Текст книги "Лунный камень мадам Ленорман"

– Дура ты, Машка, – сказала Галка, разбирая курицу.

– Дура! – поспешно подхватила младшая, за что получила заслуженный подзатыльник. Она скривилась, готовая расплакаться, но передумала, забилась в угол между холодильником и стеной. Подслушивать будет.

– Почему? – Машка от обиды уронила очищенную картошку не в кастрюлю с водой, а в мусорное ведро.

– По кочану, – буркнула Галка и, вздохнув, пояснила: – Клиент важный? Важный. Деньги платит хорошие?

– Очень.

– Да еще и аванс дает… и что ж на этакий жирный кусок не нашлось желающих? Или думаешь, что у этой твоей грымзы знакомых нет на такое теплое местечко?

В словах сестры имелся резон.

– Ну…

– Гну, – оборвала Галка, щедро посыпая куски курицы приправой. – Сама подумай: они берут девочку почти что с улицы и с ходу подсовывают выгодный контракт.

– Но отказаться я не могу…

И работа нужна, как ни крути. Даже если клиент попадется с претензиями…

– Еще и из города увозят. На остров. Ты хоть понимаешь, что деваться тебе с этого острова некуда будет? А если тебя там… – она покосилась на младшую и рукой махнула, мол, сама поймешь. И вот как-то нехорошо стало на душе после этакого Галкиного предположения. Кто знает, что понадобится этому Мефодию Аристарховичу на самом-то деле?

– Если что, – Машка решила не отступать – в конце концов, она уже подписала контракт, – я тебе позвоню… пожалуюсь.

И Галка со вздохом повторила:

– Дура ты, Машка, ой дура…

Вид бумаг вызывал отвращение. И Мефодий просто сидел в кресле, упершись обеими руками в виски. Долго сидел. И лишь стук в дверь – надо же какая вежливость – вывел его из задумчивости.

– Можно? – в щель проскользнула Софья.

Переоделась. На лиловой хламиде, скрывавшей пышные формы ее, сверкали бисерные бабочки. На внушительном бюсте Софьи возлежало ожерелье из синих и желтых стразов, а запястья украшали массивные браслеты, скорее напоминавшие кандалы.

– Федечка, ты не занят?

Она прихорашивалась. И рыжеватые волосы с потемневшими корнями зачесала наверх, пытаясь добавить себе роста. Припудрила круглое лицо, наложила тени, и глаза подвела черным карандашом.

– Федечка, – она приближалась бочком, и пухлые пальчики перебирали камни ожерелья. – Ты же не сердишься на Гришеньку? У мальчика просто период такой…

– Мальчика просто пороли мало.

Гнев отступил, и остался стыд – все-таки позволил гаденышу вывести себя из равновесия.

– Он совсем не думает, что это ты убил Кирилла.

Слово было произнесено.

– А кто тогда?

Софья отвернулась к окну, и лицо ее вдруг утратило обычную свою сдобную мягкость, которая столь раздражала Мефодия.

– Ну же, Софи, ты сама сказала про убийство, – Мефодий поднялся и подошел к ней.

Духи.

Цветочные. Такие знакомые. Ненавязчивые, хотя и вылила на себя Софья полфлакона.

Она?

Мефодий попытался представить Софью, разгуливающую по ночам в белом балахоне. Вот она мелькает и исчезает… нет, не складывается. Как-то не хватает его воображения на то, чтобы обрядить ее в одежды призрака. Тяжеловесным выйдет привиденьице.

– Да, – она вдруг выдохнула и сжала кулачки, словно решилась. – Я не думаю, что Кирочка сам утонул. Он всегда был очень… благоразумным.

Глаза у Софьи ярко-зеленые, ведьмины.

– Можешь мне не верить, но я действительно его любила. Его одного… – слипшиеся ресницы дрогнули, и по пухлой щечке Софьи покатилась слеза. – А он любил меня… недолго. Тебе ведь интересно было, что он во мне нашел? Всем интересно. Конечно, Кирилл и я… это же смешно! У него Грета есть. Красавица.

Последнее слово Софья произнесла злым свистящим шепотом.

– Только что от ее красоты? С-стерва она. – Софья отвернулась и подошла к окну; она уперлась обеими руками в створки, попыталась открыть, но не смогла. И до шпингалета, запиравшего окно, не дотянется. – Если хочешь знать…

Не хочет.

– Я была его секретарем, – Софья обернулась и глянула с вызовом. – И да, я не всегда выглядела вот так… после родов располнела. Гормоны.

И булочки, до которых Софья большая охотница. А еще мороженое. Эклеры со взбитыми сливками. Рахат-лукум, халва и шоколадные конфеты. В ее комнате стоят десятки вазочек со сладостями, которыми Софья успокаивает нервы.

– И да, это пошло, роман между секретаршей и начальником, но… ты же понимаешь, как мне было устоять? Кирилл… – Ее взгляд затуманился. – Он долго меня не замечал, а я уговаривала себя, что из нашей связи ничего хорошего не выйдет. Он ведь женат. Нехорошо крутить романы с женатыми! Так вот, Федечка, были и у меня моральные принципы. Только рухнули они, когда Кирочка в очередной раз с этой стервой поссорился. Ты знаешь, что она аборт сделала? И делала, оказывается, не раз. Не хотела фигуру портить… обычно молчала себе, но тут вдруг попала вожжа под хвост, она и вывалила на Кирочку правду.

О подобном Кирилл не рассказывал, но Мефодий представлял, сколь болезненно он воспринял подобную новость.

– Тогда он был вне себя…

– А ты оказалась рядом.

– Да. Осуждаешь? – Она повернулась к Мефодию и руки на груди скрестила, словно заслоняясь от взгляда.

– Нет.

Она была взрослой. Брат тоже. И то, что происходило между ними, Мефодия не касалось. Более того, если Грета уже тогда была такой, как сейчас, странно, что роман случился так поздно.

– Мы встречались около месяца… чуть больше… а потом выяснилось, что я беременна. И я решила рожать. Не рассчитывала на его помощь, но… как я могла убить ребеночка?

Ее голос стал тонким, визгливым.

Ложь.

Не в том, что касается беременности.

Скорее уж, Софью перестал устраивать статус любовницы. Да и Кирилл, видимо, начал тяготиться романом. Он не был любителем тайных встреч. А ребенок – удобный поводок для любовника. И залог будущего безбедного существования.

Может, Софья рассчитывала и на колечко и предложение. Свадьба. Фата. Голуби… и статус хозяйки дома. Вот только Кирилл не был готов к подобным переменам!

– Да, он обещал о нас заботиться. Квартиру купил.

И платил весьма неплохие алименты. Однако Софье этого оказалось мало. И однажды она потребовала, чтобы Кирилл взял сына в дом. Ребенку ведь отец нужен. У мальчика характер сложный…

– А дальше ты знаешь, – завершила Софья свой рассказ и, проведя мизинцем по губе – на помаде остался след, – добавила: – Она его убила.

– Грета?

– Кто еще? Он собирался ее выгнать. Он сам сказал Гришеньке.

Гришеньке верить можно было раз через два.

– Она ненавидела его за то, что он признал сына, – Софья вскинула голову, и два подбородка ее приподнялись. – И за то, что не желал мальчика матери лишать.

Это да, Грета люто ненавидела парочку, но чтобы убить Кирилла…

– Гришенька упомянул, что Кирочка собирается завещание изменить. При ней упомянул. Вот она и поняла, что ее вычеркнут. И поспешила избавиться… только не успела… мы теперь все от тебя зависим. Скоро ты выставишь нас с Гришенькой из дома.

Софья всхлипнула и уставилась зелеными глазищами, ожидая клятвенного опровержения. Кирилл так бы и сделал, но Мефодий из другого теста сделан. Даже если и выставить эту парочку – а лучше бы всех разогнать, – они не окажутся голыми и босыми. У Софьи есть куда идти. Небось трехкомнатную квартиру, подаренную Кириллом, она не продала. И алименты, что брат платил, лежат в банке. Софья предпочитала тратить деньги Кирилла, а то, что считала своим, откладывала.

– Молчишь, – с упреком сказала она. – Молчи… мы примем любое твое решение.

– Софья, давай без концертов?

Вздохнула.

– Если у тебя все… мне работать надо.

– Не все, – она капризно выпятила губу. – Ты ведь встретишь репетитора?

– Кого?

– Репетитора, – повторила она по слогам. – Или забыл? Для Гришеньки. Ему надо поработать над своим английским.

За последний месяц гаденыш сменил пять репетиторов, и Мефодию казалось, что эту тему уже закрыли.

– Мне позвонила Ларочка. Она нашла новую девочку, которая согласилась приехать. Правда, сказала, что та молода, но… это же к лучшему? Легче найдет общий язык с Гришенькой. И не будет к нему так предвзято относиться… – Тонкий голосок Софьи проникал под череп, ввинчиваясь прямо в мозг. И Мефодий тряхнул головой, пытаясь избавиться от призрака головной боли.

– Встречу, – пообещал он, понимая, что это – единственный способ заставить Софью замолчать. – Послезавтра…

…Вряд ли эта девочка продержится дольше недели.

Машка сидела на пристани, прижимая к груди баул с вещами, и тихо проклинала все на свете.

Мелкий дождь, что зарядил с утра. И старый зонт, который под порывами ветра качался, выворачивался и болезненно скрипел. Собственные волосы, от повышенной влажности завивавшиеся мелким бесом, и строгий костюм, за время поездки утративший всякую строгость.

На светлых брюках возникло пятно, причем на самой коленке, и Машка, сколько ни силилась, не могла вспомнить, каким же расчудесным образом это пятно появилось.

Вот появилось, и все тут.

Новые ботинки натирали.

В желудке урчало и вспоминались бутерброды, которые сделала заботливая Галка, а Машка не стала их есть. Волновалась сильно. Сейчас волнение сменилось здоровой злостью: прибыла Машка вовремя, но на пристани ее не ждали. И тогда она, присев на старую скамеечку, решила ждать сама.

Вот и ждала.

Второй час уже.

Дождь прекратился, и небо прояснилось, но с озера дул ветер, и Машка продрогла до костей. С ее-то везением эта поездка всенепременно простудой обернется! В носу вон уже хлюпало.

Машка потерла его ладонью, убеждаясь, что нос, как она и подозревала, холодный.

И что ей делать?

Дальше ждать? Отправляться домой? А потом? Машка вспомнила контору и ту светловолосую женщину, перед которой предстоит отчитываться. Живо вообразила презрение в ее взгляде и ледяной тон. Мол, Машка с элементарным заданием справиться не сумела. Подвела коллектив и вызвала гнев важного клиента… А она что, виновата, что этот клиент, по всей видимости, забыл о Машкином приезде?

Она вздохнула и огляделась, хотя смотреть было особо не на что.

Озеро, огромное, сизо-серого грязного цвета. Пена на прибрежных камнях. Осклизлые сваи старой пристани. Сарай для лодок. Раздолбанная дорога, которая уходила к леску, видневшемуся в отдалении. И где-то там скрывалась автобусная остановка. Впрочем, от нее остался символический столб и сваи, на которых когда-то держалась крыша.

Мерзко.

И автобуса в ближайшем будущем не предвидится… Автобусы – Машка узнавала – ходили дважды в сутки, утром и вечером. На утреннем она приехала и при всем своем желании уехать не сможет. А пешком до города далеко. Она все-таки поднялась и прошлась вдоль берега.

– Это ни в какие ворота не лезет, – проворчала Машка, стряхивая с волос капельки дождя. – Я им что, собака? Или…

Договорить она не успела: на серой глади озера появилась черная точка. И точка эта стремительно приближалась, увеличиваясь в размерах.

Неужели все-таки вспомнили?

И как ей реагировать?

Сделать вид, что ничего такого не произошло? Что она в принципе привыкла ждать? А промокшие ноги и озябшие руки – это так, жизненные мелочи?

Машка подошла к баулу и вцепилась в ручку. Ей вдруг стало не по себе, вспомнились Галкины опасения, которые больше не казались надуманными. И собственные Машкины страхи ожили. А вдруг нет никакого ученика? Вдруг это все – выдумки? Зачем? Чтобы завлечь Машку на остров, а там… она же видела по телевизору, что бывает с молодыми неосторожными девушками? Вдруг ее продадут…

Чушь!

Пока Машка справлялась с собственными страхами, катер достиг берега. Человек в нем заглушил мотор и подвел катер к пристани.

– Мария Прошкина? – крикнул он, и собственная Машкина фамилия прозвучала более нелепо, нежели обычно.

– Да.

– Забирайтесь. Я спешу.

Вот тебе на! Вообще, поздороваться мог бы. И извинения принести, а заодно выбраться из катера и помочь с вещами. Но тип явно не собирался демонстрировать хорошие манеры. И, приподняв баул, Машка вдруг разозлилась. Да кто он такой? Небось тоже из прислуги. Шофер. Ну, или водитель катера. А если так, то они с Машкой на одной ступени стоят, и нечего ей хамить.

– Вы мне не поможете? – вежливо поинтересовалась она и, нацепив на лицо дежурную улыбку, сказала: – Чемодан очень тяжелый.

Тип окинул Машку задумчивым взглядом и все-таки выбрался из катера. Он оказался высоким и широкоплечим, светлые волосы были острижены неровными прядями, и пряди эти на макушке выгорели. Кожа типа имела темно-красный оттенок, который появляется, если много времени проводить на солнце. А вот глаза были серыми, яркими.

– Спасибо, – Машка опять улыбнулась, но тип решил придерживаться исходного мрачного реноме.

– Пожалуйста, – буркнул он. – Что у вас там?

Баул и вправду был почти неподъемным.

– Книги, – честно ответила Машка. – Учебники. И диски.

– Могли бы оставить дома. У нас есть все необходимое. А чего нет – скажете, докупим.

Подняв баул, он развернулся и бодро зашагал по пристани. Машке осталось только следом тащиться. Она пыталась идти красиво, от бедра, но каблучки ботинок то и дело попадали в щели настила, да и сам он оказался скользким, неустойчивым. Доски скрипели, Машка покачивалась. А тип, добравшись до катера, попросту скинул Машкин баул вниз.

– Что вы…

– Руку давай, – но почему-то сам взял Машку за талию и бросил: – Не верещи!

Ну, хотя бы в отличие от баула, Машку ссадили в катер аккуратно. Только лодочка ей показалась на редкость неустойчивой. И маленькой.

Выдержит ли?

Похоже, у типа сомнений не было. Он спрыгнул в катер и, окинув Машку насмешливым взглядом, бросил:

– Не боись, довезу с ветерком.

И ведь сдержал слово!

Взревел мотор. И катер понесся по серой озерной воде. Летели брызги из-под винта, скользили тени навстречу, и Машка, чтобы не завизжать от ужаса, вцепилась в борт обеими руками. Хоть бы спасательный жилет предложил, что ли… ну просто на всякий случай.

– Да не дрожи ты так, – тип соизволил обернуться. – Все нормально будет. Пять минут – и мы на месте.

– Лучше десять.

– Почему?

– Чтоб не так… быстро. – Машка сглотнула и строго велела себе успокоиться. Не хватало еще трусихой прослыть.

А тип вдруг рассмеялся.

– Боишься?

Отрицать очевидное было глупо, и Машка созналась:

– Очень. Я… плавать не умею.

– Упущение, – согласился он. – Ничего, если захочешь – научишься. Расслабься, чудо кучерявое. Здесь еще никто не…

Он вдруг осекся и помрачнел. А катер, слабо заворчав, сбавил-таки ход.

Вот странно-то! Несколько минут прошли в тягостном молчании. Берег давно скрылся из виду, а другой, как Машка ни щурилась, не спешил появляться. И небо вновь тучами заволокло, того и гляди хлынет дождь.

– А дом действительно на острове стоит? – спросила она, нарушив молчание. Тип, который задумался о своем, вздрогнул. Обернулся и кивнул:

– Да. На острове.

– А почему?

– В каком смысле?

– Ну… в обыкновенном. Зачем кому-то понадобилось строить дом так далеко от… – хотела сказать «цивилизации», но передумала. – Странно просто. Обычно стараются поближе к городам… к людям…

– Ну, людей тебе хватит. – Тип странно усмехнулся. – Это я обещаю!

От его обещания почему-то легче не стало. А на вопрос он так и не ответил.

– Смотри, – сказал он.

Белая линия горизонта раскололась, и серое небо отделилось от серой же воды. Два холста и черная монета острова между ними. Он выплывал медленно, тенью, призраком, который по мере приближения обретал плотность и краски.

Сине-зеленые стеклянные скалы поднимались из воды. И озерная гладь морщилась, шла мелкой волной, которая, добравшись до берега, разбивалась о него. Вода кипела брызгами.

– Дом старый. – Тип любовался местом, и даже голос его помягчел. – Ему лет триста… хотя от того старого разве что стены и фундамент остались. Мой брат купил. Восстанавливал…

Брат? И значит, этот, в кожанке, все-таки не из прислуги.

– Красиво, – согласилась Машка.

Дом стоял на вершине холма. Издали он казался белоснежным, невыносимо ярким.

– Хотя как по мне, так сущее безумие, – проворчал тип.

И все-таки неплохо было бы, если бы он представился. Попросить? Как-то неудобно…

Катер причалил к пристани, куда более новой, чем та, с которой Машка отправлялась. Заарканив один из столбиков, пристань поддерживающих, тип подтянул катер к причалу и велел:

– Выходи.

Машка выбралась со всем возможным в данной ситуации изяществом, хотя подозревала, что со стороны она выглядит более чем нелепо. И тип за спиной хмыкнул. Он-то выскочил на деревянный настил легко и ее тяжеленный баул нес одной рукой.

– Нам туда, – сказал он и показал на мощенную желтым камнем дорожку, которая уходила в сторону холма. – И поспеши, а то сейчас накроет.

С востока стремительно, словно желая нагнать ускользающий солнечный свет, летела буря. Похолодало резко, и быстро потемнело.

– Ну, побежали? – Тип схватил Машку за руку и дернул. – Давай, красавица, а то сдует… знаешь, какие здесь ветра?

Машка не знала и желанием узнавать не горела. Она побежала, и треклятые новые ботинки, успевшие промокнуть, разбухшие, сдавили ноги.

– Поспеши, – повторял тип.

И Машка спешила, как могла. Спотыкалась. Едва не падала – вот была бы потеха, явиться пред очи работодателя после купания в луже, – удерживалась на ногах исключительно благодаря странному своему сопровождающему и снова бежала.

А дорожка была бесконечной. Она поднималась в гору, мимо старых деревьев, ветви которых шевелились, словно щупальца. И сами деревья гудели, грозя упасть. Стоило выбраться на вершину холма, как порыв ветра едва не сбил Машку с ног.

– Я же говорил, – голос типа слился с гудением грозы. Сверкнула молния, расколов небо пополам, и иссиня-черные гривы туч опутали блеклый шар солнца. – Сейчас…

Грохот грома оглушил.

Машка даже присела в ужасе, хотя никогда не боялась гроз. Наверное, просто не видела вот таких, настоящих. Откуда-то издалека донесся женский визг, который заставил Машку вздрогнуть, а следом раздался хохот.

– Твою ж… – Тип бросил чемодан и, обняв Машку обеими руками – она попыталась вырваться, но безуспешно, – поволок к дому.

– А вещи…

Дождь рухнул на землю сплошной водяной стеной, серой, непроглядной.

Одежда вымокла в мгновение ока. И Машка едва не захлебнулась. Стало темно. И страшно, словно она и вправду попала на дно озера. Куда идти?

Дом, уже близкий, вдруг потерялся.

– Спокойно. – Тип шел быстро, рассекая водяные стены. И Машка, перестав отбиваться, схватила его за руки. – Все хорошо. Это просто гроза. Тут такие бывают… а бывает и еще хуже.

Теперь голос его звучал мягко, успокаивающе.

Хуже? Куда уж хуже?

Машка промокла до нитки. И продрогла. И вообще хотела оказаться дома, на крошечной кухне, где вновь зацветает Галкина герань и тихо ворчит старый холодильник.

– Стой, – руки, державшие ее, разжались. – Подожди минутку. Я сейчас.

Тип даже куртенку Машкину одернул.

А потом исчез в зыбком мареве дождя. Шаг – и его не стало.

– Эй… – Машкин голос захлебнулся в звуках. Гремел ветер. И гром рокотал. Молнии разрисовывали небо. И казалось, что еще немного, и оно, устав держать тяжелые тучи, рухнет, раздавит под тяжестью и Машку, и сам этот нелепый островок.

Надо успокоиться. Подумаешь, гроза… буйство стихии и все такое. Машка ведь не ребенок, чтобы гроз бояться!

Тем более со стороны.

Только сейчас Машка сообразила, что стоит под крышей. И обернулась.

Дверь. Массивная. Резная. На тяжелых петлях. И бронзовый молоточек, к ней прикрепленный, смотрится вполне уместно. Значит, тип принес ее к дому? И что делать? Его ждать? Или постучать? Машка потрогала влажное дерево. И стену, что с близкого расстояния не выглядела белой, скорее светло-серой. Камень как камень. Обыкновенный даже.

Порыв ветра выдул остатки тепла.

И рука сама потянулась к молоточку, но в последний момент Машка ее отдернула. Невежливо как-то… надо дождаться сопровождающего, он ведь обещал вернуться. Но время шло, а тип не появлялся.

Было холодно. И жутко.

Где-то рядом вновь раздался взрыв хохота, совершенно безумного, заставившего Машку отпрянуть к стене. Ветер это? Ветер может стонать, но чтобы смех… хохот оборвался, сменившись всхлипом. И плакали совсем рядом. Стоит сделать шаг… не стоит делать неосмотрительных шагов.

Но Машка редко прислушивалась к голосу разума.

– Эй, – позвала она. – Здесь есть кто-нибудь?

Никого. Тишина. И снова всхлип. Плакала женщина, и так горестно, громко!

– Извините, если я лезу не в свое дело…

На крыльце пять ступенек. За крыльцом – снова дождь, обжигающе холодный. Но хотя бы ветер поутих. И плач теперь звучал отчетливо.

– Вы потерялись? – Машка оглянулась на дом, громадина которого нависала над нею. – Или что-то случилось?

Она сошла с желтой дорожки, и под ногами хлюпнула грязь. Отступить? Но как бросить человека в беде? Женщина близко, и дом рядом. Теперь, когда небо посветлело, Машка не потеряется.

– Если что-то случилось, то… – Она замолчала, продираясь сквозь пелену кустарника. Острые ветки цеплялись за одежду, царапали руки.

Хороша она будет, нечего сказать.

– Давайте познакомимся? Меня Марией звать… но меня все Машкой называют…

Белое пятно замаячило впереди.

– А вас?

Женщина стояла на стене.

Белое пышное платье, длинные волосы. Она плакала, закрыв лицо руками. Но стоило Машке приблизиться, и женщина отняла руки, распростерла их в стороны, словно крылья.

– Я…

Ее лицо походило на маску.

– Погодите!

Белое-белое лицо с черными провалами глаз. Женщина прижала к губам палец и покачала головой. Порыв ветра растянул подол ее платья, да и сама она покачнулась, расправила руки, и длинные рукава распластались на ветру. Она сама сделалась похожей на огромную страшную птицу.

– Что вы…

Машка не успела договорить: женщина вдруг покачнулась и исчезла.

– Стойте!

Машка бегом бросилась к стене и, навалившись на нее животом – лазить у нее никогда не получалось, – перегнулась, но тут же отпрянула. По ту сторону стены не было ничего.

Скала. Обрыв.

И черная вода озера, которое, рассвирепев, гнало к острову волны, точно мстило за обиду.

– Куда ты полезла, идиотка? – Машку схватили за шиворот и рывком отбросили от стены. И конечно, она упала. И конечно, упала в лужу.

– Вы… вы… – Машка задохнулась от гнева и растерянности.

Лужа была холодной. Грязной. И глубокой.

Поднявшись, Машка убедилась, что костюм ее окончательно испорчен, да и весь внешний вид… Машка бы такого репетитора на порог дома не пустила!

– Ты чего к обрыву полезла? – тип возвышался над ней и извиняться не собирался.

– Женщина, – Машка всхлипнула, вспомнив о незнакомке в белом. – Там женщина упала… спрыгнула…

– Какая женщина?

Кажется, ей не поверили.

– В белом, – ответила Машка, не в силах отвести взгляд от недовольных серых глаз типа.

А он взял и выругался.

Мышь белая. Синеглазая.

Робеющая под насмешливым взглядом Греты, которая с трудом смех сдерживает. И мышь сутулится, переступает с ноги на ногу, вздыхая громко.

Машка.

Не Мария, и уж точно не Мария Ивановна, но именно Машка, бестолковое создание, которому выпала нелегкая судьба обучать гаденыша английскому.

– Это Маша, – решил представить мышь Мефодий. – Мы немного под дождь попали. Сами знаете, какие здесь грозы.

– Ужасные! – подхватила Софья, которая разглядывала мышь с недоумением.

– Грозы ужасные, лужи глубокие… – Грета все же рассмеялась. – Феденька, ты ее что, за волосы волок?

– Я упала, – тихо произнесла мышь.

– Милочка, – холодный взгляд Греты резанул по ней, заставив отпрянуть. – Вас никто не спрашивает. Будьте добры усвоить сразу: в этом доме прислуга не вступает в разговор с хозяевами.

– Это с тобой, что ли? – Софья все же приняла решение. – Не слушай ее, милая. Грете нравится выдавать себя за хозяйку. А на самом деле…

– Что на самом деле?

Ссора закипала. И мышь с несчастным видом повернулась к Мефодию, словно у него искала поддержки. А ведь девчонка промокла до костей, и трясется она не столько от страха, сколько от холода. В синих глазищах – недоумение и обида. Другой встречи ожидала?

Пусть погодит немного. Мефодий хотел кое-что прояснить.

– Грета, а почему у тебя волосы мокрые? – спросил он.

– Что?

– Волосы, спрашиваю, почему мокрые. И у тебя Софочка? Вы что, вместе душ принимали?

Софья фыркнула от этакого предположения. А Грета рассмеялась.

– А что, сердишься, что тебя не позвали?

– Отвечайте.

– Я плавала. А Софья…

– Я в саду была. Читала… а потом как дождь налетел…

Читала? Допустим, Софья иногда брала в руки книгу, но вот погода с самого утра не располагала к прогулкам. Лжет?

– Книга такая интересная попалась… я в беседке засиделась… а там уже небо темное… громыхает – жуть…

Точно, лжет! Поэтому и топит ложь, наворачивая поверх нее узоры из слов.

– А я в душе был, если интересно, дядя Федя, – отозвался поганец, спускаясь. Он ступал медленно, вальяжно, всем своим видом демонстрируя, что он – совершенно точно к хозяевам относится. И вырядился же… брюки со стрелками, белоснежная рубашка под запонки, галстук и то нацепил.

Но надо же, как своевременно все решили уделить внимание водным процедурам. Только у Стаси, забившейся в угол, волосы были сухими. И что это доказывает? А ничего. Мышь никого не узнала, и выходит, что версия с нанятой актрисой имеет право на жизнь? Или действительно призрак?

Чушь. Ко всему непонятно, почему дама в белом показалась Машке. Та ведь только-только на остров ступила. И умирать, сколь подозревал Мефодий, не собиралась.

– Это Гришенька, – Софья схватила сына за руку и подтолкнула к мыши. – Вернее, Григорий. Вы будете с ним заниматься, хотя…

Она скривилась.

– Сомневаюсь, чтобы вы могли его чему-то научить.

Мефодий тоже сомневался, но по другой причине. По его мнению, поганец был совершенно необучаем.

– Гришенька очень талантливый юноша…

– Я рада познакомиться, – сдавленно произнесла мышь.

– Позже порадуешься. – Мефодий стряхнул с волос капли воды и поднял баул, ничуть не более чистый, чем его хозяйка. – Идем.

– Федя! Не по парадной лестнице же! Она…

Грязная и несчастная девчонка, и отчасти в ее неприятностях виноват Мефодий. Ну да, силу не рассчитал. Но он испугался, увидев, как эта ненормальная, перевесившись через стену, нависла над пропастью. А ведь оставил на крыльце. Она же, хлопнув длиннющими ресницами, стала лепетать что-то о женщине, которая спрыгнула со стены. О той самой женщине в белом, которая показывается лишь обреченным на смерть.

Но почему мышь ее увидела?

Или расчет был на другое? Допустим, актриса поджидала Мефодия, чтобы перед ним разыграть очередное представление, а появилась мышь. И что оставалось делать?

Странно.

И чем дальше, тем странней. Теперь к злости добавился азарт: Мефодий поймает эту циркачку, и тогда…

– Простите, пожалуйста, – Машка застыла на вершине лестницы.

– Что?

– Ковер, – она указала на светлую дорожку, которая укрывала пол в коридоре. – Он чистый, а я…

Грязная. Белые волосы вымокли и повисли печальными сосульками, тушь расплылась, тени потекли. И колготки на коленках порвались. Что ботинки, что серый костюм, аккуратный, хоть и явная дешевка, были покрыты грязью.

– Вдруг потом не отмоется?!

И девчонка смотрит с такой тоской, словно уже оплатила чистку разнесчастного ковра из собственного кармана.

– Не отмоется – куплю новый.

Сам Мефодий был ничуть не чище, и, честно говоря, больше всего ему хотелось остаться в тишине своей комнаты, запереть дверь от гостей, которые всенепременно объявятся, и раздеться. А потом – душ, горячий чай, можно с коньяком, и постель.

Опять до рассвета засиделся, а до победы над бумажными горами было пока далеко.

– Идем, – он взял девчонку за руку, тоненькую такую теплую руку, и удивился тому, до чего узкая у нее ладошка, а пальцы хрупкие. И ноготки короткие, подпилены аккуратно.

Это Грета вечно с когтями рассекает.

А Софья пытается ей подражать. Вот только одна ногти наращивает, и в хорошем салоне, а другая предпочитает покупать накладные, дешевенькие, кислотных расцветок.

– В общем, так, дорогая моя, – Мефодий шел по коридору, прикидывая, куда бы поселить мышь. Лучше бы подальше от мелкого гаденыша, уж больно скользкий у того был взгляд. А девчонка молоденькая, наивная. Не вышло бы беды… и от Греты ее убрать надобно. У той язык, что жало.

Рядом со Стаськой? Та тихая, тише остальных, но слегка подвинута на сверхъестественном. Напугает еще, особенно прознав, что Машка видела женщину в белом.

Мефодий фыркнул: нет, вот незадача. В доме множество комнат, а новенькую поселить негде!

И все-таки он остановился перед дверью.

– Жить будешь здесь, – дверь была открыта, но с внутренней стороны имелась щеколда. – На ночь запирайся.

– Почему?

– По кочану.

У гаденыша может возникнуть новая гениальная идея, последствия которой придется расхлебывать Мефодию.

– Если я сказал запираться, то ты так и поступаешь.

Мышь кивнула.

– Вещи свои сама разберешь или помощь прислать?

– Сама, – пискнула и к баулу потянулась, словно опасаясь, что Мефодий его с собой утащит.

– Вот и умница! Сейчас переодевайся, сходи в душ…

Комната к гостевым не относилась, поэтому и санузел при ней имелся.

– Я велю подать чай… обед через час. Спустишься вниз, там со всеми и познакомишься. Машка…

Она замерла, глядя на него голубыми глазищами. Вот же чудо, хоть ты хватай ее в охапку и вывози с острова. Заклюют же!

– Никого тут не бойся, ясно? А станет кто обижать, мне жалуйся.

Но ведь не пожалуется. Такие терпят, сколько могут. А когда терпение иссякает, бегут. И Мефодий понял, что ему очень не хочется, чтобы это чудо синеглазое сбежало. Как-то вот… должен же в доме быть хоть один нормальный человек помимо него самого?

Первым делом Машка сняла одежду. Расстроилась до невозможности. Костюм-то новый, купленный специально для этой поездки. И Машке он нравился – светло-серый, из мягкой ткани, которая отнюдь не выглядела синтетикой. Сидел хорошо, она себя в нем чувствовала взрослее, солидней.

А ее в грязь.

В лужу.

Извиниться даже не соизволили. Напротив, вытащили, тряхнули, словно она, Машка, кукла, и велели молчать о женщине в белом. Дескать, примерещилось. Но Машка-то знает, что она видела!

Была женщина. Стояла на стене. А потом шагнула со стены и…

Вспомнив пропасть и кипящие воды озера, Машка вздрогнула. Выходит, незнакомка погибла? Покончила жизнь самоубийством? А этот тип, Федор, собирается скрыть?

Но как можно скрыть самоубийство? Ее ведь хватятся, той женщины. Искать станут. И тело…

Жуть!

Машка испытывала огромное желание немедленно позвонить Галке, рассказать обо всем и потребовать, чтобы Галка вызвала полицию. Ну или самой вызвать. А потом сбежать.

Стук в дверь заставил ее вздрогнуть.

– Кто там?

– Я, – ответил тип и, не дожидаясь разрешения, вошел. Машка только и успела, что набросить на плечи покрывало. Завернулась в него, как в накидку, и уставилась на типа, надеясь, что он сообразит, насколько не вовремя объявился.

– Я подумал, что нам следует прояснить кое-какие детали. – Он уже успел переодеться, и мокрые синие джинсы сменились сухими. А одна майка – другой. – Это пока вы не натворили глупостей.