Электронная библиотека » Ефим Сорокин » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 20 декабря 2018, 01:51


Автор книги: Ефим Сорокин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Однажды (мы учились в девятом классе) кому-то пришла в голову идея пригласить к нам в школу на танцы старшеклассников с Лесной Речки, из соседнего гарнизона. Подёргались часа полтора, а ближе к концу (не помню уже, кто с кем повздорил) появились первые потаковники и стали подначивать припугнуть гостей, проводить так, чтобы надолго запомнили. Никто тогда и не спрашивал, чьи взаимные недоумения породили конфликт. Все уклонились к худшему. Да и как не уклониться? Да нас раза в три-четыре больше! Напугаем до!.. Дадим им всем!..

Гости уходили пешком, благо до соседнего гарнизона – три километра по бетонке, но лесом. Наша страстная толпа – за ними. У нас одни парни, а они ещё и с девчонками. Кто-то из наших чиркал чем-то железным по бетонке, кто-то, скверня язык, оглашал воздух срамными выкриками. Вышли из гарнизона и подошли к КПП. Матрос с красной повязкой на рукаве с непонятным восторгом наблюдал за нашим шествием и, похоже, раздумывал, присоединиться ли самому или позвонить начальству. Я уже не понимал, зачем надо было подныривать под шлагбаум. Попугали – пора расходиться, но почему-то никто расходиться не собирался, и я поднырнул под шлагбаум. Почти все одноклассники мои рядом… вот Игорюха… вот Витька… Тут раздался угрожающий крик, и взметнулись в воздух большущие слеги, и толпа хлынула на меня. Изнутри каждой клеточки просочился страх, развернул и, командуя ногами, погнал обратно на КПП. Там увесистые слеги не пробьют голову, не раздробят ключицу. В мыслях тогда не было, что Господь страх навёл. Не моё изволение стало управлять телом. Я ещё бежал, а совесть готовила мне уже обвинение. У КПП сообразил, что побежали не все. Игорюхи рядом не было… товарища бросил!.. побежал туда, откуда драпанул, а там Игорюхе девчонки с Лесной Речки кровь вытирают…

В моей поддержке Игорь уже не нуждался.

В гарнизон возвращался один с мутным осадком на душе. Как соску мусолил свой грех, злословил сам себя. А у Дома офицеров у афиш встретил потаковников. Вид они имели чрезвычайно насмешливый и гордоватый, будто в том, что они подбили нас на такое дело, была какая-то доблесть. Один ржёт, изображая, как мы драпанули, а другие посмеиваются, будто они и ни при чём вовсе… а я… товарища оставил… Портреты героев-североморцев обычно подбадривали, а теперь оставались немы… Игорь, кстати, ни разу не укорил меня ни большим языком, ни маленьким, не уязвил намёком, но унывающего выслушать было некому. Родителям рассказать?.. как-то уже не!.. Наде?.. не хотелось себя перед ней обесславливать!.. Кто снизойдёт до того, кто товарища бросил?.. Кровушка во мне плакала, вот как, Марина, тошновато было. Отмотать бы чуток назад… Пусть бы до смерти забили – легче бы было!

Через полгода рассказал обо всем тебе. Говорил, переживая каждое слово. Был уверен, что дальше тебя мои слова не пойдут. Да не в этом дело! Я как бы предощущал, что ты мне поможешь. Чем именно, понятия не имел, но поможешь… Пришёл к тебе под каким-то предлогом (а может, и без предлога, а как обычно – не мог решить какой-нибудь заковыристый пример по математике) и свёл разговор на свою боль, рассказал о том, как смалодушничал при печальных обстоятельствах. Бровь твоя дрогнула, а тёплая ладонь участливо накрыла мою, холодную. Пальцы твои успели сказать: «Всё будет хорошо». И мне стало не так одиноко, как в последние полгода. Забота моя начала рассеиваться, а в мире стало теплее.

– Это хорошо, что ты переживаешь, а я уж начала думать, что тебе всё равно. – Моя бабушка говорит, что иногда полезно помучить себя за грехи. – И снова дотронулась пальцами до моих пальцев.

– Будто меня изнутри избили – ноет всё… Ты смотрела на меня в надежде, что подобное в моей жизни больше не повторится.

– Ты потом рад будешь, что такое случилось ещё в школе, – сказала ты в ободрение. – Лучше бы оно не случалось, но раз уж оно имело место быть, лучше пораньше… С тобой такого не повторится!.. Ты только на рожон не лезь!.. по всякому поводу…

– Конечно, не повторится!

Вряд ли ты, Марина, запомнила мой благодарный взгляд, но ты радовалась вместе со мной моей радостью.

После нашего разговора я перестал чувствовать себя выкинутым из среды людей и узнал, что человека можно лечить словом. Мы сидели у вас на кухне. В окно стучал косой дождь. Было уютно от его мерного биения по оконному отливу. Верилось, что не будет у меня изменения на худшее. Мы пообедали, и ты мыла посуду. Тут я услышал фразу, которая поразила меня и запомнилась на всю жизнь:

– Мне нравится мыть посуду…

* * *

Вот теперь, Марина, пойдём за Вологодское шоссе. Последнее сентябрьское воскресенье (или первое октябрьское)… Земля местами была чёрная, местами белая. Пахло снегом. Когда подходили к землянке, белое почти везде растаяло, остались только островки в тени больших деревьев. Я ещё подумал, что надо записать про белые островки снега, чтобы не забыть. Кажется, никто из писателей не описывал ничего подобного.

– Посмотри, Женя, на снежные треугольники в тени деревьев… я у кого-то читала… хм, как красиво!.. сама, может быть, и внимания не обратила…

– Да, – согласился я, скрывая своё разочарование, но тут же подумал: «Можно описать инопланетный осадок или оранжевого, или бирюзового, или сиреневого цвета, который по тамошним утрам не растопляет двойное солнце в тени тамошних деревьев». Это для научно-фантастической повести.

Когда мы поднимались на прижелезнодорожную сопку, я, Марина, подал тебе руку, и ты охотно приняла мою помощь, но тут же – мысль: «Куда ты ведёшь её?.. Старец приозёрный при немцах служил!.. не води её туда!.. может, там банда какая из недобитых фашистов и их сынков! – Будто удушливым туманом окутался назойливыми мыслями. – Может, там сектанты наподобие тех, что в художественном фильме, который нам в кабинете физики показывали? Люди с пещерным мышлением! Конечно, с пещерным!..» У меня нож в кармане, самодельный. Отец отобрал у матроса, потому как матросам не положено иметь при себе ножи. Красивый нож с наборной из разноцветного стекла тяжёлой ручкой. Лезвие покоится в толстых кожаных ножнах. Не вынимая оружие из кармана, обнажил лезвие. В обиду давать тебя, Марина, не собирался. Но зло тревожить не переставало. Совсем дурь в голову полезла: «Им чистая душа нужна!.. Просчитали, что возле землянки у меня грибные места… откуда они здесь, между двумя гарнизонами?.. куда контрразведки смотрят?..» На сердце выпал мутный осадок, а в голове – отупение, но одна мысль оставалась ясной: «Марину в обиду не дам… она меня словом вылечила… от одного воспоминания сухостой зеленеть начинает!»

В землянке мы долго искали свидетельство того, что здесь служили Литургию. Я усердствовал, но моя настойчивость не была вознаграждена. Ни-че-го!.. ни свечки, ни огарочка!.. Ты, Марина, вышла из землянки, а я, продолжая осматривать её внутренность, выходил задом-наперёд. Взглядом прощупал каждый сантиметр укреплённого брёвнышками входа. Во мху, кроме опавших листьев, ничего не было.

– Ты мне не веришь? – спросил я, не глядя на тебя. – Ну, должны же они хоть что-нибудь забыть! – добавил я унывающим и потерявшим надежду голосом.

– Верю, – сказала ты и таким тоном, будто тебе и верить не надо, будто ты своими глазами всё видела. Я обернулся и глянул туда, куда смотрела ты. От камня, который миллионы лет назад притащил сюда ледник, отделились… как бы живые камни. Не знаю, как ты, Марина, а я растерялся, будто рядом со мной творилось нечто непонятное, несообразное с действительностью. Камни превратились в людей. Двое мужчин, один пожилой (озёрный старец) – другой помоложе (воображение сразу облачило их в подрясники) и женщина, которую я видел у аналоя с книгами. Одеты, как грибники, только с большущими заплечными мешками. Одеты опрятно, но чувствовалось, что они из благополучия ниспали в бедность, к которой ещё не привыкли.

– … если гипотетически предположить невозможное… Ни одного «красного», ни одного «белого» в Гражданскую войну не убили, – говорил тот, что помоложе, соблюдая в словах осторожность. Нечто обидное показалось мне в его взгляде, будто он спрашивал самого себя: «Неужели бесы избрали для мести этих несмышлёнышей?» – Не было голодух двадцатых-тридцатых годов, не уничтожали трудовое православное крестьянство… (при этих словах мне вспомнилась «Поднятая целина» Шолохова: «… жжёный плут (фамилию забыл), ставший после раскулачивания Христа ради юродивым…)… – … а Красная Армия, взяв Берлин, не потеряла ни одного бойца, а вслед за Гагариным на Луну полетели бы Титов с Терешковой и Николаевым, а потом Леонов с кем-нибудь полетел на Марс… всё равно не было времени хуже для…

Они отошли на такое расстояние, что слышно их стало плохо. Долетели только слова старца:

– … война… понятно, наказание Божие, но люди душу свою за други своя…

Мы с тобой, Марина, дошли до железнодорожного моста через речку Илес и сели на бревно, греться на скудном солнышке у стены безглавого английского ДОТа времён Гражданской войны.

– Не было для него времени хуже… если бы Леонов на Марс слетал!.. – усмехнулся я на слова священника. – Тут… ядерное оружие!.. космические корабли!.. луноходы!.. Моя бабаня почти так же, как он, говорит!.. Опустили, говорит, всё!.. а что опустили? Ну, делали в Питере субмарины и крейсера, а вся Россия деревянной сохой!.. Что опускать-то?!. Трактора, комбайны сейчас!.. Ладно бабаня, у неё два класса образования, а этот-то… слова культурные знает!.. «гипотетически…» – Ощущение лесной паутины в глазах, в носу, в ушах. И тут что-то внутри меня случилось, внезапно открылась какая-то бездна, и начал говорить то, о чём раньше говорить стеснялся: – Даже если предположить, что больше не будет ни одной войны (что маловероятно), мы всё равно умрём… и те, кто с багажом знаний (те, кто водородные бомбы придумывает), и Кольки Мячины, которые по два года в каждом классе сидят… Даже герои Ивана Ефремова умирают в далёком будущем. Но все как бы договорились о смерти (по сути о самом главном!) не говорить. Понятно, если всё время о смерти думать, не захочется в институт поступать. Десять лет школы, пять лет института, поработал тридцать лет, – и без особого сожаления глину охранять на кладбище? Нам уже по семнадцать. В человеческой жизни раз пять по семнадцать лет будет. Вот ещё четыре раза по так, – и что, долго мы жили? Пролетели дни незаметно, и другие дни также незаметно пролетят. В институт можно ещё и не поступить – придётся зарабатывать на жизнь разными скучными способами… – Наверное, Марина, я тогда уже чувствовал, что не способен ни к Богу подняться, ни земную жизнь наладить, но мне никто и не обещал, что у меня всё будет хорошо. – Моя жизнь может сложиться печально, как у Раскольникова, а то и как у Мармеладова… Если допустить, что эти катакомбники откажутся от своего полулегального положения и, придя к власти, начнут своему обучать, вряд ли Колька Мячин выбьется в отличники. Конечно, катакомбники и алгебру оставят в школьной программе, без математики никак. Родину всё равно защищать надо, без алгебры современное оружие не спроектируешь. Пока ракета с ядерными боеголовками дома живёт, она очень даже вписывается в христианское учение. Каким бы наглым враг ни был, он не хочет, чтобы она к нему прилетела, а прилетит – какое уж там христианство? – осторожно высказывал я тебе свои соображения, пока не запутался в придуманных закоулках. Самому мне мои слова казались злыми, хотя я только говорил о невидимых потоках зла и всё убирал и убирал несуществующую паутину с лица, наверное, подспудно убрать хотел от себя повреждённость духа, но не получалось. – Человек создан для чего-то другого!.. – Но не мог объяснить тебе, для чего. Не было во мне ни символов, ни слов. Для меня самого было отнюдь не ясным, для чего создан человек. Сказал только: – Колька Мячин!.. а я?.. алгебру знаю чуть получше Кольки, а про Духа Святаго вообще ничего не знаю!.. Что-то не так, Марина, что-то по очень крупному не так… дело не в алгебре…

Мы ещё даже не просили ни о чём, а Господь уже слышал нас.

* * *

У нас, Марина, был радиоприёмник «Восток» шестьдесят или даже пятьдесят какого-то года выпуска. Стоял у окна в нашей с братом комнате. Громоздкий, в тяжёлом деревянном футляре. Продавался вместе с тумбочкой, в которой были отделения для пластинок (отец хранил там вырезанные из газет статьи на международные темы). Сверху в приёмник был вмонтирован проигрыватель под виниловые пластинки. Фанерная передняя панель, за которой прятались динамики, обтянута золотой материей, внизу – чёрная стеклянная фальшь-панель с названиями городов мира. Частенько по вечерам в тёмной комнате (освещалась только изумрудным глазком радиоприёмника) крутил удобную (с мой кулачок) ручку настройки. Путешествие по волнам эфира доставляло редкое и несказанное удовольствие. Слушая передачи или музыку, поглядывал через окно в темноту озера, над которым время от времени, помигивая габаритными огнями, пролетали ракетоносцы.

Мы учились в четвёртом классе. В тот вечер должны были транслировать репортаж с матча на Кубок СССР по хоккею с шайбой… из Пензы… должны были транслировать матч «Дизелист» – «Динамо» (Москва). «Дизелист» в Высшей лиге никогда не играл и играть не будет, потому что стоит только в Пензе появится талантливому игроку, его тут же забирают в Москву. Но в розыгрыше кубка страны принимают участие команды низших дивизионов, и любая (в двух-то играх!) может победить не только «Динамо», но даже «Спартак» или ЦСКА. И вот должны были транслировать матч из Пензы. Очень не хотелось, чтобы в тот вечер там пошёл снег. Дело в том (стыдно сказать), что в Пензе нет крытого катка, и будет очень неудобно, если шайба начнёт застревать в снегу. Конечно, «Дизелист» проиграет и дальше одной восьмой финала не поднимется, – а вдруг? Бывает же чудо!.. За окном – белым-бело, батареи тёплые. Рубашка на мне тёплая, штаны с начёсом, толстопятые шерстяные носки на ногах. К радиоприёмнику подсел пораньше, чтобы ни дай Бог… На соседней волне шла какая-то радиопостановка… механический пёс… пожарники какие-то книги жгут… Я заинтересовался, прислушался и остался на волне, прильнув благопокорным ухом к динамику. Стул подо мной ни разу не скрипнул, пока голос диктора не объявил: «Вы слушали радиоспектакль по повести американского писателя Рэя Брэдбери «451* по Фаренгейту». Душещипательной радиопостановкой я был поражён! Не то!.. я будто из тела вышел, когда слушал… я… я… я преданно ловил каждую интонацию актёрского голоса. Мир Рэя Брэдбери вошёл в меня, завладел всем моим существом. Не только мой разум, но и жилы и кости мои пропитались этой чудной повестью. «Бежин луг» Тургенева, «Ванька Жуков» Чехова – классные рассказы, а «451* по Фаренгейту»… Ы!.. Дело не в том, что автор не русский человек… другое!.. между ними была разность, определить которую я не мог, сравнение не давалось мне… Фаренгейт какой-то загадочный!.. Все термометры по Цельсию разлинованы!.. Кто такой Фаренгейт, ни отец, ни мать не знали, даже Саня Гуленков не знал, кто такой Фаренгейт. Том Большой Советской Энциклопедии на букву «Ф» ещё не выпустили. Послушать бы ещё раз эту радиопостановку, но!.. когда ещё будут повторять?..

В библиотеке Дома офицеров не оказалось книг Рэя Брэдбери. Надежда, видимая уже как сбывшаяся, рухнула. Библиотекарша пришла в смущение от навернувшихся у меня слёз. Она предлагала другие книги. Она не подозревала, что в обилии предлагала суету. На какое-то время библиотека утратила для меня свою привлекательность (до того дня, как на полках появилась книга «451* по Фаренгейту»). Мне даже подумалось, что книги Рэя Брэдбери изъяли и сожгли. Хотелось написать кому-то в Москву и попросить, чтобы повесть «451* по Фаренгейту» включили в школьную программу по литературе… Вращая ручку настройки радиоприёмника, надеялся, что будет повторная трансляция радиоспектакля, но – увы! – крикливая суета жизни неслась изо всех вещательных точек, даже на иностранных языках, которых я не понимал, но… я снова вспоминал повесть Брэдбери, и она снова выталкивала меня из будничной сутолоки, и я снова, как тогда считал, поднимался на некую высоту. Уютная квартира заполнялась героями повести. В дверях толпились бывшие мои сослуживцы по сжиганию книг (мои уже, а не Мэнтога). Они пришли, чтобы сжечь мои книги, они пришли за мной. По приозёрному лесочку, отыскивая меня, уже рыскал механический пёс, и отравленная игла время от времени появлялась из его пасти. Поднимались с аэродрома и пролетали над озером брюхатые ракетами самолёты, а моя воображаемая жена, не отрываясь, смотрела глупые телевизионные передачи. С чем можно сравнить моё тогдашнее состояние? Вспомни северное сияние. О чём мы думали, когда любовались им? Да ни о чём!.. просто тихо наслаждаешься зрелищем, просто заворожен красотой явления! Смотришь на его разноцветные переливы, смотришь на их дыхание, и жизнь в эти минуты кажется исполненной смысла. Ты тот же мальчишка-четвероклассник, но будто вошёл в твоё сознание кто-то большой и добрый, и ты сейчас с ним. Он отпустит тебя совсем скоро, и тебе его будет чуточку не хватать. Потому тебе и хочется смотреть на северное сияние как можно дольше, хочется, чтобы оно не исчезало, чтобы не отступало от тебя нечто великое, чтобы ты сам с ним становился как бы немного побольше. Ты соприкоснулся с чем-то непохожим на всё остальное, и не хочется лишаться этого касания… Нечто подобное я испытывал после прослушивания радиопостановки по повести Брэдбери. Я даже ожидал перемен к лучшему. И ещё! Рэй Брэдбери – мой современник (по утрам и вечерам чистит зубы, ходит в магазин за хлебом) и, так же, как и я (я был уверен в этом), недолюбливает США с их президентами, капиталистами и гангстерами. Но это не главное, это как бы в скобках. Повесть вводила (не осознавалось ясно) в пытливые изыскание внутри себя самого. Хотелось стать лучше, и я делал добросовестные усилия в этом направлении. Казалось, что склонное к худшему расточалось во мне.

Чуть позже в моей жизни появились книги Ивана Ефремова, и в старших классах, Марина, я переселился на Ян-Ях. Ни фига не про Китай Иван Ефремов писал, а про нас… про всю нашу Землю. Ян-Ях – это наша Земля, на которой (по Ивану Ефремову) накопилось много «человеческой дряни, ибо выживали преимущественно приспособленцы, палачи и стукачи (за малым исключением)». В старших классах я не исключал возможности, что Иван Ефремов – это описанный им же самим Вир Норин, который остался на планете Ян-Ях, чтобы донести до жителей информацию о существовании цивилизаций Великого Кольца, которую олигархи от народа скрывали. Вир Норин остался на Земле и, взяв себе имя Иван Ефремов, донёс до нас то, что хотел донести.

Я бродил по окрестностям гарнизона и мысленно писал фантастическую повесть. Она просилась на бумагу. Возвращался домой, рука уже тянулась к шариковой ручке, но… дальше этого не шло. Это была повесть из жизни на Ян-Ях (как бы продолжение «Часа Быка» Ивана Ефремова, из тех времён, когда Серые Ангелы (по тогдашнему парению моего ума я был близок к ним) уничтожили власть олигархов. У меня была подруга… Вот тут и беда!.. Надя как-то не представлялась на Ян-Ях. Все литературные героини были перепробованы: и тургеневские барышни, и… даже Грушеньку из «Братьев Карамазовых» пытался переселить на Ян-Ях, но не уживались они там – в моей истории должна была быть девушка, похожая на тебя.

Мы курировали амфолопсихов (поначалу это были только отвратительные персонажи из фильма «Тучи над Борском»). Программы, которые мы писали, убирали их из среды нормальных людей, втягивали в себя и держали цепко. Мы считали себя чуть ли не благодетелями, ведь мы дарили несчастным то, чего они никогда бы не смогли достигнуть, продолжая жить реальной жизнью. В наших программах им жить было интереснее, в наших программах амфолопсихи соблюдали все заповеди, молились чистой молитвой и, предугадывая конечную цель, шли к ней. Они видели Царствие Небесное, оно раскрывалось перед ними, и они думали, что смотрят на себя и вокруг себя очами Бога. Вот чем я занимался на Ян-Ях, но потом, Марина, встретил тебя.

* * *

«…у лестницы чёрного камня, которая двумя полукружиями поднималась к массивным чёрно-золотым дверям (декорации Ивана Ефремова). Медленно по вертикали вставало большое ядовито-розовое осеннее солнце. Сухие листья на изголуба-сером асфальте, казалось, горели и не сгорали. По тротуару навстречу мне шла женщина в сиреневом плаще. Она не наступала на горящие, но не сгорающие листья, точно боялась осквернить подошвами маленькое чудо. Лицо женщины, казалось, светилось изнутри (что изъявляло светлость её души) и выражало радостное удивление, а тёмные глаза пытливо смотрели на горящие и несгорающие листья, точно видели в них прообраз чего-то более высокого. Глаза её боялись, что красота с городского асфальта вот-вот ускользнёт. Тонкая бровь удивлённо изогнута. Если бы я был амфолопсихом, то непременно решил бы, что душа этой женщины утонченна, легка и чиста, как прохладный осенний воздух. Ещё мелькнуло в сознании: «Возможно, совсем скоро придётся писать программу и для неё». Солнце планеты Ян-Ях поднялось по вертикали выше, и листья на асфальте потухли. Женщина смотрела на меня, её чёрные глаза призывали меня что-то вспомнить, узнать её… и я, Марина, узнал тебя. Большой палец твоей левой руки совершал едва заметное движение, будто перебирал зёрна чёток.

– …я не первый раз иду этой дорогой… хотела с тобой встретиться… Я долго не могла, Женя, поверить, что ты работаешь здесь!.. Раньше писатели радовали людей своими повестями и рассказами, заставляли задуматься над смыслом жизни, а теперь писатели пишут программы и принуждают православных жить в виртуальных культурно-религиозных резервациях. Многие боятся людей из вашего союза, но я тебя не боюсь, Женя, и тебе нечего меня бояться.

– Почему я тебя должен бояться?

– Парадный подъезд – самое безопасное место, где нам можно встречаться. Если что, скажешь змееносцам, что работаешь с очередным амфолопсихом».

После нескольких встреч ты уговорила меня покориться праведности и уйти от людей, для которых совершенно закрыт и непонятен мир духовный. Совесть уже давно готовила обвинение против меня, и я согласился с твоим предложением. Мы ушли в катакомбы к православным… Недостаток внешних впечатлений нашей тогдашней гарнизонной жизни содействовал богатству внутренних переживаний, а внешнюю форму я им придумывал без труда. Приключений на Ян-Ях было предостаточно. Дюма-отец и Дюма-сын отдыхали! Может быть, мне позавидовал бы и сам Иван Ефремов, если бы я смог на бумаге формализовать свои мысленные приключения… Змееносцы (тайная служба правителей Ян-Ях) преследовали нас, ибо узнали, что мы молитвенно прорываемся к духовному Свету. На нас устраивали облаву за облавой, но мы всякий раз уходили от них. Внешне наша жизнь была преисполнена бедствий и неудач, но по внутреннему ощущению жить нам было легко. В нас укреплялся навык к катакомбной жизни, и мы имели духовное веселие.

* * *

«Замок на дачной калитке, похоже, сковырнули монтировкой. В домик ворвались змееносцы – спортивного образца организмы (по слову Ивана Ефремова). Замелькали нашивки с символом сжатого кулака. Я попытался вырваться, но меня повалили и прижали к полу. Перед глазами – ступни в чёрных полуботинках. Слышал вокруг себя не только топот человеческих ног, но и топот копыт татей невидимых. В свете лампад мелькнула спица с заострённым концом. Я имел в себе трепет страха, но не было ощущения, что лишаюсь помощи Божьей, хотя никто не думал отводить от моего глаза конец блестящей спицы. Скоблёное рыло надо мной осклабилось.

– Добро пожаловать в Божественный мрак! – было произнесено тоном лицемерной добродетели. Пропускаю злейшее из сказанного, ибо говоривший поиздевался словами прежде, чем задрать мне веко. Резкая боль в глазу, и голова стала неметь. Ослепили и другой глаз. Палач победно хмыкнул. Удерживающие меня руки ослабли, мучающее и давящее отступило. Топот ног, вздохнула и заплакала калитка. Подумал о тебе: «Только бы ты не вернулась, пока они ещё здесь». И застонал. Не от боли – от навалившейся неопределённости. Стон не принёс облегчения. Глаза жгло».

* * *

«Ты вышла из автобуса, бросила взгляд на сиреневый закат, вошла в темноту лесополосы. Сорока с высокого дерева видела, как посреди тишины женщина в сиреневом плаще поднялась на железнодорожную насыпь. Сорока застрекотала, предупреждая об опасности. Серебряный конус рельсов, пронизав темноту лесополос, тревожно упирался в ещё сиреневое внизу небо, на которое давила тёмная синь облаков. Казалось, земля там, у горизонта, обрывается в пустоту… Что-то неладно!.. что-то!.. Нечестивые уже приложили стрелу к тетиве. Дачным посёлком шла быстро, почти бежала, дорога спускалась под гору. Бледная луна поспешала за тобой… Сперва ты услышала шум как бы от многолюдного народа – тело твоё оцепенело. Возле дачи, на которой скрывались, стояли две чёрные машины. Из калитки размытые сумерками один за другим выходили спортивного образца организмы. Преданное твоё сердце подсказало: произошло нечто поразительно-жестокое. На выходящих лежала печать греха. Грех не неведения лежал на них, а грех злой и порочной воли. Коренастые фигуры шли так, будто с трудом отлипали от своих лунных теней. Все улыбались, выражая веселье. Спортивные образцы неторопливо уселись в машины, поочерёдно захлопнулись дверцы. Внедорожники сорвались с места. Тяжёлые гости уехали, но не исчезло их размытое нечистое присутствие. Ты проскользнула вдоль светлой стены дачного домика, взлетела на крыльцо. Дверь отворила робко. Увидела меня на полу в телесном страдании, присела рядом. Оглядев меня, немного успокоилась, ибо решила, что я не потерпел лютого истязания. Помогла мне подняться и усадила на диван.

– Они ослепили меня.

Ты горько заплакала. Целый Иордан слёз! Ты плакала, обнимая мою голову.

– Их послали те, кто не верит в несказанный Свет, – заговорила ты сквозь слёзы, – не верит и не хочет верить, но знает о нём всё, что может знать о нём человек, не видевший его сам… Отцы учат, что мы, православные, должны побеждать, не истребляя своих противников, – побеждать пока не получается. В этом мире это почти невозможно.

– Чувствуют свою безнаказанность…

– Но и здесь Господь может нас сделать непобедимыми для всякой брани. – Эти твои слова отмечены были долгим молчанием. Безотрадное настоящее и неопределённое будущее, казалось, перестало волновать нас.

Медленно поднимались дачным посёлком. Ты вела меня за руку. Был уже тот час ночи, когда на дороге отсутствует движение. В ночной тишине – только молчание. На остановке в телефонной будке ты долго объясняла диспетчеру скорой помощи, что случилось и куда надо приехать.

– …да-да, от железнодорожного переезда четвёртая остановка!.. пока нет никаких названий…

Скорую помощь прождали долго.

– …я буду держаться за тебя и помогать тебе…

– Единственное, чего я боюсь, это оказаться внутри программы, – сказал я.

– Нет!.. нет, нет, нет, – заверяла ты. – Нет!

– И эти твои слова могут быть заложены в программу.

– Нет же! – плача, уверяла ты. – Нет! – И продолжала меня успокаивать: – Мы будем служить Литургию. Ты знаешь её наизусть. – Ты торопилась языком: – Будничные службы на седмице попроще… я буду помогать тебе на клиросе как псаломщица, как и помогала… буду печь просфоры, как и пекла, только оттиски на них буду стараться делать более чёткими, чтобы ты мог увидеть их пальцами.

Я кивал на твои слова.

– И всё у нас будет так же, как и было… ещё лучше!.. быть может, и тебя Господь сподобит увидеть несказанный Свет.

Жить придётся не «тамо», а здесь (!) Не «тамо» жить душе, где она светом Божьим удерживается, а в чувственном мраке. Не в том мраке, которым полон несказанный Свет, который выше солнечного сияния, а во мраке чувственного мира.

– Но и не во мраке, который уготован дьяволу и ангелом его… а Свет Христов озаряет наши души и сейчас, только озаряет таинственно, и мы его не видим. – Слова твои орошали мой внутренний зной. – Господь даровал нам самое дорогое, что может даровать человеку – возможность служить Божественную Литургию!.. и мы должны исполнить то, что Господь задумал о нас. Не унывай! Тьма обратится в Свет…»

* * *

«Больничная палата…

– Почему ты не моешь посуду? – в другой раз спросил я.

– Чуть позже, – в другой раз ответила ты. – Лучше скажи, о чём ты думаешь?.. да ещё так напряжённо?..

– Странная мысль… Я подумал, если мне неопровержимо докажут, что я в программе для амфолопсихов, а слепота моя отнюдь не настоящая, а порождена программой, – обрадуюсь я этому обстоятельству?

– Я не понимаю, к чему ты клонишь?

– В программе можно оставить подсказку, с помощью которой несчастный усомнится в том, что находится в реальном мире.

– Ты говорил, что цензоры не допускают ничего подобного.

– Понятно, кнопку с надписью: «выход из программы» никто не повесит, но программисты не лыком шиты! Попробуй, скажем, обнаружить «вирус Гуленкова»!.. и вычистить его!..

– Гуленкова уволили, потому что узнали, что он из старообрядцев?

– То, что он из старообрядцев, знали до того, как принять его на работу, а ушли его потому, что он поверил в Бога, поверил православно. Поздно они спохватились! Никто не может гарантировать, что все программы от «вируса Гуленкова» вычищены. Он работал не только с амфолопсихом, но и с его окружением. «Вирус Гуленкова» – это нечто такое, о чём сам амфолопсих забыл, но при определённых обстоятельствах, заложенных в программу, может вспомнить.

– Какая-нибудь личная тайна?

– Вовсе нет… Это может быть оставленная много лет назад привычка… да что угодно!.. нечто несущественное, вспомнив о котором, грустно улыбаются… Что за окном?

– Закат полыхает… В палате всё – серо-чёрное и лиловое… Ты никогда не говорил про «вирус Гуленкова».

– Это для них он – «вирус», а для нас это подсказка, последний шанс вырваться из рабства программы… Почему ты не моешь посуду?

– Успеется… Если бы ты знал, батюшка, как не люблю я мыть посуду!.. Почему ты смеёшься?

– Я не смеюсь – я плачу.

– Почему ты плачешь?

– Настоящая Марина любит мыть посуду… Это единственный человек в моей жизни, который признавался, что любит мыть посуду!.. Мы – в программе!..»

* * *

С Гуленковым мы встретились в Санкт-Петербурге. Ты, Марина, конечно, его помнишь. Он такой же, как был, только с бородой, а борода с проседью. Внешне Саша приветливый, но, как и все мы, немного окутан затруднениями. Вспоминали детство, школу, одноклассников. Много чего вспомнили!.. и золотой блеск на высохших чернилах, и грязные промокашки. Вспомнили, как ездили в Архангельск заправлять использованные стержни для первых шариковых ручек (киоск стоял возле памятника оленеводу). Вспоминали подъезд, в котором с родителями жил Саня, – знаковое для нас место. Из него был выход на крышу пятиэтажки по Катунина-5, где располагался секретный космодром, с которого во все концы плюс-минус-бесконечности стартовали «летающие тарелки». Конечно же, вспоминали Галину Парамоновну. Она уже немощная, болят ноги, из дома не выходит, но в ясном уме, и всех нас помнит. Саша со свойственной для него заботой ухаживает за матерью вместе с сестрой. Справляюсь, говорит, сносно – иногда хорошо. Саша приглашал на дом батюшку, и Галина Парамоновна в почтенном возрасте приняла святое крещение. Я её теперь поминаю и на проскомидии.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации