Текст книги "Глинка: Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни"

Итак, 2 февраля 1818 года тринадцатилетнего Мишу зачислили в петербургский Благородный пансион. Он располагался в доме надворного советника Отто у Калинкина моста на набережной реки Фонтанки[109]109
  Современный адрес: набережная реки Фонтанки, 164 (дом Отто значительно перестраивался, но сохранился до наших дней). В 1821 году пансион переехал в район рот Семеновского полка, ближе к Невскому проспекту. Современное расположение этого второго здания: улица Правды, 11, рядом с домами по Звенигородской улице, выходящими на Загородный проспект.


[Закрыть]. Окружающая местность производила странное впечатление, особенно после просторов Новоспасского. Старо-Калинкин мост (это его современное название) соединял остров Коломну с Безымянным островом, которые вряд ли считались фешенебельными местами столицы. Когда-то здесь, еще до постройки Петербурга, располагалась финская деревня. Вид из окон пансиона «украшали» два учреждения – английская пивоварня и Калинкинская больница, известная всем жителям Петербурга. Здесь лечили от «любострастных болезней» (так тогда называли венерические заболевания).

Двухэтажное, с мезонином и боковыми флигелями здание пансиона было построено в стиле классицизма и внешне напоминало родительский дом. Но только внешне. Все учащиеся разных возрастов – в пансион принимали от семи до шестнадцати лет – жили в общих спальнях. В одном помещении могло размещаться до пятнадцати человек. За их дисциплиной постоянно следил комнатный гувернер-иностранец. Такое содержание не устроило Ивана Николаевича Глинку. Он познакомился с инспектором заведения Андреем Андреевичем Линдквистом (1762–1831), человеком образованным и благородным. Он считался одним из первых пропагандистов творчества Шиллера, с которым когда-то учился в университете. Иван Николаевич нашел с ним общий язык и договорился об особых условиях проживания сына (что еще раз подтверждает коммуникабельность и дипломатические способности отца). Мальчику предоставили место в маленькой, похожей на келью, комнате в мезонине учебного корпуса, где, кроме него, поселили двух его кузенов – Бориса и Дмитрия Глинок[110]110
  Существуют иные мнения о тех, кто жил в одной комнате с Глинкой. А. С. Розанов в комментариях к «Запискам» М. И. Глинки (1988) указывал, что это были братья Андрей и Алексей Тютчевы.


[Закрыть]. Впоследствии Линдквист стал хорошим другом Мишеля и его семьи.

Гувернером мальчиков, видимо, также не без протекции отца[111]111
  Исследователь Е. Васильева считает, что в этом назначении принимал участие видный чиновник А. В. Казадаев, двоюродный дядя Михаила. У него же Глинки могли останавливаться во время поступления в пансион (Васильева Е. Глинка в Петербурге // Музыкальная академия. 2004. № 3).


[Закрыть], назначили родственника Глинок Вильгельма Кюхельбекера (Борису и Дмитрию он был дядей). Кюхельбекер год назад (в 1817-м) окончил Царскосельский лицей и был принят в пансион преподавателем русской словесности. Он жил рядом, в одной из комнат мезонина. Находясь на особом положении в пансионе, мальчики даже разводили голубей и кроликов.

Уклад жизни в пансионе[112]112
  В реконструкции жизни в пансионе использовалось издание: Пятидесятилетие Санкт-Петербургской первой гимназии:1830–1880. Историческая записка, составленная по поручению педагогического совета Д. Н. Соловьевым. СПб., 1880.


[Закрыть] отличался строгостью. Глинка вместе с другими учащимися каждый день вставал в 6 утра (летом в 5.30). Отбой был строго в 22.00 (для старших классов – в 22.30). Утренний и вечерний туалеты проходили под присмотром гувернеров. Перед занятиями и перед сном пансионеры исполняли молитвенные правила. Учащихся наставлял известный в Петербурге проповедник отец Алексей Малов, настоятель храма Святого архистратига Михаила в Инженерном замке и протоиерей Исаакиевского собора. Закон Божий считался одним из главных пунктов образования русского дворянина. Так что с юных лет Глинка досконально знал Заповеди Божьи, Священное Писание и участвовал в таинствах. Отец Алексей Малов будет и впредь напутствовать будущего композитора.

Кушали все вместе в узкой столовой, полностью заставленной столами, где собиралось до ста человек. До и после трапезы учащиеся читали молитвы, могли петь а капелла («a capella», то есть без сопровождения хора) особые патриотические песни – канты. В них славили родину, доблесть русских воинов и императора. Строго запрещалось что-либо выносить из столовой, даже хлеб. Питание было простым, часто скудным. На завтрак полагался чай с белым хлебом (чай могли заменять молоком). На обед подавалось три блюда, на полдник повторялось меню завтрака, на ужин – два блюда. По праздникам в меню появлялось пирожное. Неудивительно, что Глинка, привыкший к разнообразной и обильной пище, страдал от пансионного рациона, о чем писал родителям.

Занятия начинались в 8 утра. Подряд шли две двухчасовые лекции, каждая делилась переменками на три части. С 12.00 до 13.00 – обед, а затем один час отводился на отдых. С 14.00 опять начинались занятия, с 16.00 до 18.00 отводилось время на физические упражнения и прогулку. С 18.00 до 20.00 – время для подготовки уроков. Потом следовали ужин и приготовление ко сну с чтением молитв.

По ночам в здании дежурили служители, ходившие по спальням. Дневные служители находились перед входом в классы, следя, чтобы мальчики нигде не собирались в группы. Швейцар не выпускал на улицу учеников без официального разрешения инспектора. Только в свободные от учебы дни, но с разрешения инспектора, их могли забирать из пансиона родители или родственники, чем с большим удовольствием пользовался Глинка.

Система наказаний часто приводилась в действия: за легкие провинности наказание назначали гувернеры, а за более тяжкие – приговор выносил инспектор или директор. Отчисленные из пансиона вторично никогда в него не принимались. В 1818 году из ста воспитанников 45 были исключены за плохое поведение, такой же отбор произошел в следующем, 1819 году. Отсеивалась практически половина поступивших.

Свободного времени у мальчиков было мало. Вечера Глинка проводил за уроками, выполняя родительские наказы о ревностной и прилежной учебе. Он регулярно отправлял домой письма, что считалось обязательной частью воспитания. В них повзрослевшие дети подводили итоги дня – своего рода психологическая терапия. Мишель сохранил эту привычку до конца жизни.

Послания родителям писались по установленным стандартам, которым следовал и Глинка. В начале письма, как и полагается, шли нежные обращения: «Дражайшие родители!», «Милые родители», «Милая и бесценная маменька». В конце – слова благодарности: «Нет слов выразить Вам моей признательности за Ваше письмо», «В надежде радостного свидания с Вами», «Целую ручки и, испросив родительского благословения, остаюсь Вашим всепокорным сыном»[113]113
  М. И. Глинка – Е. А. Глинке. 1 мая 1835 года. Петербург // Глинка М. И. ПСС. Т. 2 (а). С. 57–58.


[Закрыть]. Обращение к родителям на «Вы» сохранилось у Глинки до конца жизни. К письму обычно прикладывался подробный отчет о финансовых тратах. Когда Мишель, а впоследствии и другие его братья, обучавшиеся в Петербурге, писали реже, чем обычно, из Новоспасского приходило строгое взыскание от матери. В качестве наказания за письменное «непослушание» могли быть приняты разные меры – от родительского гнева до лишения финансового обеспечения. В то время считалось, что ребенок, вплоть до получения служебного места и заведения собственной семьи, нуждается в постоянном воспитании и контроле[114]114
  Об этой обязанности детей, живших на обучении далеко от родителей, см.: Шокарева А. Указ. соч. С. 167.


[Закрыть].

В Петербургском пансионе давалось одно из лучших образований в России.

Предметы, которые изучали мальчики, можно разделить на четыре группы:

первая – Закон Божий;

вторая – точные науки, к которым относились математика, физика, химия, естественная история (объединяла знания по ботанике, геологии и биологии), география и статистика;

третья – гуманитарные дисциплины. Это философия (включала логику, психологию, нравственную философию, то есть этику, и историю философии), политическая экономия, право и языки (греческий, латинский, русский, немецкий, французский и английский);

четвертая – военные науки, преподавались фортификация, фехтование и артиллерия.

Предметы на старших курсах вели профессора Санкт-Петербургского университета. Сами еще молодые люди, они были не только лекторами, но и выдающимися учеными, авторами книг и первых учебников в России. Многих из них объединяло то, что они, окончив университет, проходили стажировки за рубежом, в основном в Германии. Таким образом, немецкая философия и наука, преломленные через их мировоззрение, оказали сильное влияние на целое поколение отечественных аристократов.

Глинка знакомился с новейшими европейскими философскими идеями у профессора Александра Ивановича Галича[115]115
  Галич (Говоров; 1783–1848) стажировался в Гельмштедте и Гёттингене. В 1812–1819 годах вышла его двухтомная книга «История философских систем».


[Закрыть]. Он один из первых в России рассказывал о философии идеализма Фридриха Шеллинга, которая оказала большое значение на мировоззрение поколения Глинки.

Общую историю, историю философии и литературы, а также немецкую словесность пятнадцатилетний Мишель изучал у известного немецкого ученого, писателя и драматурга Эрнста Раупаха[116]116
  Раупах (1784–1852) в 1816 году приехал в Петербург с целью занять место пастора в Екатерининской церкви на Васильевском острове. Не получив его, он, по приглашению Сергея Уварова, читал лекции по всеобщей истории (в основном на французском языке) в Главном педагогическом институте (позже университете).


[Закрыть], сверкающего серьезным взглядом из-под золотых очков. Все в пансионе знали, что он «европейская знаменитость, германский трагик; человек с необыкновенным даром слова, даже на русском языке, фигура серьезная, умная и задумчивая»[117]117
  Маркевич Н. Воспоминания // РО ИРЛИ. Ф. 488. №. 82. Л. 17 об.


[Закрыть]. Он держал мальчиков в большой строгости и даже страхе, мог запросто перевести из высших классов в низшие тех, кто не соответствовал нужному интеллектуальному уровню.

Мишель получил самое подробное представление о юридических науках. Естественное право, римское право и русское право преподавал профессор Царскосельского лицея Александр Петрович Куницын[118]118
  Куницын (1783–1840) получил высшее образование в Главном педагогическом институте, затем слушал лекции за границей в Гёттингене, Париже и Гейдельберге, куда был отправлен государством как лучший ученик. Он читал лекции по своему учебнику «Право естественное» (СПб., 1818–1820), первому в России по этому предмету.


[Закрыть], еще одна знаменитость. Пушкин, который также учился у него в Царскосельском лицее, писал о нем: «Он создал нас, он воспитал наш пламень»[119]119
  А. С. Пушкин. «Лицейская годовщина 19 октября 1825 года».


[Закрыть]. Ученый, находясь под влиянием Руссо и Канта, передавал своим ученикам философские идеи об ограничении любой власти – как общественной, так и родительской, которая в любой момент может перерасти в тиранию. Глинке импонировала его концепция естественного права, целью которой является справедливость.

Политическую экономию читал Карл Федорович Герман[120]120
  Герман (1767–1838) родился в Данциге, окончил Гёттингенский университет, в 1795 году поступил на русскую службу. Обладая обширными познаниями, заложил основы в России статистики как науки и написал учебник (1808). С 1806 года издавал на русском языке «Статистический журнал».


[Закрыть], считавшийся человеком благородным, устремленным ко всеобщему благу. У него учился еще один преподаватель пансиона – Константин Иванович Арсеньев[121]121
  Арсеньев (1789–1865), по протекции Германа, занимался статистическими работами в Министерстве внутренних дел. Они с Германом рассматривали статистику делом политическим и как науку объединяли ее с социологией и политологией. Предмет изучения статистики – это «народонаселение страны, промышленность или источники народного богатства, образованность народа, государственное устройство и государственное управление».


[Закрыть], читающий статистику. Глинка впервые изучал, казалось бы, скучные цифры не просто как свод данных, но как обсуждение политического устройства России.

Арсеньев также читал географию и древнюю историю. Преподавал по своим книгам «Кратная всеобщая география» (выдержала 12 переизданий, оставаясь более тридцати лет единственным учебником по этому предмету) и «Начертание статистики Российского государства». Впоследствии он наряду с Василием Жуковским, стал учителем истории, географии и статистики у цесаревича Александра Николаевича, будущего императора Александра II[122]122
  Приводя цесаревичу множество экономических выкладок и статистических данных, Арсеньев научно обосновывал вред крепостного права для развития экономики России.


[Закрыть].

Естественные науки, в которые входили такие предметы, как минералогия, ботаника и зоология, читал Яким Григорьевич Зембницкий (1784–1851). Личность неординарная, один из любимых педагогов учащихся, в том числе Глинки. Он был хранителем физического кабинета и минералогической коллекции. Увлеченность предметом и обширные знания обеспечили привязанность воспитанников к его наукам. Он водил экскурсии в Кунсткамеру, где экзотические, часто пугающие экспонаты приводили в восторг мальчиков.

В блок предметов словесности входили грамматика, история литературы, теория словесности, правила прозаических и поэтических сочинений, риторика. Таким образом, ученики не только обучались правилам языка, но и полностью погружались в него, обогащались за счет изучения литературы. Они становились знатоками разных стилей, направлений, могли сами сочинять стихи и писать прозу.

Первым преподавателем российской словесности, как уже указывалось, был Вильгельм Кюхельбекер, «благороднейшее, добрейшее, чистейшее существо»[123]123
  Маркевич Н. А. Из воспоминаний // Глинка в воспоминаниях современников. С. 119.


[Закрыть].

Считается, что он являлся одним из прототипов Ленского в «Евгении Онегине» Пушкина:

 
Поклонник Канта и  поэт.
Он из  Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и  довольно странный,
Всегда восторженную речь…
 

Кюхельбекер не ограничивался программой, а, как вспоминали ученики, часто декламировал только что написанные стихи Батюшкова, одного из первых романтиков, Жуковского и Баратынского, разрешенные цензурой произведения Пушкина. Он превозносил Карамзина и те новые ценности европейской чувствительности, которые он принес в русскую литературу.

Почти каждый учащийся писал стихи. По-видимому, Глинка, отличавшийся упорством в учебе, также пробовал себя на этом поприще. И если выдающихся способностей он не проявил, то овладел хорошим стилем и мог выносить экспертное суждение о русской словесности.

Ему приписывается поэма «Альсанд», написанная в 1827 году. Хотя уверенности в достоверности авторства нет, однако по складу поэмы можно предположить, что она очень близка Глинке. Разочарованный в любви герой уходит от мира, живет в одиночестве, во «влажной зелени дубрав». Уединение прерывает Муза молодая, истинная любовь поэта. Она поет ему, и:

песня та —

 
Как жар любви иль как мечта,
Врачует недуг ран глубоких
В  груди Альсанда  – ран жестоких.
 

Подобная дихотомия – противопоставление суетного света и «широкошумных дубров» – была довольно распространенной в поэзии Жуковского, Байрона, Лермонтова. Схожее разочарование испытывал герой Пушкина в «Поэте»[124]124
  Написано 15 августа 1827 года в Михайловском.


[Закрыть]: он тоскует «…в забавах мира, / Людской чуждается молвы» и бежит «на берега пустынных волн».

Кюхельбекер ставил задачу не только научить словесности, но сформировать их мышление и способ восприятия действительности. Он формировал эмоциональную карту их жизни, построенную на повышенной чувствительности. Она импонировала глинкинскому ощущению мира, воспитанному на лоне усадебной природы.

Как и в любом учебном заведении, в пансионе встречались оригиналы, добродушные ученые, витающие в облаках наук. К такому сорту относился Кондратий Антонович Шелейховский, преподаватель тригонометрии и аналитической геометрии. Выходец из польских дворян, он, по свидетельству студентов, отличался большой рассеянностью и замечательным добросердечием, чем пользовались его подопечные. Педагоги, имевшие более низкое звание в пансионе и преподававшие на младших курсах, в основном были выходцами из семинарий. Это было не случайно, ведь до реформ императора в стране существовал фактически лишь один Московский университет. Семинарии были центрами образования, где изучали греческий и латинский языки, а также высокую культуру Античности. Выпускником Киевской духовной академии был один из самых колоритных фигур пансиона Иван Яковлевич Колмаков.

Из всех учителей Глинка выделял именно его: «…он был нашим утешением, когда он появлялся, мы всегда приходили в веселое расположение»[125]125
  Глинка М. И. Записки. С. 13.


[Закрыть]. Надо отметить, что именно о нем – а не о других выдающихся личностях, с которыми общался Глинка, например Пушкин, Жуковский, Грибоедов, – он написал в конце жизни многостраничное эссе-воспоминание. Колмакову посвящены страницы «Записок». Глинка ценил его за остроту ума и языка, за хорошие шутки, игру слов и каламбуры. Он выдумывал свои афоризмы, лаконичность и точность которых радовали Мишу, и он их использовал в своем лексиконе до конца жизни. Экстравагантный стиль поведения Колмакова и украинский акцент Глинка будет неоднократно пародировать, так же быстро моргать и дергать плечами. Открытый, чудаковатый, эмоциональный, он будет своего рода alter ego Мишеля, тем, чей образ он будет «надевать» на себя, пытаясь избежать неприятных ситуаций или разрешить конфликт. В холодном мире пансиона Колмаков был родным и близким, живым и понятным человеком. Оторванный от домашнего уютного мира, одинокому мальчику именно такой наставник и был нужен.

Колмаков занимал должность помощника инспектора Линдквиста, то есть был третьим по значению лицом пансиона. Он преподавал греческий язык и географию, российский и славянский языки и даже арифметику. Он обладал разносторонними знаниями и мог заменить практически любого профессора. Он помогал воспитанникам в сложных уроках, подсказывал тем, кто плохо знал урок. Именно с ним Глинка впервые изучал латинский язык, читая отрывки из «Метаморфоз» Овидия. Впервые вместе с ним Глинка открывал для себя античную литературу – сложную, символическую, многомерную. Это произведение Овидия из пятнадцати книг представляет собой всеохватывающий сборник античных мифов о начале мира, превращении хаоса в космос, появлении богов и героев. Овидий обессмертил деяния Юлия Цезаря и события Троянской войны. Романтичному Мишелю импонировали взгляды древнего автора, особенно относящиеся к понятию любви. Тот считал, что любовь – главное проявление мироздания, имеющее разные проявления, в том числе такие, которые заставляют забыть о нравственных нормах.

Как уже упоминалось, вся жизнь мальчиков была на обозрении у гувернеров, которых набирали из иностранцев. Те должны были научить их общаться в повседневной жизни на разных языках. Вроде бы продуктивная педагогическая идея (то, что и сегодня считается хорошим способом изучения языков – общение с носителем языка) на практике не работала. Гувернеры не обладали педагогическим образованием и часто пользовались служебным положением, необоснованно наказывая учеников. По крайней мере Глинка запомнил лишь их грубые и нелепые выходки, о которых подробно рассказывал в «Записках».

Учителей и учеников объединяли общие кумиры. Одним из них был Фридрих Шиллер, представитель направления «Буря и натиск» и романтизма, утверждающего ценность человеческой личности, проповедующего блага республиканизма. О нем долго могли говорить профессор Раупах, Линдквист и Кюхельбекер.

Другой символ эпохи – французский поэт Эварист Парни, сегодня известный разве что специалистам, а в начале XIX века считающийся образцом изящного искусства и хорошего вкуса. Перевод Пушкина из Парни воссоздает ощущение жизни учащихся, которым было около пятнадцати-шестнадцати лет:

 
Давайте пить и веселиться,
Давайте жизнию играть.
Пусть чернь слепая суетится,
Не  нам безумной подражать.
Пусть наша ветреная младость
Потонет в  неге и  вине,
Пусть изменяющая радость
Нам улыбнется хоть во  сне.
Когда  же юность легким дымом
Умчит веселья юных дней,
Тогда у  старости отымем
Все, что отымется у  ней[126]126
  Июнь (не ранее 11-го) 1817-го – апрель 1820 года.


[Закрыть].
 

Глинка за первые два года достиг больших успехов во всех предметах. Каждый год его отмечали профессора, а на экзаменах вручали то похвальный лист, то гравюру, то другие награды с подарками, в том числе Библию с именной надписью.

Особенно Мишеля интересовали языки – латинский, французский, немецкий, выученный практически за полгода, и английский, знанием которого отличались немногие в России. В старших классах добавился персидский, который преподавал Мирза Джафар Топчибашев, один из видных востоковедов, учитель Александра Грибоедова. Во время преподавания он уделял большое внимание не только правильному изъяснению, но и изяществу речи, что, видимо, импонировало Глинке. Страстью учителя также была каллиграфия, которой он владел в совершенстве. Этим искусством он увлек своего ученика. Уже со времен пансиона почерк Глинки, красота букв, четкость линий были идеальными. Эти навыки аккуратного письма, стройная вязь, чем-то схожая с плавными линиями персидского алфавита, перешли в искусство оформления партитур. Изображенные звуки превращались в визуальное искусство, приносящее радость.

В пансионе его увлеченность географией получила научную форму. К любимым предметам добавились зоология и биология. Посещение Кунсткамеры, а особенно зоологического подразделения (позже – Зоологический музей) открывало неведомый мир. Он познавал морские глубины и рассматривал большую коллекцию морских ежей, моллюсков, раковин. Ящерицы, змеи, насекомые, млекопитающие и птицы – экспонаты, количество которых превышало 7 тысяч единиц, привозились со всего света[127]127
  Экспонаты привозились из всех крупных морских путешествий – кругосветки И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского, Ф. А. Головина, О. Е. Коцебу, экспедиций Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева, Ф. П. Литке, а также Г. И. Лангсдорфа в Бразилию.


[Закрыть]. Успехи в арифметике и алгебре были столь стремительными и значительными, что Мишель вскоре начал репетиторствовать по этим дисциплинам – учить своих однокашников.

Санкт-Петербургский пансион, ощущая правительственный запрос, делал установку на воспитание чиновников, преданных власти и способных к любым самоограничениям ради службы. Строгая дисциплина, постоянный контроль надзирателей и спартанские условия проживания – все это было направлено на укрепление качеств, традиционно связываемых с мужским характером. По сути, мальчики находились в закрытой системе, отчасти напоминающей военную[128]128
  Выпускники пансиона могли поступать на военную службу, практически сразу в офицерском чине.


[Закрыть]. Управление пансиона контролировало внеклассное чтение учеников – в основном это был список книг по русской истории, чтобы воспитывать патриотизм, и книги, посвященные путешествиям, что весьма импонировало Глинке.

Обязательной частью для воспитания благородного человека был блок предметов, связанных с искусствами, – архитектура, рисование, черчение, пение, фехтование, «танцование» (как указано в Положении пансиона). При этом желающие обучаться музыке должны были платить за уроки отдельно. Инспектором по музыкальной части служил известный и уважаемый Катерино Кавос (1775–1840)[129]129
  Катерино Альбертович Кавос (1775–1840) – капельмейстер петербургских театров, композитор, дирижер, органист и педагог. Родился в Венеции, попал в Петербург вместе с труппой Ж. Астарити. После роспуска труппы зарекомендовал себя сочинением оперетт. В 1798 году был приглашен в Русскую труппу Императорских театров. С 1803-го получил должность капельмейстера Итальянской и Русской труппы, музыкальный педагог Театрального училища. Автор важных реформ в деятельности русских театров. С 1832-го – директор всех оперных императорских оркестров. Создатель множества опер, водевилей и балетов, поставленных в Петербурге. Правнуками Катерино Кавоса станут известные художники – представители рода Бенуа.


[Закрыть], чью музыку Глинка знал. Через десять лет судьба сведет их для совместной работы над постановкой первой оперы Глинки «Жизнь за царя». Несмотря на почти двадцатилетнюю разницу в возрасте, они станут единомышленниками.

Глинка не отличался физической сноровкой: в танцах был плох, как и в фехтовании.

Учитель часто говорил:

– Эй, Глинка, заколю!

И действительно – больно колол.

Учащихся готовили к публичной деятельности – будущие дипломаты, чиновники должны уметь выступать в обществе, отстаивать свою точку зрения. Для этих целей устраивались публичные экзамены, которые давали возможность перехода из низших в высшие классы. В главный зал приходили приглашенные важные особы и многочисленная публика из дворян. Любому из сидящих в зале разрешалось задавать экзаменуемым вопросы.

Хор воспитанников исполнял церковные песнопения и канты. Для большей торжественности приглашался оркестр. Живописцу, состоявшему при Герольдии (специальном отделении Сената, занимающемся гербами), заказывали «золотую книгу» для внесения в нее имен лучших воспитанников.