Текст книги "Китай и логика стратегии"

Да, вырванные из контекста цитаты могут создать неправильное впечатление, поэтому рассмотрим целый абзац из начала главы «Расходы на оборону» упомянутого китайского доклада (гл. 8):

«Китай придерживается принципа сбалансированного развития национальной обороны и экономики. В соответствии с потребностями национальной обороны и экономического развития Китай надлежащим образом устанавливает величину своих расходов на оборону, распределяет и использует средства на оборону, как предписывается законом. С учетом развития национальной экономики и общества рост военных расходов Китая сохраняется на разумном и подобающем уровне… Расходы Китая на оборону составили 417 876 миллиардов юаней в 2008 году и 495,11 миллиарда юаней – в 2009 году, превысив уровень каждого предыдущего года на 17,5 % и 18,5 % соответственно. За последние годы доля китайских расходов на оборону по отношению к совокупному ВВП осталась в целом постоянной…»

В прошлом неоднократно случалось так, что военные расходы США оказывались в ретроспективе чрезмерными, хотя в другое время по тем же стандартам они виделись недостаточными.

В общем-то, любой американский документ, сравнимый по охвату с «Национальной обороной Китая в 2010 году», начинается с оценки угроз (возможно, преувеличенных), но также в нем описываются «другой» или «другие»[48]48
  В социальной антропологии, социологии, психологии и иных общественных науках другой – «тот, кто отличается от меня (нас)», «кто противостоит мне (нам)», не такой, как я, но тоже человек (или живое существо). – Примеч. перев.


[Закрыть] и отслеживаются изменения в военном потенциале этих «других», требующие некоего отклика, дабы блокировать, нейтрализовать, отклонить возникающие угрозы или иначе им противодействовать.

Ничего подобного мы не найдем в «Национальной обороне Китая в 2010 году»: вот пес из «Собаки Баскервилей»[49]49
  Так у автора; на самом деле имеется в виду эпизод из рассказа «Серебряный» А. Конан Дойла: Шерлок Холмс обращает внимание на странное поведение собаки, которая «никак себя не вела». Выражение «Dog didn’t bark» («Собака не лаяла») благодаря популярности фигуры Ш. Холмса сделалось в современном английском языке идиомой. – Примеч. перев.


[Закрыть], который не лаял, молчаливый знак великодержавного аутизма.

Глава 7
Неизбежные аналогии

Хорошо известно, что исторические аналогии способны вводить в заблуждение: единственное, чему мы учимся из истории, – это крепнущая уверенность в том, что люди никогда не извлекают из истории полезных уроков. Впрочем, порой аналогии все-таки приносят пользу. К 1890 году Германия обогнала Великобританию по индустриальным инновациям, тем самым покорив мировые рынки, накопив капитал и финансируя все больше и больше новых изобретений для того, чтобы обгонять Великобританию в остальных секторах экономики. В те времена сталелитейная промышленность имела важнейшее значение, и здесь немецкое технологическое превосходство возрастало, а в лидирующей химической отрасли было и вовсе неоспоримым. Так закладывалось господство Германии в большинстве прочих форм промышленного производства, в том числе в электротехнической индустрии (первая общественная электросеть появилась в Великобритании в 1881 году, но генератор переменного тока изготовил немецкий завод «Сименс»). Британские предприниматели и управляющие были слишком плохо образованны, чтобы полноценно воспользоваться плодами науки и технологий, да и в целом именно немецкие, а не британские университеты развивали науку и технику, вводили новые формы обучения. Более того, на британских шахтах и заводах, которые нередко становились аренами ожесточенных классовых схваток, профсоюзы упорно сопротивлялись всем техническим новшествам, облегчающим условия труда (фактически едва ли не всем новинкам). Немецкие рабочие ощущали себя куда увереннее и куда охотнее принимали инновации: в Германии впервые в мире ввели пенсии по старости и по нетрудоспособности, а также страхование по болезни и несчастным случаям.

Если коротко, превосходство Германии было систематическим: централизованный «берлинский консенсус» оказался намного эффективнее знаменитого «выкарабкивающегося»[50]50
  Отсылка к ТВ-сериалу «Выкарабкивающийся» (Muddling through), который выходил на американском телеканале CBS в 1994 г. – Примеч. перев.


[Закрыть] прагматизма, восхваляемого британцами. Обе страны являлись парламентскими демократиями при монархах, формально отправлявших власть, однако немецкие чиновники по конституции располагали изрядными полномочиями – и прибегали к тем не только для обуздания парламентской оппозиции, но и для обильного развития и внедрения инноваций. В результате появилась, в частности, государственная пенсионная система, которую позднее стали воспроизводить во всем мире; недавно объединенная Германия построила общую сеть железных дорог – сравним с хаосом, царившим на островах, где имелось целых 120 британских железнодорожных компаний, что наполнили Лондон не связанными друг с другом линиями, которые в ряде случаев параллельно вели к разным станциям в одном и том же районе. Немецкая централизация воздействовала и на промышленность, где власти покровительствовали возникновению крепких объединенных компаний, способных финансировать исследования и разработки, тогда как более мелкие британские конкуренты не могли себе этого позволить.

В итоге у британцев попросту не было реального шанса избежать относительного (по сравнению с Германией) упадка. Немецкое превосходство буквально во всем виделось лишь вопросом времени, а в науке (по сути, в каждой отрасли) состязание уже завершилось: к 1900 году в британских университетах было невозможно изучать самые разные предметы, от химии до греческой поэзии, без хорошего знания немецкого языка, тогда как знание английского требовалось разве что для изучения английской словесности. В области финансов ускоренное производство капитала в более динамичной немецкой экономике превосходило и опыт, и глобальные связи лондонских торговых банкиров заодно с их системным преимуществом в виде владения фунтом стерлингов, тогдашней мировой резервной валютой. Семейство Варбургов из Гамбурга постепенно подчиняло себе Ротшильдов из Лондона, а крупнейшие британские банки очутились в тени «Дойче банка», который стал к 1914 году самым крупным в мире и справедливо считался наиболее компетентным в финансовом бизнесе (как считается и по сей день).

По реалистическому тридцатилетнему прогнозу, Германия, обладая передовой промышленностью, лучшими университетами, богатейшими банками и самым гармоничным обществом, благодаря складыванию государства всеобщего благосостояния, должна была к 1920 году обойти заметно одряхлевшую Великобританию. Но вместо этого к 1920 году Германия проиграла в войне и лежала в руинах, а на протяжении следующей четверти века ей предстояло пережить вереницу катастроф, которые никак не сочетались с блестящими и, казалось, реалистичными перспективами 1890 года. Британцы дорого заплатили за свою победу, зато смогли изменить грозившее им мрачное будущее и сохранить статус Великобритании как великой державы на многие десятилетия вперед.

Немецкая стратегическая некомпетентность, частый спутник тактического гения, была необходимой предпосылкой катастрофического национального поражения, к которому привела, разумеется, гордыня: подобно многим китайцам сегодня, многие немцы тех времен неумеренно восторгались стремительным взлетом страны.

Но именно британская реакция на возвышение Германии обеспечила окончательный исход.

В 1890 году Британия вела ожесточенную борьбу за колонии с Францией в Африке и Индокитае и сражалась с наступавшей Россией в Средней Азии; указанные страны считались, соответственно, врагами номер один и номер два. Такое положение дел мешало противодействию Германии, чья коммерческая деятельность при этом протекала под надежной защитой британского Королевского флота.

Однако немецкое правительство пришло к мысли, что возвысившаяся Германия не может впредь оставаться еще одной великой державой – она должна стать державой мировой. Следовательно, ей нужен соответствующий, пропорциональный могуществу, то есть океанский военно-морской флот вместо скромного состава для защиты собственных берегов и Балтики, чем Германия, собственно, и располагала. С 1898 года была принята череда «морских законов» для финансирования строительства линкоров, тяжелых и легких крейсеров. Поскольку немецкая экономика росла быстро, немецкий флот от нее не отставал: второй «морской закон» от июня 1890 года обеспечил удвоение финансирования императорского флота – с девятнадцати до тридцати восьми линкоров; за ним последовали другие законы того же рода, в 1906, 1908 и 1912 годах.

Для пространства стратегии характерна невозможность достижения прямолинейных результатов при прямолинейных действиях, ибо всегда есть другие игроки, которые обычно мешают достижению результата в схватке двух сторон[51]51
  Значит, внезапность – главное преимущество, она ставит противника в бездеятельное положение, в простой объект воздействия, когда прямое нападение приносит прямой же результат. Но на войне внезапность достигается редко, поскольку принимаются меры по ее недопущению; в мирное же время ведется конкуренция за мощные системы вооружения, и внезапность тоже случается нечасто, так как сам процесс строительства кораблей и производства самолетов невозможно скрыть.


[Закрыть]. В данном случае действия Германии по строительству океанских боевых кораблей привели не к достижению превосходства на море в мире, неизменном в прочих отношениях, а к глобальной стратегической трансформации, которая фактически обнулила немецкую военно-морскую мощь и впоследствии обернулась поражением Германии. Срочное строительство постоянно возраставшего количества все более грозных кораблей сочли слишком угрожающим – и оно вызвало соответствующую «подражательную» британскую реакцию.

Среди определенно асимметричных ответов следует выделить создание дредноутов – революционного по боевым качествам класса кораблей; первый дредноут спустили на воду в 1906 году, и немедленно стало ясно, что прежние многокалиберные линкоры устарели.

Правда, главный британский ответ на новые глобальные и морские амбиции Германии был еще более асимметричным: он произвел подлинную революцию в дипломатии, заново перекроившую стратегический контекст мировой политики. Франция являлась главным врагом Великобритании на протяжении столетий, а в последнее время противостояние обострилось из-за насыщенного соперничества при разделе колоний. Ввиду непосредственной угрозы со стороны Германии Франция при этом могла бы стать союзником Великобритании, будь устранены все колониальные противоречия. Опираясь на жесткую дисциплину, которой непременно требует большая стратегия, британцы покончили с былыми и свежими распрями и быстро заключили сразу несколько договоренностей с Францией: о доступе в Марокко, о правах на рыболовство возле Ньюфаундленда, о территориальных спорах в Западной и Центральной Африке и границах Сиама, о торговле с Мадагаскаром и о принадлежности Новых Гебридских островов (ныне Вануату).

Все это было проделано к 8 апреля 1904 года, а далее доступ Германии к Мировому океану уже определялся совместными действиями британского и французского флотов при условии сохранения Германией мира с обеими странами; в противном случае доступ возбранялся. Даже превосходящий по силе немецкий флот в Северном море мог лишь предпринять ответную блокаду Британских островов, а Франция ничуть не страдала, имея выход к Средиземному морю и Суэцкому каналу.

Достичь взаимопонимания с Российской империей было куда затруднительнее, не столько из-за колониального соперничества в Персии и Средней Азии, сколько из-за сильной внутренней оппозиции в самой Великобритании, где порицались сколько-нибудь тесные связи с неприкрыто реакционной и антисемитской царской автократией.

Но стратегия сильнее повседневной политики (как показало и достижение взаимопонимания между Мао и Никсоном в 1972 году; это лишь один из бесчисленного множества примеров), так что более осознававшая немецкую угрозу Франция преодолела былые сомнения довольно скоро и заключила с Россией союз в 1892 году. В августе 1907 года была подписана англо-русская конвенция, открывшая путь к переговорам на уровне Генеральных штабов и более тесному военному сотрудничеству.

Организованная британцами дипломатическая революция к 1907 году фактически окружила Германию, а Британская, Французская и Российская империи сделались союзниками. На Дальнем Востоке русских могли отвлечь японцы, но британцы успели предотвратить возможный германо-японский союз собственным договором с Японией от 1902 года (это был первый по-настоящему равноправный альянс между европейской и азиатской странами, предусматривавший тесное сотрудничество флотов). Наконец, британцы строго контролировали свои разногласия с США: их дипломатическая доктрина предполагала поддержание хороших отношений с американцами любой ценой.

У Германии в союзниках остались скорее слабаки: габсбургская Австро-Венгерская империя имела, безусловно, сильные стороны, в том числе крепкий флот на Адриатике, но была безнадежно ослаблена соперничающими национализмами внутри своих владений; Королевство Италия, союзник по договору, постоянно увиливало от обязанностей и не располагало сильной армией; хилую Болгарию окружали враги, а в Османской империи светские модернизаторы не справились с подавлением могучей традиционной силой ислама. Более того, любой союз с османами грозил отпадением Италии: эти страны воевали друг с другом в 1911 году. На суше Италия не была полезным союзником, зато ей не составляло труда запереть австро-венгерский флот в верхней части Адриатики и избавить британцев от сильных соперников на Средиземном море. Тем самым Италия превратилась в еще одну точку приложения сил для терпеливой британской дипломатии.

Едва все союзники заняли свои позиции на каждой из сторон, исход будущей Первой мировой войны оказался полностью предопределен.

На море британский, японский и французский флоты с их сетью угольных баз по всему миру надежно прикрыли Мировой океан, заперев немецкие корабли в домашних водах Северного моря. На суше немецкая армия одержала множество побед, но не сумела избавить Германию от морской блокады, которая означала недостаток сырья и привела в итоге к поражению вследствие постепенного экономического истощения, обернувшегося распадом немецкого общества. Прибытие на фронт свежих американских войск прервало смертельную экономическую спираль медленной гибели и привело к более быстрому военному поражению: вместо того чтобы капитулировать в 1919 или в 1920 году из-за голода, германское верховное командование нехотя согласилось на перемирие 11 ноября 1918 года, поскольку немцы больше не могли сдерживать наступление союзников.

Стоило сложиться британскому всемирному альянсу, правительство Германии, будь оно стратегически компетентным, должно было осознать тщетность строительства прекрасных боевых кораблей и безнадежную бесполезность многочисленной сухопутной армии[52]52
  Это крайне полезно и для современного Китая – скажем, понятно, что не нужны полноценные авианосцы, зато необходимы асимметричные силы для предотвращения и отражения атак противника оперативными оборонительными методами, которые минимизируют стратегические наступательные возможности и максимизируют оборонительные в надежном, но не создающем угрозы положении.


[Закрыть].

Однако аутизм возобладал над стратегическим мышлением, отчасти потому, что немцы считали стратегическое мышление собственным достижением, ведь основоположник современной западной стратегии Карл фон Клаузевиц был немцем (а Сунь-цзы – китайцем); вот наглядное подтверждение того, сколь опасно верить этим соблазнительным текстам.

Безусловно, тактика важна, но более высокий уровень ведения войны – оперативный – доминирует над тактикой; в свою очередь, уровень стратегии театра военных действий, подчиненный географическим факторам, господствует над оперативным уровнем. 34 километров открытого моря между Великобританией и Францией и огромной глубины территории России оказалось достаточно для нейтрализации самого настойчивого агрессора в прошлом (этот фактор не утратил значения и в настоящее время).

При этом окончательный исход войны определяется только на высшем уровне большой стратегии, где все военные факторы, в свою очередь, подчинены соображениям силы и слабости союзников, промышленного и общеэкономического потенциала, подлежащего мобилизации в конкретных странах, а также политической сплоченности и качеству лидерства – в отдельных странах и в военных союзах.

Ни одна из многочисленных тактических и оперативных побед немецкой армии в 1914–1918 годах не смогла обеспечить прорыв на более высокие стратегические уровни и достичь верхнего уровня большой стратегии. Следовательно, все боевые действия были безрезультатными, как если бы сражалась худшая, а не лучшая в мире армия.

Стратегически компетентное и не склонное к аутизму правительство осознало бы, что лишь невоенные преимущества Германии действительно значимы: речь о банках, заводах и университетах, которые могли бы развиваться беспрепятственно, содействуя процветанию населения и распространяя немецкое влияние по всему миру, как было до 1914 года.

Напротив, сухопутную армию следовало использовать только для обороны, а немецкий флот и вовсе был лишним, поскольку не добился ничего стратегически, несмотря на всю свою мощь оперативного свойства, тогда как его наличие мобилизовало британцев на глобальное противодействие Германии.

Теоретически Германия могла бы легко преодолеть свое фатальное стратегическое окружение, прорвать заслон Британской, Французской и Российской империй, которые сообща представляли собой грозную силу, но союз которых держался только на страхе перед германской угрозой. Потому наилучшим немецким ответом на англо-русскую конвенцию 1907 года, которая завершила окружение Германии, был бы отказ от стремления к океанскому могуществу: Россия вполне могла бы выступить покупателем лучших немецких кораблей. Такой ход немедленно лишил бы британцев основного мотива, из-за которого они и затеяли глобальный союз против Германии. Даже антигермански настроенному Кабинету министров пришлось бы под давлением парламентской оппозиции отменить дорогостоящую политику противодействия Германии.

Что касается франко-русского альянса, его скрепляли разве что совместные опасения по поводу немецкой сухопутной армии. При сокращении численности последней до сугубо «оборонного превосходства» прогерманская партия при царском дворе взяла бы верх, пусть даже Французская Республика продолжала бы упорствовать в сохранении политически щекотливого альянса с царской автократией.

Эти меры не разоружили бы Германию, ибо и сократившаяся армия, неспособная проводить масштабные наступательные операции, способна отразить любое вторжение и отстоять территорию страны, включая восточные земли с их беспокойным и мятежным польским меньшинством (своего рода немецкий Синцьзян).

В ретроспективе очевидно, что лишь не угрожающая в военном отношении, дипломатически мирная большая стратегия наилучшим образом отвечала бы германским интересам, ускоряя мирное возвышение Германии к новым высотам культурного процветания.

Но к 1907 году (и даже намного ранее) лучшая стратегия стала попросту немыслимой для немецкой политической элиты, в том числе для профсоюзных деятелей и социал-демократов в парламенте. Слишком резкий отход от гордыни и военного величия был невообразим эмоционально после многих лет триумфального подъема. Да и политически изменить что-либо было невозможно ввиду общенационального согласия в пользу сильной армии и растущего флота.

В бюрократическом отношении Генеральный штаб сухопутных сил и высшее командование флота при поддержке солидной части общественного мнения могли бы пойти на любые меры вплоть до государственного переворота, дабы остановить потенциальную демилитаризацию. Германия была конституционной монархией, страной управляло правительство, избираемое парламентом, но пронизывавший общество культурный милитаризм (даже всемирно известные ученые гордились службой в качестве младших офицеров запаса) придавал огромный авторитет военной элите, чье оперативное искусство действительно вызывало восхищение во всем мире. (Уже намного позднее была признана ее вопиющая некомпетентность на уровне большой стратегии. Логика неизменна на любом уровне, но грамматика боя диктует решительные меры, а грамматика политики требует компромиссов.)

Впрочем, до переворота с целью остановить демилитаризацию все равно не дошло, так как главное препятствие на пути принятия правильной большой стратегии было, как обычно и случается, исключительно интеллектуального свойства.

Парадоксальная логика стратегии прямо противоречит здравому смыслу: только в стратегии меньше может быть лучше, чем больше. Проще говоря, более слабые армия и флот лучше, чем сильные, если последние преодолевают кульминационный порог системно приемлемой силы, тем самым провоцируя более чем пропорциональную реакцию противников, симметричную и асимметричную.

Если могущество восходящей великой державы продолжает возрастать, ранее дружественные соседи начинают проявлять настороженность, союзники смещаются к нейтралитету, бывшие нейтральные страны становятся противниками, а подлинные противники – старые и новые – вынужденно забывают о разногласиях и объединяются против той великой державы, которая растет слишком быстро. В мире независимых государств даже самая могучая растущая держава может быть побеждена союзом противников, которых свел вместе именно рост могущества этой державы.

Глава 8
Может ли Китай избрать более успешную большую стратегию?

Каждый исторический период и каждое государство уникальны, что обыкновенно сводит на нет все аналогии. Но парадоксальная логика стратегии всегда одна и та же[53]53
  Потому-то логика Карла фон Клаузевица и Сунь-цзы, по большому счету, тождественна – и в равной степени парадоксальна.


[Закрыть]. Возвышение Китая должно вести к нарастанию сопротивления, и потому Китай может даже ослабнуть на уровне большой стратегии из-за собственной военной мощи – таков возможный парадоксальный исход. Мягкая и уступчивая дипломатия, свободная от надменности и готовая к примирению на каждом шагу, способна помочь на какое-то время. Но при продолжении роста военной мощи такая мягкая внешняя политика будет истолкована как откровенное введение в заблуждение, как маскировка наращивания военного потенциала.

Отсюда напрашивается вывод, что лишь правильная большая стратегия для современного Китая может отринуть военный рост, опровергнуть здравый смысл и противодействовать всем нормальным человеческим инстинктам. Кроме того, поскольку власть КПК сохраняется при поддержке НОАК (с этим утверждением можно поспорить), такая большая стратегия принудительной демилитаризации потребует радикальных изменений в политической структуре Китая, либо замены господства КПК демократическим правительством (приверженным антимилитаристскому консенсусу – тоже шаг вперед), либо еще большего возвышения КПК до уровня непререкаемого авторитета для вооруженных сил. Конечно, кажется нелепой мысль, будто для создания большой стратегии, не угрожающей другим, КПК придется превратиться в сталинистскую партию с опорой на террор тайной полиции, а не на поддержку военных (если вспомнить известное изречение Мао, власть по-прежнему будет рождена винтовкой, но только меньшего калибра)[54]54
  Zhu Shanshan, «We Want a Carrier», Global Times, от 5 мая, 2011, http://military.gl0baltimes.cn/china/2011–05/651642.html.


[Закрыть].

Провал Китая на уровне большой стратегии, а также отсутствие государственного руководства со сверхчеловеческой проницательностью и отвагой имеет много причин, а именно:

– более скромная внешняя политика будет аномалией, ибо Китай стремительно растет во всех отношениях;

– сокращение военных расходов также будет аномалией, поскольку быстрый рост экономики Китая делает возможным увеличение этих расходов;

– для НОАК будет неправильным соглашаться на уменьшение своего влияния в общей бюрократизированной системе принятия решений;

– для китайского общественного мнения (если его вообще следует учитывать) будет неправильным поддерживать односторонний отказ от военного могущества, особенно с учетом воспоминаний о сравнительно недавней военной беспомощности страны. Более того, имеются зримые доказательства поддержки обществом военных расходов, причем в сторону увеличения – например, на строительство авианосцев, как следует из свежего опроса[55]55
  Опрос общественного мнения «Глобал таймс» по поводу авианосцев:
  – «более 70 % респондентов» одобрили приобретение авианосца; 68 % одобрили строительство более чем одного авианосца в будущем, и только «четверть» была против;
  – о целях использования: 77,8 % выбрали «защиту территориальной целостности и отражение агрессии», но 81,3 % предпочли «усиление Китая»; при этом «более половины» согласились с высказыванием, что «постройка авианосца может вызвать гонку вооружений в Азии»;
  – о расходах: лишь 41 % согласны с утверждением, что «строительство авианосца жизненно необходимо экономике Китая», в то время как 35,5 % сказали, что это «того стоит… несмотря на огромные затраты»; 75,2 % ответили, что постройка авианосца «ускорит развитие китайских военных технологий и создание армии (sic!)».
  В связи с этим цитируются слова Пэна Гуанцзяня из Военной академии НОАК – в привычном для Китая изложении: «Китайский авианосец, если таковой появится, будет одним их элементов развития военного потенциала страны по принципу оборонительной политики. Он не будет служить никакой стратегии глобальной экспансии или борьбы за лидерство в мире». С другой стороны, Сун Сяочжун («пекинский военный эксперт») предлагает экономическое обоснование: «Потребности Китая в сырье и энергоносителях растут, и часть из них приходится импортировать из-за границы. Если их транспортировка и торговля будут находиться под угрозой, индустриализация и урбанизация Китая окажутся под вопросом». – Примеч. автора.
  Источник: Zhu Shanshan, «We want a carrier», Global Times, May 5, 2011: http://military.globaltimes.cn/china/2011–05/651642.html. – Примеч. автора.


[Закрыть].

По всей видимости, налицо серьезные препятствия на пути формирования правильной и мирной большой стратегии. Но все это затмевается присущим Китаю в предельной степени великодержавным аутизмом, который усугубляется поныне живой традицией системы дани, возникшей благодаря исходному положению о формальном неравенстве государств, изначально безнадежно уступавших Китаю. Менее аутичный Китай, более внимательный к чувствам и взглядам других стран, уже снизил бы темпы военного роста, обратил бы внимание на ту реакцию, которую этот рост вызывает даже на эмбриональной своей стадии (а китайская политическая элита эту реакцию вплоть до сегодняшнего дня демонстративно игнорирует). По иронии судьбы в данном случае преградой на пути к стратегической мудрости является одна из исконных особенностей ханьской стратегической культуры.