мы все ждали сестричку, но сейчас ужас случившегося отогнал в сторону все мысли, и мама ласкала нас, призывая успокоиться. И тут мы услышали в небе гул приближающегося самолета. Он летел очень низко, и в лучах восходящего солнца на его крыльях были отчетливо видны белые кресты.

– Проклятые фашисты! – заревел я и погрозил в небо маленьким кулачком. Я узнал этот самолет по фото в журнале, который отец показывал нам с Валерой с месяц тому назад. Я еще спросил тогда: «А зачем кресты?» И отец ответил: «Потому что фашисты»…

Самолет уходил все дальше над морем, пока не скрылся в голубоватой дали. И тут к дому подъехала машина. Какие-то солидные люди в морской форме вышли из нее и вошли в дом. Мать показала им потолок и пол, в котором торчал какой-то черный цилиндр.

– Мда! Неужто снаряд? – сказал один из гостей.

– Не похоже… Проломить крышу, потолок и сломать пол… – недоверчиво покачал головой другой.

Потом они долго спорили друг с другом, а мать, вытирая слезы, собирала вещи. Наконец появился отец. Он обнял нас, потрепал по щеке проснувшуюся Лариску, которая уже уписалась и обкакалась, но мама уже согрела воду и взяла ее на руки, чтобы посадить в тазик.

– Что это, Леня? – спросила мать, усаживая Лариску в тазик.

– Это война, Муся! – жестко ответил отец. – Собирай вещи, самые необходимые, другое я потом подвезу, а сейчас отвезу вас к бабушке, – ответил отец, целуя маму в щеку.

– Какая война? – переспросила мать, еще не веря, что война уже на пороге нашего дома.

– Война с немцами. Это нам повезло, что на сей раз никто не пострадал…

– А Шурочка?..

– С ней все в порядке. Ей только кожу оборвало почти до кости, но рука целая. Через неделю привезу…

– Что же тогда попало в наш дом?! – жестко спросила мать.

– Разберемся… – хмуро ответил отец, беря на руки вымытую Лариску. Та сосала кулачок и внимательно разглядывала лицо отца…

Позже мы узнали, что в наш дом попал снаряд от нашей зенитки, у которого в небе вылетел наконечник, образовался стакан, и он упал прямо на нашу крышу. Сейчас мы уже не думали об этом, разглядывая дорогу впереди, через которую перебегала рыжая лиса.

– Ой, лисичка! – хлопнул ладошками Валера, но я тут же оборвал его, сказав:

– Какая это лисичка, когда началась война?!

Бабушка с дедушкой жили в небольшом домике на самом краю Пластунской улицы и, когда мы подъехали, были безумно рады, что Господь спас нас от страшной смерти. Мы тоже радовались встрече, еще не зная, какие испытания нас ждут впереди. Но сейчас мы были живы и здоровы, и это радовало всех. Жалко было только Нерту. Она бегала вокруг нас, гавкала, но к бабушке не поехала, оставшись в доме рядом с хозяином…

25.12.2017 г.

Часть 2. Боевые будни

Бабушкин домик был построен еще до революции, на уступе скалы, ниже Пластунской улицы метров на десять. Крыша дома не достигала улицы метра на три. Ниже скалы был обрыв метров на десять, переходящий от вертикальной до пологой плоскости. Поэтому волны от взрывов бомб и снарядов ниже и выше домика его не доставали. Он был уязвим только при прямом попадании, но прицельной стрельбы или бомбометания по нему никто не производил. Такая позиция спасала нас даже от разлетающихся в разные стороны осколков.

Но тем не менее дедушка, как и все севастопольцы, выбивал в скале убежища от бомб и снарядов. Дедушка, бывший моряк еще царского флота, был крепкого телосложения и размахивал киркой и ломом так, словно выступал в цирке. Через месяц после нашего приезда убежище было готово, в котором мы прятались вместе с собачкой по имени Букет. Этот небольшой, но шустрый белого цвета песик различал на слух подлетающие немецкие самолеты и первым забирался в убежище. Гул моторов у немецких самолетов был прерывисто-надрывистым в отличие от ровного гудения моторов наших самолетов, которых в Севастополе было слишком мало. Мы видели ночью длинные светящиеся цепочки летящих к самолетам снарядов наших зениток, но свист летящих бомб заглушал все, и казалось, что каждая бомба летит именно на тебя, отчего какая-то неведомая сила вжимала голову в плечи и разжимала ее после взрыва. Эти бомбежки остались в моем сознании на всю жизнь, вызывая страшные сны по ночам.

Но война шла своим чередом, а наше существование – своим, на страхе и желании отомстить проклятому врагу. Поэтому, когда на улицах появились объявления о сборе металлолома, то пацаны откликнулись в числе первых. На улицах появились фанерные кабинки, в которых были весы, и солидные женщины, принимая металлолом, тут же выписывали квитанцию и вместо денег отвешивали пацану сто граммов конфет-«подушечек». Правда, за представленные латунные гильзы от зенитных снарядов «плата» была почти вдвое больше, что побуждало пацанов появляться у зениток сразу же после отбоя воздушного нападения. Более старшие ребята приносили и погасшие в бочках с водой зажигательные бомбы, которые у приемщиков тоже вызывали хороший спрос. Почти все зенитные расчеты в Севастополе составляли девушки. Эти бело-русые косички, выглядывающие из-под касок, короткие юбки, уже потертые гимнастерки и кирзовые сапоги не мешали веселым зенитчицам посмеиваться над «вояками», собирающими металлолом, но командование всячески поощряло нашу работу, говоря, что все это нужно ради победы над врагом. Нередко бывали и кровавые встречи с погибшими от бомб жителями города, чьи трупы, а иногда и отдельные части тел собирали специальные команды для коллективного захоронения.

Однажды и мне досталось, когда мы с бабушкой пошли на соседнюю улицу, где раздавали жителям керосин – главное топливо для приготовления пищи. Высоко кружащая над городом немецкая «Рама», как называли в народе двухфюзеляжного немецкого воздушного разведчика, вдруг резко пошла вниз и ударила из пулемета по очереди стоявших бабушек за керосином. Мне повезло. Крупнокалиберные пули прошлись по бордюру невысокой стеночки, и отлетевшие куски камня шарахнули по моей правой ноге, сорвав кожу у самой щиколотки, но стоявший рядом санитарный пост быстро обработал мою рану, которая обозначила шрам на ноге на всю мою жизнь. Санитары тут же выносили из очереди убитых и раненых старушек, Люди проклинали этого фашиста, грозили кулаками, плакали, но фашист улетел, покачивая крыльями. Я пишу это, но слезы душат меня, когда вспоминаю об этом случае.

Бывало и такое, когда на макушках деревьев после очередной бомбежки висели гирляндами человеческие внутренности, валялись головы, ноги, руки, и люди проходили рядом, закрывая глаза и ежась от страха. Но руководство города и флота знало об этих ужасах войны и распорядилось всех детей от семи лет и старше вывезти из города в поселок Золотая Балка, которую немец не бомбил, где мы жили до эвакуации. Жили мы в сараях и коровниках, но канонада бомбежек доносилась и сюда.

Как-то приехал отец и забрал меня с собой, сказав, что надо готовиться к эвакуации. Нас с матерью вызвали в штаб разведотдела для оформления каких-то бумаг. Лялю, которую родила мать, и брата с тетей Шурой и Лариской оставили дома, а сами поехали на трамвае в центр города. Мама получила документы, и мы вышли на улицу Ленина. И вдруг увидели толпу, которая, как пчелы, кружила над небольшой группой каких-то людей в военной одежде нежно-голубого цвета, медленно идущих по тротуару в окружении наших матросов-автоматчиков. Они шли с высоко задранными головами и не смотрели вниз, словно шли на параде победителей. В идущей рядом толпе было слышно: «Немецких летчиков ведут!» Ишь, сволочи, идут как на параде победителей. Мальчишки кидали камни в этих отморозков, попадали в лицо, но те не обращали на это никакого внимания, будто ничего не видели и не чувствовали.

– Ничего! Мы еще дадим вам, подлые суки! – а потом и матом покрыл их один из матросов, ударяя отставшего немца прикладом автомата в спину, но тот даже не повернул голову, только прибавил шаг.

– Ишь, сволочь! Герой! Бомбил Севастополь, – не унимался матрос, но строгий взгляд начальника конвоя остановил его от следующего удара.

Мама внимательно смотрела на эту группу, а в глазах стояла такая ненависть, что я похолодел от страха и взял ее за руку:

– Пойдем, мамочка! Не надо так смотреть! – чуть не заплакал я.

– Пойдем, сынок. Но они нам еще заплатят за все, что уже натворили, – ответила она и, взяв меня за руку, перешла на ту строну улицы.

Я пишу эти строки, но и теперь ее лицо перед моими глазами. Такой ненависти в ее взгляде я больше никогда не видел. До самой своей смерти она опекала нас, выводила в люди и ушла туда, откуда люди не возвращаются, с улыбкой на лице: «Не горюйте, дети. Живите дружно», – сказала она и, тяжело вздохнув, ушла от нас…

Я сделаю небольшую паузу, т. к. слезы застилают мои старческие глаза…

А потом, после этой встречи с победителями Европы, вдруг приехал отец и привез еще какие-то документы. Он сказал, что завтра к одиннадцати часам за нами заедет его «эмка» с водителем Васей Курочкиным, и мы с вещами и тетей Шурой с Лариской должны пристроиться к колонне на Лабораторном шоссе разведотдела Черноморского флота, с маршрутом через Керчь в Новороссийск, где нас будет ожидать теплоход «Георгий Димитров», который отвезет нас в Поти.

Бабушка заохала, а дед тут же пошел коптить поросенка, которого только что зарезал. Он нам дал целый задний окорок, который мы с удовольствием ели всю дальнюю дорогу до далекого Поти.

– Возьми с собой, Муся, только самое необходимое, уверен, что через пару месяцев мы разобьем фашистов, и вы вернетесь назад, – сказал он, но мать, покачав головой, взяла все, что наметила, решив, что запас карман не давит, а что нас ждет впереди, еще никто не знает. А ждала нас, как говорила одна цыганка, «дорога дальняя и море слез». И она не ошиблась. Но это уже другая история, которую я расскажу.

26.12.2017 г.