Текст книги "Шаг в окно"

Я меняю высоту, то лечу на уровне четвертого этажа, то десятого. Такие трюки мне необходимы, я изучаю, на что способно моё тело, а главное – душа. Именно от того, что происходит в ней, зависит, вернусь ли я живой с очередной ночной прогулки.

Когда я не знала, как важно состояние любви и доверия к этому миру, к высшим силам, которые поддерживают нас, со мной могло случиться непоправимое – падение. Едва пролетев пару метров над землёй, я подумала: вот оно – волшебство! И я его могу сотворить! Я сама! Я, я, я – гордыня взяла меня в оборот. Навстречу мне в лицо неслась снежная крошка, обжигающий холодом ветер, люди внизу уныло брели по асфальту, автомобили застряли на узких дорогах – и пафосные, представительского класса и отечественные, лихо косящие под пафосные. Дорога едина для всех: для пешек, для королей, для пешеходов и водителей. Только мне закон не писан: я лечу.

Всё быстрее и быстрее. Слава богу, хоть ума хватило не забираться слишком высоко. Я хочу чуть свернуть, впереди шлагбаум для машин, закрытый, и растерянно понимаю, моё тело перестало слушаться мыслей, а воздушный океан вокруг меня превратился в пустоту. Мне не на что опереться, ничто меня не держит, я стремительна словно пуля, выпущенная из пистолета: молниеносна и бескомпромиссна.

Что-то внутри меня подсказывает, и за миг до столкновения я начинаю истово молиться своими словами: “Даже, если сейчас наступит моя смерть, я благодарна за каждую секунду, которую провела на этой планете!”. И тут я ударяюсь о шлагбаум.

Живот пронзает дикая боль, меня складывает пополам. Полет закончился, я сползаю на мокрый от снега асфальт и плачу. Так больно мне, кажется, никогда еще не было. Я мечтаю потерять сознание. Такое чувство, что мне наживую разрезали живот, а теперь растягивают рану в разные стороны. Может, у меня кровотечение? Я просовываю руку под куртку, отодвигаю толстый свитер и ощупываю горячую кожу. Ладонь сухая.

Сзади сигналит машина, шлагбаум поднимается. Мне приходится отползти в сторону, и автомобиль приезжает. Ах, если бы во время моего полета этот злополучный шлагбаум был бы открыт. Из автомобиля выскакивает девушка и подбегает ко мне:

– Что с вами? Сердце?

Молодое обеспокоенное лицо.

– Нет, я поскользнулась просто, – со стоном отвечаю я.

– Наверное, у вас перелом где-то. Может, «скорую» вызвать? – девушка пытается меня поднять, а я внезапно понимаю, что она не могла не видеть, как я ударилась животом о шлагбаум. Это произошло за мгновение до его поднятия.

Наконец, я с помощью девушки принимаю положение стоя. Я смотрю на свою добрую спасительницу, и до меня доходит: “Меня никто не видит, когда я лечу. Пусть это будет день, пусть ночь. Я становлюсь видимой для людей только после приземления. А как они себе объясняют моё внезапное появление? Поистине, надо было упасть, чтобы задуматься об этом!”.

Я пребывала в эйфории после первых своих полётов наяву. Ни о чём не заботилась, просто наслаждалась. Наверное, я была тогда безумна. Но как тут не сойти с ума, когда стоит помыслить “А не попробовать ли мне еще разок?”, привстать на цыпочки, слегка оттолкнуться руками от густого воздуха и оторваться от земли. Должно быть я тогда была не в себе.

Девушка внимательно оглядела меня и мою относительно нормальную походку: я прихрамывала, морщась от боли в животе.

– Давайте подвезу. Я все равно уже опоздала… – Предложила она.

Я заметила, что девушка эта гораздо старше, чем мне показалось вначале. В ее светлых волосах серебрилась седина, которую я приняла за современное окрашивание. В уголках глаз притаились морщинки, на лбу угадывалась поперечная складка. “Ей скорее ближе к сорока, чем слегка за тридцать”: решила я и приняла помощь:

– Мне недалеко, но, похоже, без вас я не дойду…

В сопровождении женщины я доковыляла до автомобиля и с кряхтением расположилась на переднем пассажирском сидении. Мы медленно тронулись в путь.

– До сих пор не пойму, откуда вы взялись? Вы что не заметили закрытый шлагбаум и врезались в него? – Женщина покосилась на меня. В ее голосе слышалась причудливая смесь изумления и подозрительности.

Мне не хотелось вдаваться в подробности. Она все равно бы не поверила. Я пребывала в ужасе от того, что со мной случилось и могло бы произойти. Можно, конечно, просто молчать и игнорировать вопросы своей спасительницы, но это как-то не слишком вежливо, поэтому я сделала не менее изумленное лицо, чем эта женщина и ответила вопросом на вопрос:

– Сколько вам лет?

– Что? – Она удивилась, потом пожала плечами, – Мне сорок.

– Вы хорошо выглядите. Я подумала, что намного меньше. Лет двадцать пять, может…

– Приятно это услышать, а с другой стороны: вот какая разница, насколько лет мы выглядим? Мы, женщины, я имею ввиду. Вам, допустим, около тридцати, и, у вас впереди десять лет, чтобы достигнуть моего возраста. Эти десять лет пролетят, не заметите. У меня именно так и вышло. Потом вы обернетесь назад, и хорошо, если за прошедшее десятилетие что-то случилось ценное.

– Например? – моя боль утихла. Разговор заинтересовал.

– Например: дети, любовь, карьера… Надо использовать это время. Понимаете, о чем я говорю? Неважно, пусть вы лицом как девочка или как старушка. Главное, что есть за спиной.

– И что у вас за спиной? – Я улыбнулась.

– Боюсь, что только моложавая внешность, – женщина изобразила нарочитую ответную улыбку.

По мнению собеседницы, у меня был в запасе целый десяток лет. Что ж, в этом она права. Но я уже не первый год замечала бег времени. Всё мне хотелось подбивать какие-то итоги, оценивать результаты и подсчитывать успехи.

Каждый Новый год я болезненно ощущала горечь от того, что хвастаться мне нечем. Семьи крепкой с мужем любимым и детками – нет, карьерных планов – нет, особых увлечений – снова и опять “нет” …

Но сейчас, сейчас что-то произошло, я что-то обрела, получила такое, с чем мне нужно разбираться. Бесшабашная эйфория от возможности летать закончилась. Я должна понять, с чем столкнулась, иначе десять лет, о которых говорит эта женщина за рулём, окажутся для меня недостижимой иллюзией.

Возле шлагбаума меня подстерегала если не смерть, то несчастный случай с дальнейшей инвалидностью. Так-то вот. Я знала, куда мне ехать. В танцевальную студию. К Наталье.

– Вот здесь, пожалуйста. Я выйду. Еще раз спасибо за всё.

– Берегите себя, – печально улыбнулась женщина.

Я энергично тряхнула головой и взбила обеими руками волосы, чтобы выветрить тоскливое настроение. Мне нужна была правда от Наташи, и я приехала за этим.

Спустившись вниз по лестнице, ведущей в студию, я осторожно приоткрыла дверь. У стойки, где мы обычно разувались, никого не было. Негромко играла джазовая композиция. Сразу захотелось раскованно и расслабленно покачиваться ей в такт, а лучше парить в густом воздухе, который держит тебя, но куда там! Моё тело, а особенно живот, ныло от недавнего удара о шлагбаум.

Верхние лампочки в студии были выключены, в зеркальных стенах отражался только отсвет напольного светильника в виде шара. Восемь пилонов, стоящих в ожидании женских тел, напоминали суровых стражников. Вдруг стало страшно. Я поймала себя на крамольной мысли: мне всё почудилось.

Какие полёты? Какой-такой осязаемый воздух? Я просто городская сумасшедшая. Объяснение очевидное.

Музыка всё лилась и лилась, вводя в какое-то полугипнотическое состояние. Потом к джазу присоединился смех, тонкий, чуть слышный, серебристый, как будто кто-то где-то проверяет прочность хрустальной посуды легкими постукиваниями вилки по стеклу.

Мне стало жутко и холодно от внезапно налетевшего ветра. Я даже покачнулась, но пришла в себя. Да какого лешего! Мне вспомнился мой развод и все, что ему предшествовало. Да какого лешего?

– Сделай вид, что ничего не замечаешь. Замни, забудь, пропускай мимо ушей, если хочешь сохранить брак, – со знанием дела уговаривала меня свекровь.

Она провела полжизни на пороховой бочке, то и дело, прощая супруга за измены. Оттого вид у нее был уже давно не очень, нервы ни к черту, об остальном умолчу, и так – достаточно.

– Да какого лешего! – ответила я тогда ей.

А сейчас в студии с этим же восклицанием я быстро разделась, обдирая пальцы о молнии, крючки и замочки зимней одежды. В одном нижнем белье, чтобы кожей лучше держаться за гладкую сталь, я шагнула к ближайшему пилону и полезла к самому потолку словно дикая злая кошка.

Краем сознания я поняла: в студии замерло время, стихла музыка на середине аккорда и исчез звенящий смех. Меня окружила напряженная тишина, кто-то или что-то внимательно следило за моими движениями.

Я это чувствовала всей разгоряченной кожей. Замерев на секунду у потолка, я зацепилась за прохладный пилон скрещенными в коленках ногами так, чтобы удерживать его только между внутренней стороной бедер. Носочки вытянуты, смотрят вверх: всё, как учила Наталья.

Корпус я медленно опускаю вниз, руки безвольно свисают вдоль пилона. Позвоночник растягивается, волосы откидываются с лица, мои глаза закрыты. Я испытываю блаженство, пилон медленно вращается вокруг своей оси.

Да какого лешего! Ноги соскальзывают с пилона, повинуясь моей воле. Я больше не держусь за пилон. Ничем не держусь. Совсем не держусь. Я вишу вниз головой, параллельно пилону, словно живое подтверждение своего сумасшествия.

Кровь приливает мне к лицу, ноги начинает покалывать, и я как плывущая русалка выныриваю из неудобного положения. Мне больше нравится всё-таки видеть мир не кверху ногами, а как положено.

Я медленно опускаюсь на пол босыми ступнями, разглядывая свое полуобнаженное тело в четырёх зеркалах во всю стену. Мне наконец стали заметны изменения в моем внешнем облике. Руки и ноги словно вытянулись, тонкие, красивой формы. Щиколотки стали точеными от специфических трюков, когда я, сцепляясь с пилоном, крутилась, несведущему неизвестно, за что, держась.

Кажется, я даже подросла на пару сантиметров, многие минуты проводя в висе с растянутым позвоночником. Однако моё тело не превратилось в длинную переваренную макаронину. Я походила на пружину, которая скрывает в себе силу.

Лицо моё от природы круглое с мягкими щеками тоже похудело, за счет чего зеленоватые глаза стали выразительнее. Я пристально уставилась в них. От уютного полумрака ли, царившего в студии, или так было и в самом деле, отражение в зеркале мне подмигнуло. Я вздрогнула.

Тут раздались негромкие аплодисменты. Из темноты вышла Наталья и Марианна Васильевна. Тогда я не знала, кто она, и видела ее впервые. Женщины переглянулись и завели беседу, в которой я не понимала и половины. Они не обращали на меня никакого внимания, будто я сделалась невидимкой.

– Откуда ты их берешь? Уже вторая за год! – С недовольной гримаской на лице выговаривала Марианна Васильевна.

– Что ж, мне студию закрывать? Это, вообще-то, мой хлеб… – ответила Наталья.

– Я за всю свою жизнь не встречала стольких. Похоже, что они размножаются в геометрической прогрессии.

– Век информационных технологий, что вы хотите. Это раньше все по углам шептались и сплетничали, а теперь форумы есть, чаты, клубы по интересам. Шила в мешке не утаишь. Свободно мыслящие люди появились. Я этому только радуюсь.

– Ты очень легко рассуждаешь, а это опасно. Я рада, что ты еще не столкнулась с тем, о чем мне на консультациях рассказывают. Бог бережет тебя. До поры до времени… – В словах Марианны Васильевны послышалась угроза, – Мало дать человеку увидеть свой дар, понимаешь? Ты несешь ответственность за то, как он этим своим даром распорядится.

– Предпочитаю насчёт этого не заморачиваться, – Наталья небрежно пожала плечами, и на ее щеках проявились чуть различимые ямочки.

– Это тебя и спасает… – проворчала Марианна Васильевна и подошла ко мне.

В мгновение ока, я не успела даже уловить движение, женщина без возраста взяла меня за подбородок и чуть приподняла за него мою голову. Марианна будто приценивалась. Еще секунда и она залезет ко мне в рот осматривать зубы? Я взбунтовалась и дернула головой, однако женщина держала меня крепко.

– Шш, не надо нервничать… А глазки-то зеленые.

Марианна Васильевна отпустила меня. Я потерла подбородок и ринулась в наступление:

– В чем дело? Что здесь происходит?

Наталья с прохладцей заметила, что торопится не нужно:

– Ты лучше скажи, зачем ты сюда пришла. Занятий сегодня нет. Ты, может быть, хотела что-то мне показать? А? Например, полёт?

Мне стало холодно в одном нижнем белье, и я принялась одеваться под пристальными взглядами обеих женщин. Была – не была:

– Я не сумасшедшая.

– Хорошенькое начало, – улыбнулась Марианна.

– Но иногда я думаю, что спятила, – сказала я.

– Это абсолютно нормально, поверь мне, – Марианна легко опустилась на мягкий бесформенный пуф ядовито-розового цвета.

– Нормально? Вы называете нормальным то, что я умею отрываться от земли? – к концу предложения мой голос невольно повысился. Верный признак начинающейся истерики.

– Знаешь, ты совершенно не романтичная… “Отрываться от земли”! А могла бы сказать, что умеешь летать, – Марианна вздохнула.

– Во мне ноль романтики, тут вы правы. Я юрист, а не певица. Я рациональная. Поэтому мне непонятно, что, вообще, здесь происходит!

Пока мы с Марианной беседовали, Наталья куда-то исчезла, но, вот теперь в возникшей паузе, в тишине, она снова появилась. Одетая в короткие шортики и топ, она с наскока обхватила пилон руками и ногами.

Металлическая труба бешено начала вращаться, а Наташа перестала держаться за неё и подлетела к другому пилону. Через секунду и этот пилон настигла та же участь – быстрая круговерть. Потом Наташа подлетела к следующему пилону и так до тех пор, пока все восемь труб не загудели, танцуя вокруг своей оси.

В глазах у меня мельтешило и искрилось. Наталья летала, выписывая в воздухе восьмерки, а я впадала в состояние, похожее на транс.

Марианна потянула меня за руку, и я очутилась на втором бесформенном пуфике, прямо напротив нее. Она это сделала очень вовремя, потому что ноги отказывались меня держать. В ушах жужжало, звенело, каждая мышца тела вибрировала, а на фоне всего этого сумасшествия спокойным низким голосом заговорила Марианна.

В тумане неопределенности, свечения крутящихся пилонов и безумно упорядоченного парения Натальи островком мира для меня остались чёрные глаза Марианны и ее умиротворяющие слова. Она рассказала мне о Парящих, о постоянной борьбе добра со злом в душах каждой из них, о смертельной опасности быть беспечной:

– Ты на Наташу не равняйся. Она холодноватая и неподатливая ни для чужих, ни для своих грехов. Для нее в полёте риск минимален, потому что она не умеет слишком глубоко в себе копаться. А тебе нужно держать ухо востро! Я по глазам тебя прочитала в первую же минуту… Ты из тех, кто сковыривает чуть начавшую заживать ранку. Ты сдираешь болячку и анализируешь слишком долго то, что надо поскорее забыть.

Я слушала женщину, сидевшую передо мной, и хотела кивать: так точно и образно еще никто про меня не говорил. Однако я обнаружила, что по-прежнему пребываю в полугипнотическом состоянии, и не могу ни кивать головой ни даже говорить.

Марианна Васильевна тем временем рассказала мне о том, что случилось возле шлагбаума.

– Если во время полёта тебе на ум вдруг пришла какая-то гадость про саму себя, дурное воспоминание о своем недостойном поведении, которое ты сама себе не простила, твоя задача как можно быстрее снизить высоту и приземлиться. Это ты должна заучить. Посмотри на меня внимательно. Еще раз повторяю: приземлиться, понимаешь?

Я, не отрываясь, глядела в ее чёрные глаза.

– Не место тяжелой мысли в воздухе. Ясно? Она тянет вниз за собой. И не важно, за какое такое прегрешение ты себя коришь. Это может быть грубое слово твоё, это может быть невинный обман. Главное, что ты сама об этом думаешь. Поэтому я и говорю тебе о Наталье. Она не такая, как ты. С неё многое как с гуся – вода.

Наташа тем временем перестала выписывать в воздухе восьмерки. Пилоны прекратили свой дикий танец свободы. Настала тишина, и мне было слышно, как тренер жадно глотает ледяную воду из кулера.

Во время тренировки и после нее всегда хотелось пить, и кулер, стоявший в нашей студии, был желанным предметом. Мы, полуголые, в жаркой испарине, с синяками на самых неожиданных местах пили из пластиковых стаканчиков, окружив кулер со всех сторон. Стайка женщин с горящими глазами, не согласные мириться с метами времени на теле.

Коллеги с моей работы, те, что целыми днями сиднем сидели в удобных ортопедических креслах и пялились в экран монитора, уже давно забыли о свободе движений и жаловались на болячки. Посмотрели бы они на Наталью! Гибкая, как сиамская кошка, она пила воду из пластикового стаканчика так изящно будто вкушала божественный напиток из тонкого хрустального бокала на длинной ножке, но в то же время хищный взгляд Натальи говорил: “не тронь мою добычу!”.

Опустошив стаканчик, Наташа танцующей походкой, приблизилась к нам и грациозно уселась на третий пуф сумасшедшего желтого цвета. Теперь образовался треугольник с перекрестными взглядами.

– Ну что, Марианна запудрила тебе мозг своей проницательностью и способностью угадывать характер по глазам? – иронично спросила меня Наталья.

Я молчала. Голос до сих пор не вернулся ко мне, но я обнаружила, что могу шевелиться. Тело моё было расслабленно, зато в голове все словно встало на свои места, и я была предельно сосредоточена. Ну мне так казалось… Что там Наталья про глаза сказала? И Марианна: “А глазки-то зеленые”? Хотя я всю жизнь считала свои глаза больше серыми, чем зелеными.

– Не удивляйся, но наша мудрейшая Марианна Васильевна считает, что по цвету глаз можно судить о человеке.

Я краем взгляда заметила, что Марианна поморщилась при этих словах и беззлобно хмыкнула вроде как “Мели, Емеля – твоя неделя”.

– Допустим, у меня голубые глаза. Из этого следует: в полёте для меня нет пределов ни в высоте, ни в длительности. Я, как змея, не ведаю уколов совести. Никакая гипотетическая вина не сможет очернить мою душу, сделать моё тело тяжелым и заставить упасть. У меня стальные нервы и бессовестный нрав. Летай, Наташа, пари, ты может быть, и грешна, но своим неглубоким умишком и никчемной душонкой тебе до этого не додуматься, – тренер раскраснелась, объясняя мне это.

В ее словах я различила обиду, и мне она была понятна. Как-то не

по-взрослому приписывать человеку характеристики, основываясь только на цвете глаз. Вроде физиогномика признана лженаукой… Однако тесты на длину носа или размер груди и связи их с характером не утратили своей популярности, и мне было интересно, что Марианна Васильевна думает обо мне и моих зеленых глазах.

Я сглотнула, попробовала говорить. Мой голос был хриплым. Горло пересохло. В студии было жарко. Единственное окошко находилось так высоко, что лишний раз открывать его и закрывать можно было только используя стремянку. Конечно, для Парящей не проблема обойтись без лестницы, но во время тренировки, видимо, тренеру проще было вести себя так, будто она не умеет летать. Из этого я сделала вывод: в нашей группе я одна – Парящая. Так?

– Марианна Васильевна, – неуверенно произнесла я, – нас таких много? Я имею ввиду Парящих…

– Не знаю. Я могу только предполагать, – Марианна легко поднялась с мягкого уютного пуфика.

Я смогла хорошенько ее рассмотреть. Это была невысокая женщина, средних лет, с задорной какой-то мальчишеской улыбкой, смугловатая, с темными волосами длиной чуть ниже талии и темно-карими глазами. Марианна Васильевна была скорее постаревшим подростком, чем зрелой женщиной. Ее движения были резкими и одета она была в свободные джинсы и растянутый свитер. От нее веяло энергией, веселой житейской мудростью и неконфликтностью. Хотя мне не трудно в ней предположить тяжёлый характер, но это, наверное, проявляется только в кругу самых близких.

Марианна Васильевна, как бы между делом, поднялась на носочки и оторвалась от пола сначала сантиметров на десять, потом на полметра, затем ее тело приняло почти горизонтальное положение. Голова была чуть приподнята, словно возлежала на подушке. Казалось Марианна отдыхала на невидимом ложе, может в гамаке… Ее тело чуть раскачивалось, она парила.

– Знаешь, о чем я думаю? – доверчиво как ребенок спросила она, обращаясь, как я думала, ко мне.

– Мм, – промычала я.

– Знаю. – Резко ответила Наталья. О том, что у тебя появилась новая ученица, которая будет смотреть тебе в рот и верить любому твоему слову. Благодарная ученица, не такая, как некоторые…

Я с опаской взглянула на спокойное умиротворенное лицо Марианны. Всю свою жизнь я избегаю конфликтные ситуации и никогда не знаю, как себя вести, когда при мне ссорятся. Но Марианна оставалась невозмутимой, даже безмятежная улыбка чуть тронула уголки ее губ.

– Спасибо, Наташа, за наглядный урок.

Марианна Васильевна перевернулась в невесомых волнах прозрачного океана и очутилась прямо передо мной. Ее глаза оказались выше уровня моего взгляда, и мне пришлось поднять голову, чтобы смотреть на нее. Я и в самом деле почувствовала себя ученицей, отвечающей домашнее задание. Тишина, воцарившаяся в студии, требовала моего правильного ответа:

– Ни при каких обстоятельствах, если, конечно, хочу остаться живой, я не имею права нарушить в своей душе гармонию. Когда я лечу и причём лечу высоко, мои мысли только о любви. Ну? – как на духу выпалила я под строгим взглядом моей наставницы, мгновенно смягчившимся от верно сказанных слов.

Наташа вела машину, снова и снова прокручивая в голове воспоминания о прошедшем вечере. Может, Марианна права, и ей, действительно, не хватает глубины осознания своей греховности? Поэтому ее полеты безопасны и сладостны? Тогда почему ей так неприятны ее слова? Разве на правду нужно так реагировать?

Почему она чувствует где-то в области живота жгучую обиду, которая ее раздирает изнутри, словно чужой недружественный к ней организм? Наверное, от того, что в словах Марианны, в ее этой идее о холодных голубых глазах, слышится самоуверенность и высокомерие? В ее идее нет исключений.

Но Наташа – исключение! Ее горькая любовь к сыну, выстраданная нелюбовь к бывшему мужу, и всё это испытано ею в том возрасте, когда иные только заканчивают школу, – разве это не доказательство того, что она имеет право быть холодной? Имеет право выкидывать старые маски и надевать новые.

Да, если она покажет миру свои эмоции, свои страдания, то уже не возродиться ей, словно птице Феникс. Никогда не уйдет краснота с ее голубых глаз, навечно останутся опухшими веки, а скорбные бороздки от носа к губам и ниже к подбородку раньше времени превратят ее в старуху. И только судьба знает, почему этот мужчина, причинивший ей столько зла, сейчас с другой женщиной и вполне счастлив, и даже не пьёт. Зато Наталья и ее сын до сих пор выгоняют из своей памяти плохое, не нужное, уже давно мертвое.

Машина, шурша по неведомо как сохранившимся еще с осени сухим листьям, въехала в их тихий двор. Наталья аккуратно припарковалась: любо-дорого посмотреть. Среди мужских грубых автомобилей ее машинка смотрелась игриво и вызывающе. Уже давно соседи о Наталье не судачат с жалостью, а она всё равно спиной чувствует взгляды из окон.

Только теперь Наталья достойна уважения, возможно, зависти. Сын – спокойный, приветливый подросток, муж – приятный, степенный, а она сама – бизнесмен средней руки. Если бы не вынужденная маска холодной и непробиваемой женщины, чтобы с нею стало?

Наталья достает с заднего сиденья документы по студии и идет к дому. Белая шапка снега на козырьке выглядит ноздреватой. Молодая женщина вспоминает другую зиму, когда она водила сынишку в сад, потом бежала на электричку, чтобы ехать в другой город на работу, а сердце сжимала горькая обида на никудышного отца мальчика. Опять он всю прошлую ночь пропьянствовал, продал ее золотые серьги, чтобы было на что кутить.

Сын начал вздрагивать, когда его отец заходил в квартиру и открывал дверь с ноги, если находился в дурном настроении. Несмотря на это, молодой папаша, недавно с горем пополам закончивший школу, был для сынишки авторитетом. Это разбивало сердце, которое, казалось, привыкло ко всему.

– Мама, когда папа придет? – и голубые глаза пронзали Наташу.

«Как деньги закончатся, так сразу!”: хотелось крикнуть.

– Скоро, вот увидишь… – испытывая бесконечную жалость, отвечала Наташа.

Как-то гражданский муж после одного из громких скандалов обещал вернуть ей деньги. Перед тем, как сбежать в ночь, он поспешно сунул ей несколько купюр. На короткий миг Наташа обманулась. Этого времени хватило мужчине, чтобы уйти. С хлопком двери ее сердце ухнуло вниз. Дешёвые фальшивки из магазина сувениров, изображающие банкноты, заставили ее задохнуться от возмущения. Завтра платить за детский садик, холодильник пустой, у сына круги синие вокруг глаз от частого плача. Как всё это забыть? Как ее муж умудряется не думать об этом?

Всё это было в прошлой жизни. Наташа заставила себя улыбнуться. Отныне дома ее ждут любимые мужчины и серый ленивый кот.

Пока моя тренерша была занята безрадостными воспоминаниями, а Марианна Васильевна пила у себя дома чай с имбирем, я искала на полках аптеки мазь от ушибов. Боль от столкновения со шлагбаумом не проходила. Ей была нипочём моя волшебная способность летать. Ничего во всем мире, что окружал меня, не изменилось.

Тот же город, те же улицы, такие же люди, я абсолютно такая же, что и раньше. Просто я могу парить в воздухе. Для этого мне не нужны никакие приспособления и механизмы, никакие магические мази с использованием колдовских трав, никакие “трах– тиби– дох” и прочие заклинания. Мне не нужно ничего! Кроме… Кроме любви, доверия, доброты. Моё сознание должно быть чистым, светлым, а мысли – легкими. Не такая уж большая плата за способность стать птицей. Верно?

В аптеке я приобрела пластырь, обещающий убрать боль быстро и надолго. Теперь осталось только поскорее оказаться дома. Кстати, для меня это не проблема. Вроде бы…

Что мне стоит ощутить себя внутри ватного воздуха и отталкиваться от него, плавно перебирая руками и ногами. Я расплатилась на кассе, несколько раз отказавшись от ненужных мне лекарств, которые предлагала купить провизорша.

Три скользкие ступеньки вниз, и вот я на тёмной улице, продуваемой со всех сторон. Середина зимы. Новый год встретили, впереди промозглый короткий, но такой длинный февраль…

Я старательно отвлекаю себя от предательской мысли: я боюсь лететь, боюсь разогнаться и не успеть вовремя остановить либо своё тело, либо поток неуправляемых тёмных эмоций. Говоря на языке автолюбителей, у меня появился страх руля.

Прошедшая моя встреча в студии с Марианной и Натальей разрушила моё убеждение в том, что я ненормальная. Приятно знать, что я не одна. Но похоже, с этим знанием ко мне пришла неуверенность в своих силах. Раньше я свой дар воспринимала как некое волшебство – это в хорошие дни. В основном, если я себе давала труд задуматься, мне виделось моё будущее в сумасшедшем доме. Никто вокруг меня не летал, не летает и летать не собирается. Вывод чудесен в своей ясности: если я могу парить одна в целом мире, значит, у меня серьёзные проблемы с головой.

Как бы там ни было, из аптеки домой я пошла пешком. Когда мне приходилось идти по неровной дороге, я прикусывала губу, чтобы не стонать. От тряски область ушиба ныла. Моя походка была медленной и осторожной. Как мне завтра на работу успеть с такой скоростью передвижения?

Юридический отдел в агентстве недвижимости, где я тружусь уже четвертый год, мне порядком надоел. Едва я переступаю порог нашего кабинета, на меня нападает неукротимая зевота.

– Попроси, чтобы тебя перевели в риелторы, – наивно предлагает мама каждое утро.

– Хорошо, прямо сегодня и попрошу, – каждое утро покорно соглашаюсь я.

Работа агентов мне известна. Кто, как не я, ведет их сделки с нуля и до завершения? Однако подводные камни их деятельности страшат меня. И потом, у меня нет автомобиля, чтобы быть мобильной. “Быстрые перемещения по городу мне недоступны…” – уныло я размышляю, наконец, подходя к железным воротам своего двора.

Двор пустынный. На детских качелях и пластиковых горках лежит ровный слой снега. Всё вымерло до утра. Снег под фонарями искрится и блестит. Я ковыляю к своему подъезду, внимательно обходя скользкие обледеневшие участки снега. Меня ужасает возможное падение и новый ушиб.

Когда я еду в лифте, стремительно поднимаясь на свой этаж, мне снова приходит на ум непреодолимое препятствие для работы успешным риелтором: отсутствие автомобиля, водительских прав, а главное – нежелание садиться за руль. Я никогда не принадлежала к числу тех, кто не представляет себя без машины. Мне не доставляет удовольствие процесс вождения. Для меня это стресс.

За рулем я напряжена, скованна и, вообще, не сразу определяю, где у меня “право”, а где “лево”. Про ощущение габаритов своего и чужого автомобиля я умолчу. Тешу себя надеждой, что меня будет однажды возить личный водитель… Дома тихо. Мама уехала в гости к своей сестре. Я одна. Никто не заметит, если я чуточку приподнимусь над полом и проплыву по воздуху из прихожей в ванну?

Мне нужно принять душ и наклеить пластырь на свое многострадальное тело. Я так и сделала, с невероятным удовольствием и доверием к этому волшебному миру. Воздух в квартире густой, без движения, совсем не такой, как на улице. Дома он слишком теплый, наполненный атмосферой уюта и безопасности.

Зато здесь мне не страшно упасть даже если я начну думать о плохом, например, о том, что я никак не могу найти себе место в этой жизни. Всюду я чувствую свою неуместность, непохожесть на других. На мне какая-то метка безрадостности, недовольства, опустошенности. Кажется, что люди вокруг меня разгадали секрет гармонии, а я – нет.

Вечно бьюсь в заколоченную дверь, а все без толку! Ага, вот и пол. В ответ на свои мысли, я внезапно ощущаю ступнями ворсистую поверхность ковра. Конечно, это куда лучше шлагбаума! Но как мне теперь летать? Как выжить и удержаться в объятиях свежего свободного ветра там на улице? Кто мне может дать гарантию, что на высоте четвертого этажа я внезапно не начну думать о том, как нужно было ответить на чью-то грубость? Например, на грубость заказчика юридических услуг у себя на работе.

Какая я была счастливая до встречи с Марианной! Счастливая и глупенькая. Дуракам везёт… Что там Марианна Васильевна говорила про цвет глаз? Холодные голубые глаза дают безопасность в полёте? Но у меня глаза зеленые. Марианна констатировала этот факт, и никак не объяснила, что даёт такой цвет радужной оболочки. А сама она – обладательница черных очей.

Это что даёт? Я залезла в сумочку, которую бросила в прихожей. Где же эта визитка? Марианна Васильевна дала мне свой номер телефона. Никогда не видела таких изящных вещиц. Это даже не визитная карточка, а произведение искусства. Я не сразу догадалась о предназначении этого предмета.