Текст книги "Лунный камень мадам Ленорман"

– Каких?

Он догадался о Машкиных мыслях про полицию. Точно.

– Та женщина, которую вы видели, – он дернулся, словно сама тема была крайне неприятна. – Ее на самом деле не существует. Конечно, если вы не верите в призраков.

– Призраков? – повторила Машка.

– Призраков. Духов. Привидений. Полтергейстов. Всякую сверхъестественную хрень. Вы же не верите?

– Не верю.

Вообще-то Машка не то чтобы совсем не верила, но признаваться в слабости ей было неудобно.

– Вот и замечательно. Думаю, сегодня же вам расскажут местную легенду…

– Но та женщина…

– Актриса, которую наняли, чтобы попугать меня.

Машка окончательно растерялась. Тип не выглядел напуганным, скорее очень-очень злым. Да и сама шутка, кто бы ее ни затеял, выглядела… нелепо.

– И вряд ли с ней случилось что-то плохое. Там или пещера, или карниз, но мне случалось видеть и более впечатляющие трюки, – он потер щеку. – В общем, пожалуйста, не упоминайте о том, что видели.

Тип даже снизошел до того, чтобы вежливым быть.

– Не буду, – пообещала Машка.

Не то чтобы его рассказ успокоил, скорее уж появилось много вопросов, но полиция в этом доме явно была бы лишней.

– Вот и умница.

Он ушел довольным, а Машка, скинув покрывало, отправилась в душ.

Следовало признать, что, несмотря на не самую теплую встречу, поселили ее с шиком. Небольшая и уютная гостиная с декоративным камином, спальня, окна которой выходили на озеро. Гардероб. И санузел.

Горячая вода окончательно примирила Машку с жизнью. А шоколадный батончик, благоразумно спрятанный в бауле, поднял настроение на недосягаемые высоты. Жизнь в целом прекрасна, а с мелкими неприятностями Машка как-нибудь да справится.

Она доедала батончик, когда в дверь поскреблись.

– Войдите, – сказала Машка, отчаянно запихивая последний кусок шоколада в рот.

Немолодая женщина со взбитыми, выкрашенными в ярко-рыжий колер волосами, проскользнула в Машкину комнату бочком.

– Надо же, – сказала она, оглядевшись. И повторила. – Надо же…

Взгляд ее сделался колючим, недружелюбным. И Машку она разглядывала долго, а Машка, не выдержав, разглядывала женщину. Некрасивая. Постаревшая, но отчаянно пытающаяся скрыть возраст. Пудрится без меры, и пудра забивается в морщины, отчего круглое личико кажется изрезанным трещинами.

Ресницы наклеены. Губы подведены. И помада дешевая, какого-то невероятного ярко-лилового оттенка. Впрочем, он сочетается с пластмассовыми бусами, что в три нити обвивают полную шею женщины. И горох на желтой ее блузе такого же цвета.

– Извините, – прервала Машка затянувшееся молчание. – Чем могу вам помочь?

– Я – Софья Ильинична, – женщина одернула блузу.

– Очень приятно. Мария Ивановна. – Машка всегда немного переживала по поводу своего имени, слишком уж простого, а в сочетании с отчеством и вовсе обыкновенного, скучного.

– Машенька, – тотчас переделала женщина и расплылась в притворной улыбке. – Я мама Гришеньки. Вы будете заниматься с моим мальчиком английским…

Она схватила Машку за руку, впившись в кожу длинными наклеенными ногтями.

– Я хотела сказать, что Гришенька – очень талантливый мальчик, которому нужен особый подход. Вы же понимаете?

– Да, конечно.

Машка вообще ничего не понимала, но готова была слушать. Женщина хотя бы не о призраках речь вела, а о работе.

– В последнее время он стал немного рассеян. Но такое горе… такое горе… вам говорили?

– Упоминали, – осторожно заметила Машка.

– Его отец погиб! Трагическая случайность, хотя его предупреждали. Он был замечательным человеком. Кирочка очень любил Гришеньку… и Гришенька теперь страдает. Он всегда был чутким мальчиком…

Машка слушала. Голос у Софьи Ильиничны был высоким и визгливым. И порой он больно ударял по Машкиным нервам, которые, оказалось, успели расшататься.

– Мефодий к нему слишком строг. Не специально, нет, но вы же видели этого человека…

– Когда? – вырвалось у Машки.

Но Софья Ильинична на вопрос внимания не обратила.

– Черствая натура. Совершенно не способная к переживаниям. Его даже смерть собственного брата не задела!

Если Машка видела Мефодия Архиповича, то получается… она видела двоих мужчин. И паренек, который разглядывал ее в холле, не скрывая насмешки, никак не может быть нанимателем. Тогда получается, что этот тип… этот хамоватый безумный тип… он и есть хозяин?

– На похоронах и слезинки не пролил. – Софья Ильинична, оставив в покое Машкину руку, плюхнулась в кресло. Юбка ее, сдобренная многочисленными воланами, задралась, обнажив круглые коленки. – А я так рыдала… думала, что сердце остановится.

Она прижала руки к массивной груди.

– Очень вам сочувствую, – сказала Машка, отводя взгляд и от груди, и от лиловых бус, и от рук с лиловыми, словно испачканными в чернилах, ногтями.

– Эта стерва, Грета, еще смеялась… они все смеялись над Кирочкой, и только я любила его по-настоящему… я говорила ему, что он должен уехать с острова. Что нельзя игнорировать предупреждения. Женщина в белом лишь бы кому не показывается!

– Какая женщина?

– В белом. Призрак, Машенька. Или вы не верите в призраков?

– Я… никогда прежде с этим не сталкивалась.

До сегодняшнего дня. Но язык Машка благоразумно придержала.

– Это ведь старый дом, – махнула рукой Софья Ильинична. – А какой старый дом без истории? Но вы не волнуйтесь, она показывается лишь тем, над кем довлеет рок.

Прелестно. Ничего подобного Машка не ощущала.

– Кирочка ее видел, и не единожды. А Мефодий над ним посмеялся, только, – Софья Ильинична перешла на шепот, – мне кажется, что она и ему показалась…

Если так, то понятно, отчего Мефодий просил не рассказывать о встрече. Актриса? Шутка?

Очень дурная шутка!

– Но он в жизни не признается. И еще, милочка, – тон Софьи Ильиничны вдруг изменился, исчезла из него былая сладость. – Мой вам совет, держитесь от него подальше. Страшный человек.

Неприятный, конечно, но вот чтобы бояться…

– У него… – Софья Ильинична наклонилась. Ее духи были невыносимо сладкими, и Машка поморщилась, уговаривая себя потерпеть. – У него жена умерла… утонула. Странное дело, – сочли несчастным случаем. И я, признаться, жалела его. А потом и Кирочка вдруг утонул. Тоже несчастный случай. А где один, там и другой. Понимаете?

Намек был более чем прозрачен. И Машка кивнула, показывая, что понимает и всецело разделяет опасения Софьи Ильиничны. А себе мысленно пообещала сбежать из этого ненормального дома при первой же возможности.

– Вот и ладненько. – Софья Ильинична расплылась в улыбке, которая показалась Машке насквозь лживой. – Значит, мы договорились? Вы присмотритесь к Гришеньке… будьте с ним помягче. И не опаздывайте к обеду. Грета этого не любит.

Обед подавали в огромном зале, выдержанном в зелено-золотых тонах. Должно быть, в ясную погоду здесь было красиво, но сейчас столовая производила донельзя мрачное впечатление. Узкие окна, подернутые рябью дождя, почти не пропускали света. И стены казались черными, длинный стол был слишком велик для шестерых человек. А канделябры со свечами и вовсе не уместны.

– Грета, что ты опять придумала? – Софья Ильинична появилась под руку с сыном. К ужину она переоделась в ярко-салатовое платье, отороченное желтым кружевом. Платье было длинным, и подол его касался пола. На шее Софьи Ильиничны висело массивное ожерелье с зелеными камнями, которые ярко сияли в свете свечей. Григорий рядом с матерью выглядел весьма элегантно. Машка отметила белый костюм, и темный строгий галстук, и даже бутоньерку, которой Григорий изредка касался.

Ее ученик был молод и весьма симпатичен, несмотря на несколько тяжеловесные черты лица. Светлые волосы свои он зачесывал гладко и, если Машка что-то понимала, щедро сбрызгивал лаком для волос – уж больно хорошо держалась прическа.

– Что тебе не нравится? – отозвалась брюнетка в черном платье, которое сошло бы за траурное, будь оно чуть длинней и свободней. Платье же обтягивало Грету второй кожей, подчеркивая достоинства ее совершенной фигуры. – Мне показалось, что ужин при свечах – это довольно романтично. Или ты уже не в том возрасте, Софочка, чтобы наслаждаться романтикой?

– Живой огонь отгоняет зло, – добавила тихая неприметная женщина, имени которой Машка не знала. И она, поспешив исправиться, представилась: – Анастасия, но можно Стася.

– Стаська у нас со злом борется, – заметила Грета, присаживаясь во главе стола. – Ей повсюду призраки мерещатся.

– А тебе лишь бы посмеяться, – Стася была настроена миролюбиво.

И выглядела она… обыкновенно. Пожалуй, слишком обыкновенно для такого места. Среднего роста, не полная, но и не худая, она носила серое платьице, в котором походила на старшеклассницу. Светлые волосы Стася собирала в куцый хвостик, и на лице ее застыло выражение неловкое, словно бы извиняющееся. Голос и то у нее был тихим, невыразительным.

– Ну, если есть над чем, – ответила Грета, разглядывая свое отражение в серебряной ложке. – А это, значит, очередная репетиторша? Интересно, милочка, сколько вы у нас продержитесь? Мне кажется, что недолго!

– В этом случае, – раздался знакомый недовольный голос, – Гришенька будет заниматься по учебникам. И самостоятельно.

– Феденька…

Феденька… Мефодий. Все-таки странное имя, несовременное!

– Я уже тридцать шесть лет как Феденька, – сказал он. – И повторять не собираюсь. Или твой поганец берется за ум, или вместо Британии отправится на языковую практику в село Козюлькино.

Грета вновь рассмеялась. Стася вздохнула, а Григорий, вместо того чтобы смутиться, ответил дяде прямым вызывающим взглядом:

– Дядя Федя, – он это произнес так, что стало ясно – нарочно злит. Наверняка Мефодию не слишком нравилось, что имя коверкают. – Вы опять к обеду опоздали. И в таком виде…

Снова джинсы. Майка. И пиджак с мятыми рукавами.

– Мой вид – не твое собачье дело. – Мефодий сел и похлопал по соседнему стулу, приказав: – Машка, сюда иди.

Она что, собака? Получается, почти собака. Нельзя перечить хозяину, еще выгонит… нет, Машка и сама не против убраться с острова подальше, но тогда денежный вопрос останется открытым. И прочие проблемы не исчезнут. Подавив возмущенную отповедь, она подошла и присела.

– Милое платьице, – сказал Мефодий.

– Очаровательное просто. – Грета поставила локти на стол и, подперев сцепленными пальцами подбородок, уставилась на Машку. – Шанель с китайского рынка, не иначе!

Машка поежилась. И за что эта холеная дамочка успела ее возненавидеть? Хотя… кажется, причина сидела рядом, разглядывала пустую тарелку с отрешенным видом.

– Не обращай внимания, – бросил он, – у Греты избыток стервозности с возрастом образовался. Бывает.

Ох, меньше всего Машке хотелось оказаться втянутой во внутрисемейные дрязги. К счастью, подали обед, и на некоторое время в столовой воцарилась тишина. Подавала, к слову, немолодая женщина с седыми волосами, собранными в узел, и некрасивым тяжелым лицом.

– Давно пора нанять нормальную прислугу, – сказала Грета, проводив женщину взглядом. – А то эти… в дом приличных людей пригласить стыдно.

– Не приглашай, – охотно отозвался Мефодий.

– Кирочка очень ценил Наталью. – Софья сидела на самом краю стола и ревниво поглядывала на Машку. Не получилось ли так, что Машка, сама того не ведая, заняла ее место?

– Она стара и дерзит. А кухарка… мясо опять пережарено. И сколько раз повторять, что я не ем жирного!

– Не ешь, – Мефодий был на редкость миролюбив.

И Грета насупилась.

Молчание, впрочем, долго не продлилось. На сей раз заговорила Стася. Она аккуратно отпиливала от стейка крохотные кусочки, которые отправляла в рот и долго, тщательно пережевывала.

– Знаете, – она отложила и вилку, и нож. – А я сегодня видела ее! Женщину в белом.

Последние слова она добавила шепотом.

– Где? – встрепенулась Софья.

Эта ножом не пользовалась, она подцепила стейк на вилку и попросту откусывала куски, наклоняясь к самой тарелке. И Грета, видя подобные манеры, кривилась.

– Я сидела у окна, – Стася мечтательно зажмурилась. – Ждала грозу… знаете, в воздухе с утра витало предчувствие грозы… а буйство стихий всегда дает такую энергетику…

– Поближе к делу, – попросила Грета.

– Я сидела у окна. И дождь начался. Тогда я решила окно открыть.

– Дура, – пробормотал Мефодий, но, кажется, кроме Машки, его никто не услышал.

– И вот, я выглянула, желая насладиться ароматом грозы… – Стася прижала ладошки к груди. А в голосе ее прорезались зловещие ноты. – И тут в серой пелене мелькнула белая тень…

– Примерещилось, – буркнул Мефодий.

– Но присмотревшись, я увидела ее! Она стояла на стене, на той стене, где Кирилл любил отдыхать. И словно бы парила в воздухе. Поверьте, я видела ее столь же ясно, как вижу вас.

Машка не поверила бы, когда б не утренняя встреча.

– И вот она повернулась… так медленно… она посмотрела на меня, и я клянусь, что в глазах ее была печаль. А потом она взмахнула руками, словно птица, и исчезла.

– Как печально. – Грета отодвинула тарелку и встала из-за стола. – Сумасшедший дом какой-то…

Скомкав салфетку, она швырнула ее на пол. И почему так разозлилась? Не из-за рассказа же Стаси?

– Просто стерва, – Мефодий отправил в рот кусок мяса и надолго замолчал. А Стася, вздохнув, склонилась над тарелкой. Кажется, она чувствовала себя виноватой.

Этой ночью сон не шел. То ли Мефодий уже привык бодрствовать, то ли нервы сдавать начали, но он ворочался в постели, не способный найти удобное положение. То рука затекала, то спину совершенно по-старчески начинало ломить, то вдруг в голове зарождался горячий тугой шар боли.

И свет раздражал.

Вроде бы шторы плотно сомкнуты, но пробивается сквозь них серебристая лунная дорожка. Ложится она на паркет, ползет к кровати. И паркет поскрипывает, словно бы кто-то идет по этой дорожке, вот-вот доберется до Мефодия.

Проклятье!

Уже на пустом месте мерещится! Мефодий вскочил. Надо успокоиться. В конце концов, он мужик или гимназистка с трепетной душой?

Достали.

Нарочно доводят? Нет, сговориться не могли бы. В этом доме все друг друга ненавидят, и только Кирилл, наивная душа, не замечал этой ненависти.

Но призрак… дама в белом… кто додумался?

И девчонку в свои игры втянули. Она ведь и вправду что-то видела этакое, иначе не рвалась бы к обрыву, требуя немедленно «Скорую» вызвать. И спасателей. И полицию. И вообще сделать хоть что-то. Верить ему не хотела, и, взяв за руку, она рискнула заглянуть за стену, но от своего не отступилась. Насилу убедил, что никто на ее глазах не самоубился.

И все равно странно! Странность эта покоя не дает. Если ставка на него, то к чему девчонке показываться, предупреждать о скорой смерти? Она ведь только-только в доме появилась. Никого не знает… или Мефодий думает, что она никого не знает?

Репетитора для поганца искала Софья. Она же заботливо напомнила, что девчонку забрать следует, правда, опоздав с напоминанием часа на полтора – нехорошо получилось, но дело в другом. Не наняла ли Софья актрису? Стороннего и независимого на первый взгляд свидетеля?

Мефодий подошел к окну и шторы раскрыл, пусть уж луна заглядывает, если ей охота.

Свет зыбкий, расплывчатый, и старый сад, который Кирилл надеялся возродить в былом великолепии, словно бы скинул годы. Он выглядел почти живым. Еще немного, и закачаются старые яблони, раскланиваясь друг с другом…

Нет, что-то с Мефодием не то творится, определенно. Прежде подобные мысли в голову не лезли.

Но жаль, если девчонка подставная. Забавная она. Блондиночка синеглазая, наивная с виду… именно, что с виду. На Грету похожа, на ту, которая прежде была. Куда пропала?

Нынешняя Мефодию не нравится. Стерва. Ядовитая. Опасная. И не ее ли задумка? Все-таки Софья хитровата, но не сказать, чтобы умна. Грета – дело иное… рассчитывала на то, прежнее завещание, в котором все доставалось ей?

Или знала о новом, но решила, что старые чувства легко возродить?

Она самоуверенна, но не глупа. Кирилл – первый этап? А вторым – сам Мефодий? У него нет родных. И завещания он не писал. К кому все отойдет?

Племяннику.

Неприятные мысли, тяжелые, липкие, как паутина. И Мефодий, пытаясь избавиться от них, вышел из комнаты. Старый дом был полон звуков. Шелест. Скрип. Вздох за стеной, явный, живой почти. Ворчание труб. В таком месте легко поверить в существование призраков.

А кто вообще впервые о ней заговорил?

Кирилл.

Точно, Кирилл!

Он объявился в квартире Мефодия и, отобрав бутылку, вылил содержимое в раковину, а бутылку отправил в мусорное ведро.

– У меня еще есть, – сказал Мефодий. Он пил давно, но все никак не мог напиться. Забытье если и приходило, то ненадолго, а потом возвращались память и боль.

– Что ты творишь? – Кирилл собирал бутылки, и полные и пустые, в рюкзак, выносил к мусорным ящикам, возвращался и вновь собирал.

Сколько ходок сделал? Много. И Мефодий не пытался помешать ему, им владела странная апатия. Он сидел на табурете, раскачивался и смотрел, как суетится брат.

– Я ж куплю, – заметил, понимая, что да, протрезвеет еще немного и, пытаясь отделаться от боли, спустится в магазин. Или не спустится, но доберется до телефона. В магазине Мефодия знают и на дом принесут.

Видимо, Кирилл это тоже понял и, оглядевшись, сказал:

– Ты едешь со мной.

– Куда?

Спорить желания не было. Вообще никаких желаний не было, и напивался Мефодий скорее по инерции, да еще потому, что алкоголь помогал ненадолго заснуть.

– Ко мне, – Кирилл протер грязным полотенцем грязный же стул. – Помнишь, я тебе рассказывал, что купил дом? На острове… красота неимоверная. А главное, тишь, благодать… Отдохнешь месяцок-другой, а там…

– Я не устал.

– Устал, – брат сделался серьезен. – И сам не понимаешь, насколько устал. Федька, не спорь. Все равно ведь заберу!

Он и вправду всегда поступал так, как считал нужным. И откажись Мефодий ехать, что бы сделал? Напоил бы до беспамятства? Подсунул бы чаек со снотворным? Попросту скрутил бы? Не важно.

Главное, что Мефодий очутился на острове. Трезветь он начал по дороге, и похмелье, столько времени обходившее его стороной, вдруг навалилось. Мефодий помнил тошноту и привкус металла на языке. Желудок, который крутило. Слюну, что наполняла рот, и в то же время безумную жажду, утолить которую он не мог. Раскалывающуюся голову, раздражающе яркий свет, а хуже всего – бодрый голос брата.

– Дом старинный… особняк…

Слова воспринимались по отдельности, в целое не складываясь. Мефодий многое бы отдал за минуту тишины, но умолкать Кирилл не собирался.

– …с привидениями…

– Что?

– Дом, говорю, с привидениями! Точнее, с одним призраком. – Кирилл оставил машину в городке, название которого тотчас выветрилось из больной головы Мефодия. До пристани добирались на такси. – Дама в белом.

– Какая дама?

Мефодий с неприязнью смотрел на озеро, пологие берега которого густо поросли осокой. Солнце слепило глаза, и вода была прозрачна.

Напоминала.

– Прекрасная, – Кирилл посмотрел на брата. – И ужасная одновременно. По легенде, она является тем, кому суждено умереть. Предупреждает.

Он столкнул катер в воду и велел:

– Садись.

Дама в белом объявилась спустя месяц. Мефодий был уже достаточно трезв и зол, чтобы высмеять брата. И вот теперь…

В темноте коридора мелькнула белая тень, раздался смех, тихий, призрачный.

– Стой! – Голос Мефодия потревожил ночную тишину. И тень остановилась.

Не тень – прозрачный силуэт, словно сотканный из лунных нитей. Сквозь него видна стена… и картина… и в зеркале напротив ничего не отражается.

– Ты…

Стоило сделать шаг, и силуэт расплылся, превращаясь в белое облако.

А оно растаяло.

Твою ж… что творится в этом доме?

Мефодий добрался до гостиной, заглянул, убеждаясь, что никто не скрывается в ней. Вновь тихо. Вновь пусто. И запах духов витает в воздухе, цветочный, нежный. Кто бы ни затеял игру, он четко все рассчитал. И будь на месте Мефодия человек чуть более доверчивый, он бы…

– Тоже не спится? – Грета сидела в кресле, повернутом к окну, и потому Мефодий заметил ее, лишь когда женщина поднялась.

В белом полупрозрачном халате, не скрывающем очертаний тела, она сошла бы за привидение… издали… и с очень нетрезвых глаз. Нет, Мефодий видел нечто иное.

– Что ты тут делаешь?

Она приближалась медленно, позволяя разглядеть себя. Гибкая. Стройная. Красивая, пожалуй, более красивая, чем когда-то, но…

– Тебя жду, – ответила Грета. – Поверишь?

– Нет.

– И правильно сделаешь. Просто… бессонница. Случается ведь?

Полы халатика распахнулись.

– Присядь, – Грета остановилась в шаге от Мефодия. – Поболтаем о том о сем… вспомним прошлое. Знаешь, ты изменился.

– Ты тоже.

– Хуже стала?

Что ответить этой малознакомой, по сути, женщине? Она не хуже, она просто другая.

– Ничего не говори, – она прижала к его губам палец. – Сама вижу, что хуже. Постарела?

– Нет.

– Да, постарела. Это все… – она провела рукой по лицу, по шее, коснулась груди, прикрытой кружевом бюстгальтера. – Наносное. Искусственное. Извечная женская проблема… недолговечная красота.

Грета вдруг отступила, и Мефодий против воли потянулся за нею. Она села в кресло, а ему оставила второе, стоящее напротив.

– Помнишь, как мы познакомились?

Нога заброшена на ногу, и смуглая кожа в лунном свете кажется золотой.

– Тот нелепый пляж за городом… грязный… я только представлю и вздрагиваю. Неужели я могла отдыхать там?

…Мусора на пляже и вправду было с избытком. Да и пляжем это место назвать язык не поворачивался. Старые карьеры, заполненные водой, которая летом зацветала и начинала вонять, но это не отпугивало местных. К вони привыкали.

А где еще можно отдохнуть, кроме как на этом каменистом берегу с белесой травой, которая к июлю выгорала? Приходили семьями, разводили костры, раскидывали старые покрывала, вытаскивали из сумок снедь…

– Впрочем, что это я… если бы не пляж, я бы не встретила вас. – Грета откинулась и поглаживала длинную белую шею.

…девочка в разноцветных шлепанцах. Резиновые, копеечные, они были украшены блестками, которые переливались на солнце. И сама она была яркой. Желтое платье. Темные волосы, завязанные в хвостики. Красная лента. И лента синяя. Сумка, перекинутая через плечо. И воздушный шарик на привязи. Уже не ребенок, но еще не взрослая.

– Это мое место, – сказала она, наступив на край старого пледа. – Я тут всегда загораю!

– Загорай, – отозвался Кирилл, не повернув головы.

Он уже успел поплавать и теперь обсыхал на солнце. Белая кожа его успела раскалиться докрасна, – наверняка вечером Кирилл будет вздыхать, мазать спину кефиром, и сам ведь знает, но майку не наденет.

– С вами? – уточнила девчонка, прикусывая край ленты.

– С нами, – Кирилл соизволил взглянуть на нее. – Не бойся, не обидим.

– Я и не боюсь.

Она проворно стянула платьице, оставшись в стареньком желтом купальнике.

– Я вообще ничего не боюсь! Знаешь, кто мой папа?

– Понятия не имею.

Эти двое сразу нашли общий язык, а Мефодий молчал. Ему было сложно заговаривать с малознакомыми людьми, особенно если эти люди вдруг оказывались ему симпатичны. А девчонка, такая забавная, несомненно симпатию вызывала. И она, повернувшись к Мефодию, сунула ему шарик.

– Подержи. А мой отец – генерал!

Ее отец был алкоголиком, тихим и безобидным, вероятно, иной бы не выжил рядом с ее громогласной матерью. Она легко впадала в гнев, но так же легко остывала, принималась жалеть о сказанном, каяться, обниматься…

Как-то так вышло, что место на старом пляже стало общим.

И Грета – своей.

Она появлялась, сбрасывала на землю полотняную сумку, вытаскивала очередной учебник, тетрадь и изгрызенный карандаш.

– Поможешь? – спрашивала у обоих.

Помогали. С математикой. Русским. И английским тоже, хотя ни Мефодий, ни Кирилл особой любовью к языкам не отличались. Ничего, вспоминали. Учили. Вытягивали.

– Я хочу в универ поступить, – сказала как-то Грета, одной ногой почесывая другую. Босые ступни ее побелели от мела, а между пальцами застряла травинка. – Не хочу, как маман, с утра до ночи на заводе горбатиться. Вот выучусь и…

– Разбогатеешь? – поддел Кирилл.

– Разбогатею. – Грета ответила серьезно, и Мефодий ни на миг не усомнился, что она и вправду разбогатеет. Грета уже тогда отличалась редкостным упрямством.

А нынешняя… она была ко всему безразлична. Словно погасло что-то внутри. Душа? Сердце?

Ночь – самое подходящее время, чтобы о подобных глупостях думать.

– О чем размечтался? – Грета сцепила пальцы на животе, плоском и смуглом.

Ежедневно два часа на тренажерах и бассейн.

Еженедельно – косметический салон.

Спа.

Каутеризация. Ламинирование. Иглотерапия. Фотопилинг и прочее, прочее… попытка обогнать время.

– Да так… о прошлом. – Надо было бы уйти, но Мефодий не желал возвращаться в тишину комнаты. – Скажи… почему ты выбрала его?

Ведь было время для троих, и треугольник казался устойчивой фигурой, пока однажды Кирилл, придержав брата за локоть, не поинтересовался:

– Слушай, ты не мог бы погулять где-нибудь?

Вопрос был странен. Ведь собирались же в парк идти. Втроем. И, заглянув в глаза Кирилла, Мефодий понял: верно, втроем, и именно это обстоятельство не устраивает Кирилла.

– Ты…

– Она мне нравится, – не стал отрицать Кирилл. – По-настоящему нравится. Хорошая девочка… своя… поэтому и трачу время. Или думаешь, мне заняться больше нечем?

У него бизнес, и Кирилл готов работать, сам повторяет, что минута час бережет. А на Грету он часы тратит, не глядя. Вот, значит, почему! Сердце полоснуло странной болью. Ревность? Но кого и к кому?

– Хорошо, – ответил он.

С той поры треугольник распался. И не прошло полугода, как Кирилл заявил:

– Мы решили пожениться.

Маме, которая еще жива была, новость не слишком понравилась.

– Куда спешить? – Она всегда относилась к Грете со сдержанной вежливостью, которая не имела ничего общего с дружелюбием. – Пусть девочка доучится.

– Так замужество учебе не помеха, – весело отозвался Кирилл. – А я буду уверен, что мое от меня не уйдет.

И обнял смущенную покрасневшую Грету. Вот только учебу она бросила после третьего курса, как раз тогда, когда у Кирилла бизнес пошел… деньги появились.

И нынешняя, вспоминая себя, прошлую, улыбалась почти той, светлой улыбкой.

– Почему… сложный вопрос… ты мне нравился. Нет, Федя, честное слово, нравился! И местами больше, чем твой брат. Ты был, как бы это выразиться, – она щелкнула пальцами. – Живым. И неравнодушным. Нет, я не хочу сказать, что Кирилл… но он вечно о делах, о себе… никогда не умел слушать. А ты меня слушал. И всегда помогал. Только…

Она запнулась и пожала плечами, словно ей действительно сложно было говорить о тех давних событиях.

– По Кириллу было видно, что он добьется своего. Он обречен на успех.

– А я?

– А ты… не обижайся, но ты был из тех, кто до конца жизни будут ковыряться на одном месте. Ты ведь даже не решился сказать мне, что любишь. Издали смотрел. Вздыхал. А когда Кирилл обратил на меня внимание, просто отошел в сторонку. И я подумала, что ты будешь как мой отец. И с тобой я стану, как моя мать. Я не хотела повторения.

– И выбрала его.

– Верно.

– Ты счастлива?

Нет, Мефодий не горевал и боли особой не испытывал, глядя на молодоженов, скорее уж тоску и обиду, как будто бы вдруг он стал не нужен обоим. Занятые друг другом, они попросту Мефодия не замечали. И может статься, именно эта обида толкнула его уволиться.

Выйти в дело, как выразился Кирилл.

Мама расстроилась. Она тоже не верила, что у Мефодия получится. Похоже, никто особо не верил, но, как ни странно, это всеобщее неверие придало сил и необходимой злости.

– Сейчас? – спросила Грета. – Нет, я не счастлива.

– А раньше?

– Когда-то была… давно.

– Что с вами случилось?

Почему Кирилл вдруг поверил призраку? А Грета превратилась в… это?

– Жизнь, – ответила она, усмехаясь. – С нами случилась жизнь. И с тобой тоже… но лично я ни о чем не жалею. А ты?

Мефодий отвернулся, не выдержав прямого ее взгляда.

– Я ведь видела твою жену. Она так на меня похожа. Внешне.

– Не тронь ее.

Не услышала, намотала локон на длинный палец, потянулась по-кошачьи.

– Какой она была? Тихой, верно? Домашней девочкой, которая смотрела тебе в глаза… скучной…

Мефодий стиснул зубы, сдерживая ответ.

– Она тебя любила. Как мне кажется. А вот ты… скажи, ты любил ее?

– Не твое дело.

Грета пожала плечами.

– Может, и не мое, – ответила она. – А может, и мое, я ведь слышала, что говорят. Даже здесь, Федя, в этом вот доме, хотя поверь, Кирилл крайне не одобрял эти разговоры. Но разве Софью заткнешь? Боже, она такая хабалка, что…

Леночка умерла.

Это данность, и следует смириться. Свыкнуться. Жить дальше.

У Мефодия получилось бы. Наверное, даже не появись Кирилл на пороге его квартиры, он рано или поздно сам бы остановился. И бутылки собрал бы.

– Но я не верю, что ты ее убил.

– Спасибо, – он поднялся было, но Грета попросила:

– Не уходи! Раз уж мы так хорошо разговариваем с тобой, то грешно этот разговор прерывать на полуслове. Разве тебе не хочется прояснить все? Так сказать, раз и навсегда.

Мефодий не знал, но остался. Не ради Греты, которая приготовила уже яд, но ради себя.

– Ее тебе убивать незачем. А вот Кирилл… – Она прищурилась, и в какой-то миг лицо ее застыло. – Он в очередной раз оказался в нужном месте в нужное время. Спас тебя. Подобрал. Принес в дом… и тебя, и твое дело. Ты же не мог заниматься бизнесом? А Кирилл готов был поддержать… и поддерживал, пока ты не пришел в себя настолько, чтобы понять, что твое дело перестало быть твоим.

– Он бы вернул.

– Конечно! Когда счел нужным. Он ведь сам должен был убедиться, что с тобой, Мефодий, все в порядке. А пока ты оставался бы здесь, под надзором. И поверь, этот надзор длился бы годами… чем не повод? Братская любовь и большие деньги. В конце концов, ты получил все.

Мефодий отметил одну странность: он не злился.

– Повзрослел, – сказала Грета, словно заглянув в его мысли. С ведьмы станется!

– Это все? – Мефодий встал. – Время позднее, Грета. Шла бы ты отдыхать.

– Не спится, – спокойно ответила она. – И тебе… знаешь, мы могли бы начать все сначала. Ты и я. Я бы даже попыталась стать такой, как тебе нужно. Смирной. Домашней…

Веселой.

Живой. С воздушным шариком на поводке. С обкусанной булкой в кармане страшной своей сумки. Булка крошилась и жирные голуби дрались за крошки.

А Грета, забравшись на спинку лавки, смеялась, кричала:

– Смотри, смотри, что вытворяют…

Нет, стать прежней у нее не получится. А нынешняя пусть и красива, но… змеи тоже красивы. По-своему. Остаток ночи прошел без снов.

Пухлый мужчина застыл у окна. Догорал закат, и силуэт мужчины словно был прорисован на желто-красном бархате.

– И ты здесь, дорогой. – Насмешливый голос заставил его вздрогнуть и очнуться. – Скажи, Витольд, чем он тебя привлек?

– А тебя, Ференц? – Мужчина, покачнувшись, не упал, удержался, ухватившись за подоконник.

– Опять надрался?

Вошедший в комнату на первый взгляд был юн и прекрасен, на второй же становилось ясно, что возраст его далек от юного, а красота поблекла. Мягкие, почти девичьи черты лица, светлые волосы и голубые удивительной чистоты глаза. Вот только нет-нет да мелькало в них что-то странное, злое.