Текст книги "Тайный сообщник"

– Отправляюсь немедленно, – ответил я. – Только не говорите мне, что я не способен написать пьесу.

Она покинула меня, но исполнить тотчас ее поручение мне помешала дама с альбомом для поздравлений (он угрожал нам уже несколько вечеров кряду), которая оказала мне честь, попросив автограф с датой моего рождения. Она просила их у всех и из чувства приличия не могла обойти стороной меня. Обычно я легко вспоминаю свое имя, но мне требуется время, чтобы припомнить дату, и даже припомнив, я не всегда в ней уверен. Вот и на сей раз, колеблясь между двумя датами, я заявил просительнице, что готов написать обе, если это доставит ей удовольствие. Она рассудительно заметила, что я, несомненно, родился лишь однажды, а я на это ответил, что в день, когда мы с ней познакомились, я родился во второй раз. Я упоминаю об этой жалкой шутке лишь для того, чтобы было ясно: вкупе с непременным просмотром других автографов эта сделка отняла у меня как минимум несколько минут. Наконец дама с альбомом удалилась, и я обнаружил, что компания тем временем успела разойтись и в маленькой гостиной, предоставленной в наше распоряжение, я остался один. Моим первым чувством была досада: если Водри уже лег спать, то неудобно его беспокоить. Однако, пока я мешкал, мне подумалось, что мой приятель, вероятно, еще на ногах. Окно гостиной было открыто, и с террасы до меня доносились голоса: Бланш с драматургом говорили о звездах. Я приблизился к окну бросить взгляд на окрестности – альпийский вечер был великолепен. Мои друзья были одни; миссис Эдни захватила с собой накидку и выглядела именно такой, какой я однажды видел ее за кулисами театра. Они ненадолго умолкли, и я услышал рокот горного потока, бежавшего неподалеку. Я отошел от окна, и мягкий свет лампы подал мне идею. Наша компания разбрелась по своим комнатам – было уже довольно поздно для здешних сельских мест, – и гостиная принадлежала лишь нам троим. Клэр Водри написал сцену, которая просто не могла не быть восхитительной, и, если он прочтет ее нам здесь, в этот час, это станет незабываемым воспоминанием. Нужно всего-навсего принести рукопись и дождаться возвращения парочки в гостиную.

С этим намерением я отправился наверх; мне уже доводилось бывать в комнате Водри, и я знал, что она находится на третьем этаже, в самом конце длинного коридора. Спустя минуту моя рука легла на ручку двери, которую я, естественно, открыл без стука. Столь же естественным было и то, что в отсутствие хозяина свет внутри не горел, а поскольку эта часть коридора тоже утопала в темноте, мне потребовалось некоторое время, чтобы начать что-то различать в окутавшем интерьер мраке. В первый момент я понял только, что не ошибся дверью и что занавески не задернуты, – напротив меня смутно маячила пара оконных проемов, и сквозь них в комнату проникал тусклый свет звезд. Света, впрочем, было недостаточно, чтобы отыскать то, за чем я пришел, и я уже нашаривал в кармане коробок спичек, всегда лежащий там для прикуривания сигарет, как вдруг резко выпростал руку – с возгласом, исполненным извинения. Я таки ошибся комнатой. Глаза чуть попривыкли к темноте, и я распознал фигуру человека, сидевшего за столом возле окна, – тремя секундами раньше я принял ее за плед, наброшенный на спинку стула. Я попятился, ощутив себя в роли непрошеного гостя, но тут же сообразил (быстрее, чем смог это описать), что, во-первых, эта комната не может не принадлежать Водри, а во-вторых, что, как бы это было ни удивительно, ее обитатель собственной персоной сидит прямо передо мной. Застыв на пороге, я на миг растерялся, а затем непроизвольно выкрикнул: «Привет! Это вы, Водри?»

Он не обернулся и не отозвался, однако словно бы в ответ на мой вопрос в противоположном конце коридора, на другой его стороне, немедленно открылась дверь. Из комнаты вышел слуга, держа в руке зажженную свечу, и в ее мерцающем свете я узнал человека, которого, по моему убеждению, только что оставил внизу беседующим с миссис Эдни. Он сидел вполоборота ко мне, склонившись над столом, как будто что-то писал, но я всеми фибрами души ощущал, что это он, и никто иной.

– Прошу прощения, я думал, вы внизу, – пробормотал я, и, так как этот человек ничем не дал понять, что слышит меня, добавил: – Если вы заняты, не буду вам мешать.

Попятившись, я притворил дверь, – вероятно, я провел в комнате не больше минуты. Я чувствовал себя одураченным, и мгновением позже это чувство неимоверно усилилось. Я стоял у порога комнаты, все еще держась за дверную ручку и пребывая во власти самого странного впечатления, какое мне когда-либо доводилось испытывать. Водри сидел за своим письменным столом – казалось бы, что могло быть естественнее, – но почему он писал, сидя в темноте, и почему не отозвался на мой голос? Я помедлил несколько секунд, ожидая, что изнутри донесется какой-нибудь шорох, что Водри очнется от охватившего его транса (вполне обычного для великих писателей) и воскликнет: «А, старина, это вы!» Но я слышал только тишину, ощущал только чье-то непредвиденное присутствие в полумраке комнаты, просеянном сиянием звезд. Я повернулся, медленно поплелся обратно по коридору и в замешательстве сошел вниз по лестнице. В гостиной все еще горела лампа, хотя там не было ни души. Через входную дверь я вышел наружу. На террасе тоже никого не было. Бланш Эдни и джентльмен, который давеча разговаривал с нею, судя по всему, уже вернулись в свои комнаты. Я проторчал несколько минут на крыльце и отправился спать.

2

Спал я – из-за чрезмерного возбуждения – скверно. Оглядываясь на те странные события (вы вскоре увидите, насколько странные), рискну предположить, что на деле я был взволнован куда меньше, чем мне представляется теперь; ведь нечто из ряда вон выходящее становится в наших глазах в высшей степени необычным лишь спустя время, когда мы основательно над этим поразмыслим. Я ощущал смутную тревогу, поскольку был решительно сбит с толку; и все же в произошедшем не было ничего такого, что я не мог бы прояснить поутру, спросив у Бланш Эдни, кто находился с ней на террасе минувшим вечером. Впрочем, когда настало утро – восхитительное утро, – мне отчего-то захотелось не столько рассеять свои сомнения, сколько убежать от них, чтобы от вчерашнего моего ступора не осталось и следа. День обещал быть великолепным, и мне пришло в голову провести его так, как я нередко проводил счастливые дни юности, – в уединенной прогулке по горам. Я встал рано, оделся, выпил, как обычно, чашку кофе, положил в один карман большую булку, в другой – маленькую фляжку и, прихватив крепкую трость, выступил в поход. Те чарующие часы, что я провел в горах, оставили по себе яркие воспоминания, которые, однако, не имеют отношения к предмету моего рассказа. Устав карабкаться по кручам, я ложился на пологий склон, поросший травой, надвигал на глаза кепку так, чтобы взору оставалась доступна безбрежность окрестных видов, вслушивался в разлитую вокруг тишину, нарушаемую разве что жужжанием альпийских пчел, – и мне казалось, что весь мир сжимается, глохнет и растворяется где-то вдали. Клэр Водри скукожился, Бланш Эдни потускнела, лорд Меллифонт постарел, и еще до конца дня я напрочь позабыл обо всем, из-за чего недоумевал накануне. Возвращаясь ближе к вечеру в гостиницу, я ни о чем так не мечтал, как поспеть аккурат к ужину. Я счел необходимым переодеться к трапезе и, спустившись в обеденный зал, обнаружил, что все уже сидят за столом.

В их обществе ко мне вернулись прежние сомнения, и я гадал, не окинет ли меня Клэр Водри подозрительным взглядом; но он вовсе не взглянул в мою сторону, и я вынужден был запастись терпением, одновременно задумавшись о том, почему не решаюсь задать ему вопрос без обиняков, прилюдно. Я и впрямь колебался и, осознав это, опять испытал прилив беспокойства, которое улетучилось в часы прогулки. Впрочем, я не стыдился своей нерешительности – это было всего-навсего проявлением осторожности и благоразумия. Я подспудно ощущал, что устроить публичное разбирательство – значит бросить пятно на репутацию Водри. Лорду Меллифонту с присущим ему тактом, конечно, удалось бы сгладить острые углы; однако мне было ясно, что в таких обстоятельствах даже его светлость будет чувствовать себя неловко. Посему, едва мы поднялись из-за стола, я подошел к миссис Эдни и поинтересовался, не желает ли она в такой прекрасный вечер прогуляться со мною на свежем воздухе.

– Вы уже отмахали добрую сотню миль; не пора ли угомониться? – спросила она вместо ответа.

– Я готов отмахать еще сотню, лишь бы вы мне кое-что рассказали.

Она быстро посмотрела на меня – с толикой того странного понимания, которое я тщетно пытался отыскать в глазах Клэра Водри.

– Вы хотите знать, что случилось с лордом Меллифонтом?

– С лордом Меллифонтом? – Занятый новой загадкой, я совсем упустил из виду другой эпизод вчерашнего дня.

– Что с вашей памятью, чудак вы этакий! Мы же говорили об этом прошлым вечером.

– Ах, да! – воскликнул я, разом все вспомнив. – Как много нам нужно обсудить! – Я увлек ее на террасу и, не успели мы сделать нескольких шагов, произнес: – Кто был здесь с вами вчера вечером?

– Вчера вечером? – Ей было невдомек, о чем речь, – так же, как мне минуту назад.

– В десять часов, сразу после того, как все разошлись, вы вышли сюда с каким-то джентльменом. Вы говорили о звездах.

С мгновение она удивленно смотрела на меня, потом рассмеялась.

– Так вы ревнуете к нашему дорогому Водри?

– Значит, это был он?

– Конечно.

– И как долго он здесь пробыл?

Она опять рассмеялась.

– А вас, я смотрю, это не на шутку задело! Он пробыл здесь четверть часа – может, чуть больше. Мы немного прогулялись. Он говорил о пьесе. Вот и все. Только ради этого я пустила в ход свои чары.

Однако этот ответ меня не вполне устроил, и я продолжал:

– А что Водри делал потом?

– Понятия не имею. Я оставила его и отправилась спать.

– И во сколько же вы ушли?

– А вы? Помнится, я рассталась с мистером Водри в десять двадцать пять, – сказала миссис Эдни. – Я зашла в гостиную за книгой, которую там забыла, и взглянула на часы.

– Иными словами, вы с Водри бесспорно находились здесь с пяти минут одиннадцатого до десяти двадцати пяти?

– Ну, без споров не обошлось, но нам было очень весело. Ou voulez-vous en venir[7]7
  А к чему вы клоните? (фр.)


[Закрыть]? – спросила Бланш Эдни.

– А к тому, моя дорогая, что, пока ваш спутник проводил с вами время на террасе вышеописанным образом, он также ухитрялся сочинять пьесу, находясь в своей комнате.

Бланш резко остановилась, и ее глаза заблестели в темноте. Она спросила, уж не хочу ли я уличить ее во лжи, и я ответил, что, напротив, готов подтвердить ее слова: их правдивость и делала этот случай таким интригующе любопытным. Она заявила, что согласится со мной, если я смогу подтвердить правдивость своих слов. Это мне удалось без труда: я подробно описал ей, как искал рукопись – ту самую рукопись, мысль о которой в ту минуту как будто начисто изгладилась из ее памяти (по причине, ясной мне только теперь).

– Разговаривая с ним, я совершенно о ней забыла… забыла, что послала вас за нею. Он полностью реабилитировал себя за недавнее фиаско в гостиной – он пересказал мне всю сцену, – призналась Бланш. Слушая о моих поисках, она опустилась на скамью. Я уселся рядом, и она подвергла меня короткому перекрестному допросу, а затем вновь рассмеялась: – Ох уж эти причуды гения!

– Да, в самом деле! Они еще непостижимее, чем я предполагал.

– О эта непостижимость таланта!

– Ну вы-то должны знать о ней все, а вот мне это в диковинку.

– А вы абсолютно уверены, что это был Водри? – спросила моя приятельница.

– Кто же, если не он? – гнул я свое. – Неизвестный джентльмен, точь-в-точь похожий на Водри и, как и Водри, предающийся литературным занятиям, сидит в поздний час за столом в его комнате и что-то пишет в темноте… Разве это было бы не удивительнее того, что сказал я?

– Да, и почему в темноте? – задумчиво произнесла Бланш.

– Коты могут видеть в темноте, – напомнил я.

Ее губы тронула беглая улыбка.

– Он был похож на кота?

– Нет, моя дорогая. Я скажу вам, на кого он был похож – на автора великолепных творений Водри. Он был похож на него стократ больше, чем наш общий друг на самого себя, – заявил я.

– Вы хотите сказать, что это был тот, кто за него пишет?

– Да, в то время, пока он посещает званые ужины и разочаровывает вас.

– Разочаровывает меня? – наивно пробормотала она.

– Вас, меня… любого, кто ищет в нем гения, создавшего страницы, которые нас так восхищают. А где все это в его разговорах?

– О, вчера вечером он был бесподобен! – заверила меня актриса.

– Он всегда бесподобен – как бесподобны ваша утренняя ванна, говяжья вырезка или железнодорожный сервис в Брайтоне. Но он никогда не бывает особенным.

– Я понимаю, о чем вы.

Я был готов обнять ее за эти слова – и, возможно, так и сделал.

– Вот почему беседовать с вами – такое удовольствие… Я часто задавался этим вопросом – а теперь я знаю ответ. Их двое.

– Какая чудесная мысль!

– Один выходит в свет, другой сидит дома. Один – гений, другой – буржуа, и именно с буржуа-то мы и знакомы. Он произносит речи, вращается в обществе, пользуется бешеной популярностью, флиртует с вами.

– В то время как вы удостоились чести флиртовать с гением! – перебила меня миссис Эдни. – Благодарю вас за столь тонко проведенное различие.

Я положил ладонь на ее руку.

– Убедитесь сами. Испытайте его – поднимитесь к нему в комнату.

– Подняться к нему в комнату? Но это же неприлично! – воскликнула она в духе своих лучших комедий.

– В подобном расследовании все прилично. Вы увидите его – и все разъяснится.

– Как это было бы замечательно – все разъяснить! – Она на миг задумалась, потом вскочила. – Вы хотите сказать – прямо сейчас?

– Когда пожелаете.

– А что, если мне попадется не тот? – спросила вдруг она с неподражаемой интонацией.

– Не тот? А которого из них вы называете тем?

– Я имею в виду, не тот, кого приличествует навещать даме. Предположим, я не найду там… гения.

– Другого я возьму на себя, – заверил я ее и, оглядевшись по сторонам, прибавил: – Осторожно, сюда идет лорд Меллифонт.

– Мне бы хотелось, чтобы вы и его взяли на себя, – сказала она, понизив голос.

– А с ним что не так?

– Как раз это я и собиралась вам рассказать.

– Рассказывайте. Он направляется не к нам.

С мгновение Бланш смотрела на лорда Меллифонта, который вышел из гостиницы не торопясь выкурить сигару и, остановившись неподалеку от нас, любовался восхитительным видом, различимым даже в сумерках. Мы не спеша проследовали в другую сторону, и по дороге Бланш заметила:

– Моя гипотеза почти так же причудлива, как ваша.

– Я не считаю свою гипотезу причудливой – она прекрасна.

– Нет ничего прекраснее, чем причудливое, – парировала миссис Эдни.

– Вы смотрите на дело с профессиональной точки зрения. Впрочем, я весь внимание.

Мое любопытство и правда ожило с новой силой.

– Так вот, друг мой, если Клэр Водри существует в двух ипостасях (а, как по мне, чем больше его, тем лучше), то у его светлости противоположный изъян: в нем не набирается и единственной.

Мы снова остановились, на сей раз одновременно.

– Не понимаю.

– Я сама не понимаю. Но мне кажется, что если есть два мистера Водри, то лорда Меллифонта в общей сложности меньше одного.

Я на миг задумался, затем рассмеялся.

– Пожалуй, я понимаю, что вы имеете в виду!

– Вот почему с вами так приятно разговаривать. – Она, увы, не попыталась меня обнять, а торопливо продолжила: – Вы когда-нибудь видели его в одиночестве?

Я попытался припомнить.

– Да… он как-то нанес мне визит.

– Но, значит, он был не один.

– И я приходил к нему – в его кабинет.

– Он знал заранее о вашем приходе?

– Разумеется – ему доложили о моем появлении.

Она пристально посмотрела на меня – взглядом прелестной заговорщицы.

– О вас не должны докладывать! – И, обронив это замечание, она проследовала вперед. Я, запыхавшись, догнал ее.

– Вы хотите сказать, что надо войти к нему, когда он этого не ожидает?

– Нужно застать его врасплох. Вы должны проникнуть к нему в комнату – во что бы то ни стало.

Не скрою, предложенный способ разгадать возникшую перед нами загадку меня воодушевил и вместе с тем поверг (по понятным причинам) в некоторое замешательство.

– Когда я удостоверюсь, что его там нет?

– Когда удостоверитесь, что он там.

– И что же я увижу?

– Вы ничего не увидите! – воскликнула она, и мы повернули назад.

Подойдя к террасе, мы оказались лицом к лицу с лордом Меллифонтом, который возобновил свою прогулку и теперь мог, не нарушая приличий, присоединиться к нам. Он весь словно светился изнутри, и его вид тотчас вызвал у меня целую вереницу ассоциаций со всем, что я прежде знал об этом человеке. Когда его светлость, улыбаясь, широким взмахом опытной руки в прозрачную ночь представил нам окрестности, словно то был кандидат поддерживаемой им «альпийской партии», когда он явился нам, овеянный изысканным ароматом своей сигары и прочими изысками и ароматами, которые с беспримерным совершенством окутывали его великолепную голову, в моем сознании молнией сверкнул ответ на загадку Бланш: он весь без остатка был общественной принадлежностью. Воплощенная публичность, он не имел частной жизни, точно так же как Клэр Водри – воплощение частной жизни – не имел ничего общего с публичностью. Мне удалось услышать лишь часть рассказа моей спутницы, но все время, пока мы сопровождали лорда Меллифонта (вообще-то это он сопровождал нас, поскольку ему нравилась миссис Эдни, однако он всегда производил впечатление человека, скорее принимающего чье-либо общество, нежели ищущего его) и пока он добрых полчаса щедро осыпал нас дарами своей беседы, я с беззастенчивым двуличием ощущал, что мы, так сказать, вывели его на чистую воду. Колыхание занавеси, которым только что поманила меня актриса, занимало меня больше, чем мое собственное открытие; и если я не стыдился того, что посвящен в ее секрет, равно как и того, что посвятил ее в свой (хотя мой был более значительным в силу характера действующего лица), так это оттого, что за моим чувством превосходства таилось не бессердечие, а напротив, глубокое сочувствие и искреннее сострадание. Да, меня он мог не опасаться; скажу больше – я ощутил себя таким богатым и умудренным, словно вся вселенная вдруг оказалась у меня в кармане. Я и прежде догадывался, сколь многое в его жизни зависит от торжественности момента и величия места. Было бы преувеличением утверждать, что я подозревал о столь блистательном предназначении его светлости, и тем не менее я всегда проявлял к нему некую снисходительность (как бы покровительственно это ни звучало). Безупречность его манер вызывала во мне тайную жалость, и я не раз задавался вопросом, какое пустое лицо скрывается за этой маской, чем занят он в те неумолимые часы, когда мужчина пребывает наедине с самим собой – или, что еще страшнее, с более сильной частью собственного «я», а именно со своей женой. Каков он дома и что делает, когда остается один? В самой леди Меллифонт было нечто, дававшее пищу для подобных предположений, нечто, наводившее на мысль, что даже для нее он был всецело публичной персоной и что она мучительно искала ответы на сходные вопросы. Ей никак не удавалось их прояснить, и это служило источником ее извечного беспокойства. Мы с Бланш Эдни знали больше, чем знала она, но нипочем не поделились бы с нею нашим знанием; да и она, вероятно, не поблагодарила бы нас за это. Ее светлость предпочитала находиться в состоянии величавой неуверенности. Она не могла знать наверняка, поскольку не чувствовала себя с ним непринужденно, а он не мог ей открыться, поскольку наедине с ней не чувствовал себя самим собой. Он разыгрывал спектакль для своей жены, он был героем для своих слуг – нам же хотелось понять, что с ним происходит, когда ничей взор его не видит и, что более важно, ничья душа им не восхищается. Надо полагать, он расслаблялся и отдыхал – но какое же абсолютное отсутствие, должно быть, необходимо, чтобы компенсировать столь интенсивное присутствие! Сколь насыщенными должны быть антракты, чтобы человек мог вновь и вновь выдерживать подобные представления! Гордость леди Меллифонт не позволяла ей выпытывать чужие тайны и подглядывать в замочную скважину, и потому ее светлость сохраняла достоинство, одновременно продолжая изнывать от тревоги.

То ли, как я предположил, миссис Эдни сумела расшевелить нашего спутника, то ли наше нынешнее ироническое отношение к нему сделало мой взор острее, но, так или иначе, он показался мне изрядно непохожим на самого себя, на того, кем он непременно предстал бы перед нами, не задумайся мы над его образом. Его публику составляли лишь я и Бланш, однако никогда еще он не был настолько публичным. Его безупречные манеры никогда не были более безупречными, его поразительный такт – более поразительным, его уникальный raison d’etre[8]8
  Смысл существования (фр.).


[Закрыть], сообщавший его личности абсолютную цельность, никогда не проявлялся более наглядно. Я ощутил тайное желание увидеть все это в передовицах утренних газет и вместе с тем – тайное ликование оттого, что знаю нечто, чего нипочем там не увижу (хотя любое предприимчивое издание щедро вознаградило бы меня за такие сведения). Добавлю, впрочем, что, несмотря на почти чувственное удовольствие – сродни тому, какое испытываешь от изысканного блюда или ранее незнакомых утех, – мне не терпелось опять уединиться с миссис Эдни, которая задолжала мне анекдот. В тот вечер это оказалось невозможным: кое-кто из гостей вышел наружу полюбопытствовать, чем так увлечен его светлость, и лорд Меллифонт уговорил маленького скрипача сыграть нам что-нибудь; тот достал инструмент и заиграл, стоя на гулкой террасе, лицом к лицу с духами Альпийских гор, – заиграл поистине божественно! Еще до окончания концерта я потерял актрису из виду и, заглянув в окно гостиной, обнаружил ее там вдвоем с Водри, который читал ей вслух с рукописи. Великолепная сцена была, судя по всему, дописана и, несомненно, интересовала Бланш еще больше, чем прежде, оттого что она увидела автора в новом свете. Решив, что беспокоить их в такой момент было бы неделикатно, я отправился спать, так и не поговорив с Бланш. Спозаранку я разыскал ее, напомнил о данном ею накануне обещании и предложил совершить прогулку в горы, благо утро сулило отменную погоду.

Она подтвердила обещанное и одарила меня своим обществом, но, едва сделав несколько шагов в сторону перевала, с жаром воскликнула:

– Вы и представить себе не можете, мой дорогой друг, как это меня захватило! Я только об этом и думаю!

– А, о вашей гипотезе насчет лорда Меллифонта?

– При чем тут лорд Меллифонт? Я говорю о мистере Водри – из них двоих он куда интереснее. Меня заворожил этот образ… как вы его назвали?

– Его двойной сущности?

– Его второго «я» – так будет понятнее.

– Значит, вы принимаете, признаете его?

– Признаю?! Да я им упиваюсь! Вчера вечером оно раскрылось передо мной во всю силу.

– В то время, когда он читал вам вслух?

– Да, пока я слушала его и наблюдала за ним. Все сделалось таким простым и понятным.

Я торжествовал.

– Это и впрямь подарок судьбы. Сцена хороша?

– Великолепна. И читает он превосходно.

– Почти так же хорошо, как другой пишет, – рассмеялся я.

Она на миг остановилась и положила руку мне на предплечье.

– Вы попали в самую точку! Мне все время казалось, что он декламирует чужое сочинение.

– Точно оказывает услугу другому, – подхватил я.

– Совершенно не похожему на него, – добавила Бланш.

Мы всю дорогу рассуждали об этом различии и о том, какие богатые жизненные возможности открывает подобная двойственность.

– Это позволяет ему прожить вдвое дольше, чем живут остальные люди, – заметил я.

– Которому из двоих?

– Обоим. Ведь они партнеры, и ни один из них не смог бы вести дела без второго. Более того, если один переживет другого, это станет катастрофой для обоих.

Она немного помолчала, потом воскликнула:

– Не знаю… мне бы хотелось, чтобы он пережил!

– Могу я узнать, кто именно?

– Если вы сами не догадываетесь, то не стоит и говорить.

– Я знаю женское сердце. Вы всегда предпочитаете другого.

Она снова остановилась и огляделась по сторонам.

– Моего мужа нет поблизости, и я могу вам признаться. Я влюбилась в него!

– Несчастная! Он же напрочь лишен страстей, – бросил я.

– Именно поэтому я его и обожаю. Думаете, женщина с таким прошлым, как у меня, не знает, что страсти других невыносимы? Актрисы, бедняжки, не терпят ничьей любви, кроме своей собственной; они не могут позволить себе роскошь испытывать взаимные чувства. Доказательство тому – мой брак: такой красивый, счастливый союз, как наш, губителен для актрисы. Знаете, что снедало мой ум вчера вечером, все то время, пока мистер Водри зачитывал те чудесные монологи? Безумное желание увидеть их автора!

И, словно пытаясь скрыть смущение, Бланш Эдни двинулась вперед походкой, исполненной драматизма.

– Мы это как-нибудь устроим, – пообещал я. – Мне самому хочется еще разок взглянуть на него. Однако не забывайте, пожалуйста, что я уже два дня жду подробностей, которые подтвердили бы ваш весьма интригующий и правдоподобный набросок личной жизни лорда Меллифонта.

– О, лорд Меллифонт меня нисколько не интересует.

– Еще вчера интересовал, – напомнил я.

– Да, но это было до того, как я влюбилась. Ваша история вытеснила его из моих мыслей.

– Не заставляйте меня пожалеть, что я вам ее рассказал. Ну же, – умолял я ее, – если вы не объясните мне, как вам в голову пришла эта идея, я сочту, что вы ее просто выдумали.

– Дайте припомнить… а пока прогуляемся вон по тому бархатистому склону.

Мы стояли у входа в очаровательную извилистую долину, плоское дно которой образовывало русло ручья, ровно стремившего вдаль свои воды. Мы вступили в нее, и мягкая тропинка, огибавшая прозрачный поток, стала увлекать нас все дальше и дальше; я ждал, когда моя спутница поделится воспоминанием, как вдруг за поворотом мы увидели леди Меллифонт, шагавшую нам навстречу. Она шла одна, под куполом зонтика, цепляясь черным шлейфом за дерн, и являла собой зрелище, довольно редкое на этих извилистых тропах. Обычно она прогуливалась в сопровождении лакея, чинно следовавшего позади нее в ливрее, на которую удивленно засматривался местный простой люд. Увидев нас, она покраснела, как если бы ее присутствие в этом месте требовало объяснений, рассмеялась без повода и сказала, что всего лишь вышла пройтись для моциона. Мы немного постояли, обмениваясь банальностями, а затем она призналась, что рассчитывала найти здесь своего мужа.

– Он должен быть где-то поблизости? – спросил я.

– Я полагала, что да. Час назад он вышел порисовать.

– Вы уже искали его? – поинтересовалась миссис Эдни.

– Недолго, – ответила леди Меллифонт.

Обе женщины, как мне показалось, напряженно вгляделись в глаза друг друга.

– Вы найдем его для вас, если хотите, – предложила Бланш.

– О, не стоит беспокоиться. Я просто хотела составить ему компанию.

– Иначе он ничего не нарисует, – намекнула моя спутница.

– Вероятно, он нарисует, если вы составите ему компанию, – сказала леди Меллифонт.

– О, я уверен, что он вот-вот появится, – вмешался я.

– Он непременно появится, если узнает, что мы здесь! – подхватила Бланш.

– Вы подождете, пока мы его разыщем? – спросил я у леди Меллифонт.

Та повторила, что это не имеет значения, на что миссис Эдни заметила:

– Мы сделаем это для собственного удовольствия.

– Желаю вам приятной прогулки, – произнесла ее светлость и уже повернула обратно, когда я осведомился, не следует ли сообщить ее мужу, что она находится неподалеку.

– Что я шла за ним следом? – На секунду-другую она задумалась, а затем загадочно проговорила: – Лучше не надо, – и с тем покинула нас, скользнув несколько неуклюже по склону ущелья.

Мы пронаблюдали за тем, как она удаляется, после чего обменялись пристальным взглядом; с губ актрисы сорвался легкий смешок.

– С таким же успехом она могла бы бродить среди кустарников в своем Меллифонте.

У меня было свое мнение на этот счет:

– Знаете, а она ведь подозревает.

– И не хочет, чтобы он об этом догадался. Никакого рисунка-то не будет.

– Если только мы его не нагоним, – уточнил я. – Тогда он как ни в чем не бывало извлечет его из папки – в самой что ни на есть изысканной манере. И удивительнее всего, что рисунок этот окажется великолепным!

– Давайте оставим его в одиночестве; в таком случае ему придется воротиться ни с чем, – предложила она.

– Он предпочтет не возвращаться вовсе. Впрочем, он найдет себе публику!

– Разве что среди коров, – бросила Бланш и, когда я уже был готов попрекнуть ее за грубость, добавила: – Именно это я и обнаружила.

– Что вы имеете в виду?

– То, что произошло позавчера.

Я ухватился за эти слова:

– Да расскажите же наконец, что там произошло!

– Я, как и леди Меллифонт, не смогла его найти, только и всего.

– Вы потеряли его?

– Он потерял меня – что-то в этом роде. Он решил, что я ушла. А затем… – Она запнулась, с улыбкой глядя на скалы.

– Однако вы все же отыскали его, – не без удивления продолжал я, – ведь вы вернулись вдвоем.

– Это он отыскал меня. Опять-таки, иначе и быть не могло. Он начинает существовать с того момента, когда осознает, что рядом есть кто-то еще.

– Я понимаю, что ему нужны антракты, – поразмыслив, произнес я, – но я не понимаю, какой принцип ими управляет.

О, Бланш постигла этот принцип в совершенстве!

– Это тонкий нюанс, но я вмиг его уловила. Я хотела вернуться – я устала и решительно убеждала его не провожать меня. Мы собрали букет редких цветов – я их принесла в гостиницу, – так вот, большую их часть нашел он. Это занятие очень его увлекло, и я знаю, что он хотел продолжать; однако я была утомлена и покинула его. С присущим ему тактом он позволил мне уйти – я в тот момент еще не понимала, что, стоит мне удалиться, ни один цветок не будет – не может быть – сорван. Я направилась к гостинице, но минуты через три вспомнила, что унесла его перочинный нож (он дал его мне, чтобы подрезать стебли), и сообразила, что тот ему понадобится. Я прошла немного назад, но перед тем, как позвать моего спутника, поискала его глазами. Вы не поймете, что произошло, не имея представления о том, как выглядит место действия.

– Вы должны отвести меня туда, – потребовал я.

– Мы можем увидеть это чудо прямо здесь. Там просто негде спрятаться: высокий пологий склон горы – ни нагромождения камней, ни впадины, ни деревца, ни кустика. Лишь в самом низу лежат несколько валунов – они заслонили меня, когда я спустилась, а возвращаясь, я мигом снова вынырнула из-за них.

– Получается, он не мог вас не увидеть.