Текст книги "Игра в реальность"

Игра в реальность
Егор Сергеевич Хаванов

Корректор Татьяна Дмитриевна Пузанова

Редактор Татьяна Вячеславовна Хаванова

© Егор Сергеевич Хаванов, 2024

ISBN 978-5-0051-4929-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О нас!

Когда-то мы во тьме блуждали,

Внутри себя миры творя.

О том, что кто-то есть еще, не знали.

Ничто не связывало нас тогда.

Самодостаточно творили

Без времени, без смерти, без судьбы.

Не умирали и не жили.

Там не было подобной ерунды.

Нам было незачем молиться,

Не знали мы тогда еще о нём…

Он в тот момент еще не объявился,

Он был, как мы, простым творцом.

Но он был первым, тем, кто понял,

Что в этой пустоте он не один,

Что мы устали от покоя,

Что мы общения хотим.

Лишь приоткрыв завесу тайны,

Он убедил нас сделать шаг.

И мы упали в эту крайность,

Словно поленья в очаг.

Не знали мы тогда, что очень рисковали,

Вступали, будто бы в бреду.

Мы думали, что вечно будем в РАЕ,

И не окажемся в АДУ.

А он, себе всё чётко представляя,

Сжимался в точечку одну.

Она должна была взорваться,

Все мы это знали.

Не знали лишь, что мы уже в плену.

И с взрывом мир вдруг общий появился,

Мы с удивлением смотрели на него.

Нам предстояло в нем переродиться,

Попробовать, почувствовать его!

Теперь живем, страдая и старея,

Не замечая, как проходят годы.

И проклинаем созданное «Кем-то» время.

«Кем-то», кто лишил нас всех свободы!

Ты актер

Ты не свободен, это точно, совершенно.

Как можно это доказать?

Тело болеет и стареет, тело бренно.

Оно не твой костюм, ты будешь вынужден его отдать…

Не каждому даётся и земное счастье,

Когда любовь есть, деньги, уважение людей.

Большинство несчастных нас всю жизнь живет в ненастье,

Как будто в наказанье до последних дней.

Религия всем нам гласит, что важно воздержаться,

Смотреть на это, но не трогать, а молиться и страдать.

Зачем тогда все эти блага? Чтоб над нами издеваться?

Смотреть, что мы из этого все будем выбирать?

О нет, мы не свободны, значит мы не дома.

В доме своём нас невозможно было б обуздать…

А здесь в гостях мы все актёры.

И вынуждены продолжать играть.

Актёру трудно выйти из театра,

Для этого нужно покинуть игровой шатёр.

Поняв в начале, что вчера, сейчас и завтра —

Ты не свободен, ты актёр!

«ОТ АВТОРА»

Работая над данным произведением, я придерживался стиля Стивена Кинга, иначе говоря, не знал и не хотел знать, чем закончится эта история. Я даже не планировал, что будет с героями в ближайшее время, и был наблюдателем и творцом одновременно, полностью теряя связь с реальностью.

Хаванов Егор

ПРОЛОГ

Герою предстоит познакомиться со структурой мироздания и узнать причины всех причин! Из его рассказа станут ясны ответы на вопросы, волнующие философов не одно тысячелетие: «Кто мы? Где мы? Зачем мы здесь? Что было до?»

БЫЛ ТАКОЙ МОМЕНТ

Как я опять докатился до этого?

Не знаю!

Кажется, я снова в западне.

Да. Но, стоит признать, оборачиваясь на своё «богатое прошлое», о котором я случайно узнал, что в общем-то бывало и похуже…

И вот он я! Сижу на краю. Перед глазами прекрасный и коварный мир. Надеюсь, он понимает, как я от него устал. Не хочу больше этих интересных сценариев, приводящих снова и снова туда, где я всё еще здесь – в игре…

Да-да, не смущайтесь. Цитата «Вся наша жизнь – игра» является абсолютно верным утверждением, и от того, что многие из вас скажут, что это всего лишь красивая фраза, мне, к сожалению, лучше не станет.

Я знаю, что смерть от своих рук не даст мне желаемого, а скорее наоборот – снова обнулит.

Ладно. Как бы мне ни было больно, я не стану лишать себя жизни. Игрок, проявивший такое самодурство, еще долго не сможет полноценно играть, и я это уже проходил.

Что же мне делать? Не покидает чувство, что я здесь снова впустую растратился. Может рассказать обо всём? Возможно, я и сам пойму, наконец, где я упустил то, зачем вернулся сюда?

Да, я расскажу вам свою историю!

ВЛАСТНЫЙ ГЕНРИ – ПЕРВАЯ ЖИЗНЬ

Средневековая Европа.

В именитом семействе все в суматохе. Хозяйка рожает. «Слава Богу, что здесь нет нашего господина!» – кричали служанки. «Он посрывал бы нам головы за то, что не уследили вод красавицы хозяйки», – тараторила одна из служанок, семеня к спальне госпожи с тазом наперевес.

Родился здоровый малыш.

Меня назвали Генри.

Спустя всего половину года от роду я уже разговаривал и был умён не по годам.

Многие влиятельные люди появлялись в нашем доме, и довольно часто их любимым делом становилось общение со мной. Я и сам больше любил проводить время со взрослыми. Не всегда я отвечал на их вопросы так, как они хотели, но мои ответы обычно заставляли этих умников задумываться или смеяться, полагая, что я еще чертовски наивен. Наверное, так и было, ведь я еще не понимал мир, как понимаю его сейчас.

Как-то раз, скорее, в очередной, помощник главного судьи города Эммануэль Гессен, частый гость в нашем доме, задал мне, семилетнему гению, вопрос: «Сколько граней в шаре?» – и всучил мне в руки небольшой стеклянный шар. Я, покрутив его и осмотрев со всех сторон, ответил:

– Много.

– Правильно. Их нам с тобой не сосчитать, ведь мы их даже не видим. А что ты думаешь об этом предмете? Может ли он обладать силой колдовской?

– Ваш шар, обладай он магической силой, не дал бы себя разбить. Ведь так?

Не раздумывая о последствиях, я со всей силы швырнул круглого в сторону кирпичной кладки камина, повстречавшись с которой, он раскололся на несколько частей.

Старик вскочил с кресла и со словами: «Что же ты наделал? Это же было вещественное доказательство» – хотел было наградить меня подзатыльником, но строгий взгляд отца, пришедшего на крик, мгновенно остудил пыл Гессена. Тот опустил руку и молча принялся собирать осколки в свой огромный носовой платок. Я же, чувствуя свою неприкосновенность, смело продолжил молоть языком:

– Дядюшка, я знаю, зачем Вы носили этот шар с собой. Вы хотите сжечь очередную невинную женщину?

– Вот дьявол. Отец тебе слишком много рассказывает.

– Вы не ответили, дядя.

– Мы считаем их ведьмами! Они дети сатаны.

– А Вы точно умный дядя?

– Так всё, стоп. Я сейчас же поговорю с твоим отцом. Хватит с тебя домашнего обучения. Мир не сказка, скоро ты это поймешь. Балуют тебя здесь. Ишь.

Он тяжело встал и похромал в отцовский кабинет, дверь которого была открыта.

Я слышал их разговор. Этот шулер убедил-таки моего отца…

«Ну что ж, может, это и к лучшему», – спокойно подумал я.

На следующий день я уже ехал в католическую школу.

Школа оказалась на удивление не такая мрачная, как мне про неё успел рассказать отец. По обе стороны центрального учебного корпуса, крышу которого венчала острая металлическая пика, находились жилые кубрики, объединённые между собой длинным одноэтажным зданием, прошивающим центральный корпус насквозь.

Здесь я вскоре нашёл друзей, но, признаюсь, так и не научился относиться к ним как к равным. Никто из них не дотягивал до моих умственных способностей, но они, видимо, и не переживали об этом, иначе не общались бы со мной все эти годы.

И вот мне пятнадцать. Даже за столько лет религиозные догмы, которыми нас травили ежедневно, меня не победили. Я не потерял свою личную точку зрения, но, не являясь дураком, помалкивал о ней.

В один из летних вечеров мы с моим лучшим другом Дарлом сбежали из кубрика, чтобы залезть в одну заброшенную усадьбу, находящуюся неподалеку. Ребята рассказывали, что в этой усадьбе был роскошный яблоневый сад, и нам с Дарлом уж очень хотелось это проверить.

И вот мы на месте. Позади высокая кирпичная стена, которую мы не без усилий преодолели. Только вот яблонь в этой темноте мы не наблюдали.

Вдруг мне показалось, что между деревьями мелькнула серая фигура. Это не мог быть Дарл, ведь он только что ушёл искать яблоки совсем в другую сторону, да и ростом он был ниже. «Привидение? Да нет. Не верю в это», – успокаивал я себя, устремляясь вглубь сада за таинственной фигурой.

Спустя некоторое время привидение уже лежало подо мной и быстро дышало. При свете Луны я отчетливо разглядел черты её лица. Это была очень красивая хрупкая девочка лет пятнадцати. Признаюсь, я был взволнован не меньше неё, но старался не показывать вида. Теплота её тела и блеск синих глаз взбудоражили моё нутро до дрожи. Позже я не раз вспоминал эту встречу…

Когда мы отдышались и уже сидели на траве, я первым завязал разговор:

– Кто ты?

– А ты? Что ты тут делаешь? – спросила она, резко поднявшись с травы.

– Я, мы… Мы хотели яблок, – ломано ответил я, посматривая снизу на строгое, опутанное длинными густыми волосами лицо девочки.

– Значит, воришка? Где Ваша совесть, юноша? – монотонно и сдержанно ответила она, повернувшись ко мне спиной.

– Я ради забавы, не из бедных я, поверьте. Тут школа неподалёку. Меня Генри зовут, – оправдывался я, поднимаясь с травы.

– Школа, говорите. Чему же Вас учат там? Лазить по чужим садам? – ответила она, не скрывая высокомерия.

– Простите. Мне и вправду неловко. Разрешите узнать, как зовут Вас? – вежливо произнёс я, уже стоя за её спиной.

– Беатрис! – потупившись, ответила она и, положив взгляд на свое оголённое плечо, прошептала: – Не советую искать здесь яблоки.

– Почему это? – спросил я.

– Мой отец сошёл с ума. Он сейчас на веранде с другой стороны сада, и очень странно, что сегодня спит, как убитый. Обычно ночью ему видятся нечисти и он не выпускает из рук арбалет. По мне, так он сам уже превратился в нечисть. Я очень боюсь его, поэтому ночью убегаю сюда, – протараторила она тихим голосом.

– Не пробовала сдать его инквизиции? – шепнул я ей на ухо.

– Что? А ну замолчите, Генри. Это же мой отец! – тихо вспылила она, резко обернувшись и отпятившись назад.

– Добрый ангел, Беатрис! – цинично сказал я, сделав шаг к ней.

– Не говорите мне такое. Мне противны подобные слова. Поспешите уйти, – настаивала она, сделав два шага назад, словно я был какой-то маньяк.

– Ладно, уйду. Даже яблок перехотелось, – буркнул я, развернулся и пошёл искать Дарла, надеясь, что он еще не успел попасть под стрелы безумца.

Долго искать друга мне не пришлось. Он, напуганный до смерти, свистнул с белого кирпичного забора усадьбы и торопливо протянул мне руку. По дороге в кубрик Дарл в красках поведал мне, как его чуть не пристрелил обезумевший хозяин усадьбы, а я, в свою очередь, рассказал ему о сказочной встрече с Беатрис, после чего у меня как-то странно защемило в груди. Я вдруг решил, что как бы мне ни был близок Дарл, он не должен знать слишком уж много, и свои чувства по части Беатрис я должен беречь при себе. На самом деле я вообще никому не доверял, а иногда даже не верил собственным воспоминаниям, тысячекратно проверяя их, прежде чем побожиться.

Желание ходить в этот сад сначала полностью отпало. «Да, она симпатичная девочка, но странная», – думал я. Но нет же. Вскоре мне стали сниться сны, где я обнимаю её, чувствуя её тепло и то, как она вздрагивает от моих прикосновений. Самыми трогающими были сны с продолжением той встречи в саду, где я уже не был испуган, а скорее, напротив, уверенно стягивал с неё её белую полупрозрачную сорочку и ласкал прекрасное, освещенное светом луны тело. Я понял, что влюбился в неё! Желания вскоре перестали давать мне спать, и я, уже один, хоть и было чертовски страшно, стал посещать тот сад, подглядывая за ней.

Ночью при свете Луны она бегала по саду и напевала что-то невнятное. Бывало так, что она просто грохалась на траву и рыдала. Я хотел подойти к ней и прижать к себе, но всё никак не решался.

Спустя месяц таких подглядываний я расслабился и практически ходил за её спиной. Наверное, она уже стала догадываться об этом, но мне было всё равно, ведь я осознавал, что наставало время открыться ей.

Подкравшись к Беатрис сзади и буквально стоя за её спиной, я произнёс дрожащим полушёпотом: «Ты такая красивая». Она обернулась с улыбкой на лице, но тут же сбросила её, попятилась назад и сурово посмотрела на меня.

Я начал с извинений:

– Прости, Беатрис. Мне интересно наблюдать за тобой.

– Прощаю Вас, Генри, в последний раз, – твердо выстрелила она.

– Почему же в последний? – спросил я.

– Я недавно поняла, что Вы наблюдаете за мной, но я не готова следовать Вашим целям.

– Беатрис, я люблю Вас, – сдавленным голосом произнес я, сделав шаг в её сторону.

– Не могу Вам ответить тем же. И раз уж Вы мне открылись, откроюсь и я Вам. Я не планирую в этой жизни плотской любви. Моя жизнь будет праведной, и я наконец-то увижу Его…

– Кого?

– Того, кто всё создал. Один раз я почувствовала, что я это не вся я. Я очень испугалась, и вскоре Он явился мне во сне и многое рассказал.

– Кто же Он? – спросил я с усмешкой.

– Создатель, – возвышенно ответила она.

– Ты веришь в сны, – рассмеялся я и добавил: – Ты странная.

– Простите, но не ходите больше за мной, пожалуйста, – обидчиво отрезала Беатрис и направилась в сторону дома.

– В этом мире странность не в чести! Помни это, глупая, – громко выкрикнул я ей в след.

– Не Вам меня учить, Генри. Уходите.

Я ушёл. Не знал, что ответить на такое. Укутавшись гордыней, я перестал ходить в этот сад, а вскоре моё тело запросило «другой любви», и мы с Дарлом, наведавшись к двум куртизанкам, познали прелести телесного кайфа. Это невероятно рискованное дело, кстати, провернул Дарл, что было для меня весьма удивительным. Та ночь сделала меня взрослым и тут же пульнула в суматоху жизни утренним сюрпризом…

Внезапный приезд Гессена стал точкой отсчёта, где слабое, чистое и мирное течение моей жизни сменилось на бурный мутный поток.

Гессен появился рано утром, и когда он медленно ехал верхом на лошади, я, глядя в окно, почему-то подумал самое дурное: «Отца не стало». Так оно и оказалось.

Гессен теперь был главным судьей города, а я, являясь сыном его лучшего друга и просто любимчиком-гением, стал его неофициальным помощником.

Спустя два года, уже имея более взрослый вид, я занял пост официального помощника Гессена. Теперь подачек старого судьи мне уже не требовалось. Моего жалования, подкрепленного жирными откупами, хватало на содержание дома отца, в котором, предаваясь алкоголю, сходила с ума моя мать. Я никогда раньше не любил разговаривать с ней, считая её слишком приземленной, но теперь, когда она запила, мы чаще общались, прикладываясь к одной и той же бутылке.

Так прошло еще несколько лет, пока я не схоронил и её. Она, с её крепким от природы здоровьем, могла прожить до глубокой старости, но намеренно травила себя, не желая жить без отца.

Гессену было уже пятьдесят пять, но на вид все восемьдесят, и не удивительно, что он часто стал забываться…

Его дурные пристрастия и само неумолимое время ураганом срывали его с поста, которого он добивался всю свою жизнь. Теперь он забывал всё, но, что самое страшное, иногда вспоминал то, чего никогда не было. Самым смешным было то, что как-то раз он решил судить коня за то, что он, как ему показалось, сказал юродивому обидные слова. Естественно, коня казнить не стали, но, видать, такова была его судьба, ведь Гессен сам пробрался в конюшню, облил вороного смолой и поджег. «Ничего не может быть хуже проблем с головой», – горестно думал я, услышав про этот инцидент.

Гессен сам сдал пост судьи, поняв остатками здравого смысла, что не стоит делать из суда посмешище.

И вот я главный судья!

С каждым годом на этой должности я всё лучше и лучше справлялся с ролью судьи, постепенно убивая в себе остатки совести и доброты. Своим помощником назначил Дарла, ведь никого ближе у меня не было. Я доверял ему, как самому себе. Да, он не был гением, но помощнику судьи этого и не требовалось.

Вечерами мы с Дарлом сидели в моей рабочей коморке, попивая перебродившее виноградное вино, которое я любил заедать жирной маслиной или твердым сыром. Этот вечер ничем не отличался, но именно его я помню отчетливо. Тогда, наполняя очередную чашу, я спросил Дарла:

– Дарл, кто там у нас завтра?

– Сейчас посмотрим. Девушка. Имя не выяснено. Нашли в лесу, жила в шалаше, несёт чушь про какого-то Создателя. Церковь отвергает. Ах да! При ней нашли маленькое зеркало, – ответил он.

– Еретик, да еще и ведьма! Не люблю такие дела. Эх, грех на душу берём, хотя, между нами говоря, не верю я в эти грехи, но сердцу всё равно как-то неспокойно, – сказал я, пережевывая сыр.

– Ты меня поражаешь, друг. Про сердце заговорил, про грехи, – взволнованно сказал Дарл, посмотрев на меня строгим взглядом.

– Да сам удивляюсь. Колит что-то. Но это точно не грехи. Грехов нет. И бога нет. Есть только продуманный этот мир, – философствовал я, глядя на осадок вина в чаше.

– Хорошо, что только я об этом знаю. Ладно. Завтра посмотрим на это чудо, – усмехнувшись, сказал Дарл.

– Смотри мне. Лишь тебе вера есть в этом балагане страстей. Поехали домой, – по-дружески приказал я.

Дарл жил у меня. С ним было не скучно, и я даже не думал о женитьбе и детях, ведь не менее одного раза в неделю мы обязательно тайно выбирались к блудницам, облачившись в плащи и маски.

Мне нравилось вечерами пить вино с немногословным Дарлом и размышлять вслух о какой-нибудь чепухе, сидя перед тёплым камином. Дарл редко высказывал свои суждения, чаще лишь одобрительно кивал, реагируя на мои. Он был весьма скрытный и, как мне казалось, очень комплексовал по поводу своего низкого роста и неказистой внешности, иначе бы не ходил всюду в коричневом балахоне, под подолом которого красовались сшитые на заказ сапоги с аномально-толстыми набойками. Но были в этой внешности и сильные моменты. К слову, я завидовал его массивным кистям рук и мужественным скулам, над которыми под черными бровями располагались мелкие, глубоко посаженные глаза. Иногда я случайно замечал, что иногда его глаза становились столь же черными, как и его засаленные кудри. Мне, если честно, было все равно, поэтому я не мучил его неудобными вопросами.

Утро. Посреди зала суда к массивному деревянному стулу привязана неопрятная, грязная и лохматая, как смерч, девушка. Я подошел к ней и, наклонившись к её грязным волосам, был удивлён тем, что она не воняла, как большинство людей, а благоухала ароматами леса, душистыми травами, цветами и сырой землёй. Я подобрал и откинул длинную, грязную прядь её волос, закрывающую красивое лицо, и увидел эти глаза…

Они были заполнены слезами и мелким мусором, но я всё равно узнал их. Эта была она. Её глаза я не мог не узнать. Бесстрашно выстрелив в меня своим взглядом, она надула щёки, как маленькая обиженная девчонка, и я понял, что она меня тоже узнала, и удивлённо сказал: «Беа…», но тут же приказал себе заткнуться.

Выпрямившись, я резко и грациозно поправил свою фиолетовую мантию и, нервно подергивая рукой белый мех на ней, направился за свой стол. Встав на своё привычное место, я как всегда громко и властно рявкнул: «Начинаем суд».

Обвинитель принялся громогласно зачитывать обвинение.

«Вот мы зверье. Что плохого она сделала? Просто жила в лесу, и никто и никогда не нашёл бы её скит», – нервно размышлял я, понимая между делом своё предвзятое отношение к Беатрис.

Как-то раз утром около своего скита она услышала детский плач и крики о помощи. Это были заблудившиеся дети: мальчик и девочка, решившие, по их словам, просто поиграть в лесу. Беатрис вывела их из леса, но завидев людей, пустилась обратно в лес. Её догнали. Как оказалось, она спасла детей одной влиятельной семьи, глава которой, выслушав пятилетних потерявшихся, поблагодарил спасительницу, но отпускать не спешил. Её силой затащили в дом и посадили за стол, ломившийся от изобилия еды. Беатрис не стала есть и на многочисленные вопросы жены главы семьи, такие как «Откуда Вы? Почему Вы не едите? Почему Вы так плохо выглядите?» отвечала молчанием. В какой-то момент, не выдержав недоумённые взгляды и бесконечные вопросы, Беатрис снова решила сбежать, но её усилия были тщетными. «Ах. Дикая. Глупая. На что ты надеялась?» – думал я про себя, продолжая слушать речь прокурора. «Ну зачем ты обмолвилась на допросе о Создателе. Зачем?» – продолжал крутить я в своих мыслях.

Среди её вещей, как подтвердил обвинитель, нашли еще и маленькое зеркало, что дало суду право повесить на несчастную дополнительное клеймо – ведьма. И вот она здесь. Мы судим это доброе и наивное существо…

Обвинитель, закончив речь, сел на стул, но я, погруженный в себя, еще некоторое время молчал.

Вдруг из толпы кто-то громко и злобно прорычал: «Сжечь на костре ведьму при всём люде, или пусть покается и поклянется перед святой инквизицией о верности католической церкви».

Я аж вздрогнул и нервно прокручивал в мыслях: «Да сколько же в вас злости, люди. Разве я позволю сжечь её». Я бывал на сожжениях. Жар от пламени достигал даже крайних рядов, где я обычно ненадолго задерживался. Люди, стоявшие близко, нередко даже получали ожоги за свою страсть посмотреть на то, как заживо горит живой человек. Всё это сопровождалось воплями жертвы суда, вонью сгорающей плоти и ором обезумевшей толпы, где кто-то рыдал из жалости, а кто-то орал от ярости. Я не хотел бы смотреть, как я своим решением устрою для своей любимой такую страшную смерть. На минуту представив, как она кричит в огне, я твердо решил, что лучше сам сгорю, чем позволю этому случиться. Требовалось срочно что-то предпринять.

После выслушивания тишины на данное ей слово раскаяния я принял неординарное решение.

Поднявшись и слегка покачнувшись от волнения, я громко огласил: «Суд признает еретика виновным».

Из ожившей толпы посыпались возгласы: «На костёр её. Сожжём лахудру».

Дав им накричаться, я продолжил: «В темнице будет гнить, не всеми еретиками небо коптить».

По залу суда, как я и ожидал, пошла волна недовольства. Кто-то кричал, что хочет отыметь её, но нашлись те, кто позволил себе попробовать это сделать. Я был вне себя. У меня было столько злости на этих животных, что я тут же приказал страже забить нарушителей палками, пока не умолкнут. Около двух минут их избивали, пока те не отключились от боли. К тому моменту народ, как обычно, испарился, зная последствия моих репрессий.

– Выкиньте их за дверь, – властно сказал я страже и пошёл в центр зала, где лежала привязанная к упавшему стулу Беатрис. Я присел и, уткнувшись своим лицом к её уху, решил немного пофилософствовать:

– Видишь, каково быть странной, доброй и наивной в этом мире. А я всё еще люблю тебя, поэтому не предал огню. Ты довольна?

– Мне всё равно, – выпалила Беатрис дрожащим голосом.

– Если тебе еще всё равно, то может отправить тебя на костер? – пригрозил я.

– Нет. Пожалуйста. Я не хочу так умирать. Я хочу уйти достойно, – рыдала она.

– В чём различие того, как уйти? Есть просто жизнь, а есть просто смерть, – вслух размышлял я.

– Я с детства не понимала этот мир, и мне стали сниться ответы. Во снах я говорила с Создателем. Он мне многое объяснил. Наш мир не лучше мышеловки, особенно когда вы хотите выйти из игры. Поверьте же, – шептала она с выпученными глазами.

– У меня тоже есть мнение на этот счёт, – шепнул я в ответ.

– Что Вы будете делать со мной? – спросила она.

– Начнём с помывки, – холодно ответил я.

Я приказал страже отвести её в нашу помывочную и лично наблюдал, как с неё срывали лохмотья и обливали ледяной водой. Беатрис пассивно отнеслась к помывке, что вынудило меня крикнуть: «Лить воду пока ведьма не будет чистой». Услышав это, она заметно ускорилась и импульсно, из-под бровей, посматривала на меня, ожидая прекращения ледяного душа.

В моей голове созрел план: «Нужно найти похожую девушку, прилюдно сжечь её, а Беатрис тайно забрать к себе домой, написать родословную и жениться на ней. А если не найду такую? Напуганный до смерти народ забудет, а прокурор нет. Ладно, ему я оттяпаю один лакомый кусок земли за городом, коим владел мой отец. Не впервой. Не откажется».

Но, конечно же, я прекрасно понимал, что главной помехой в моем плане был отнюдь не прокурор, а мнение самой Беатрис, идущее вразрез с моими целями.

Я обустроил ей камеру, в которой в укромном уголке даже установил её зеркало, но позже нашёл его разбитым. Мягкие одеяла на деревянных нарах тоже не задерживались. Беатрис их скидывала в угол, предпочитая голые, снаряженные занозами доски.

Не обращая внимания на её выходки, я носил ей фрукты, угощения, сладости, мясо. Сначала она отказывалась от всего, но вскоре была вынуждена потреблять немного хлеба и пить воду.

Спустя месяц, договорившись с прокурором, я нашёл для содержания Беатрис всеми забытый заброшенный замок, где имелась подвальная камера. Я, безусловно, рисковал, делая такие вещи, но будучи вечно пьяненьким, не давал страху власть.

Теперь я чаще ездил к Беатрис, привозя свежий хлеб и чистую воду. Почти каждую встречу я предлагал ей стать моей женой, но от неё в ответ слышал лишь слова, восхваляющие Создателя и осуждающие наши пороки.

Вскоре я уже едва это выдерживал и как-то раз…

Этот день был особенным. Я, сидя на небольшой табуретке, осматривал очередной разгром. В этот раз она умудрилась порвать не только привезённое мною очередное одеяло, но и свою одежду, и теперь, обнаженная и явно уставшая, сидела на деревянных нарах, протыкая взглядом стену. Я был сильно расстроен и начал нагло мыслить вслух:

– Надо было сжечь тебя тогда. Знаешь, как много проблем я решил, сколько правил нарушил? Ты это хоть чуть-чуть понимаешь?

– Понимаю. Но ты сам позволил мне выжить. Теперь пытаешься влюбить меня в себя, только я не хочу земной любви. Все эти чувства земные ведут только вниз. Это всё иллюзии, ты думаешь, сейчас имеешь власть и мир твой? Ошибаешься. Это игра на чужом поле, – ответила она, продолжая смотреть спокойно в стену.

– Допустим, игра, и что же? Ты ждешь, что после достойной, как ты сказала, смерти тебя выпустят в свой мир, а пока надо от всего отказаться. Да? Для чего все блага мира созданы тогда? Наверное, чтобы мы ими не прельщались. Да? – рассуждал я.

– Наконец-то ты начал понимать, – тихо сказала Беатрис и посмотрела мне в глаза.

– И я могу попробовать понять тебя? – спросил я, замышляя недоброе.

– Попробуй, – отрешенно ответила она.

– Для начала я попробую понять твоё тело, тебе же всё равно на него? Ты не против еще чуть-чуть пострадать? – спросил я, встав с табуретки и медленно направившись к Беатрис.

Она молчала, а я, воспринимая это как согласие, стал постепенно приближаться к ней. Сознание помутилось и всё доброе, что было во мне, в этот момент отступило. Чем ближе я приближался к ней, тем сильнее она дрожала, а чем сильнее она дрожала, тем больше я хотел сделать это с ней. Я схватил её за длинные грязные волосы, потянул их на себя и, согнав с нар, уткнул головой в пол. Оставаясь в этом положении, она причитала что-то неразборчивое, как молитву, но физически никак не сопротивлялась тому, что я делал…

Грех получился быстро. На полу, в пыли и грязи, лежала и плакала Беатрис.

Я был рад и, наверное, впервые в жизни почувствовал настоящую власть.

Сделав большой глоток вина из карманной фляжки и сев на нары перед Беатрис, я спросил её:

– Тебе понравилось? Мне показалось, что в некоторые моменты вместе с молитвами от тебя слышались и удовлетворенные стоны.

– Тело дает нам эти иллюзорные чувства удовольствия. Мы их рабы. А тебе не мешало бы покаяться, иначе застрянешь в этом мире очень надолго, – ответила она.

– Хватит бредить. У меня в этом мире тоже есть власть. Ты у меня в рабстве. Поспи лучше, я завтра ещё приду, – смеясь, сказал я, закрывая дверь на замок.

В эту ночь я размышлял о содеянном и принял твердое решение: продолжать в том же духе, ведь мне чертовски понравилось. Я даже не осознал, насколько сильно я изменился тогда.

Каждый день я стал приходить к ней и исполнять все, что хотел. Её кротость и смирение возбуждали меня так, как не возбуждала ни одна из сотен известных мне блудниц.

Так продолжалось половину года, пока я не стал замечать, что стал чаще хворать и, в целом, имел постоянное недомогание. И, как по звонку, после того, как я понял, что болею, состояние резко понеслось вниз. Спустя месяц я уже едва ходил, а усилившаяся в сотни раз отдышка не позволяла говорить без рывков и покашливаний. Я уже не захаживал к Беатрис, а всё чаще лежал дома то с жаром, то с поносом, то с рвотой или всем комплектом одновременно.

«Кажется, она была права, ко мне приходит кара», – начал задумываться я, продолжая угасать на глазах. У меня стал сначала гноиться, а потом и вовсе гнить нос. Что было еще страшнее, гноились и болели интимные места. Справлять нужду по-маленькому или по-тяжелому для меня было уже большой проблемой, но это случалось не часто, ибо львиная доля пищи и воды, принятой на обед, завтрак и ужин, оказывались в раковине или в ведре, стоящем наготове около моей источающей вонь кровати. Я блевал постоянно и уже просто физически не мог делать любимых вещей: есть и пить. При каждом рвотном позыве я осознавал, что вот-вот умру, но почему-то не умирал. Что касается моей пленницы Беатрис, два раза в неделю Дарл проведывал её, привозя ей воду и свежий хлеб.

Нельзя сказать, что я не думал о Беатрис. Я думал о ней постоянно, и в одной из тысячи мыслей в моей голове была даже такая сумасшедшая: «Беатрис – причина моей болезни. Может болезнь пройдёт, если отпущу её обратно в лес?» Удивительно, но от этой мысли мне мгновенно похорошело. Я смог полностью открыть глаза, из которых обильно полились слёзы и гной. Ко мне вернулись резкость зрения и обоняние, позволившие мне ужаснуться от того, что творилось вокруг. «Как же я довёл себя до такого?» – сказал я вслух, пробуя сойти с высокой кровати.

За окном благоухала весна, ароматы которой возвращали меня к жизни, как лекарства. Поняв причину улучшения моего состояния, я твёрдо решил, что сегодня же отпущу несчастную Беатрис, и позвал Дарла.

Оказавшись в её камере, я был потрясён до самых глубин моей прогнившей души. Тело Беатрис лежало в луже свежей крови.

«Пульса нет», – констатировал Дарл, проведя пальпацию артерий шеи.

Вены на её руках и ногах были разодраны чем-то не тупым, но и не острым. Скорее всего, это был угловатый камень. Все стены были исписаны кровавыми надписями: «ТЫ ПРОИГРАЛ».

В моём сердце защемило, и прежнее болезненное состояние медленно возвращалось, давая мне осознание, что я действительно проиграл в этой жизни.

Чуть позже в любимом углу камеры Беатрис, где она обычно молилась, я нашел нацарапанную на сыпучей кирпичной кладке запись: «Я ПРОИГРАЛА». Мои опухшие язвенные глаза наполнились горячими слезами. Мне было жаль себя, жаль Беатрис, жаль, что вышло всё вот так. В моей голове, еще способной мыслить, с грохотом проносились мысли: «Почему нельзя было по-хорошему? Почему надо было вот так? Вышла бы замуж за меня, горя не знала бы, и я, разве совершил бы я грех насилия? У-у-у, всё этот „Некто“ во снах дурочки. Творец, Создатель, всё он. Чувствую, что да. Есть он, но он тот еще фрукт, раз позволяет мне гнить заживо и раз позволил ей наложить на себя руки. Ну да, я насиловал её, но я и спас её от костра когда-то. Неужели на чаше весов перевесило зло?»