Текст книги "…И непоколебимая тишина при дыхании нечистых ветров"

Ефим Сорокин
«… и непоколебимая тишина при дыхании нечистых ветров»

© Сорокин Ефим, 2017

* * *

1

…что может быть лучше плохой погоды?

Дождь закончился – после него яснее не стало. За окнами библиотеки – чистый гарнизон: охра домов, жёлтые берёзы вдоль улицы, побелённые поребрики. Осенняя чистота различных оттенков жёлтого… Ещё середина августа, а я уже вернулся. Гарнизон кажется пустым, потому что из одноклассников мало кто приехал. У бабушек и дедушек проводят последние дни последних летних каникул в своей жизни. И Надя ещё не вернулась… Сижу в библиотеке гарнизонного Дома офицеров, конспектирую книгу «Государственность и анархия» Михаила Бакунина. Уютно, мягко поблескивают паркетные полы, мягко поблескивают мясистые листья фикуса. Бархатными шагами по зелёной ковровой дорожке проходит мимо библиотекарша, удивляется на меня. Ещё бы ей не удивляться!.. Школьник на каникулах Карла Маркса конспектирует!.. а я не Карла Маркса конспектирую, а Михаила Бакунина, которого Карл Маркс законспектировал. Кстати, довольно подробно. Из ненависти, наверное. Что-то должно быть здесь у Михаила Бакунина, какое-то зёрнышко, которое потом прорастёт и расцветёт в героях-звездолётчиках Ивана Ефремова, раз уж олигархи с планеты Ян-Ях назовут гармоничных людей далёкого будущего Земли анархистами. В кинофильмах про революцию анархистов высмеивают. Понятное дело, режиссёры и сценаристы перед властью выслуживаются. Так тогда думалось, суетно и кичливо… Крышки у столов с зелёным сукном. Столы на одного человека, чтобы никто не мешал изучать классиков марксизма-ленинизма. Конспектирую по всем правилам, как Галина Парамоновна учила. Поля красным карандашом отчеркнул, поля широкие, чтобы свои мысли записывать по поводу. Своих мыслей пока нет.

Есть, конечно, но не по поводу и… отнюдь не существенные. Зерно, которое дало бы росток и плод в людях будущего, тоже пока не находилось, но… вот эту фразу надо бы запомнить!.. Что за память?.. пока на бумажке не напишу, ничего не запоминается!.. Поискал в карманах клочок бумаги. На обороте старой квитанции за электроэнергию написал: «Мнимо народное государство, задуманное господином Марксом, управляется интеллигентным, а потому привилегированным меньшинством, которое якобы знает нужды народа лучше, нежели сам народ». В слове «интеллигентный», Марина, я сделал две ошибки, а в слове «привилегированный» – четыре. Цитату эту решил озвучить на уроке обществоведения. Вот уж Галина Парамоновна удивится!.. Ещё надо будет сделать вид, что знаешь намного больше, чем говоришь. Понятно, Галина Парамоновна найдёт слова, чтобы сократить моё… моё – что?.. Девушка вышла из хлебного магазина…

В то лето ты, Марина, вернулась в гарнизон раньше обычного. Когда переходила блестящую чистотой улицу, мне подумалось, что твой отец, дядя Володя, похож на Михаила Бакунина, только без бороды. Уже проступили золочёные небеса, и на глаз в мире стало теплее. Оранжево заполыхали рябиновые гроздья. Небеса славу Божию для меня тогда не ведали, ничего не возвещали, Творца в красоте мира не видел, но Солнце из-за облаков вышло – красиво! Какой блеск от него!.. а маленькая звезда по масштабам Вселенной… плюс-минус бесконечность!.. таких звёздочек, как наше солнце, пруд пруди, и все они разлетаются в разные стороны, подчиняясь закону бесцельного случая, который их и породил… Имел тогда такой образ мысли (чужой, кстати) и не догадывался, что мысли эти отличались пустотой… «Марина приехала…» Перечитал записанную на клочке бумаги фразу Михаила Бакунина о мнимо народном государстве, чтобы при случае блеснуть перед тобой и – к тебе, Катунина – 5, первый подъезд, первый этаж, прямо, квартира – 2. Родители наши дружили семьями, и я мог запросто заходить к вам. Тебя, смею предположить, посмешили мои прямостоящие волосы в густой шевелюре и присно назревающий на моём носу прыщ. Твои чёрные глаза и тонкие брови откликнулись довольно приветливо на моё появление.

Мы пошли на озеро.

* * *

Ты сидела на носу лодки, и нетёплое солнце светило тебе в лицо. Один из предпоследних дней северного лета клонился к вечеру. Солнечно, но никак не согреться. Я сидел напротив тебя, наискосок. Лодка чуть покачивалась на цепной привязи, цепь железно шевелилась на её дне. От солнечных лучей ты казалась чуть расплывчатой. Невысыхающие доски мостка, к которому мы были прицеплены, блестели холодным золотом. Наверху желтеющего косогора прочно стояли три крашенных охрой четырёхэтажных дома с подвалами-бомбоубежищами. Внизу косогора, за спиной у тебя, – домик священника, окружённый зарослями шиповника вместо изгороди, а вокруг него – прибрежный лесок в благородных тонах – винно-красных, рубиновых, шафрановых, и всё это богатство красок покрыто тончайшим золотым налётом. Деревья были прекрасны для зрения. Горело золотое пятно на столбе, подпирающем конёк над крыльцом. На гвозде висел сиреневый веник засушенных трав. Между окнами росли рябины. Через засыхающие грязно-малиновые листья явственно проступали оранжевые гроздья. Когда оборачивался, бил в глаза блеск озера. Белый дым клубился над деревенскими домами. За деревней – жёлто-красно-зелёная гряда леса, а над нами – поразительно голубое небо. Сперва мы вперебивку рассказывали друг другу каникулярные новости – чуть позже рядом с домом священника и разговор пошёл на соответствующую тему.

– …столетиями заграждали людям путь к знаниям! Столетиями лошадь к телеге прилаживали! Ты только подумай!.. в наше время, в конце двадцатого века, кому-то надо доказывать, что Бога нет! Ежу понятно, что без знаний человек несовершенен. Надо в книгу пальчик тыкать, а не молитвы читать!.. а то так и будешь на телеге!.. да!.. Наука перестраивает человека к лучшему, облагораживает его, уж точно изгоняет из сознания мрак незнания. Лётчик за штурвалом самолёта, моряк за штурвалом корабля… я уж про космонавтов не говорю!.. Ну, не похожи они на кучера!

Ты, Марина, соглашалась со мной ко вреду нашего спасения, а я довольный твоим согласием продолжал глухим голосом изрекать из своего ущербного сердца свои закруглённые мысли.

– …если хочешь быть совершенным человеком, займись наукой!.. знания у нас-де не добрые, а злые. Так будь добрым, и знания будут у тебя добрыми. Ты – не «паки и паки», а переделай этот мир!.. чтобы не было в нём зла, чтобы человеческих пороков не было!.. переделай!.. чтобы главенствовали в человеческих отношениях правда и… ну, любовь, что ли… – При слове «любовь» я немного смутился, а ты, Марина, улыбнулась (тем и поддержала меня). – Тут сердце рвётся сделать что-нибудь хорошее!.. не знаю, что именно, но хочется!.. Если бы Бог был, Он бы непременно наказал всех верующих за пренебрежение к наукам! – уверенно заявил я. – Только безумный человек не видит в знании пользы… Электричество!.. да говорить не хочется!.. Термоядерная реакция… не жалко жизни потратить!.. а то – страх Божий!.. Да не боимся мы никакого Бога!

Ты, Марина, мягко возразила:

– Я слышала, что страх Божий – это не страх перед Богом… он как-то в любовь преображается… – И заметив, наверное, что глаза мои от возмущения выходят из орбит, поспешно добавила: – У них…

– Любовь к чему?.. к Богу?.. человек должен человека любить, – добавил я и засмущался, а чтобы ты моего смущения не заметила, добавил: – Животных любить, флору. – Наверное, от моего задранного подбородка тебе, Марина, сделалось смешно. Из деликатности ты пыталась не засмеяться, но щёки твои надувались и надувались, и ты, не выдержав, прыснула. Я, понятно, немного обиделся на твою добродушную попытку скрыть свой смех, даже обнаружил в себе внутренний гнев и загорячился: – Любовь к Богу – это что-то сродни любви к коммунистической партии. Даже Галина Парамоновна не знает точно, что это такое. – В те времена сказанное мною было бесшабашной дерзостью. Меня самого мои слова восхитили. Было приятно, что ты заулыбалась шутке. Помнится, говорил ещё про греческих поэтов, которые мало чем отличались от верующих в Бога.

– …Платон всяким там богам молился, – делился я информацией, почерпнутой из журнала «Наука и религия». – Не верили в себя, не верили в человека. Гомер просил какую-то богиню, чтобы она помогла ему про Одиссея написать. Он бы и без богини написал!.. но тоже, получается, в себя не верил. Гордились даже, что им боги помогают. Найдут же люди, чем гордиться! – суесловил я по своему разумению. Не мог тогда помыслить выше того, что видимо. Все вокруг жили тогда только по плоти. Понятно, не все, но те, кто жил не по плоти, были мало заметны. Зловония от своих слов я, понятно, не чувствовал. – Единственное, в чём соглашусь с верующими… не хочется переходить в число неодушевлённых предметов, но даже у Ивана Ефремова… – Я намеревался уже перенести тебя в мир любимого писателя-фантаста, как заметил, что ты из-под козырька ладони смотришь мимо меня, и оглянулся.

Из солнечного сияния, отделившись от водных бликов, выплыла лодка. Сверкнули падающие с поднятых вёсел капли. Кряхтя, вылез на мостки дедушка. Старенький пиджак висел на его худых плечах точно на спинке стула. Пуговица на вороте рубашки застёгнута. Рубашка застирана до ветхости, до потери цвета и какого-то допотопного покроя. Почему-то представлялись на нём и подрясник, и скуфья, и серебряный крест на груди. Перед нами стоял священник, высокий, но весь какой-то переломанный, как Максим Горький, только с бородой. Улыбки на лице старца не было, но всё равно на нём – радость. Во всех движениях старца жила радость, будто он только что узнал что-то хорошее, даже цепь в его руках весело позвякивала, когда он лодку привязывал. Ещё я обратил внимание на безотчётное движение пальцев его левой руки, будто он перебирал зёрна невидимых чёток.

– С праздником!

Я усмехнулся, усмешкой давая понять, что мы его праздников не придерживаемся, а ты спросила:

– С каким? – и на старца посмотрела с таким интересом, что твой взгляд обидел меня.

– Шестое августа по-старому – Преображение Господне…

На меня, Марина, ты смотрела, как на равного, а на старца смотрела так, будто он был существом иного порядка, будто он прилетел с другой планеты и был представителем цивилизации, которая достигла более высоких ступеней развития, чем мы, земляне.

– Однажды, когда Бог скрывался под покровом человеческой плоти, Он взял с Собой трёх учеников и поднялся с ними на гору помолиться, – заговорил старец, присаживаясь на мостки, не замечая их влажности. Его ноги в резиновых сапогах коснулись горящей воды. – Сияние Его ещё было скрыто для людей. Он и ученики Его только ещё поднимались на гору. Совсем скоро Он откроется им, Какой Он и Каким останется в бесконечном будущем. В таком же сиянии воссядет Он одесную Бога-Отца…

Я снова усмехнулся натянуто, а ты, Марина, насупила в мою сторону свои живые брови, а старец продолжил, обращаясь к чистым глазам твоего сердца:

– Он преобразился… преобразился в сознании трёх избранных учеников, у которых в то время сердца были чище, чем у других. Из духовных слепцов Христос сделал их зрячими. Несказанный, неизреченный, нетварный Свет хлынул сквозь человеческое Тело Господа, озаряя чистые сердечные очи учеников, в которые Христос вложил Свою силу. Дивились, не понимали и дивились! Божество Его явило свои лучи в небывалом блеске…

Я, Марина, хотел прервать попа твёрдым словом, но слова (и твёрдые, и нетвёрдые) улетучились из головы, и приневоливающая сила не разрешала заговорить, и я оставался при своей внутренней горячности. Ещё успел поймать себя на том, что смотреть в глаза старцу не мог, будто был виноват перед ним, а твои глаза, Марина, устремились к нему, и лицо твоё устремилось к нему. Запомнил тебя фотографически.

– …ни люди, ни скот не могли видеть этого нечувственного Света. Для людей, живущих вне благодати, продолжался будничный день. Город неподалёку не увидел несказанного Света, а ученики видели, но не чувственной силой. Они видели Царствие Небесное и себя в нём, видели себя очами Духа Святаго. Не могли они пока знать, что предстоит им дорастать до Христа, но не как рождённым от Бога, а как сотворённым. Уразумели, что Свет, который показал им Господь, выше всего, и человек может с ним единиться. Не только избранные из апостолов, не только в те времена, но и во все времена люди будут обладать способностью духовного созерцания. Ещё здесь, на земле! А в будущем веке, после смерти, всех верных озарит Его сияние, и мы вкусим этого Света. И будем вкушать его, пока не дорастём до Христа как сотворённые. Вот замысел Бога о человеке! Вот какой праздник мы сегодня празднуем.

Признаюсь, слова старца смутно тронули и меня. Да и слова, что он произносил, будто не его были, сами по себе убеждали нас в собственной значимости. Под плеск мелкой озёрной волны старец говорил тихо, и приходилось прислушиваться.

– …в наше время люди уже превратились в животные организмы, для которых духовная жизнь непосильна. Те, кто пытается напомнить людям, что мы сотворены по образу и подобию Божьему, встречаются в лучшем случае с нежеланием слушать. Не надо забывать, что уже здесь наши души способны вмещать Дух Святый, Которым мы можем видеть Свет благодати, а в будущем веке он будет озарять нас, и не будет нужды ни в солнечном свете, ни в воздухе, ни в его благорастворении. – Последними словами старец оросил то, что попытался насадить в наших запущенных сердцах. По глупости своей я попытался возразить священнику, но он давно привык к противодействию непонимающих его и без труда посрамил меня. Это было не трудно, ибо мысли в моей голове водились только круглые и закруглённые. Я демонстративно стал поглядывать на часы, как бы намекая священнику, что ему пора закругляться. Часы у меня большие, плоские, круглые, по последней моде. Секундная стрелка дёргалась. Старец вздохнул, глядя на мои часы. Намёк мой он понял, а мне стало стыдно за свой и всё же чужой, не свойственный мне поступок. Старец вынул ноги из горящего озера.

– Не допускают вас к учению Духа, и вы не можете познавать Его, довольствуетесь одними человеческими мыслями.

Старец, Марина, говорил дольше, может быть, другими словами, но суть сказанного им, думаю, мне удалось припомнить и передать. Мы, Марина, впервые в своей жизни услышали в тот день слова о несказанном Свете. Цельноблистательный диск закатывался за лес на другом берегу озера. Ты, наверное, улыбнёшься, но расположение к тебе старца и твоё ответное расположение к нему тогда меня неприятно задело. По этому поводу мною владело огорчение.

От озера мы поднимались крутым косогором.

– Как хорошо он говорил о человеке!

– О человеке?.. что он знает о человеке?!. да он – фашист!

– Фашист? – ты остановилась и, посмотрев мне в глаза, сдвинула брови к переносице.

– Он при немцах служил! – сказал я, хотя точно не знал. Слышал от кого-то, что при немцах на оккупированной территории многие попы служили, вот и держал подозрительные мысли на старца. От слов своих хотелось отказаться, но духу не хватило. Мне было обидно, что старец как бы объединил себя и тебя, а меня оставил за чертой невидимого круга. Старец как бы отделил тебя от мира, в котором жил я, и приподнял над ним. Я чувствовал себя гадко, будто всех одноклассников взяли в армию, а меня забраковали на медицинской комиссии. Чесался на носу прыщ. Сверху накрыл гул. За нашими спинами, над озером, шёл на посадку ракетоносец. Мимовольно я кинул словесный камень в старца:

– Исусик!.. Исусик на тонких ножках!.. а сам фашистам прислуживал!..

* * *

Первые неприсутственные дни сентября посвятил грибной охоте. Ходил в лес в хорошем настроении, даже в очень хорошем настроении. Хотелось написать песню, но не приходили слова, а только жила внутри очень даже интересная мелодия, в которую и надо было вставить эти самые слова, которые не приходили на сердце. Вдохновляющая мою тогдашнюю жизнь мечта ещё не потеряла своей прелести. Ожидались слова о свободных людях будущего, о которых фантастической прозой писал Иван Ефремов и которых олигархи с планеты Ян-Ях называли анархистами. Упоённый духом этой мечты и пытался сложить стих, но – увы!.. Однако шибко не огорчался, что мечта не хотела принимать стихотворную форму. Пружинисто шагал к Вологодскому шоссе, сбивая сапогами старые большие сыроежки. За дорогой – у меня свои грибные места. Шёл и наслаждался осенним лесным миром, удовлетворённо помаргивая на неброскую красоту. Одно только огорчало: всё, что я видел, давным-давно было описано классиками литературы. И берёзка, роняющая жёлтый лист; и росинки, сверкающие в траве… видимые солнечные лучи в чащобе – ничего нового, чего бы уже не описали писатели и поэты, но всё равно приятно было смотреть на осень. Осинка опять же дрожала, листья её трепетали – и это описано!.. Вот и Вологодское шоссе. Перехожу не спеша, потому что шоссе почти всегда пустынно. Поднимаюсь на поросшую лесом сопку. За шоссе лес не такой болотистый, как до него. Запах прелой листвы тоже уже описан. Ну, хоть бы что-нибудь новое унюхать!.. Ну, ничего! Подъём крут, дышится тяжело… За Вологодским шоссе грибы посолиднее: и подосиновики попадаются (естественно, не под осинами), и подберёзовики (естественно, не под берёзами). Легкомысленный ум возвращается к мечте о гармоничном человеке будущего. Помаргивая, продолжаю любоваться осенним лесом… Ещё не понимаю бессмысленности человеческого счастья без упоминания о вечности. Мне только семнадцать… уже семнадцать по тогдашнему измерению… Когда-то здесь проводили масштабные учения танкисты с Лесной Речки и оставили после себя много окопов, в которых маскировали танки. Склоны поросли кустарником и деревцами, в которых жили грибы. Вот он! И листик на шляпке – уже сто раз описан этот листик на шляпке; в детских садах, на шкафчиках, рисуют этот тендем… Облазил искусственный овражек и пошёл к следующему. Зарядил дождь – пурпур и золото вокруг исчезли, их заменил блеск (и это уже описано). Острее запахло прелой листвой. Круги в болотцах от дождевых капель (и они уже описаны). Охочусь за грибами, а думаю об Иване Ефремове и Михаиле Бакунине. Лукавый без труда уловляет ум в суетное, исполненное лести. Ни одной собственной мысли!.. придут и свои!.. хотя могут и не придти!.. вот беда-то будет!.. бездарность!.. честолюбивое ничтожество!.. Гайдар в шестнадцать лет полком командовал!.. Палые листья в болотцах собираются в островки (наверное, и это кем-то описано). Узнаю деревья. Вон за той перекрученной сосной будет ещё один огромный окоп, в котором когда-то стоял замаскированный танк. Окоп этот необычный, в нём – землянка, а в землянке – ниша, а в ней – небольшая, сложенная из кирпичей печка. Тревожно застучал дятел. Кинорежиссёры детективных фильмов любят этот звук. После него случается что-нибудь неожиданное. Может, и не дятел породил этот звук, а прерывисто затрещал на ветру сухостой. Дождь усилился. Я решил укрыться в землянке. Тут гриб выскочил прямо ко мне под ноги. Хотел было нагнуться к нему, но уловил горьковатый запах в воздухе. Из проржавевшей трубы шёл дымок. Вход в землянку скрывался куском выцветшего брезента. Трава и палая листва у порожка истоптаны. Миг-другой был во власти нерешительности, но дождь усиливался. Не выгонят в дождь-то!.. Решительно направился к землянке. Поднял брезентовый полог, и умоневмещающая картина предстала перед глазами. Я был почти ослеплён. Передо мной – всё такое лёгкое, из света сотканное, того и гляди развеется. Люди из свечного света безмолвно переговаривались взглядами, наверное, спрашивая друг у друга, как со мной быть. Понятно, держали на меня подозрительные мысли. Два священника в блестящих (в свете свечей) облачениях, женщина у аналоя с книгами, три бабушки. Лица немного растерянные, на губах – полуулыбка. Под их взглядами почувствовал себя нескладным. «Грибы я тут собираю – зашёл дождь переждать», – хотелось мне сказать. Узнал, Марина, пожилого священника, который на Преображение проповедь нам читал у озера. Я сдвинул капюшон и перекрестился с намерением показать, что я… свой я, свой… не то чтобы я снисхожу до них… да у меня две бабушки (и по отцу, и по матери) в Бога верят, да!.. Так или приблизительно так думал я тогда. Косые недоверчивые взгляды исчезли. Я пытался улыбнуться, а улыбкой сказать: «Я тоже в Бога верю». Когда к бабане с деданей на каникулы приезжаю, обязательно причащусь, да… Поп, что помоложе, стал поправлять фитили в лампадах. Бревенчатый потолок исполнен большими каплями. Мне в голову мысли всякие полезли. Может, секта какая?!. Как та, про которую в прошлом году Галина Парамоновна фильм в кабинете физики показывала? И – страшок!.. Старец широкой блестящей закладкой заложил страницу в толстенной книге и дал возглас. Запели… Слова вроде бы русские, но малопонятные, старинные, блестят и сами свет излучают. Будто в каждом слове – источник света. Почему в землянке-то служат?.. Лампадка дрогнула от упавшей с потолка блестящей капли. Я перекрестился ещё раз (дескать, свой я, свой), хотя никто на меня не смотрел, и вышел. Сперва шёл медленно, думал, что за мной наблюдают, даже гриб срезал, который оставил, учуяв дымный запах. После гриба шаг заметно прибавил. От этих сектантов всего можно ожидать. Убьют и сунут вон под болотную кочку!.. и не найдут никогда!.. Побежал и заплутался. Плутал, плутал, матерился, хотел уже на дерево забраться, чтобы глянуть окрест. Выбрал сосёнку повыше, сапоги стянул и тут услышал железный перестук колёс совсем рядом… Шёл по железной дороге мимо ярко-красных пылающих осин…

Из леса – сразу к тебе. Ты дома. Корзину с грибами потерял, пока в лесу плутал. Сбивчиво объяснял тебе, что со мной произошло до того места, как пустился наутёк. Ощущение лесной паутины в ушах, в глазах, в носу…

– … я как бы пообещал никому ничего не рассказывать. Словами не говорил, а пообещал как бы – ну, всем своим видом!.. Я не могу не рассказать тебе, потому что это ещё не всё!.. Марина, выслушай внимательно и не улыбайся. Мне показалось, что я попал в какую-то временную петлю… – Я не сказал тебе: «Если бы мне приклеить бороду, то я стал бы похож на того священника, что помоложе…» А сказал: – Псаломщица на тебя была похожа, только постарше. Сразу об этом подумал, как её увидел. – К лицу моему будто прилипла паутина, и я то и дело пытался убрать её рукой.

– Женя, не выдумывай… – Ты не верила мне. Как же мне тебе?.. и я ещё – про какую-то временную петлю!.. хорошо про приклеенную бороду ничего не сказал!

– Добрые у них лица и глаза добрые… Не как у тех из фильма, что Галина Парамоновна в кабинете физики показывала… Давай сходим на то место?.. Даже если они всё приберут за собой, что-то всё равно останется!.. может, иконка какая-нибудь… может, ты боишься со мной идти?.. конечно, можно было бы и ребят с собой позвать, но… у Игоря мать в политотделе работает… Саню Гуленкова?.. Галина Парамоновна – парторг школы… у Коли отец замполит, а у Юрки – вообще начальник политотдела гарнизона… Я не к тому, что они нарочно родителям расскажут, а так… между делом проболтаются на кухне, а тут надо… Вдруг они никакие не сектанты? Могут пострадать от огласки, всё это отзовётся для них вредными последствиями, а с другой стороны… Почему они в землянке служат, когда в храмах служить разрешено?.. Ребята не расскажут, я им как самому себе доверяю, но… слетит с языка!.. а у тебя бабушка в Талице старостой храма служила… Нет, если тебе со мной страшно… Я не смалодушничаю при печальных обстоятельствах!

– Нет, Женя, мне с тобой не страшно будет. – Успокаивая меня, ты дотронулась кончиками пальцев до моей ладони, а вокруг всё зацвело: и осенний лес за окном, и белые цветы на тюлевой занавеске. Настольная лампа, полусферой отражателя похожая на инопланетную летающую тарелку, казалось, вот-вот взлетит от радости. – Я пойду с тобой, только объясни – зачем?

– Как зачем? – я немного растерялся. – Ну… – словами не мог выразить, почему хочу вернуться на то место, где катакомбно служили Литургию. Может быть, подспудно чувствовал, что сами-то живём вне Божьей благодати, но таким образом стал думать много позже, а тогда вертелось в голове что-то вроде: могут оказаться и шпионами. Гайдаровская тема ещё жила в сердце. Враг умён и опасен… их надо обезвредить… Хорошо ещё хватило ума сказать тебе: – Если я туда не вернусь, мне через год казаться будет, что я всё это придумал.

Ты пожалела меня и сказала:

– Конечно, сходим… только как Надя на это посмотрит? – бровь твоя вопросительно изогнулась.

– Ей тоже нельзя говорить об этом – подружкам разболтает, – отвечал я, довольный твоим согласием, ликующий и благодарный. С танцплощадки, что за Домом офицеров, доносился стук, треск и грохот: малышня, играя в футбол, лупила мячом по рейкам ограды.

Из стопки пахнущих типографской краской книг на твоём столе я выудил учебник обществоведения, полистал и стал делать вид, что читаю:

– «Мнимо народное государство, задуманное господином Марксом, управляется интеллигентным, а потому привилегированным меньшинством, которое якобы знает интересы народа лучше, нежели сам народ…»

– Что?.. там так написано?..

– Да.

– Не может быть!.. выдумываешь…

– Вот. – Я хлопнул ладонью по странице учебника.

– Где?

– Вот.

– Да где? – Ты взяла у меня учебник. – Где? Я не могу найти…

– Да кто же такое в учебнике напечатает? Это Михаил Бакунин «Государственность и анархия»! – со знанием дела сказал я. Слова мои отнюдь не были исполнены скромности. Ты улыбнулась. Я имел попечение рассмешить тебя и был собой вполне доволен. Ты, наверное, подумала, что я знаю намного больше того, что произнёс. Малышня на танцплощадке звонко радовалась забитому голу.

* * *

Что-то увиденное за окном кабинета истории так расстроило Галину Парамоновну, что она прекратила объяснение урока. Опустила очки «без оправы» на кончик носа и поверх стёкол смотрела на то, что её неприятно заинтересовало. Разговаривать на уроке у Галины Парамоновны и в голову никому не приходило. Все ждали. Время шло, а Галина Парамоновна от окна не отходила. Все ученики первого ряда вытянули шеи и повернули головы в направлении взгляда Галины Парамоновны. И со среднего ряда привстали, чтобы посмотреть, на что смотрит учительница. И с третьего ряда встали, чтобы глянуть. Ничего необычного за стенами школы не происходило. Пронизанный тонким шафрановым цветом гарнизон казался безлюдным, даже площадь перед Домом офицеров была пуста. Оставалось непонятным, куда Галина Парамоновна смотрит и почему лицо её печалится. Учительница будто не замечала, что все поднялись со своих мест. Казалось, даже Карл Маркс с масляного портрета пытается посмотреть туда, куда смотрит Галина Парамоновна. Фридрих Энгельс был нарисован так, что смотрел в противоположную от окна сторону, но казалось, что и ему очень хочется повернуть голову и посмотреть по направлению взгляда Галины Парамоновны.

Учительница представила нам пример для вразумления.

– Одни выходят из школы с большим багажом знаний, поступают в столичные вузы, а другие… отсидел по два года в каждом классе… – И все увидели в болотистом бесприютном лесочке перед школой прыгающего с кочки на кочку Кольку Мячина. Не то чтобы Галина Парамоновна без милости была строга – жалела его, но и не без взыскательности. – На той неделе ему – в армию. В учебной части его спросят: «Мячин, где ты учился?» Сейчас техника такая сложная на вооружении, десяти классов мало.

Окна школы задрожали от идущего на посадку ракетоносца.

* * *

Прежде чем приступить к описанию нашего похода за Вологодское шоссе, ещё одно воспоминание. На сей раз о том фильме, который нам показывали в кабинете физики. Поначалу это был праздник! Вместо физики два урока будут фильм показывать! Экран белый на классной доске приладили, опустили затемнение на окнах. Аппарат застрекотал – экран пошёл чёрными пятнами, кляксами, крестами. Из динамиков шли тягучие звуки, и по ним стало понятно, что с самого начала фильма будет назревать преступление. «Тучи над Борском». На этом праздник закончился. Фильм тяжёлый. Девушка-старшеклассница попадает в секту. В самом начале фильма – немного про школьную любовь. Директор школы нечутко отнёсся… Отец – большой человек на крупном заводе. С дочерью разговаривает, не выпуская телефонной трубки, в которую даёт указания, по вечерам дома что-то пишет. На столе у него – белый бюстик Ленина. «Папа, Бог есть?» – «Не встречал…» – тон ответа такой, что вспоминается полковник Скалозуб из «Горя от ума»: «Мы вместе не служили»… Верующие в фильме раздражают. Понятно, отсталая часть населения, пребывают в религиозном дурмане… бабушки в платочках встречаются… и мужчины есть… есть и молодые… один… тупой какой-то, но добренький… через него девушку заманивают в секту… Персонажи, достойные отвращения! Но в основном молодые – нормальные люди, в Бога не верят. Двадцатый век на дворе! Запомнилась фраза из фильма: «Пушкину радио колдовством бы показалось!» Молодые в школе антирелигиозный вечер организовали. Классно!.. Сценку показали: попы прибыль от продажи свеч подсчитывают. На иконе Божьей Матери глаза просверлили и к дырочкам подвели трубки, а их водой наполнили. В нужный момент дунули, и из глаз Богородицы – кровавые слёзы хлынули!.. Правду-матку!.. Молодцы!.. но!.. Сектанты девушку распяли, а перед этим она комсомольский билет на стол положила, и отец её попал от расстройства в больницу. Фильм хорошо заканчивается. Спасли девушку, не дали распять, можно сказать, с креста сняли.

До конца урока оставалось несколько минут. Пока лаборантка собирала аппарат, мы сгрудились вокруг Галины Парамоновны.

– …случай, ребята, не типичный, но такое недавно было в Архангельской области…

Нам всем страшновато. Нет, в секту нас не!.. но!.. но!.. Убирается затемнение с окон, дышать чуточку легче. Хочется организовать антирелигиозный вечер, а в уме уже целая история придумывается. Девушку из нашего класса (тут ещё отнюдь не ясно, кого именно) заманивают в секту, а мы (ну, я, Игорюха, Саня, Коля, Витька, Юрка – все, всем классом) накрыли сборище сектантов! Понятно, опасаясь за свои жизни… Галину Парамоновну слушаем и раздражаемся на сектантов… и вообще на верующих… Никак эту религиозную заразу из них не выбьешь. У меня у самого две бабани в церковь ходят – попам прибыль от свечей обеспечивают.

* * *

Никак не доведу тебя, Марина, до Вологодского шоссе, но надеюсь, что все мои вставки пригодятся, несмотря на внешнюю несвязность повествования.

Не знаю, как сейчас, но танцы в тогдашней школе – это нечто безобразное. Учителя с некоторой смешливостью посматривали на наше кривляние под магнитофонную музыку, пропущенную через усилитель. Вроде бы и танцевальные кружки в младших классах посещали, вальсу нас обучали. Мне всегда было немного неловко и немного стыдно за себя, когда принародно дёргался под музыку, но вокруг меня все дёргались, и никто не признавался, что им не нравится. Я же не дефективный какой!.. всем нравится, а мне не нравится!.. что же я, несовременный, что ли?.. Все дёргались, как марионетки. И я делал вид, что мне нравится! И выделывал!.. вот чё!.. вот чё!.. молодец!.. Мани, мани, мани!.. что-то там рич мэн… брюки – клёш от бедра… Мы, Марина, точно издевались над собой… Столы и стулья в актовом зале сдвинуты в угол… танцы под магнитофон… потом вокально-инструментальный ансамбль организовали…