Текст книги "Живущие рядом (сборник)"

А потом Дашка как-то вдруг научилась говорить. Говорила она немного, всего 5 слов, но зато очень чисто, чуть растягивая букву «р». Мама утверждала, что Дашка говорит с французским акцентом. Вот какие слова знала Дашка: ириска, папироска, держи, кошмар и караул. Почему именно эти? А кто ее знает! Говорить Дашку никто не учил – сама выбрала.

Этими пятью словами Дашка еще больше «украсила» нашу жизнь. Утром мы просыпались от ее истошных воплей: «Кар-раул! Держи! Кар-раул!» – Вечером она ходила по столу на веранде и клянчила, наклоняя головку то в одну, то в другую сторону: «Ир-риска! Папир-роска!»

Когда к маме приходили гости, не было для Дашки большего удовольствия, чем незаметно пробраться в комнату и где-нибудь в середине разговора перебить кого-нибудь из гостей громким криком: «Кошмар-р!» – После этого Дашка сразу же оказывалась в центре внимания, топорщилась от удовольствия и раскланивалась.

Однажды рядом с нашим домом чинили линию электропередачи. Люди в толстенных резиновых перчатках залезали на столбы и что-то там отвинчивали, привинчивали, заменяли на новое. Крючья, с помощью которых они удерживались на столбах, назывались очень смешно – кошки. Дашка, сидя на проводах, с любопытством наблюдала за их работой.

Как-то раз, завтракая на веранде, я услышала дашкин «кошмар-р!» и еще чьи-то громкие крики. Я выбежала на крыльцо и увидела такое, что чуть не лопнула от смеха. Дашка прицепилась к заднему карману висящего на столбе монтера и деловито выбрасывала оттуда гайки, шурупы, мотки проволоки, монетки…

Монтер беспомощно размахивал рукой (вторая у него была занята) и кричал почему-то с дашкиным акцентом:

– Убер-рите сор-року! Убер-рите сор-року!

– Кошмар-р! Кар-раул! Дер-ржи! – вторила ему Дашка.

– Девочка, это твоя сорока?! – закричал монтер, заметив меня. – Убери ее немедленно! Р-работать мешает!

– Кар-раул! – крикнула Дашка и достала из кармана блестящий серебряный рубль.

– Дашка! Иди сюда! – позвала я и похлопала себя по плечу.

Но Дашке так понравился рубль, что она сама уже отцепилась от кармана монтера. Зажав в клюве добычу, она перелетела через дорогу и, петляя между деревьями, скрылась в лесу. Монтер проводил ее глазами и сказал:

– Безобр-разие!

– Дяденька! – сказала я. – Не сердитесь на Дашку! Она же птица. А рубль я вам отдам. У меня в копилке есть…

– Да причем тут рубль! – ответил монтер, немного подумал и улыбнулся.

Деревья уже начали желтеть, а по утрам на перилах крыльца появлялся иней. На нем можно было рисовать пальцем, только палец быстро замерзал.

Дашка стала какой-то дикой, неохотно подлетала на зов, а на плечо садилась теперь только ко мне. И ночевала не на веранде, как раньше, а на большой елке в саду.

Как-то раз утром я взглянула на елку и подумала, что еще не проснулась: на елке сидели две совершенно одинаковых Дашки.

– Даша! – позвала я.

Одна из сорок спустилась по елке вниз и приветственно закхекала. Я поняла, что это и есть моя Дашка.

– А это кто? – спросила я, показывая пальцем на вторую сороку.

– Кошмар-р! Ир-риска! – грустно сказала Дашка, а вторая сорока наверху сердито застрекотала. Наверное, запрещала Дашке говорить по-человечески.

Потом другая сорока взлетела и сделала круг над участком. Я заметила, что она все же крупнее Дашки. Дашка еще раз кашлянула и расправила крылья. Я подумала, что рассвело уже давно, и, значит, Дашка специально ждала, пока я встану, чтобы со мной попрощаться.

Вторая сорока уже почти скрылась за лесом, а Дашка все еще кружила над участком и прощально стрекотала. Потом вдруг сложила крылья, упала почти к самой земле, снова взмыла вверх и быстро-быстро полетела прочь.

– Ну что, – сказал мне Ванька на следующий день. – Смылась ваша Дашка? А я что говорил? Для чего ты ее спасала? Сколько ее ни корми…

– Ты, Ванька, конечно, глупый, – сказала я. – И поэтому ничего не понимаешь. Но я тебе объясню. Я спасала ее просто так, чтобы она жила. И она жила с нами, пока могла. Но люди, конечно, не сороки. Когда-то она родилась в лесу. А теперь ушла обратно в лес. И что же тут непонятного?

Про медведей.

История первая.

Все знают, что медведей в Ленинградской области мало. Многие думают, что их нет совсем. Однако они все-таки есть. По крайней мере были лет двадцать – двадцать пять назад.

Однажды мы с Лехой Оскольским и Витьком шли по весеннее-раскисшей дороге в Лужском районе. Теперь вся эта местность застроена садоводствами, а тогда там стояли красивые смешанные леса с не очень густым подлеском. Леха, как всегда, пытался обратить наше внимание на какие-то чахлые образцы флоры, попадающиеся на обочине, и довольно бодрые образцы фауны, плавающие по поверхности и в глубине луж. Целью нашей экспедиции была старая, давно не действующая узкоколейка. Зачем мы хотели ее найти – за давностью лет не могу припомнить.

Весело, как во всемирно известной детской песенке, покачивался солнечный круг на голубом небе. На раскисшей глине и рыжем мокром песке четко отпечатывались следы. Мне всегда нравилось их читать, еще с детства, в котором существенной частью были Фенимор Купер и его Чингачгук с Соколиным Глазом.

Вот прошел кто-то в огромных сапогах. Бежала собака. Иногда собачьи следы перекрывают человечьи, иногда – наоборот. Значит, человек и собака шли вместе, рядом. Очень возможно, что человек – охотник. Вот дорогу пересекает аккуратная, уже слегка размытая по краям следа стежка – это лисичка. Проследовала куда-то по своим делам, должно быть, ночью или утром. Будем надеяться, что с охотником она не встретится. Вот мышки-полевки – мелкие лапки с четко различимыми коготками, вот какая-то птица долго топталась на краю лужи – пила воду или пыталась поймать кого-то из водяной мелочи? Вот это, точно, сойка – бирюзовое, с крапинками перышко – красивое и изящное, как женское ювелирное украшение. Так… А это, позвольте, что?

– Леха, Витек – смотрите! – позвала я.

Парни тут же приблизились, наклонились, неравномерно близорукий Витек взглянул сильным глазом в сильное очко.

– О-о! – восторженно взвыл он. – Это же медведь!

– Действительно, очень похоже, – авторитетно подтвердил Леха.

Я опустилась на одно колено рядом с парнями, смотрела еще. Значит – медведь. Несомненно, задняя лапа. Толстая, глубоко вдавленная пятка, длиннющие когти. Поперечник следа сантиметров двадцать пять, то есть зверь вполне матерый. След совершенно свежий, не расплывшийся, под весенним солнцем еще не подсохли и не обсыпались края. Я только покачала головой…

С медведями мне доводилось встречаться в Зоопарке, но я сама с ними никогда не работала. Зоопарковские бурые Мишка и Машка были зверями огромными, умными, и чрезвычайно опасными. Мишка не дурак выпить бутылочку пива, Машка виртуозно клянчила сладости у посетителей…

– След совсем свежий! – радостно воскликнул Витек, видимо пришедший к тем же выводам, что и я. – Только что прошел!

– Смотрите, вот еще! Передняя лапа… опять задняя… смазано… – Леха прошел вперед и теперь склонялся и распрямлялся над дорогой. Вместе со своим станковым рюкзаком он был похож на оживший мультяшечный подъемный кран.

– Значит он по дороге шел! Прямо перед нами! Пошли скорей, может, догоним! – возбудился Витек.

– Не исключено, – подтвердил Леха. – Есть такая возможность.

И оба искателя приключений поддернули лямки рюкзаков и размашисто, во всю прыть поспешили вперед по дороге – 185 сантиметров Витек и за два метра Леха. Длина ног и шагов соответственная. Я, разумеется, сразу осталась позади.

– Мальчики! – осторожно окликнула я. – А зачем он вам нужен-то?

– Кто? – недоумевающе оглянулся Витек.

– Ну… медведь…

Витек посмотрел так, словно я сморозила жуткую глупость.

– В лесах Ленинградской области медведи – редкость. Они занесены в Красную книгу, – не оборачиваясь и все ускоряя шаг, сообщил Леха. Я поняла это так, что студенты в Ленинградской области встречаются гораздо чаще медведей и потому особой ценности не представляют. Студентом больше, студентом меньше…

Неслись рысью, то и дело оскальзываясь в колеи. Я промочила ноги. Витек уронил в лужу очки. Леха сиял глазами:

– Вот, вот только что… Может, за тем поворотом…

Я безнадежно отставала. В голове, как застрявшая пластинка, крутились два анекдота по теме.

Номер первый:

– Федь, а Федь, я медведя поймал!

– Так тащи его сюда!

– Так он меня не пускает!

Номер второй:

Медвежата в лесу пристают к медведю-отцу: Папа, покажи театр! Папа, покажи театр!

Медведь сначала отнекивается, сколько, мол, можно, потом соглашается, заходит в пещеру, выносит оттуда два черепа. Один череп в егерской фуражке, другой в тирольской охотничьей шляпе с пером. Медведь садится, надевает черепа на лапы и показывает медвежатам представление:

– А что, Степаныч, есть ли в этом лесу медведи?

– Да что ты, Петрович! Какие тут медведи!

Лес весной довольно прозрачен. Стволы берез на ярком дневном солнце отливают розовым цветом, осин – зеленым с бирюзой, сосен – лиловым и все они как будто слегка светятся собственным, а не отраженным светом. Эта ежегодная иллюминация длится всего около недели, когда уже сошел снег, но еще не тронулись в рост почки. В эти дни оживает древесина – сложнейшая и интереснейшая биологическая структура. Играющие в лужицах и бесчисленных бочажках блики создают причудливые световые миражи и напоминают об эльфах, танцующих между стволами…

Огромное темное утолщение на стволе высокой березы метрах в ста от дороги как будто слегка покачивалось в радужных волнах призрачного древесного света.

– Вон он! Вон он, Леха! На дерево залез! – крикнул Витек и, сбросив с плеч рюкзак, рванул напрямик в лес. Обычно более здравомыслящий, Оскольский поддался витьковскому порыву и побежал за ним. Станковый «Ермак» подскакивал на его спине и немилосердно лупил по заднице.

– Стойте!!! – заорала я, но меня никто не услышал.

В спокойном состоянии я, разумеется, знала, что взрослые медведи, в отличие от медвежат, по деревьям категорически не лазают – но в тот момент просто элементарно испугалась, представив: вот сейчас эти идиоты действительно догонят реального, матерого, только что проснувшегося после зимней спячки (а значит – голодного!) медведя… И что тогда?!!

Бросила рюкзак за землю (все мишки любопытны, к тому же в рюкзаке есть еда, ее запах должен заинтересовать голодного зверя и отвлечь его от людей), огляделась в поисках дерева, на которое смогу залезть. Попыталась прикинуть, чем можно напугать медведя, если он вздумает напасть на парней.

Все дальнейшее произошло одновременно.

– Да это просто кап – нарост на березе! – разочарованный крик Витька.

Прекрасная елка на другой стороне дороги – в случае необходимости я легко могла бы на нее вскарабкаться.

И движение слева от елки, уловленное краем глаза: толстозадый, бурый мишка, на четвереньках удирающий от своих шумных и глупых преследователей…

Вернувшимся Лехе с Витьком я про медведя ничего не сказала. На всякий случай.

История вторая.

В тот год на Сахалине горели леса.

Медведи – звери территориальные, живущие поодиночке каждый на своем участке. За исключением брачного периода присутствия друг друга не выносят. В гости не ходят, новостями не обмениваются. Если кто-то забрел на чужой участок – подвергается нешуточной опасности со стороны хозяина. Если владелец участка стар, болен или немощен – в опасности уже сам хозяин. Незваный гость может и в драку полезть, и занять территорию, и даже убить…

Повторюсь: в тот год на Сахалине горели леса.

Нас, биологов, предупредили сразу: огонь согнал медведей с их участков, и они от этого стали жутко, не по-летнему агрессивными. С едой для них проблем нет – по сахалинским рекам и ручьям идет на нерест горбуша. Но мишки просто нервничают от жизненных невзгод и присутствия друг друга, и обращают свою злость на людей. Буквально накануне нашего приезда медведь сильно покалечил студента. Отправили беднягу вертолетом в Южно-Сахалинск, в больницу, и неизвестно еще, выживет ли.

Распоряжение по экспедиции было разумным и недвусмысленным: поодиночке в лес не ходить, да и вообще от лагеря и рыбозаготовительной базы особенно не удаляться.

Но что поделать, если я всегда любила гулять по лесу без всякой компании? Когда никого из людей рядом нет, и остаешься с лесом один на один…

Ручьев и маленьких речек, впадающих в Тихий океан, на Сахалине множество. Каждый год по ним, от устья к истокам, поднимается на нерест кета и горбуша. Идет сплошным косяком, в узких местах вода пенится от рыбьих спин. Ручей тек у нас на базе за туалетом, поэтому смотрела я на рыбу каждый раз, когда посещала вышеупомянутое заведение. Я выросла на Невском проспекте, и наблюдаемое за туалетом действо казалось мне похожим на первомайскую демонстрацию, ежегодно проходившую мимо нашего дома. Рыбьи плавники были как флаги. Вода искрилась как медь оркестра.

Метрах в ста от кромки прибоя берег поднимался вверх крутым уступом, в котором ручьи промыли узкие глубокие ущелья. Я медленно шла по уступу, любуясь видом: океанской гладью, заходящим солнцем, скалами причудливой формы и кучами остро пахнущих водорослей, выброшенных на берег прибоем.

Первого медведя я увидела довольно близко от базы. Он сидел в устье ручья и деловито, ловко используя передние лапы, потрошил огромную рыбину. Говорят, что в разгар хода медведи выедают из убитых ими рыбин только икру, оставляя остальное гнить на берегу. Так же поступают и люди-браконьеры…

«Мой» мишка еще не настолько зажрался. Рыбину он съел почти целиком и тут же, не сходя с места, когтистой лапой подцепил следующую. Некоторое время явно играл с ней, подбрасывая и прижимая лапой на песке. Во время этой игры, в движении, я рассмотрела его повнимательнее. Медведь был еще молодой, некрупный и довольно худощавый. Узкая длинная морда, ловкие когтистые лапы, необыкновенно точные движения – то, что всегда поражает зрителя в цирковых медведях.

Зрение у медведей очень слабое. Слух – так себе. Зато очень тонкий нюх.

Порыв ветра с берега и медведь, быстро откусив рыбине голову, закрутил собственной ушастой башкой:

– Кем это пахнет?

Я поспешно отступила в заросли бересклета. Не особенно испугалась (от меня до берега далеко, да еще и лезть на обрыв), но становиться объектом мишкиного любопытства мне все же не хотелось.

Шла дальше. По бревнам, переброшенным через овражки, перешла еще несколько ручьев. Заходящее солнце выступало в роли художника абстракциониста и щедро бросало рваные красные мазки на антрацитово блестящие черные скалы. Прибой к вечеру стихал.

Второй медведь сразу поразил меня своими размерами – он был огромный, как скала. В отличие от первого – весело рыжеватого, казался совсем черным. Расположился он не у самой кромки морского берега, а в стороне, там, где ручей был уже, быстрее и глубже. Ближе к обрыву и, стало быть, ко мне. С рыбой этот медведь не играл. Он ее мрачно жрал. Даже представить себе не могу, сколько нужно еды, чтобы насытить такую махину. В детстве меня учили, что медведи в лесу питаются малинкой, черничкой и прочими ягодами. Не знаю, не знаю… Огромный зоопарковский Мишка явно тяготел к булкам с колбасой и пиву с рыбкой. Сахалинский великан также не производил впечатления травоядного.

Движения этого медведя были тоже точными, но какими-то скупыми, как бы слегка заржавленными. Казалось, что он сидит здесь, ловит и жрет рыбу по какой-то скучной и тягостной обязанности. Я все-таки много общалась с животными и как-то сразу почувствовала про этого медведя несколько вещей. Во-первых – он уже очень пожилой зверь. Второе – это не его собственный участок, он именно из тех, кого выгнал с родных мест огонь, разгоревшийся от преступно непогашенного костра туристов или рыбных браконьеров. Третье – когда закончится нерест, медведю придется очень несладко: он слишком стар, чтобы бороться с более молодыми и активными собратьями за территорию и победить в этой схватке. То, что для рыжего игривого мишки, с любопытством болтающегося вокруг рыбопромышленной базы, является первым в жизни и, несомненно, занятным приключением, для старого медведя – последняя трагедия. И наконец четвертое – умный старый зверь сам знает все вышеописанное и тяжело ненавидит тех, кто лишил его мирной обеспеченной старости на родном, до последней кочки знакомом участке приморской тайги.

В это мгновение прихотливо меняющий направление вечерний ветерок донес до медведя мой запах. Зверь тяжело приподнялся, повернул огромную голову, ловя чутким носом направление. Кажется, он меня все-таки не видел, хотя отчетливо чувствовал мое присутствие. Я же видела его очень хорошо – зрение человека гораздо острее медвежьего, да и среди людей я выделялась – неумеренное чтение в детстве почему-то совсем не сказалось на моих глазах.

Из полураскрытой пасти медведя капала мутная слюна. Один из клыков сломан. Шерсть свалялась. В глубине маленьких глазок светятся злобные красные огоньки.

Зверь помотал тяжелой головой, а потом глухо и протяжно зарычал. В его рычании была безнадежность злобы и отчаяния, не находящая выхода.

Мне было жалко медведя, но служить этим самым выходом для его чувств не хотелось совершенно. С пленительным океанским видом пришлось срочно распрощаться. Я спряталась в глубь леса и быстро пошла по направлению к базе. По дороге то и дело нервно оглядывалась. Понимала прекрасно, что старый медведь ни в коем случае за мной не гонится, но все же, все же…

Гасите в лесу костры!

История третья.

В то лето мы спускались к морю по реке Калге. Потом плыли вдоль побережья Белого моря. Кажется, у нас тогда было четыре байдарки и, соответственно, четыре экипажа.

Как это ни странно, но частой проблемой путешествия вдоль морского побережья является вода. То есть воды в море, конечно, предостаточно, но она вся соленая. Речь идет о пресной воде. Ее приходится искать, так как маленькие речки и ручьи, обозначенные на карте, к середине лета часто пересыхают. Иногда для пополнения запасов пресной воды мы пользовались так называемыми скальными ваннами – с них скапливается дождевая вода. Но все-таки живой, прозрачный, холодный, с веселым плеском бегущий по разноцветным камням невдалеке от стоянки ручей – это в походе очень даже желательная роскошь. В море ведь ни помыться, ни постираться толком нельзя – мыло не мылится и прочие проблемы…

Чудесный ручей достался нам в тот день, о котором идет речь. Большего и желать нельзя было. Ручей вытекал из небольшого болотистого озерца и почти незаметно сбегал к морю среди каменистой россыпи. После разбивки лагеря, приготовления еды и сытного ужина настало время для излишеств.

– Я иду на ручей – мыться, стираться. За мной не ходить, – предупредила я мужчин и детей. – Кому приспичит ловить рыбу в озере – идите с другой стороны или подождите моего возвращения.

Наевшиеся приятели вяло покивали головами. Граф перебирал сеть, собираясь поставить ее во время отлива, а остальные явно не горели немедленным желанием идти вглубь леса кормить комаров и мошку.

Я собрала в яркий пластиковый мешок все потребные принадлежности и, предвкушая удовольствие, отправилась к ручью. На его берегу со вкусом разложила мыло, расческу, зеркальце, косметичку, полотенца и принялась за дело. Сначала, разумеется, – стирка…

Почти с самого начала пребывания на ручье у меня было ощущение, что на меня кто-то смотрит. Нельзя сказать, чтобы я как-то очень уж этим взволновалась. Мало ли вариантов? Кто-то из мужиков все же потащился на рыбалку и теперь пробирается где-то неподалеку, прячась от меня, чтобы я не ругалась. У кого-то из детей проснулся положенный по возрасту интерес. Скорее же всего – какой-то небольшой зверек этого года рождения (это может быть куничка, лисенок, даже жаба) затаился в кустах на другом берегу ручья и, замирая от страха и любопытства, внимательно глядит на никогда не виданное им чудо – человека.

Выстирав и отжав белье, я аккуратно разложила его на чистом теплом камне на берегу ручья. С моей стороны весь берег был покрыт такими крупными плоскими валунами. С другой стороны – темнели нависающие над руслом кусты. Ширина ручья – метров пять, глубина – сантиметров тридцать.

С чувством, с толком я почистила зубы, разделась и приготовилась мыться. О полумистическом ощущении чужого взгляда давно позабыла, поглощенная ощущениями более близкими и конкретными. Внезапно какой-то звук в кустах напротив привлек мое внимание. Я подняла взгляд и невольно вскрикнула: в пяти метрах от меня, на берегу ручья, практически повторяя мою собственную позу, сидел медведь!

С минуту, стоя на четвереньках, мы оцепенело глядели друг другу в глаза.

Потом я вскочила, подхватила штаны и босиком понеслась к лагерю по едва заметной тропинке.

В лагере мое внезапное появление встретили странными улыбками. К хождению топлесс и прочим нудистским развлечениям я никогда склонности не имела – это все знали. Я молчала, на какое-то время потеряв дар членораздельной речи.

– Кать, а где остальные твои вещи? – наконец удивленно спросил Граф. – Ну, я имею в виду, кроме штанов…

Также молча я шмыгнула в палатку и уже оттуда дала объяснение:

– У медведя остались!

– Какой медведь? Где медведь? Откуда? – тут уж заговорили все одновременно.

Спустя еще какое-то время я, уже одетая, вылезла из палатки и удовлетворила любопытство своих товарищей. Димка немедленно отправился в указанном направлении, захватив удочку. Вернувшись с рыбалки, он сообщил, что видел и слышал кого-то в кустах, но этот кто-то довольно быстро сбежал.

Спустя еще час, прихватив с собой Графа из соображений безопасности, я набралась смелости и снова отправилась на ручей. Все мои вещи оказались раскиданы на расстоянии метров десяти вдоль берега. Выстиранное и отжатое белье разноцветными пятнами плавало в ручье между камнями. Из косметички все безжалостно вытряхнуто. Земляничное мыло как будто бы надкусано.

– Он что, молодой был? – спросил Граф, оглядев площадку, на которой резвился медведь.

– Кажется, вообще подросток, – трезво оценив размеры виденного мною мишки, призналась я. – Может быть, пестун. Ему явно любопытно было, что я делаю. Он сначала в кустах сидел, но оттуда видно плохо, вот он и вылез поближе поглядеть… И чего я так испугалась?

– Так это от неожиданности, – объяснил Граф и, подумав, добавил. – Вообще-то пестун – это еще опаснее, ведь где-то рядом может быть медведица с малышами… Давай собирай все скорее и пошли!

Я собрала вещи в новый, принесенный с собой мешок (старый мишка порвал в клочья) и обнаружила только одну пропажу: небольшое, оплетенное кожей зеркальце. Ни самого зеркальца, ни его осколков нигде не было. Уплыть по течению оно тоже никак не могло.

– Странно! – удивилась я. – Зачем медведю зеркало? Я слышала, что обезьянки их очень любят, таскают с собой, заглядывают, даже язык показывают и зайчики пускают. Но чтобы медведь…

– Может быть, это была медведица? – спросил Граф.

– И что тогда? – не поняла я.

– Ну… женщина все же… – пояснил приятель. – Как ей без зеркала?