Текст книги "Между Сциллой и Харибдой"

Эдвард Араб-Оглы
Между Сциллой и Харибдой

* * *

Открытие Колумбом Нового Света и открытие воображаемого острова Утопии Томасом Мором почти совпали во времени. И вот уже скоро пять столетий, как оба эти великие открытия (хотя и каждое в своем роде) оказывают поистине неизгладимое влияние на историю человечества. Открытие Америки, как известно, положило начало так называемому первоначальному накоплению, без которого не было бы капитализма. Открытие же Утопии содержало в себе отрицание всякого антагонистического общества и предвосхищало грядущее торжество социальной справедливости, коммунизма. Каждый знает, что многое из того, что совершалось с тех пор в нашем мире, зависело от событий, происходивших в Америке. Но ведь и то, что случалось в воображаемой Утопии, впоследствии оказавшейся целым утопическим архипелагом, тоже не проходило бесследно для человечества.

Как ни парадоксально, но эфемерные утопические страны оказали на общественный прогресс и современную цивилизацию несравненно большее влияние, чем многие реально существовавшие в истории государства, вроде Австро-Венгрии, Королевства обеих Сицилии или Оттоманской империи. И в этом нет ничего удивительного, ибо выдающиеся утописты, как подчеркивал Ленин, “смотрели в ту же сторону, куда шло и действительное развитие; они действительно опережали это развитие”. Больше того, они “гениально предвосхитили бесчисленное множество таких истин, правильность которых мы доказываем теперь научно” (Ф.Энгельс). Многие социальные идеалы, нравственные и законодательные нормы, системы образования и педагогики были впервые провозглашены и введены именно в Утопии. Из утопических государств заимствовали свои конституции первые буржуазно-демократические республики в Европе и Америке. Волонтеры-уто-пийцы сражались под знаменами Кромвеля и Гарибальди, революционного Конвента и Парижской коммуны; ика-рийцы, фаланстерцы, прометейцы помогли демократическому Северу сокрушить рабовладельческий Юг во время гражданской войны в Соединенных Штатах. Вот почему мы можем смело сказать, что ваш мир не был бы похож на современный, если бы не была открыта Утопия, или удивительная страна Нигде. Так или иначе, но “Вести Ниоткуда” (как назвал свою утопию Вильям Моррис) – это вполне реальные известия, часто гораздо более важные, чем сообщения телеграфных агентств об очередных “сенсациях” в разных частях света.

Некоторые из этих вестей, привезенных в разное время из Утопии скандинавскими писателями, как раз и составляют очередной том библиотеки современной фантастики. Надо сказать сразу, что среди них преобладают печальные известия. В наш бурный век идиллическая Утопия, увы, также не избежала социальных потрясений. Силы международной реакции добрались и до отдаленного утопического архипелага; они и там плетут заговоры, устраивают перевороты, разжигают войны и вражду, насаждают тиранию, нетерпимость, мракобесие. И если прежде вести Ниоткуда обычно были вдохновляющим примером для читателей, то теперь они все больше служат предостережением отнюдь не о мнимых, а о вполне реальных опасностях и препятствиях на пути общественного прогресса..

Сообщая нам об этом, прогрессивные, демократически настроенные писатели, право же, не испытывают ни радости, ни удовольствия. И в этом состоит их принципиальное отличие от проповедников социального зла, каких сейчас немало на капиталистическом Западе. Первые предостерегают читателя, чтобы побудить его на борьбу за мир, свободу и социальную справедливость; вторые же пытаются запутать и заставить примириться с вопиющими несправедливостями антагонистического общества. Когда Рей Брэдбери рассказывает о том, как в Утопии сжигают книги, то делает он это с целью помешать их сожжению в реальном мире. Когда Флетчер Нибел повествует о фантастическом военном перевороте и президенте-параноике в Соединенных Штатах, то для того, чтобы предотвратить реальный переворот и помешать избранию безответственного политического деятеля. Когда Невил Шют описывает гибель цивилизации в результате термоядерной войны, то для того, чтобы не допустить ее в действительности. И когда, наконец, Карин Бойе показывает нам бесчеловечное лицо торжествующего фашизма, то это ради того, чтобы он никогда не восторжествовал в окружающем нас мире.

Именно озабоченность судьбами человечества и цивилизации объединяет все произведения, включенные в этот том, столь разные по стилю, содержанию и характеру. Рассказы датского писателя Нильса Нильсона, которого справедливо называют “скандинавским фантастом № 1”, своей лирической теплотой и жизнеутверждающим человеколюбием чем-то напоминает уже завоевавшего симпатии советского читателя Брэдбери. “Запрещенные сказки” – этот внешне бесхитростный рассказ во многом символичен и служит своего рода прологом ко всему сборнику. Рассказ “Играйте с нами” бросает вызов литературе космических ужасов, которая меряет все разумные существа на аршин капиталистической морали. В “Никудышном музыканте” высмеивается псевдопопулярная культура, насаждаемая на Западе.

Рассказы молодых норвежских писателей Юна Бинга и Тура Оге Бринсвярда проникнуты воинствующим гуманизмом, их герои восстают – один против несправедливости природы, другой против расовой дискриминации. И если “Буллимар” покоряет жизнелюбием, неотделимым от стремления приносить пользу людям, то “Бумеранг” впечатляет не столько парадоксальностью сюжета, сколько реалистическим изображением чувства социального протеста, овладевшего негритянским населением США.

Роман Пера Валё “Гибель 31-го отдела” представляет собой блестящую и по форме и по содержанию сатиру на пресловутую “свободу печати”. Социальная направленность романа раскрывается в монологе одного из журналистов. Вкладывая в уста журналиста свои собственные мысли, Пер Вале развенчивает миф об обществе “всеобщего благоденствия” как несостоятельную альтернативу социалистическому обществу. Мнимое мещанское благополучие, выразительно описанное в романе, на поверку оказывается моральным и духовным вырождением общества, которым манипулирует горстка плутократов.

“– Здесь всех настолько ослепило сознание собственного превосходства, все головы были настолько забиты верой в успех так называемой практической политики (грубо говоря, у нас считали, что нам посчастливилось примирить и чуть ли не соединить марксизм с плутократией), что наши социалисты сами признали социализм излишним”.

Начинающийся как всякий детектив роман Пера Вале перерастает в своеобразный фантастический антидетектив, в ходе которого автор не только обнажает систему прямого и косвенного подкупа в буржуазной печати, но и призывает читателя избавиться от пассивности, от страха перед жизнью и бегства от действительности, проявляющихся в алкоголизме, самоубийствах, распаде семьи.

Роман “Каллокаин” принадлежит перу Карин Бойе, одной из наиболее видных шведских писателей нашего века. Сподвижница Анри Барбюса, она отдала много сия сплочению прогрессивных писателей в борьбе против фашизма и войны. Талантливая поэтесса, прекрасный рассказчик, Бойе написала пять романов, затрагивающих острые социальные проблемы своего времени. “Калло-каин” – ее последнее произведение, написанное в самом начале второй мировой войны, когда гитлеровская Германия находилась в зените своего могущества. “С исключительной остротой писательница обнажила и выделила основные черты духовной атмосферы 1940 года. Она подвергла исследованию целое учение, и ее фантазия, подобно инъекции каллокаина, явила нам скрытые в нем тенденции” – так оценивала роман шведская газета “Ныо Даглигт Аллеханда” сразу же после его выхода.

Всем своим содержанием “Каллокаин” обличает фашистский тоталитарно-корпоративный режим, предостерегает читателя об опасностях для человечества и цивилизации в случае победы “нового порядка”. Роман обладает очевидными художественными достоинствами, которые проявляются в построении сюжета, в реализме описаний, в глубоком психологическом анализе мотивов поведения не только основных, но и эпизодических персонажей. Все это ставит роман К.Бойе в один ряд с такими классическими произведениями этого жанра, как “Железная пята” Д.Лондона, “Остров пингвинов” А.Франса, “Война с саламандрами” К.Чапека, “Конец вечности” А.Азимова и “451 градус по Фаренгейту” Р.Брэдбери. Именно с этой последней книгой у “Каллокаина” больше всего общего и по замыслу, и по содержанию, хотя у Брэдбери действие происходит в утопическом “обществе изобилия”, тогда как у Бойе – в столь же утопическом “обществе скудости”.

На первый взгляд может показаться, что роман описывает совершенно безысходную ситуацию, некий общественно-исторический тупик, в который фашизм заводит человечество и из которого нет выхода. Даже если бы это и было так, замысел автора был бы оправдан, ибо побуждал читателя с тем большей нетерпимостью бороться против фашизма. Однако в романе, бесспорно, дает себя знать присущий Бойе исторический оптимизм. Ибо каллокаин – препарат, изобретенный для увековечивания безраздельного господства фашизма, по замыслу автора, таит в себе скрытую причину его неминуемой гибели. В самом деле, одной из основ, на которых покоится тоталитарно-корпоративный строй, изображенный в “Каллокаине”, является сокрытие правды. Подавляющее большинство людей настроены критически в отношении существующих порядков, но поскольку всякая гласность отсутствует, постольку каждый опасается, что он чуть ли не единственный противник полицейского государства, и боится делиться с другими “опасными мыслями”. Изобретение каллокаина в перспективе делает бессмысленным подобные опасения. Люди оказываются вынужденными говорить то, что думают, даже под угрозой смерти. А в этом случае рано или поздно они обнаружат, что подавляющее большинство думает так же, как и они. И коль скоро им грозит смерть, то они, в конце концов, скорее предпочтут встретить ее в борьбе против ненавистного режима, чем безропотно погибнуть, как телята на бойне. Именно эта мысль звучит со страниц книги в ходе допроса Риссена, который под воздействием каллокаина пророчески заявляет:

“– Я здесь, чтобы сказать правду. Можете ли вы слушать правду? Люди не настолько искренни, чтобы выслушать правду, это очень грустно. А ведь правда могла бы стать тем мостом, что связывает человека с человеком, но только пока она добровольна, пока дается и принимается как дар. Разве не удивительно, что все на свете, даже правда, теряет свою ценность, как только становится принужденным? Нет, вы, конечно, не замечали этого, потому что тогда вам пришлось бы понять и то, что вы нищие, ограбленные, что у вас отнято все, – а кто же потерпит такое? Кто захочет созерцать собственное убожество добровольно, без принуждения?”

Так в беспросветность врывается просвет. Вот почему авторы “Истории шведской литературы” Шукк и Варбург с полным основанием писали: “Каллокаин” стал выразительным завещанием Карин Бойе. Несмотря на мрачный конец, роман в целом выражает упрямую веру в будущее человечества. В самую суровую пору жизнь найдет выход, человек отыщет отдушину, только бы не было поздно начинать сначала”.

Романы “Гибель 31-го отдела” и “Каллокаин” во многих отношениях отражают весьма типичные умонастроения широких слоев демократической интеллигенции на современном Западе, зажатой, как они сами полагают, в тиски между двумя альтернативами в развитии государственно-монополистического капитала. С одной стороны, Сцилла – угроза террористической диктатуры, аналогичной фашизму, которая сохраняет всю свою реальность; с другой – Харибда, или пресловутое “общество изобилия”, мнимого мещанского благополучия, засилья потребительской психологии и изощренного манипулирования сознанием и поведением масс. Обе эти опасности обычно рассматриваются изолированно друг от друга, как будто одна угроза исключает другую. В действительности, однако, это ложная альтернатива: человечеству угрожает вовсе не или Сцилла фашизма, или Харибда манипулирования, а и Сцилла и Харибда. Это одна и та же угроза, и нельзя бороться с одной, не борясь одновременно с другой.

Вскоре после окончания второй мировой войны один американский журналист остроумно заметил, что если фашизм и победит когда-нибудь в Соединенных Штатах, то это произойдет под флагом защиты свободы и демократии. Это предсказание, в свое время воспринимавшееся как парадокс, получает теперь подтверждение в деятельности воинствующих антикоммунистов, всякого рода “ультра”. Впрочем, могло ли быть иначе? Слишком свежи еще в памяти народов преступления, совершенные гитлеровцами, слишком дороги людям демократические права, свобода личности и национальная независимость, которые они отстояли ценой героической борьбы, невероятных жертв и страданий, чтобы реакция отважилась на риск прямого повторения гитлеровского эксперимента. Фашизм в его традиционной форме безнадежно скомпрометировал себя в глазах мирового общественного мнения. Вот почему современные последователи Гитлера не ополчаются на “прогнившую буржуазную демократию”, а рядятся в тогу “защитников демократических свобод”. В подобной поспешной смене декораций, собственно говоря, и состоит ныне главный тактический прием государственно-монополистической олигархии.

Это начинают понимать и представители демократических кругов на Западе. Недаром Дж.Гаррисон, прокурор из Нью-Орлеана, тщетно пытавшийся расследовать убийство президента Кеннеди, заявил в одном из интервью: “…Мы в Америке находимся перед угрозой большой опас-нпстет – постепенно становимся фашистским государством. Это будет другой тип фашистского государства, чем создали немцы. Оно выросло из кризиса и обещало хлеб и работу, тогда как наше, к удивлению, возникнет, кажется, из процветания… Мы не будем строить Дахау и Освенцим Хитрая манипуляция средствами массовой информации создает концентрационный лагерь для мышления, который обещает быть во много раз более эффективным для удержания населения в повиновении”.

Концентрационные лагеря, гестапо, пытки, полицейские шпики и доносы – все это для фашизма лишь средства, целью же была и остается безраздельная власть монополистической олигархии над трудящимися массами. Эта олигархия не станет цепляться за старые средства захвата и поддержания власти, коль скоро появятся более изощренные и эффективные новые средства, использующие достижения естествознания и техники, психологии и социологии. Аппараты для подслушивания стали ныне столь совершенными, миниатюрными и действующими на большом расстоянии, что в Соединенных Штатах уже никто не считает себя вне пределов их досягаемости. Так называемая “частная жизнь”, до признанию американского социолога А.Ф.Уэстина, становится просто мифом. Благодаря повсеместному внедрению кредита и кредитных карточек плата наличными выходит из употребления. Но вместе с ней исчезает и анонимность покупок; всякая трата в кредит, будь то в магазине или ресторане, за проезд или гостиницу, регистрируется электронными вычислительными машинами и автоматически снимается с личного счета в банке. Это очень удобно, но и очень опасно. “Тот, кто управляет электронной вычислительной машиной, может узнать, когда данное лицо въехало на машине на автостраду и когда се покинуло; сколько бутылок виски или вермута оно приобрело в магазине спиртных напитков; кто оплатил счет за девицу в № 4Б; кто посетил кинотеатр между двумя и четырьмя часами пополудни в рабочий день; кто обедал у “Луиджи” или в “Четырех временах года” во вторник 15 сентября, а также отель, в котором провела миссис Смит дождливый день в прошлое воскресенье”, – пишет Уэстин. В самом деле, кредитная карточка позволяет контролировать каждый шаг ее обладателя гораздо проще и эффективней, чем десять шпиков. Отказаться от кредита, заплатить наличными – значит немедленно навлечь на себя подозрение.

Опасности, о которых пишут шведские писатели-фантасты, следовательно, не мифические, а их предостережения не напрасны и как нельзя более своевременны.

Прошлое, настоящее, будущее…

Кое-кому, быть может, настоящее кажется просто хрупкой, неуловимой, непрерывно перемещающейся границей между подавляющей громадой прошлого, находящегося вне нашей власти, и полностью детерминированным, предопределенным будущим. На самом деле настоящее – это бурлящий котел, в котором из продуктов прошлого мы готовим свое будущее. Объективные закономерности и тенденции, определяющие ход истории, отнюдь не проходят сквозь настоящее как сквозь стекло, а фокусируются и преломляются в нем, как в гигантской линзе, от свойств которой зависит, что и как будет спроецировано на экран будущего. Научная фантастика, в том числе. и социальная, в сущности, призвана не столько пассивно предвидеть уготованное людям будущее, сколько активно влиять на их деятельность в настоящем и посредством нее на ход событий в будущем.

“Тот, кто контролирует прошлое, контролирует будущее; тот, кто контролирует настоящее, контролирует и прошлое”. Приводя этот афоризм, прогрессивный американский социолог Артур Уоскоу заключает: наши усилия сводятся к тому, чтобы показать, что тот, кто освобождает будущее, освобождает тем самым настоящее. А что значит “освободить будущее”? Только одно – помочь людям выбрать такое будущее, которое больше всего отвечает их интересам, стремлениям, надеждам. Это и делает в меру своих сил научная фантастика.