Текст книги "Серебряный век. Жизнь и любовь русских поэтов и писателей"

М<арина> сделалась такой неотъемлемой частью меня, что сейчас стараясь над разъединением наших путей, я испытываю чувство такой опустошенности, такой внутренней изодранности, что пытаюсь жить с зажмуренными глазами. Не чувствовать себя – м. б. единственное мое желание. Сложность положения усугубляется еще моей основной чертой. У меня всегда, с детства – чувство «не могу иначе», было сильнее чувства – «хочу так». Преобладание «статики» над динамикой. Сейчас вся статика моя полетела к черту. А в ней была вся моя сила. Отсюда полная беспомощность. <…>

22 янв<аря> 1924 г.

Это письмо я проносил с месяц. Все не решался послать его. Сегодня – решаюсь.

Мы продолжаем с М<ариной> жить вместе. Она успокоилась. И я отложил коренное решение нашего вопроса. Когда нет выхода – время лучший учитель. Верно?

К счастью приходится много работать и это сильно помогает.

– Просьба к тебе. Когда прочтешь письмо – уничтожь его. Я не хочу, чтобы когда-нибудь чьи-либо посторонние глаза могли прочесть его. <…>

<Конец февраля 1924 г.> Чехия

Дорогой мой Макс,

– Уже давно – верно с месяц, как отправил тебе письмо. М. б. оно пропало, я даже рад бы был, если бы оно пропало. Если ты его получил, то поймешь почему.

– Сейчас не живу – жду. Жду, когда подгнившая ветка сама отвалится. Не могу быть мудрым садовником, подрезающим ветки заранее. Слабость ли это? Думаю – не одна слабость. Во всяком случае мне кажется, что самое для меня страшное уже позади. Теперь происшедшее – должно найти свою форму. И конечно найдет. Я с детства (и не даром) боялся (и чуял) внешней катастрофичности под знаком к<отор>ой родился и живу. Это чувство меня никогда не покидает. Потому, с детства же, всякая небольшая разлука переживалась мною, как маленькая смерть. Моя мать, за все время пока мы жили вместе, ни разу не была в театре, ибо знала, что до ее возвращения я не засну. Так остро мною ощущалось грядущее. И когда первая катастрофа разразилась – она не была неожиданностью. Это ожидание ударов не оставляет меня и теперь. Когда я ехал к М<арине> в Берлин, чувство радости было отравлено этим ожиданием. Даже на войне я не участвовал ни в одном победном наступлении. Но зато ни одна катастрофа не обошлась без меня. И сейчас вот эта боязнь катастрофы связывает мне руки. Поэтому не могу сам подрезать ветку, поэтому жду, когда упадет сама.

В последнем случае боюсь не за себя. М<арина> слепа совсем именно в той области, в к<отор>ой я м. б. даже преувеличенно зряч. Потому хочу, чтобы узел распутался в тишине, сам собою (это так и будет), а не разорвался под ударами урагана.

Но это ожидание очень мучительно. Каждый шаг нужно направлять не прямо, а вкось. А так хочется выпрямиться!

То что ты писал о вреде отгораживания и о спасительности любви ко всем и принимания всех через любовь – мне очень близко. И не так близко по строю мыслей моих, как по непосредственному подходу к людям. Особенно после войны. Весь характер моих отношений с людьми в последние годы – именно таков.

В последнее время мне почему-то чудится скорое возвращение в Россию. М. б. потому, что «раненый зверь заползает в свою берлогу» (по Ф. Степуну). <…>

Можно только поразиться проницательности Сергея Эфрона, который словно предвидел, что ему придется «заползать в нору».

Пережив Маринину любовь к Родзевичу, ее метание, скорбь и страдания, Сергей Яковлевич остался верным жене, оправдав «звание» рыцаря, данное еще в годы далекой юности. В 1925 году на свет появился сын, которого назвали Георгий. Через некоторое время супруги переезжают в Париж в поисках лучшей эмигрантской доли. Позже в Париже Сергей найдет себя в движении евразийства и в редакторской работе в журнале «Версты». Начал ли Сергей уже тогда сотрудничать с ОГПУ или это произошло позднее? Насколько Марина была осведомлена о тайной жизни мужа? Эти вопросы неизбежно встают перед исследователями и однозначного ответа на них нет до сих пор. Как не понятен и мотив работы Сергея Эфрона на «органы». Желание самоутвердиться? Отсутствие заработков? Окончательное разочарование в Белом движении? Ведь ни от Марины, ни от друзей и знакомых Сергей Эфрон не скрывал того, что ему довелось увидеть: зверской расправы над красными и мирным населением, распущенности… Несмотря на свою романтическую внешность он был реалистом и смотрел на жизнь без розовых очков. Или все вместе взятое и стало убедительным доводом для работы на советских чекистов.

Французский период жизни Эфронов – летопись тихого ада, и прежде всего, бытового. Испытания, выпавшие на долю Марины: скука провинциального пригорода Парижа, где они жили, вечное безденежье, обслуживание домашних, готовка. Драма разразилась, когда состоялось похищение и убийство генерала Миллера, видного деятеля белоэмигрантского движения, председателя Русского общевоинского союза (РОВС). Следы вели к Эфрону, и ему пришлось скрываться. Марину вызвали во французскую полицию и провели допрос. Ее назвали полоумной русской, настолько ее туманные и сбивчивые речи произвели странное впечатление на полицейских.

Убийство в сентябре 1937 года советского разведчика-невозвращенца Игнатия Рейсса и предполагаемое участие в нем Эфрона провели роковую черту между семьей Цветаевой и остальной эмиграцией. Теперь путь оставался один – в Россию. Еще в марте уехала Аля, теперь за ней – Сергей.

Та же верность «собаки по следу», как писала Марина Ивановна когда-то в письме к мужу, и привела ее вслед за Алей и Сергеем в Советский Союз, хотя ехать Марина не хотела, словно предчувствуя будущую трагедию.

Вместе с сыном Георгием Марина покинула Францию в июне 1939 года.

Дальнейшие события можно описать в одном абзаце. Вначале была арестована Аля, через месяц – Сергей. Дальше началось Маринино неустройство, стена, выросшая между ней и советскими литераторами, чувство отщепенства, безденежье, тупик, из которого казалось не было выхода. Сын требовал внимания, Марина с ужасом осознавала, что она ему ничего дать не может. Начавшаяся война и эвакуация писателей в Елабугу и Чистополь, поиски работы, Марина была согласна на судомойку… Все привело к роковому поступку – самоубийству… Так была поставлена точка в ее жизни…

Сергей пережил Марину на полтора месяца. Символично, что их могилы неизвестны, они разметались во времени и пространстве, чтобы Марина и Сергей могли соединиться – в вечности. И уже навсегда.

«Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя»
Анна Ахматова и Николай Гумилев

Анна Ахматова и Николай Гумилев – легендарная пара русской поэзии – оставили нам историю отношений, в которых были измены, соперничество, слава, расставание… Но при первом приближении разобраться в этой истории не так-то просто. Оба поэта были большими мифотворцами и поэтому приходится распутывать легенды и отделять истину от вымысла.

Начало их знакомства было осенено аллеями царскосельского парка, где они любили гулять в ту пору, когда еще были юными гимназистами. Об этом Гумилев писал позже так:

 
Я печален от книги, томлюсь от луны,
Может быть, мне совсем и не надо героя,
Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
 

Анна Ахматова, словно вторит ему, вспоминая незабвенную царскосельскую идиллию.

 
В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашей встречи, мальчик мой веселый?
 
 
Только, ставши лебедем надменным,
Изменился серый лебеденок.
А на жизнь мою лучом нетленным
Грусть легла, и голос мой незвонок.
 

Царское Село – хороший романтический фон для первого чувства…

Анна Андреевна Ахматова родилась у самого синего моря – под Одессой, но, когда ей был год, семья переехала сначала в Павловск, потом – в Царское Село. «Мои первые воспоминания, – писала Ахматова в автобиографии, – царскосельские: зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впоследствии в «Царскосельскую оду».

Стихи Ахматова начала писать, по ее словам, в одиннадцать лет при полном недоумении окружающих, которые не понимали – зачем ей это было нужно.

Будущая поэтесса училась в Царскосельской Мариинской женской гимназии. Но учеба не особенно увлекала ее, и поэтому училась она «сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно».

Николай Гумилев родился в Кронштадте. В Царскосельской гимназии он учится недолго; семья переезжает в Петербург, затем из-за туберкулеза старшего сына – в Тифлис, но в 1903 году Гумилевы возвратились в Царское Село, и Николай поступает в 7-й класс гимназии.

История сохранила момент знакомства Анны Горенко и Николая Гумилева. Оно случилось в Царскосельской гимназии накануне Нового года. В сочельник. Вот как об этом пишет близкая подруга Ахматовой, с которой та дружила всю жизнь – Валерия Срезневская, в ту пору – Тюльпанова.

«С Колей Гумилевым, тогда еще гимназистом седьмого класса, Аня познакомилась в 1904 году, в сочельник. Мы вышли из дому, Аня и я с моим младшим братом Сережей, прикупить какие-то украшения для елки, которая у нас всегда бывала в первый день Рождества. Был чудесный солнечный день. Около Гостиного двора мы встретились с «мальчиками Гумилевыми»: Митей, старшим, – он учился в Морском кадетском корпусе, – и с братом его Колей – гимназистом императорской Николаевской гимназии.

Я с ними была раньше знакома, у нас была общая учительница музыки – Елизавета Михайловна Баженова. Она-то и привела к нам в дом своего любимца Митю и уже немного позже познакомила меня с Колей. Встретив их на улице, мы дальше пошли уже вместе, я с Митей, Аня с Колей, за покупками, и они проводили нас до дому. Аня ничуть не была заинтересована этой встречей»…

Далее Срезневская-Тюльпанова отмечает, что Коля увлекся всерьез ее подругой.

«Часто, возвращаясь из гимназии, я видела, как он шагает вдали в ожидании появления Ани. Он специально познакомился с Аниным старшим братом Андреем, чтобы проникнуть в их довольно замкнутый дом. Ане он не нравился; вероятно, в этом возрасте девушкам нравятся разочарованные молодые люди, старше двадцати пяти лет, познавшие уже много запретных плодов и пресытившиеся их пряным вкусом. Но уже тогда Коля не любил отступать перед неудачами»…

Можно отметить здесь сразу несколько важных моментом, которые сумела понять Валерия Тюльпанова. То, что Ане Горенко нравились разочарованные молодые люди, много «познавшие». То, что Гумилев не привык отступать перед неудачами. Единственное, в чем ошиблась Тюльпанова, это в дате знакомства, которое состоялось в 1903 году.

«Две мои фотографии в царскосельск<ом> парке (зимняя и летняя) в 20-х годах сняты на той скамейке, где Н<иколай> С<тепанович> впервые сказал мне, что любит меня (февраль…)», – писала Ахматова в воспоминаниях.

Видимо, пройти мимо друг друга они не могли: слишком много внутреннего сходства. Оба «гадкие утята», еще не ставшие лебедями, не понятые ни близкими, ни окружающими, немного не от мира сего, отщепенцы, робко мечтавшие о творчестве и славе. Гумилев рос болезненным мальчиком. Аня Горенко неуклюжа, заносчива, – словом, дикарка, не считавшаяся с правилами приличия. Но в глазах Гумилева она была прелестна – темные волосы, белая кожа (когда сходил южный загар) и светлые русалочьи глаза. Сам Гумилев пытался подражать модному в то время Оскару Уйальду – носил цилиндр, завивал волосы и слегка подкрашивал губы и глаза. Эдакий разочарованный в жизни денди. Юный гимназист влюбился в Аню Горенко с первого взгляда. У нее чувство было сложнее и неопределеннее: просто как к новому интересному знакомому, с которым можно гулять и беседовать… Все же он добился своего, и они стали встречаться…

История симпатии двух поэтов отражена в их творчестве. Но достаточно сравнить их взгляды из той далекой поры юности, чтобы понять, насколько они все-таки были разными и насколько различны были их чувства. Романтический взгляд Гумилева и более трезвый Ахматовой.

 
Ты помнишь дворец великанов,
В бассейне серебряных рыб,
Аллеи высоких платанов
И башни из каменных глыб?
 
 
Как конь золотистый у башен,
Играя, вставал на дыбы,
И белый чепрак был украшен
Узорами тонкой резьбы?
 
 
Ты помнишь, у облачных впадин
С тобою нашли мы карниз,
Где звезды, как горсть виноградин,
Стремительно падали вниз?..
 

(Н. Гумилев)

Анна Ахматова вспоминала об этом так: «Уже в поэмах “Пути конквистадоров” мелькают еще очень неуверенной рукой набросанные очертания царскосельских пейзажей и парковая архитектура (павильоны в виде античных храмов). Но все это не названо и как бы увидено автором во сне: не легче узнать во “дворце великанов” – просто башню-руину у Орловских ворот. Оттуда мы действительно как-то раз смотрели, как конь золотистый (кирасирский) “вставал на дыбы”.

Любви впечатлительного юноши Аня Горенко не поняла, и это стало причиной его отчаяния на долгий период: то были первые удары судьбы и первое взросление.

Осенью 1904 г. сестра Инна вышла замуж за Сергея Штейна. В ее доме стали устраиваться вечера поэзии, которые посещала и Анна. Сюда приходил Голенищев-Кутузов, студент Петербургского университета, приятель Штейна и Гумилева. Он стал первой сильной любовью Анны Горенко, что не могло не сказаться на ее отношении к Николаю Гумилеву.

На Пасху Гумилев, в отчаянии от нежелания Анны всерьез отнестись к его чувству, пытался покончить с собою. Анна рассорилась с ним, и они перестали встречаться.

В 1905 году семья Горенко переезжает в Евпаторию. По словам Ахматовой: «В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов». Гумилев готовит книгу стихов «Путь конквистадора», которую он издаст на средства родителей в октябре 1905 года. Нет достоверных данных о том, что Ахматова и Гумилев встречались в Евпатории, но все же такая вероятность существует… Об этом говорят стихи…

 
На русалке горит ожерелье
И рубины греховно-красны,
Это странно-печальные сны
Мирового, больного похмелья.
На русалке горит ожерелье
И рубины греховно-красны.
 
 
У русалки мерцающий взгляд,
Умирающий взгляд полуночи,
Он блестит, то длинней, то короче,
Когда ветры морские кричат.
У русалки чарующий взгляд,
У русалки печальные очи.
 
 
Я люблю ее, деву-ундину,
Озаренную тайной ночной,
Я люблю ее взгляд заревой
И горящие негой рубины…
Потому что я сам из пучины,
Из бездонной пучины морской.
 

В своих стихах, навеянных образом Анны Горенко, Гумилев видит ее печальной девой, что, видимо, соответствовало действительности.

 
…Кто объяснит нам, почему
У той жены всегда печальной
Глаза являют полутьму,
Хотя и кроют отблеск дальний?
 
 
Зачем высокое чело
Дрожит морщинами сомненья,
И меж бровями залегло
Веков тяжелое томленье?
 
 
И улыбаются уста
Зачем загадочно и зыбко?
И страстно требует мечта,
Чтоб этой не было улыбки?
 
 
Зачем в ней столько тихих чар?
Зачем в очах огонь пожара?
Она для нас больной кошмар,
Иль правда, горестней кошмара….
 

* * *

 
…Там, на высях сознанья – безумье и снег…
Но восторг мой прожег голубой небосклон,
Я на выси сознанья направил свой бег
И увидел там деву, больную, как сон.
 
 
Ее голос был тихим дрожаньем струны,
В ее взорах сплетались ответ и вопрос,
И я отдал кольцо этой деве Луны
За неверный оттенок разбросанных кос…
 

А в 1906 г. Николай закончил царскосельскую Николаевскую гимназию. Анна же весной поехала в Киев, где жила семья сестры ее матери Анны Эразмовны Вакар (фамилия по мужу), для сдачи экзаменов в последний класс Фундуклеевской гимназии. После Киева Анна некоторое время живет в Одессе у родственников по отцовской линии. Она вовсю флиртует и кокетничает с друзьями дома и знакомыми, а в конце июня она возвратилась в Евпаторию.

 
Я умею любить.
Умею покорной и нежною быть.
Умею заглядывать в очи с улыбкой
Манящей, призывной и зыбкой.
И гибкий мой стан так воздушен и строен,
И нежит кудрей аромат.
О, тот, кто со мной, тот душой неспокоен
И негой объят…
 

Гумилев собирается после окончания гимназии поехать за границу. В Париж. Перед отъездом он побывал в Евпатории, куда Горенко вернулась в конце июня, и встречался с ней. Далее их пути расходятся. С осени 1906 года Анна живет в Киеве у родственников, учится в гимназии. Гумилев – занимается в Париже в Сорбонне.

Хотел ли он добиться от нее обещания ждать и вообще какой-то определенности? Думается, что – да. Ведь она была его мечтой и путеводной звездой…

 
И где-то светит мне образ бледный,
Всегда печальный, всегда безмолвный…
 

Аня Горенко для него путеводительница – как для Данте – Беатриче. Но если Беатриче Данте вела его в рай, то возлюбленная поэта – рай покинула.

 
Прочь, козлоногие фавны,
Музыки нет в вашем кличе!
Знаете ль вы, что недавно
Бросила рай Беатриче,
 
 
Странная белая роза
В тихой вечерней прохладе…
Что это? Снова угроза
Или мольба о пощаде?
 
 
Жил беспокойный художник.
В мире лукавых обличий —
Грешник, развратник, безбожник,
Но он любил Беатриче.
 

Стоит заметить, что существуют два варианта стихотворения, которые датируются 1906 и 1909 годом. Значит, Гумилев думал об этом образе – Беатриче – и возвращался к нему…

Семья Горенко окончательно распалась и уехала из Евпатории. Аня отправилась в Киев, братья Андрей и Виктор – в Петербург. Инна Эразмовна с Ией – в Севастополь. Сестра Инна, жена Штейна, вскоре умрет от чахотки. А Сергей Штейн останется по-прежнему тайным конфидициентом Анны, которому она будет поверять сердечные тайны. Именно письма к нему и проливают свет на некоторые спорные стороны ее биографии.

В Киеве Ахматова сначала жила у семьи Вакар на Университетской улице, а потом перебралась к кузине Марии Александровне Змунчилле, к которой испытывала нежную и трогательную привязанность и которую ласково называла Наничка. И адрес ее стал Меринговая улица, дом 1. Эта улица была весьма примечательна тем, что вокруг нее сложился район, называемый Киевским Парижем. Дом, где жила Анна Ахматова, сохранился до сих пор, правда, обстановка внутри не уцелела, неизменным остался лишь фасад. Что касается забот сердечных, то влюбленность юной Ани в Голенищева-Кутузова не проходила. Но и Гумилева она помнит, как и его предложение руки и сердца. Поддавшись порыву, она пишет ему письмо, и он приезжает из Парижа в Киев, куда потом будет наведываться неоднократно в неопределенную пору своего жениховства. Между ними объяснение, и Анна дает согласие. Почему? Желание найти какой-то якорь в бурных волнах жизни? Ведь ее мысли и сердце заняты другим.

А. Ахматова – С. фон Штейну

2 февраля 1907 г., Киев

Милый Сергей Владимирович… я решила сообщить Вам о событии, которое должно коренным образом изменить мою жизнь… Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилева. Он любит меня уже 3 года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли его, я не знаю, но кажется мне, что люблю. Помните у В. Брюсова:

 
Сораспятая на муку,
Враг мой давний и сестра,
Дай мне руку! дай мне руку!
Меч взнесен. Спеши. Пора.
 

И я дала ему руку, а что было в моей душе, знает Бог…

Не говорите никому о нашем браке. Мы еще не решили, ни где, ни когда он произойдет. Это – тайна, я даже Вале ничего не написала.

Ваша Аня.

P.S. …Не издает ли А. Блок новые стихотворения – моя кузина его большая поклонница.

Нет ли у Вас чего-нибудь нового Н.С. Гумилева? Я совсем не знаю, что и как он теперь пишет, а спрашивать не хочу.

А. Ахматова – С. фон Штейну

<февраль 1907>, Киев

Мой дорогой Сергей Владимирович, я еще не получила ответа на мое письмо и уже снова пишу. Мой Коля собирается, кажется, приехать ко мне – я так безумно счастлива. Он пишет мне непонятные слова, и я хожу с письмом к знакомым и спрашиваю объяснение. Всякий раз, как приходит письмо из Парижа, его прячут от меня и передают с великими предосторожностями. Затем бывает нервный припадок, холодные компрессы и общее недомогание. Это от страстности моего характера, не иначе. Он так любит меня, что даже страшно. Как Вы думаете, что скажет папа, когда узнает о моем решении? Если он будет против моего брака, я убегу и тайно обвенчаюсь с Nicolas…

Скорее бы кончить гимназию и поехать к маме. Здесь душно!..

Целую Вас, мой дорогой друг.

Аня.

В журнал «Сириус», который издает Гумилев, Анна отдает свое стихотворение.

 
На руке его много блестящих колец —
Покоренных им девичьих нежных сердец.
 
 
Там ликует алмаз, и мечтает опал,
И красивый рубин так причудливо ал.
 
 
Но на бледной руке нет кольца моего,
Никому, никогда не отдам я его.
 
 
Мне сковал его месяца луч золотой
И, во сне надевая, шепнул мне с мольбой:
 
 
«Сохрани этот дар, будь мечтою горда!»
Я кольца не отдам никому, никогда.
 

Так в иносказательной форме Анна говорит о своей неприступности, что ни кольца, ни сердца она никому не отдаст… Это стихотворение – ее первая официальная публикация.

Весной 1907-го Гумилев ненадолго, проездом из Парижа в Царское Село, заезжал в Киев. Несмотря на то, что Анна ждала Николая, твердого обещания она ему не дала. Для того чтобы окончательно выяснить отношения, Гумилев приезжает осенью в Крым, но получает отказ.

 
Царица иль, может быть, только печальный ребенок, —
Она наклонилась над сонно-вздыхающим морем,
И стан ее стройный и гибкий казался так тонок,
Он тайно стремился навстречу серебряным зорям.
 
 
Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица,
И вот перед ней замелькали во влаге дельфины,
Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюбленного принца,
Они предлагали свои глянцевитые спины.
 
 
Но голос хрустальный казался особенно звонок,
Когда он упрямо сказал роковое «не надо»…
Царица иль, может быть, только капризный ребенок,
Усталый ребенок с бессильною мукою взгляда.
 

Этого уже Гумилев перенести не мог. Cуществует версия (впрочем, подкрепленная словами Ахматовой), что в одну из ссор она призналась Гумилеву в том, что у нее был другой мужчина. Несмотря на откровения поэта, можно все-таки усомниться в данном факте. Но в его поэзии действительно появляется мотив поруганной девы, коварной соблазнительницы, холодной и бесчувственной к чужим страданиям.

Гумилев лечил любовные раны старым и испытанным способом. Он уехал от предмета своих воздыханий как можно дальше. На этот раз он рванул не в Париж, а в Египет, и это было его первым африканским путешествием (всего у него их будет пять). Отзвук тех страданий и страстей отчетливо слышен в стихотворении «Эзбекие».

 
Я женщиною был тогда измучен,
И ни соленый, свежий ветер моря,
Ни грохот экзотических базаров,
Ничто меня утешить не могло.
О смерти я тогда молился Богу
И сам ее приблизить был готов.
 

Лидии Чуковской, своей близкой подруге, Ахматова, вспоминая молодость, говорила: «Был такой период творчества и жизни Гумилева, когда все его стихи – обо мне, когда всё в его жизни имело истоком – меня. Путешественником он стал, чтобы излечиться от любви ко мне, и Дон Жуаном – тоже. Брак наш был концом отношений, а не началом их и не разгаром. Этого никто не знал. Нас надо было смотреть в девятьсот пятом – девятьсот девятом годах. Тогда Николай Степаныч закладывал вещи под большие проценты, чтобы приехать и увидеть мой надменный профиль какие-нибудь пятнадцать минут».

 
И когда друг друга проклинали
В страсти, раскаленной добела,
Оба мы еще не понимали,
Как земля для двух людей мала,
 
 
И, что память яростная мучит,
Пытка сильных – огненный недуг! —
И в ночи бездонной сердце учит
Спрашивать: о, где ушедший друг?
 
 
А когда, сквозь волны фимиама,
Хор гремит, ликуя и грозя,
Смотрят в душу строго и упрямо
Те же неизбежные глаза.
 

Когда Гумилев вернулся в Париж, то возобновил переписку с Анной. Она же находилась в сильном душевном смятении. Ее влюбленность во Владимира Голенищева-Кутузова не проходила, но очевидно, что и влюбленность Гумилева ей льстила и терять его не хотелось. Со стороны она производит впечатление человека, ушедшего в себя. Ее подруга гимназистка Валя Беер писала в своих воспоминаниях об одном моменте киевской весны, когда она оказалась около храма Св. Софии.

«Запах распускающихся листьев, золотые звезды, загорающиеся на высоком чистом небе, и эти медные торжественные звуки – все это создает такое настроение, что хочется отойти от обыденного.

В церкви полумрак. Народу мало. Усердно кладут земные поклоны старушки-богомолки, истово крестятся и шепчут молитвы. Налево, в темном приделе вырисовывается знакомый своеобразный профиль. Это Аня Горенко. Она стоит неподвижно, тонкая, стройная, напряженная. Взгляд сосредоточенно устремлен вперед. Она никого не видит, не слышит. Кажется, что она не дышит».

А жизнь между тем текла своим чередом… Петербург 1909 года запомнился одной легендарной мистификацией, когда Волошин из Елизаветы Дмитриевой сделал таинственную поэтессу Черубину де Габриак, которая свела с ума всю читающую Россию. Елизавета Дмитриева была знакома с Гумилевым еще раньше, но вот они снова встретились, и между ними возникло сильное притяжение.

До Ахматовой не могли не дойти слухи об увлечении Гумилева. И вот он приехал в Киев для решительного объяснения. Анна ответила согласием, была назначена свадьба. Правда, накануне полетело письмо Валерии Срезневской-Тюльпановой: «Птица моя, – сейчас еду в Киев. Молитесь обо мне. Хуже не бывает. Смерти хочу. Вы все знаете, единственная, ненаглядная, любимая, нежная. Воля моя, если бы я умела плакать. Аня».

Наверное, и сам Гумилев чувствовал зыбкость своих позиций… Для нее это было спасением от рутинности жизни, а для него? Возвращение к старым клятвам и подтверждение тезиса, что старая любовь не ржавеет? Он ведь всегда был немного рыцарем. А рыцари осаждают крепости до тех пор, пока они не падут…

Гумилев признавал чары Киева как колдовского города, раз его жена – оттуда. По преданию, Лысая гора была в Киеве, да и сам город был овеян легендами о ведьмах и колдунах.

 
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал забавницу,
Гадал – своенравницу,
Веселую птицу-певунью.
 
 
Покликаешь – морщится,
Обнимешь – топорщится,
А выйдет луна – затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, – и хочет топиться.
 
 
Твержу ей: крещеному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В Днепровские омуты,
На грешную Лысую гору.
 
 
Молчит – только ежится,
И все ей неможется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над пропастью, Богом заклятою.
 

Мужская жалость – чувство более крепкое, чем женское сострадание. Так, обеты данные однажды, превращаются в нерушимые клятвы.

Он считал ее колдуньей, раз не в силах был освободиться от чар своей любви, несмотря на других женщин. И вся последующая жизнь только подтвердит это…

Позже Ахматова скажет о Гумилеве, что кружил вокруг нее коршуном. Почему коршуном? Разве она жертва? И похож ли робкий (в то время) Гумилев на стервятника? Откуда такой не очень-то симпатичный образ? Или это разыгралось поэтическое воображение?

25 апреля 1910 года Н.С. Гумилев и А.А. Горенко обвенчались в Николаевской церкви села Никольская слободка в Черниговской губернии Николай Марликийский считался святым покровителем Николая Степановича.

 
Тебе, подруга, эту песнь отдам,
Я веровал всегда твоим стопам,
Когда вела ты, нежа и карая,
Ты знала все, ты знала, что и нам
Блеснет сиянье розового рая.
 

В качестве свадебного подарка Гумилев подарил Анне путешествие в Париж. Возможно, Гумилеву хотелось показать жене Париж, каким он его уже знал… ведь для нее – это первое заграничное путешествие.

Как после вспоминала Ахматова: «Прокладка новых бульваров по живому телу Парижа (которую описал Золя) была еще не совсем закончена (бульвар Raspail). Вернер, друг Эдисона, показал мне в Taverne de Pantheon два стола и сказал: «А это ваши социал-демократы, тут – большевики, а там – меньшевики». Женщины с переменным успехом пытались носить то штаны (jupes-culottes), то почти пеленали ноги (jupes-entravees). Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных художников. Я уже тогда понимала, что парижская живопись съела французскую поэзию».

В первый же приезд Гумилева в Париж состоялась встреча Ахматовой и художника Амадео Модильяни, с которым позже у нее будет роман.

В июне они вернулись в Царское Село, а затем переехали в Петербург.

В этот период Ахматовой написан небольшой цикл стихотворений со странным и говорящим названием «Обман». Цикл посвящался не Гумилеву, что было бы понятно и объяснимо, а киевской кузине Змунчилле, наверняка бывшей в курсе любовных страданий Ахматовой.

 
Синий вечер. Ветры кротко стихли,
Яркий свет зовет меня домой.
Я гадаю: кто там? – не жених ли,
Не жених ли это мой?..
 
 
На террасе силуэт знакомый,
Еле слышен тихий разговор.
О, такой пленительной истомы
Я не знала до сих пор.
 

Анна – уже жена, но в стихах возникает образ «жениха». Кого она называла так? Не того ли, кого была не в силах до сих пор забыть… Владимира Голенищева-Кутузова?

У Гумилева есть чувство, что жена ведет с ним вечный поединок, и эта его «колдунья из логова змиева» похищает его душевный покой и вводит в расстройство.

 
«Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;
«Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь в четырех стенах;
«Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны…»
И, тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его.
 

Стихотворение Ахматовой – как зеркальный ответ – холодное и спокойное, показывает все различие их характера и темперамента.

 
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой.
 

Любопытно, что в феврале, будучи уже женой Гумилева, Ахматова возвращается к моменту самых первых встреч с ним, гимназистом. Все-таки гимназическое прошлое и Царское Село – было той нитью, что их всегда связывала, даже когда они расстались. Она пишет этот стих как бы от лица Гумилева. А себя она видит в образе «тихой и больной» и той – «которая не любима». О чем она хочет сказать? Только ли воспоминание это стихотворение или продолжение старой любви к Голенищеву-Кутузову?

 
Шелестит о прошлом старый дуб.
Лунный луч лениво протянулся.
Я твоих благословенных губ
Никогда мечтою не коснулся.
 
 
Бледный лоб чадрой лиловой сжат.
Ты со мною. Тихая, больная.
Пальцы холодеют и дрожат,
Тонкость рук твоих припоминая.
 
 
Я молчал так много тяжких лет.
Пытка встреч еще неотвратима.
Как давно я знаю твой ответ:
Я люблю и не была любима.
 

А в марте, после возвращения Гумилева из Африки и после очередной ссоры, как бы желая «стать любимой», Ахматова уедет в Париж. Как она скажет позже – к Модильяни… Но думается, что ей просто хотелось отвлечься. Художник рисовал Ахматову, они гуляли по Парижу, ходили в Лувр… Вряд ли это было сильной страстью, скорее увлечением двух творческих людей.