Текст книги "Государство и эволюция"

Глава 2
Особый путь догоняющей цивилизации [25]25
  Понятие «догоняющая» не относится к русской культуре. Европейская культура, особенно с конца XIX в. и в течение всего ХХ в., испытывает мощнейшее и плодотворное влияние великой и самобытной русской литературы, театра, музыки, живописи и т. д. Вероятно, одной из сильных сторон русской культуры как раз и является содержащийся в ней западно-восточный дуализм, внутренний диалог культур. Для культуры внутренняя оппозиция «восток – запад» оказывается важной чертой, расширяющей пространство культуры, дающей новые обертоны. И совсем другое дело – политика и экономика, формы государственного устройства и хозяйственной деятельности. Здесь Россия, безусловно, веками находилась в положении «догоняющей цивилизации».


[Закрыть]

 
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас,
Монголов и Европы!
 

А. Блок [26]26
  Блок А. А. Скифы // Блок А. А. Стихотворения. Поэмы. Театр. Т. 2. Л., 1972. С. 196.


[Закрыть]

2.1

Противостояние «восточных» и «западных» обществ красной нитью проходит сквозь всю историю величайшей в мире евразийской империи – России.

Фактически Россия «ворвалась в Азию», в Сибирь лишь в XVI в. Но Азия ворвалась в Россию и обосновалась в ней на 300 лет раньше. Причина ясна: наша страна всегда занимала срединное положение между Западом и Востоком и, увы, чаще в роли «щита», чем в роли «моста». «Особость» нашей страны, как известно, определялась множеством факторов: расколом единой христианской церкви на западную (католичество) и восточную (православие) с сильным византийским влиянием, огромными расстояниями, малой плотностью населения и плохими коммуникациями, территориальным отрывом от Западной Европы. Главную же, определяющую роль, очевидно, играло соседство кочевников.

Здесь не место обсуждать богатую внутреннюю историю Степи. Для социально-экономического развития России принципиально важна лишь одна ее сторона – регулярные столкновения кочевников и земледельческих восточных империй. Кочевник – хищник средневекового и Древнего мира. Как полярный волк на заболевшего оленя, бросается он на ослабленную внутренними раздорами и противоречиями, процессом чиновничьей приватизации восточную империю, нередко подводя черту под династическим циклом. Государства Западной Азии с их развитой торговлей, относительной близостью социальных институтов к европейским степные завоеватели регулярно стирали с лица земли. И ведь каждое такое завоевание – это не только разграбление городов и разрушение ирригационных систем, это и упразднение социальных структур, традиций собственности, это переделы земли, имущества.

Европейский «остров» омывался восточным «океаном» с трех сторон: Русь граничила со Степью, Ордой, Австрия –  с Османской империей, Испания – с маврами. И во всех трех государствах опасное соседство привело к сходным результатам: усилению государства-щита, бюрократии, замедлению развития. Но в силу особо экстремальной ситуации, а также перечисленных выше факторов особенно дорогую цену пришлось заплатить Руси. Огромная масса Степи во многом определила траекторию русской истории, социальную структуру Московского царства. Подавляющее большинство российских мыслителей считали и монгольское нашествие, и укоренившийся после него «азиатский дух» бюрократии, «ханское самодержавие», несчастьем России («И вот, наглотавшись татарщины всласть, вы Русью ее назовете», – со злой иронией писал А. К. Толстой [27]27
  Толстой А. К. Стихотворения. М., 1967. С. 207.


[Закрыть]). Надо только сразу сказать, что и те, кто считал татарщину главной бедой России, никогда не связывали это ни с какими собственно национальными проблемами, никакой «татарофобии» в России никогда не было.

Но какие бы эмоции мы ни испытывали, куда важнее для нас неоспоримый факт: там, где встретились восточное и западное общества, были мощно представлены обе социальные структуры. И если в культурном и идеологическом отношении превалировало влияние Запада, то экономическая и политическая структуры в значительной мере могли быть отнесены к разряду восточных обществ. Причем влияние это не было прямым, не было и речи о механическом копировании, скажем, татаро-монгольских институтов власти и собственности. Здесь сработала более сложная, в чем-то парадоксальная логика истории.

В самый разгар татаро-монгольского ига, в XIII–XIV вв., Россия в важнейшей сфере – в области земельных отношений – хотя и с отставанием, но повторяет общий путь европейского феодализма (отсылаю читателя к блестящим работам Н. Павлова-Сильванского по этому вопросу [28]28
  См., напр.: Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в России. М., 1988.


[Закрыть]). Продолжение этой традиции прослеживается в истории западнорусских княжеств Волыни и Галиции, интегрированных с XIV в. в литовско-польский мир с его слабым государством и самовластной шляхтой.

Парадокс истории состоял в том, что Россия заплатила дорогой ценой не столько за татаро-монгольское иго, сколько за его ликвидацию. Именно сверхусилия, связанные с ликвидацией ига, надолго перевели стрелку русской истории на «восточный путь».

У России не оказалось исторического времени, позволяющего превратить куколку раздробленного феодального государства в красивую бабочку. Государства, опирающегося на частную собственность, систему рынков и рожденную ими экономическую мощь, создать не удалось. Борьба со Степью потребовала предельной мобилизации всех сил общества.

При Иване III [29]29
  Иван III – Великий князь Московский с 1462 г. В правление Ивана III сложилось территориальное ядро единого Российского государства, было свергнуто монголо-татарское иго.


[Закрыть], Василии III [30]30
  Василий III – Великий князь Московский с 1505 г. Завершил объединение Руси вокруг Москвы.


[Закрыть] и Иване IV [31]31
  Иван IV – Иван Грозный, Великий князь «всея Руси» с 1533 г., первый русский царь (с 1547 г.). При нем были покорены Казанское (1552) и Астраханское (1556) ханства.


[Закрыть], т. е. когда решающие победы над Ордой были одержаны, происходит резкое укрепление Московского государства за счет подавления городов и бояр. Вместо приватизации поместий – закрепление условного, поместного землевладения. Государство тщательно контролирует перераспределение земли. Москва расправилась с Новгородом, где со времен Ярослава Мудрого [32]32
  Ярослав Мудрый – Великий князь Киевский с 1019 г.


[Закрыть] неугодные князья изгонялись вечевым решением [33]33
  Вече – народное собрание в древней и средневековой Руси.


[Закрыть], где ганзейская [34]34
  Ганза – торговый и политический союз северонемецких городов в XIV–XVI вв., осуществлявший посредническую торговлю между Западной, Северной и Восточной Европой.


[Закрыть] торговля и сам дух жизни позволяли во времена татарщины развиваться экономически и вырабатывать критическое отношение к устоявшимся традициям; влиятельных горожан высылали, их дворы отдавали московским людям. Одновременно шло прикрепление крестьян к земле (отмена Юрьева дня [35]35
  Юрьев день – 26 ноября старого стиля, в России ХV–XVI вв. – время перехода крестьян от одного феодала к другому.


[Закрыть], указ Бориса Годунова [36]36
  Борис Годунов – русский царь с 1598 г. Укреплял центральную власть, опираясь на дворянство.


[Закрыть]). Церковь потеряла независимость, стала вконец послушна государственной машине. Не зря Сталин так восхищался Иваном Грозным, его привлекала не только садистская жестокость «русского Нерона» [37]37
  Нерон – римский император с 54 г. Согласно историческим источникам, жестокий, самовлюбленный, развратный. Репрессиями и конфискациями восстановил против себя разные слои римского общества.


[Закрыть], но и его государственная программа. Свою «государственную генеалогию» Джугашвили вполне оправданно мог вести от этого Рюриковича, создавшего на свой лад на костях России прообраз тоталитарного государства.

В Московском царстве времен Ивана IV четко прослеживаются черты классической восточной деспотии. Дело не в личной свирепости Грозного – его современник Чезаре Борджиа [38]38
  Чезаре Борджиа – представитель знатного рода, игравший значительную роль в политической жизни Италии (XV – начало XVI в.).


[Закрыть] или несколько раньше Ричард III [39]39
  Ричард III – английский король с 1483 по 1485 г.


[Закрыть] ничуть не уступали ему по числу преступлений, но их государства не были похожи на восточные деспотии, а Московское царство все больше напоминало Османскую империю Сулеймана Великолепного [40]40
  Сулейман Великолепный – турецкий султан с 1520 по 1566 г.


[Закрыть] или Иран Аббаса I [41]41
  Аббас I – шах Ирана с 1587 г.


[Закрыть]. То же доминирование поместной системы, тот же государственный контроль за перераспределением земли, торговлей, городами, то же полное бесправие подданных, включая приближенных. И главное – отсутствует полноценная частная собственность на землю.

Тогда же началось быстрое расширение государства – Сибирь, Урал и т. д. Но эта территориальная экспансия (последние приращения были сделаны уже в 1945 г.) лишь загоняла Россию в «имперскую ловушку»: с каждым новым расширением территории увеличивалось то, что надо охранять, удерживать, осваивать. Это высасывало все соки нечерноземной метрополии. Россия попала в плен, в «колонию», в заложники к военно-имперской системе, которая выступала перед коленопреклоненной страной как ее вечный благодетель и спаситель от внешней угрозы, как гарант существования нации. Монгольское иго сменилось игом бюрократическим. А чтобы протест населения, вечно платящего непосильную дань государству, не принимал слишком острых форм, постоянно культивировалось «оборонное сознание» – ксенофобия, великодержавный комплекс. Все, что касалось государства, объявлялось священным.

Само государство выступало как категория духовная, объект тщательно поддерживавшегося культа – государственничества. В сущности, российское государство всегда насаждало единственную религию – нарциссический культ самого себя, культ «священного государства». Так было и в эпоху официального православия, и в эпоху государственного атеизма. Квинтэссенцию этого по сути дела языческого культа власти точно выразил А. И. Солженицын: «Писать Бог с большой буквы совершенно необязательно, но Правительство надо писать с большой» [42]42
  Солженицын А. И. Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни // Из-под глыб. Париж, 1974. С. 129.


[Закрыть].

Конечно, нельзя впадать в противоположную крайность – по временам угроза самому существованию страны действительно бывала смертельной (яркий пример тому – Смутное время [43]43
  Смутное время – события конца XVI – начала ХVII в. в России.


[Закрыть]). Но верно и то, что не только и не столько для отражения этой угрозы постоянно наращивало силы, постоянно сжимало и подавляло общество сверхмогучее Государство. Оно давно уже жило собственными интересами. Саморазвитие государства подавляло саморазвитие страны, уродовало отношения собственности [44]44
  H. А. Бердяев дает точную картину сложившейся ситуации: «Интересы созидания, поддержания и охранения огромного государства занимают совершенно исключительное и подавляющее место в русской истории. Почти не оставалось сил у русского народа для свободной творческой жизни… Классы и сословия слабо были развиты и не играли той роли, какую играли в истории западных стран. Личность была придавлена огромными размерами государства, предъявлявшего непосильные требования. Бюрократия развилась до размеров чудовищных. Русская государственность… выковывалась в борьбе с татарщиной, в смутную эпоху, в иноземные нашествия. И она превратилась в самодовлеющее, отвлеченное начало; она живет своей собственной жизнью, по своему закону, не хочет быть подчиненной функцией народной жизни» (Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1918. С. 6–7).


[Закрыть].

Мощное государство, осуществляя территориальную, социальную и психологическую экспансию, тяжелогруженой подводой проехалось по структурам общества, остановило их развитие, нередко просто уничтожило. В результате благодатная почва сложно структурированного общества с частной собственностью, с гарантией от произвола так и не сформировалась. Культ государства изуродовал сознание общества, породил в нем ряд тяжелых комплексов, которые мешают нам рационально, открытыми глазами видеть себя и мир даже сегодня.

2.2

Очень быстро выяснилось, что, подавив противников на Востоке, Россия катастрофически отстала от Запада. Отставание грозно обозначилось в самой болезненной сфере – военной. После успешного подавления Орды – поражение в Ливонской войне, постоянная угроза со стороны Польши. Так, с XVI в. проявилось легшее в основу всех последующих конфликтов главное обстоятельство – Россия оказалась в положении перманентно догоняющей Запад цивилизации.

Есть два возможных ответа на европейский вызов. Первый: попытаться перенимать не структуры, воспроизводящие экономический рост, а только его результаты, идя при этом «своим путем»; опереться на силу Московского государства, хорошо пришпорить покорное общество, выжать из него как можно больше ресурсов, используя государственные структуры для экономического скачка, для преодоления отставания.

Да, Россия поистине уникальная страна. Первая из «восточных» стран она вступила в соприкосновение с Западом. Единственная в мире, она, не став на «западный» путь, оказывалась в состоянии веками «почти догонять» Запад. Достигалось это, разумеется, непомерно дорогой ценой, истощением всех сил, да и достигалось лишь временно и только в узком спектре избранных направлений, где концентрировались все ресурсы страны. (Но и это было чудом, как если бы бурлаки могли, пусть на коротком участке пути, «ухнуть» и бегом тащить баржу, почти вровень с пароходом.) Поистине только богатейшей стране такое под силу. Но, думаю, в XXI в. это чудо будет уже невозможно. Если не произойдет и не завершится успешно реальное внутреннее реформирование страны, если мы не выберем другую стратегию, то на сей раз отстанем уже навсегда.

Другая стратегия: изменить само устройство социально-экономической системы, попытаться снять многовековые наслоения, восстановить прерванное социальное и культурное единство с Европой, перейти с «восточного» на «западный» путь, пусть не сразу, постепенно, но взрастить подобные европейским институты на российской почве и, опираясь на них, создать мощные стимулы к саморазвитию, инновациям, предпринимательству, интенсивному экономическому росту. Но это неизбежно означает «укоротить» государство.

Борьба вокруг этой альтернативы – стержень российской истории с XVII в.

В петровской политике обе альтернативные линии причудливо переплетаются, и все же опора на государственную силу, машину принуждения явно преобладает. Разумеется, Петру и в голову не приходило хоть в чем-то ослабить государство, наоборот, он стремился резко усилить его как главный инструмент для решения национальных задач. В Европе издавна существуют мануфактуры, заводы – нам нужны такие же. Однако там они выросли на базе мелкой домашней промышленности и ремесла, накопления состояний, предпринимательской инициативы, свободного труда. Всего этого нет в России, и за несколько лет это не создашь. Но можно попытаться взамен этого применить государственное принуждение. Избранным государством фабрикантам дают даровую рабочую силу, крестьян закрепляют за заводом: столько-то дворов горнозаводских крестьян на горн, столько-то на домну. С помощью высоких таможенных тарифов устанавливают монопольные привилегии для государственных заводчиков.

Довольно быстро выявляются негативные стороны такого метода индустриализации, заводящие ее в тупик. Московские торговцы жалуются на низкое качество производимых на крепостных фабриках товаров, запретительно высокие цены, умоляют разрешить свободную торговлю иностранными товарами. Правительственное освидетельствование фабрик в 30‐х гг. XVIII в. показывает, что многие фабрики и заводы подложные, существуют только на бумаге, владельцы пользуются предоставленными льготами и привилегиями лишь «в свой карман». Реакция в стиле последовательного государственничества: указ 1744 г. повелевает за низкое качество товаров и отсутствие усердия в развитии производства «многих владельцев фабрик из фабрикантов выключить».

Самое яркое наглядное свидетельство характера петровских модернизационных усилий – увеличение государственного финансового гнета. Расходы на содержание армии и флота, и в 1680 г. весьма обременительные для слаборазвитой страны, к концу его царствования возрастают в 4 раза, их доля в бюджете увеличивается с 50 до 65 %. Параллельно, отражая государственный активизм, начинают быстро увеличиваться расходы на государственное хозяйство. В 1680 г. они составляли лишь 4,5 % бюджета, в 1725‐м уже 10 %.

Отсюда и налоговые преобразования. Вводится подушная подать, ее объем к 1724 г. почти в 5 раз превышает доходы от существовавшего до нее подворного обложения [45]45
  См.: Ляшенко П. И. История русского народного хозяйства. М., 1930.


[Закрыть]. Резко увеличены объемы косвенного налогообложения. Основным инструментом мобилизации ресурсов государством со времен монгольского завоевания остаются податная община и принцип круговой поруки – сильный тормоз экономического развития российской деревни. При мощном налоговом гнете с постоянным перекладыванием его на самых работящих, зажиточных общинников нет никакого смысла в попытках вырваться из заведенного порядка, нет стимулов и инициативы. Податная община консервирует аграрную отсталость, а ведь сельское хозяйство – фундамент, основа национальной экономики.

При всем блеске военных успехов и технических усовершенствований петровские реформы ярко обнажают самоедский характер государственного ответа на европейский вызов: мощное государство, высокие налоги, переобложение крестьянства, круговая порука; в результате – медленное экономическое развитие. Естественным следствием оплаченного огромной ценой рывка, в котором страна потеряла до 20 % населения, стало вновь нарастающее отставание от уходящей вперед Европы.

Есть и другая, до сих пор привлекательная сторона петровской реформы – подчеркивание культурной общности с Европой, резкое усиление влияния европейских социальных стандартов и традиций. Все это делалось также методами грубого государственного насилия. Но результаты оказались парадоксальными: государство насильственно сформировало независимые от государства социальные группы. Это произошло, разумеется, не сразу, но довольно быстро, в течение одного-двух поколений. Под европейским влиянием дворянство начинает стремиться к независимости, выбивает у государства все новые права и свободы. Постепенно формируются хотя бы минимально независимые от чиновника ячейки гражданского общества. Русский аристократ середины XVIII в. чувствует себя куда естественнее при французском дворе, чем при османском. Европейское влияние видно и в распространяющемся представлении о гражданских правах (естественно, в форме прав дворянства), и в крепнущем убеждении в незыблемости частной собственности (также, естественно, в первую очередь дворянской).

В основе развития послепетровской «евразийской» России лежало глобальное противоречие, которое прошло сквозь всю русскую историю XVIII–XX вв. и с балластом которого мы входим и в XXI в. Выдавая нужду за добродетель, это противоречие гордо назвали особым, мессианским путем, в то время как в действительности здесь была (и осталась) то явная, то скрытая борьба между двумя путями при невозможности выбрать один из них.

В трещину этого противоречия свалилась царская, затем коммунистическая империя. Над этой трещиной мы и сегодня строим здание новой России.

Копируя во многих, особенно внешних, культурных формах европейский путь, мы не имели главного – развитого рынка, свободного от государственно-бюрократического диктата, свободных отношений частной собственности. Но и сохранить азиатский способ производства в полном виде не удавалось. Это был какой-то перманентный кризис «западно-восточной структуры» общества.

Проявлялся он во всем. После Петра в России сложилась особая бюрократия. Она соединяла все худшее от бюрократии западной, немецкой, прусской, которую копировала внешне, и от бюрократии восточных деспотий, «азиатской», духом которой была глубоко пропитана.

От прусской бюрократии она взяла формальный, «механический» характер, глубокое отчуждение человека от бюрократических институтов, но без традиционной немецкой точности, педантичности, от традиционной «восточной» бюрократии – самодурский дух, леность, расхлябанность и, конечно, главный вечный бич русской бюрократии – глубочайшую коррупцию.

Патологической была социальная структура русского общества. Ее моделью можно считать Дворцовую площадь в Петербурге – ровное пространство, в середине которого вертикально вверх вздымается колонна. Не было нормальных, придающих обществу стабильность плавных переходов от низших сословий к высшим.

Дворянство и крестьянство жили как бы в двух разных странах, говорили и думали буквально на разных языках (дворяне – на французском). Подобная социальная структура сегодня характерна лишь для некоторых стран третьего мира. Но и само дворянство не могло считаться независимым от государства классом гражданского общества. В течение XVIII–XIX вв. социальная структура очень медленно менялась, с трудом обреталась реальная независимость от бюрократического контроля. Этот процесс так до конца и не закончился к 1917 г., хотя, конечно, прогресс был достигнут громадный. Во второй половине XIX – начале XX в. в России уже почти вставало на ноги то, что можно назвать гражданским обществом, – материально и социально автономная от государства, от бюрократии русская интеллигенция, «средний класс», предприниматели, оно объединило лучших представителей дворянства, разночинцев, купечества. К сожалению, эта культурная пленка была слишком тонкой, она покрывала лишь незначительную часть социального ландшафта и легко была сорвана, не выдержав сверхнапряжения социальных конфликтов в начале XX в.

Еще сложнее обстояло дело с собственно имущественными отношениями и, конечно, прежде всего земельными.

В XVII в. характер земельных отношений в России устойчив, хотя и неэффективен. Их основа – поместная система [46]46
  Поместная система – существовавший в России в конце ХV – ХVIII в. порядок, при котором государство за несение военной и государственной службы предоставляло дворянам условное земельное владение – поместье – без права продажи, обмена и наследования.


[Закрыть], закрепощение всего населения государством, всеобщая обязанность службы: для дворян – военной и чиновной, для крестьян – податной. Ростки частной собственности слабы и еле различимы, земли одновременно и царские, и дворянские, и крестьянские. Все имеют на них пересекающиеся претензии. Конечно, как и везде, появляются тенденции к приватизации: помещики – условные собственники, стремятся закрепить землю за собой, сделать наследуемой, расширить свои собственнические права. Но этой тенденции противостоит и противоположная – государственный контроль, перераспределение земель.

В начале XVIII в. заимствование европейского опыта, традиций придает дворянской приватизации мощный импульс. Оказывается, частная собственность – священное право. Из сложной структуры пересекающихся прав без исторической эволюции, по решению власти из цепочки собственников вычленяется одно звено – помещик, дворянин. Неожиданно для подавляющей части общества – крестьян – дворянство получает все права собственности. Происшедшая в исторически сжатые сроки аграрная революция, начатая законом Петра I 1714 г. о единонаследии, приравнявшим поместья к вотчинам [47]47
  Вотчина – вид феодальной земельной собственности в России, родовое имение, переходившее по наследству.


[Закрыть], подтвержденная указами 1731 и 1736 гг. Анны Иоанновны, закрепленная манифестом 1762 г. Петра III о вольности дворянства и жалованной грамотой Екатерины II в 1785 г., по форме сблизила российские земельные отношения с европейскими. Но на деле эта реформа законсервировала крепостничество, затянув, пожалуй, один из самых тугих узлов противоречий в российской истории.

Не проросшая, как в Европе, через века традиций, а в одночасье насажденная государством взамен традиционной феодальной, смешанной собственности дворянская частная собственность никогда не имела глубоких корней, исторической легитимизации, гарантий правовой устойчивости. Баланс земельных отношений допетровской Руси был резко нарушен. Дворяне держали землю от государства в качестве компенсации за службу. Если они теперь не обязаны служить, то и крестьяне свободны от своих государственных обязательств их содержать. В обыденном сознании дворянскому праву на землю противостоит имеющее ничуть не меньше оснований крестьянское право. Эту железную, опирающуюся на традиции логику никакими розгами не выбьешь. Конфликт вокруг дворянских и крестьянских прав на землю является постоянной угрозой стабильности и тормозом экономического развития.

Помещичья (вообще частная) земельная собственность в Рос-сии никогда не воспринималась как вполне легитимная. Это бы-ло свойственно всем классам общества, что блестяще зафиксировано в произведениях Л. Н. Толстого, во всем его «дворянско-крестьянском» мировоззрении. Вместе с тем очевидно и то, что до XX в. в России практически можно ставить знак равенства между понятиями «земельная собственность» и просто «собственность». Отсутствие традиции глубокой легитимности собственности – вот что трагически отличало Россию от Европы. Отсутствовал, по сути, главный психологически-культурный стержень, на котором крепилось все здание европейского капитализма. Поэтому вполне естественно, что и учения, наспех переведенные с немецкого, но отрицавшие легитимность частной собственности уже во всем блеске новейшей «европейской рациональности», принимались в России как родные…

Екатерина II, хорошо знавшая и понимавшая Европу, ее дух, немало сделавшая для перенесения на российскую почву рыночных институтов (от ликвидации внутрироссийских пошлин до перехода к новой, более свободной, стимулирующей промышленной политике), разумеется, понимала, какой архаикой, каким историческим тупиком является крепостничество. Чтобы увидеть это, достаточно внимательно перечитать ее знаменитый «Наказ» [48]48
  См.: Екатерина. Наказ. Пб., 1907. («Наказ» был предназначен Екатериной для комиссии, которая была ею созвана для кодификации российского законодательства, и написан в немалой степени под влиянием «Духа законов» Монтескье и воззрений других деятелей французского Просвещения. – Прим. ред.)


[Закрыть]. Но, четко и безоговорочно закрепив за дворянами право частной собственности на землю и крепостных, начав, таким образом, именно с дворян формирование свободного сословия, аналога европейских граждан, она и ее преемники сами оказались в историческом тупике.

Освободить крестьян без земли, которую они считают своей, значило теперь лишь усилить социальные противоречия, деревенскую нищету, к тому же с труднопрогнозируемыми последствиями для государственных налоговых поступлений. Но освободить крестьян с землей, принудить дворян к ее отчуждению – это нарушение дворянских прав, произвол. Первое право, которое решительно отстаивает новое свободное сословие, – священное право частной собственности на свои земли. Корона боялась дворянского заговора (судьбы Петра III и Павла I хорошо помнили!) никак не меньше крестьянских восстаний.

История проектов аграрной реформы, внутренней полемики, тайных комитетов периода Александра I и Николая I – история попыток найти решение этой трудноразрешимой задачи.

Не подтвержденное, но и не опровергнутое историей предание свидетельствует, что Николай I перед смертью взял с Александра II слово разрубить этот узел, освободить крестьян. Независимо от достоверности оно характерно. Крымская война, унизительное поражение, обнажившее отставание архаичной империи от быстро развивающейся Европы, в полной мере выявили и бесперспективность попыток предшествующих десятилетий, и настоятельную необходимость научиться перенимать не только внешние формы, но и внутренний дух европейских установлений.