Текст книги "Ледяные объятия"

Глава 2
Никита

Она росла в девяностые годы. Отец умер от сердечного приступа, мама, оставшись одна с двумя детьми, начала работать ещё больше, но денег всё равно не хватало. Зарплата медсестры едва позволяла сводить концы с концами. Экономить приходилось на всём: не только на развлечениях или одежде, но даже на еде.

Свете было тринадцать, а Вадику, брату, семь. Первого сентября он должен был пойти в первый класс, в ту же школу, где училась старшая сестра, а в августе у мамы выдался отпуск – она согласилась взять только одну неделю, чтобы поехать с детьми на дачу к подруге.

Первые дни были увлекательными: Света с Вадиком облазили старенький двухэтажный дом, обследовали окрестности, подглядывали за соседями, а потом им стало скучно. Мама с тетей Ниной с утра до вечера пропадали в огороде, чтобы вырастить хороший урожай, который потом можно закатать в банки, упрятать в тёмный холодный погреб, засушить, заморозить – и есть всю зиму. Дети же, предоставленные самим себе, решили нарушить главный запрет: не ходить на речку без взрослых.

Света считала себя вполне взрослой. Она уже носила ярко-бирюзовое бикини, которое купила ей мама в начале лета на рынке возле дома, и была тайно влюблена в одноклассника Пашу – серьёзного умного мальчика, который лучше всех в классе решал задачи по математике. Жарким утром солнце светило так, что всё вокруг – дачные домишки, берёзовая роща на перекрёстке гравийных дорожек и сосновый лес, стеной встающий на горизонте, – казалось ярким, сочным, весёлым. Воздух был пронизан тоненькими паутинками, и даже крапива вдоль дорожки к берегу выглядела безобидной, доброй, радостно приветствующей двух путешественников.

Выскочив из тёмно-коричневой ледяной воды – течение в протоке было стремительным, холодным, – Света прилегла на расстеленное полотенце обсыхать и строго-настрого велела Вадику не заходить в воду. Она лишь на минутку закрыла глаза, наслаждаясь тем, как капельки на её коже испаряются, а бодрость сменяется дремотой.

– Вадик? – позвала она, заметив тишину вокруг. – Вадик!

Узкая лента реки, заросшая ивовыми кустами, хранила молчание.

Света подбежала к воде. Долго кричала, бросилась плыть, ныряла, бешено озиралась по сторонам в надежде разглядеть вертлявую макушку или загорелую руку. Кое-как выползла на берег, метнулась обратно, облазила всё вокруг. Брат исчез. Через полчаса её, обессилевшую от ужаса, молчаливую, дрожащую, нашла на том же месте мама. Тело Вадика обнаружили к вечеру в ста метрах ниже по течению, в густых ивовых зарослях.

Раньше мама всегда находила для детей и ласковое слово, и весёлую шутку, и припрятанную конфету. Неунывающая, смешливая, гостеприимная, она вмиг превратилась в замкнутую, безвольную, равнодушную женщину, которая перестала замечать дочь.

Раздавленная чувством вины, Света боялась издать лишний звук, сделать неосторожное движение, заикнуться о том, что ей тоже плохо. Школьные подруги, узнав о случившемся, как-то незаметно перестали с ней общаться, одноклассники шептались за спиной и бросали любопытно-обвиняющие взгляды. Она не раз слышала обрывки разговоров, которые замолкали с её появлением в классе: «Да ей всё равно, посмотрите на её лицо!», «А может, она сама его утопила?».

Мир вокруг стал стеклянным: хрупким, полным неясных отражений и ловушек, ненастоящим. Вечерами Света закрывалась в своей комнате, писала стихи, полные острых, жалящих слов, рисовала худых морщинистых старух, могильные кресты и чёрные бездонные омуты, оплетённые ивовыми ветвями. Она стала учиться лучше всех в школе: ей больше не на что было тратить своё время. Когда пришла пора поступать в вуз, Света выбрала не литературу или психологию, к которым лежала душа, а экономику: кристально чистая логика цифр и математических формул показалась спасением от переживаний и… бедности.

Попав на бюджетное место в университет, Света пообещала себе, что больше никогда не будет ни в чём нуждаться и рано или поздно исполнит мамину мечту: подарит ей возможность жить у моря. В этом она видела своё искупление. А ещё дала себе зарок: никогда не иметь детей. Ей нельзя брать ответственность за беззащитного маленького человечка, она не справится, как уже не справилась однажды.

Вероятно, судьба припрятала беды в безмерный комод, в котором для каждого смертного отведён свой ящичек, и расщедрилась на подарки. Света встретила Макса и постепенно обрела твёрдую почву под ногами. Они поженились и были счастливы. Муж, конечно, хотел детей, но не торопил её и всячески помогал бороться со страхами. Когда он обнимал её и шептал в волосы, что всё будет хорошо, пока они вместе, ей начинало казаться, что беды никогда больше не постучат в дом, и жизнь будет течь плавно, радостно, легко.

Мама переехала в маленький посёлок Краснодарского края и поселилась на берегу Чёрного моря в уютном домике, утопающем в цветах, зелени яблонь и абрикосовых деревьев. После переезда их отношения чуть потеплели: они иногда созванивались, обменивались дежурными новостями, болтали о погоде. Мама каждый раз приглашала в гости, Света обещала, но так и не собралась.

Неожиданная беременность подкосила её. Первой мыслью было сделать аборт, но новость о несчастном случае на Чилике перечеркнула все намерения и планы. Она не смогла избавиться от ребёнка Макса, единственного, что осталось от него на этой земле. Когда от горя темнело в глазах, Света прижимала ладонь к животу, ощущала биение собственной крови и представляла крошечную девочку с большими глазами цвета чёрной смородины. После рождения Алины думать и страдать стало некогда, и боль незаметно отступила в глубь души, спряталась, затаилась.

Три года пролетели, как один день. Казалось, только вчера она вышла из роддома, щурясь от яркого солнца и держа на руках бело-розовый конверт. Вот мама в слезах, вот Никита с букетом роз размером с него самого. Она же заглядывала за их спины, шарила глазами по сторонам, даже оборачивалась, ожидая услышать голос с хрипотцой и какое-нибудь ироничное замечание. Но Макса не было, нигде не было.

Мир перевернулся на сто восемьдесят градусов. Словно в горячке Света не замечала, как день превращается в ночь, наступает утро, и всё повторяется снова. Она не спускала Алину с рук, желая каждую минуту чувствовать тепло крошечного тельца, слышать её дыхание, упиваться запахом пушистой макушки. Даже когда младенец превращался в безжалостного дракона, терзающего её плоть и психику, истошно орущего, требующего непонятно чего, Света лишь крепче прижимала дочь к груди, машинально раскачиваясь и повторяя севшим голосом убаюкивающие звуки. Она заслужила этот ад, каждую его секунду.

Утром дочь проснулась здоровым и голодным ребёнком, потребовала молока с печеньем и ни словом не обмолвилась о вчерашнем разговоре. И Света, наплевав на тяжёлую от недосыпа голову и помятое лицо – полночи она провела сидя у постели дочери, – обрадовалась новому дню так, как не радовалась уже давно.

Летний вечер окутывал тело плотной, чуть влажной вуалью, ласкал кожу бархатистой прохладой. Дневная жара и режущий глаза солнечный свет сменились прозрачными, разноцветными сумерками. Света подошла к парадному входу в пятизвёздочный отель и на пару секунд замерла, тут же почувствовав напряжение в лодыжках – туфли на высоких каблуках долго пылились в шкафу, возможно, надевать их было плохой идеей. Привычка демонстрировать стройность ног на шпильках и изящество обнажённых ключиц, выглядывающих из декольте, осталась где-то в позабытом прошлом. Но сегодня Никита пригласил её в дорогой ресторан на крыше отеля в центре города, а значит, придётся один вечер обойтись без любимых кроссовок, удобных брюк и просторной футболки. Она распрямила плечи и шагнула внутрь здания.

В лифте Света столкнулась лицом к лицу с собственным отражением в огромном, от пола до потолка, зеркале. Она машинально поправила тонкую бретельку шёлкового платья, норовившую сползти с острого белого плеча, провела рукой по волне светло-русых волос и отвернулась. Ухоженная оболочка не могла скрыть пустоту в глазах.

Через несколько минут придётся изображать лучезарную улыбку, здороваться с незнакомыми людьми – друзья у Никиты каждый раз были новыми, любезничать с его будущей женой, смеяться над несмешными шутками, обсуждать неинтересные темы. Света распрямила плечи и сделала глубокий вдох. «Хватит ныть, просто поздравь друга с днём рождения и хоть чему-то порадуйся!»

Оказавшись на крыше, Света ахнула от раскинувшейся вокруг панорамы: дома, проспекты, автомобили, фонари, вывески магазинов слились в единую картину – завораживающую, живую, переливающуюся. Никита уже стоял рядом и так же восхищённо смотрел на гостью.

– С днём рождения! Избавь меня уже от этой тяжести! – Света вручила имениннику подарочный пакет и чмокнула в щёку.

Никита вынул оранжевую тиснёную коробку и воскликнул:

– Серьёзно? Тот самый «Гленфиддик»?

– Тот самый односолодовый виски двадцатиоднолетней выдержки, который ты так вожделел.

– Спасибо! Я позову тебя на дегустацию!

– О нет. Ты же знаешь, я такое не пью. Наслаждайся. А где все?

Только сейчас Света заметила, что столик, к которому подвёл её Никита, накрыт на двоих.

– Сегодня мой праздник, так? Я решил, что хочу видеть только тебя.

Этого не может быть! Она что-то перепутала или Никита изменил планы? Именинник галантно отодвинул для Светы стул и сел напротив. Ласкающая слух мелодия саксофона, едва ощутимый на такой высоте гул вечернего города, сладковатый аромат лилий и роз, нежно окутывающий всё вокруг полумрак, мерцание свечей превратились в декорации искусной театральной постановки, в которой Света оказалась зрителем, насильно вытянутым на сцену.

Никита в тёмно-синем отлично сидящем костюме и белоснежной рубашке улыбался так, словно для него во всём мире существовала одна она. Ей же захотелось встать, подойти к невысокому ограждению у края крыши и броситься вниз, чтобы перестать притворяться нормальной и навсегда покончить с жизнью, в которой не осталось ничего настоящего. Но дома её ждала Алинка. Наверное, сейчас они с няней смотрят мультфильмы, после дочь получит традиционную порцию печенья с молоком, почистит зубы и ляжет спать в любимой пижаме с розовыми пони.

Официант разлил по бокалам охлаждённое белое вино, скоро на столе появились закуски. Никита оживлённо делился деталями рабочего дня, строил планы на будущее. Света слушала вполуха, настраивалась на предстоящий разговор и теребила в руках гладкую жёсткую салфетку. Она уже знала, к чему всё идёт, но пока не представляла, чем всё закончится.

После аперитива Никита заказал виски и, медленно процедив его сквозь зубы, заявил:

– У меня тоже есть для тебя подарок.

Достал из кармана красную бархатную коробочку. Раскрыл. Деликатный блеск золота не мог сравниться с сиянием крупного, искрящегося всеми гранями бриллианта.

– Ты станешь наконец моей женой?

Руки и ноги похолодели. Света не могла оторвать взгляда от кольца, боялась посмотреть в глаза Никите – другу, который столько лет был рядом: на их свадьбе с Максом и в тот день, когда муж пропал, на всех днях рождения, Новых годах, вечеринках в общежитии, а потом в их новой квартире. Своей неиссякаемой энергией он толкал её бизнес вперёд, не давал отчаиваться, когда всё шло наперекосяк. Никита забрал их с Алиной из роддома, дарил девочке подарки, возил их в зоопарк, в кинотеатр, к врачу. Он приносил Свете продукты, когда та, беременная, не понимая, как жить дальше, почти не вставала с дивана. Неужели всё это не стоит одного простого «да»? Логичного, ясного, чёткого ответа, который подарит её дочери отца, а ей – надёжное плечо, на которое можно опереться в минуты тоски.

Черты когда-то любимого лица начали стираться из памяти, но чёрные, пронизывающие насквозь глаза по-прежнему смотрели в душу из темноты. Макс не говорил ей, как поступить, не осуждал, не подталкивал, он просто был. Где-то далеко, где-то рядом.

Четыре года. За это время всё должно было перегореть и превратиться в пепел, но заглядывая внутрь себя, Света чувствовала жар: скрытый и губительный, как спящая в глубине вулкана магма.

Никита протянул руку и легонько поднял её подбородок.

– Посмотри на меня. Я очень долго ждал. Сначала ты была его девушкой, потом женой. Всё это время я любил тебя. Он погиб, и я снова стал ждать: когда ты успокоишься, забудешь, переживёшь. Света, да сколько можно? Алинка подрастает. Ты же знаешь, как хорошо мы ладим. Она вот-вот начнёт называть меня папой. Да и мы с тобой постоянно вместе. Общие дела, общие интересы. Мы уже одна семья. У нас всё будет хорошо, лучше, чем хорошо. Подумай сама. Вся жизнь впереди: вырастим Алину, родим ещё детей, будем вместе работать, отдыхать, ездить на море, летать на самолётах, прыгать с парашютом. Хочешь?

В его глазах перемешались страсть, злость, надежда. Света молча отвела взгляд. Собственное безразличие пугало. Она ждала конца света, и никакого альтернативного будущего для неё не существовало.

Никита положил раскрытую коробочку перед Светой, сцепил пальцы в замок и, чуть наклонившись вперёд, продолжил:

– Ты думаешь, что предаёшь его память? Да ведь он не любил тебя. – Его лицо и шея покрылись красными пятнами.

Света вышла из ступора.

– Что?

– А ты вспомни. Поначалу, может быть, он был увлечён тобой, но потом бытовуха превратилась в тюрьму. «Макс, ты поел? Макс, когда ты ляжешь спать? Макс, надень шапку!» Да ты носилась с ним как с ребёнком, а его это бесило. Сколько раз он говорил мне, что устал, что совершенно иначе представлял семейную жизнь…

– О чём ты вообще? Что за чушь?

– Так и было, Светочка. В точности так. И зачем, по-твоему, он вообще попёрся на этот сплав? Ну какой из него экстремал? Какие, к лешему, катамараны? Он и в тренажёрку-то не ходил ни разу, сколько я его ни звал. Никогда не мог понять, что его туда так тянет, в эту бывшую республику, а может, всё проще? У него там просто была другая баба? Он ни разу не проболтался, даже по пьяни, но нетрудно сложить два да три. Забудь его!

Никита схватил её руки и начал целовать, не обращая внимания ни на что вокруг.

– Счастье моё… Света… Я сделаю всё, что захочешь…

Света отдёрнула руки. Прикосновения чужих губ жгли, как затушенные о кожу окурки.

– Почему ты говоришь об этом только сейчас?

– Да почему я вообще ничего не сделал раньше?! Почему не увёз тебя подальше отсюда, чтобы ты забыла всё это, как страшный сон? Почему не проявил настойчивость? Потому что сначала ты сошла с ума от горя. Беременные женщины и так не в себе, а тут совсем труба. Потом ты родила, а кормящую мать нельзя волновать. Потом Алина была слишком маленькой. И вот когда ты только-только начала становиться похожей на прежнюю Свету, я решил, что пора.

– Ты это со зла. Не надо, Никит… Не черни память друга.

– Да к чёрту память, Света! Надо думать о будущем! Он умер, ты это понимаешь или нет? Где твоя хвалёная разумность? Тебе мужик нужен!

Её словно стегнули плетью.

– А ты думаешь, у меня никого не было за это время? Да я всё испробовала, чтобы его забыть, только не могу! И с тобой не могу! – Колючая злость прорвалась наружу, разрывая в кровь едва затянувшуюся рану. – У тебя же нет проблем с женщинами, ты весёлый, красивый, молодой, успешный – полюби нормальную, у которой сердце есть. Потому что у меня – уже нет. А новое-то не вырастет.

– Света! Стой! Куда ты?

Стул резко скрипнул ножками по деревянному настилу. Едва успев схватить сумочку, она поспешила на выход. Ей было наплевать на любопытные взгляды, брошенное на столе кольцо, испорченные отношения с Никитой, лишь бы поскорее оказаться в тишине квартиры, поцеловать спящую дочь и снова начать ждать, когда утихнет боль.

Никита не знал, были ли его воспоминания о матери настоящими. Иногда казалось, что дорогие сердцу моменты родились в воображении когда-то давно, на стыке детства и юности, запечатлелись в памяти, вросли корнями в душу и заменили собой реальность. Образ матери вставал перед глазами или в самые отвратительные моменты жизни, или в самые хорошие. Никита видел её светлые волосы, щекотно прикасающиеся к его лицу, добрые, лучистые глаза. Белый торт с толстым слоем крема и пятью свечками. Коньки в подарок, жёсткие, совсем как деревянные. Морозный воздух и снегирь с красной грудкой. Восторг, удар о лёд. Много-много нежности, такой мягкой и обволакивающей, что боль тут же растворялась.

Её не стало слишком рано, и он не мог понять, почему жизнь изменилась так резко и стала такой мрачной. Больше нельзя было есть сладости, подолгу смотреть мультики по телевизору, валяться в кровати и рассматривать удивительные вещи вокруг: бабочек, снежинки, птичек. Его больше никто не жалел, не дул на разбитые коленки, не целовал перед сном. Мир вокруг сделался серым, строгим, злым.

По утрам его будил отец. Заходил в комнату не говоря ни слова, стягивал одеяло. Было темно и холодно, но приходилось вставать, умываться, одеваться и идти в школу. Дома завтрак не полагался, поэтому он терпел до обеда в школьной столовой, и, когда одноклассники воротили нос от серого картофельного пюре и холодных котлет, он съедал всё до последней крошки.

Дом превратился в казарму. Отец готовил еду два раза в неделю, по понедельникам и пятницам. Обычно это была кастрюля супа, похожего то ли на борщ, то ли на щи, и сковородка макарон по-флотски. На столе в пластиковой хлебнице всегда лежали чёрствая белая буханка и самое дешёвое печенье, за которое им с братом приходилось драться.

Никакой свободы: кровати должны быть идеально заправленными, полы чисто вымытыми, одежда выглаженной. Олег на правах старшего частенько пренебрегал обязанностями, и Никите приходилось работать за двоих: иначе порка.

Отец целыми днями пропадал на работе, а они с Олегом были предоставлены самим себе. В старших классах брат начал всё реже появляться дома, а отец запил, сначала по выходным, потом по вечерам в будние дни. В эти моменты нельзя было показываться ему на глаза, и Никита закрывался в комнате, слушая, как магнитофон на кухне изрыгает голос Высоцкого, а отец, напиваясь всё сильнее, начинает хрипло орать: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее»!

Отца он перестал любить резко, на следующий день после похорон матери. Проснулся утром, окинул взглядом серую, ставшую вмиг неродной спальню, почувствовал, как сосёт под ложечкой от голода, и завернулся с головой в одеяло. Лучше умереть, чем встать и пойти в холодную пустую кухню, лучше превратиться в мумию, чем снова встретиться взглядом с человеком, которого ещё вчера он называл «папа».

На брата же Никита долго смотрел, как на взрослого свободного человека, но постепенно восхищение сменилось враждебностью. Всё, чего он хотел к шестнадцати годам, – это уехать подальше от дома и заработать много денег.

Когда к ним в школу пришёл новый учитель информатики, молодой выпускник педвуза, Никита увидел свет в конце тоннеля. Андрей Анатольевич не только разбирался в современных гаджетах, но и увлекательно рассказывал о Билле Гейтсе, «Майкрософте», компьютерных играх, Силиконовой долине и богатых айтишниках. Никита вцепился в учителя клещом.

За два года он подтянул алгебру и геометрию, английский язык, освоил азы программирования. Учился каждую свободную минуту. Пока Олег пробовал наркотики в подворотне, а отец пропадал у собутыльников, Никита наслаждался одиночеством, поглощая книги. Процесс не доставлял ему никакого удовольствия, но в те моменты, когда хотелось разорвать учебник на мелкие кусочки и выкинуть в окно, он открывал блокнот, обклеенный вырезками из глянцевых журналов. Там гнездились загорелые красотки, свежие модели телефонов, дорогие машины и виды Калифорнии.

Он мечтал о том, что когда-нибудь возглавит собственную компанию, в которой день и ночь будут трудиться лучшие умы планеты. На меньшее он был не согласен.

По совету Андрея Анатольевича Никита подал документы в далекий сибирский университет. «Если хочешь стать хорошим программистом, то тебе туда. Именно в этом месте начинаются все звёздные карьеры», – отрекомендовал учитель. Но где взять деньги на поездку? Неожиданно Никите повезло.

Бабушка, зная о мечте внука, подарила ему деньги, строго-настрого наказав использовать их только на образование и ни рубля не давать отцу. Никита не верил своему счастью. Понимая, что такой шанс выпадет раз в жизни, он почти перестал спать, погрузившись в учёбу, и хранил в тайне от семьи все свои планы. Когда пришло время прощаться, отец разъярился. Хлёстко залепил сыну унизительную пощечину.

– Ты как баба, – сплюнул на пол Никита, не обращая внимания на резкую боль и потемнение в глазах. – Даже драться по-мужски не умеешь.

Это были последние слова, которые он сказал отцу. Тот взвыл и бросился в сторону сына. Но гибкий подросток крутанулся в сторону и выскочил из комнаты. Вещи и документы были давно собраны. Никита закрыл дверь на защёлку, распахнул окно – к счастью, они жили на первом этаже и пути отступа были давно продуманы, – перебросил рюкзак, а следом сиганул наружу сам.

Едва став студентом того самого факультета, на котором он мечтал учиться, Никита расслабился. Всё, что ему было нужно, – это не вылететь после очередной сессии, завести полезные знакомства и предаваться веселью. На последнем курсе он уже работал в большой компании и зарабатывал столько, сколько не снилось его одноклассникам, купил сотовый телефон, подержанную иномарку, снимал квартиру и имел кучу подружек. Вскоре судьба снова улыбнулась ему. В компании начались трудные времена, и Никита, вовремя осознав возможности, увёл оттуда лучших программистов, снял помещение и начал развивать собственный бизнес.

Через три года отец умер от инфаркта. На похороны Никита не приехал. А ещё через пару лет из тюрьмы написал Олег – то ли от скуки, то ли ради корысти. Он рассказал о своей жизни и семье, оказывается, за годы разлуки старший брат успел влюбиться, жениться, родить троих детей, попасться за торговлю наркотиками и угодить в колонию. Братья поддерживали связь, а когда Олег вышел на свободу, Никита помог перевезти в Новосибирск его жену и детей, устроиться на новом месте и начать жизнь сначала. Он испытал неожиданный кайф оттого, что делает это, оттого, что может себе это позволить.

Казалось, он достиг всего, чего хотел. Кроме одного. Света Анциферова, жена лучшего друга, не давала ему спать спокойно и чувствовать себя настоящим победителем. Странная, непохожая на других женщина: эфемерная, как тонкий луч солнца, пробивающийся сквозь тучи в непогожий день. Когда они были вдвоём, у Никиты возникало чувство, что он наконец обрёл дом и семью: настолько тёплая, обволакивающая, сияющая энергия исходила от неё. Хотелось прижать её к себе так крепко, чтобы она никогда не смогла оторваться, отдать ей всё: своё тело, свою жизнь, свои деньги. Вот только Свете они были не нужны. Она постоянно ускользала от него. Луч гас, стоило протянуть руки, чтобы схватить его.

Он искал выход. Постоянно находился рядом, чтобы знать, чем она дышит, ловить мельчайшие перепады настроения, поддерживать, вдохновлять, успокаивать. Макса он не боялся. Тот совершенно не разбирался в людях, не различал нюансов их поведения, не интересовался ничем, кроме своей работы. Увести у него жену – чувствительную, ранимую, эмоциональную – должно быть так же легко, как обмануть ребёнка. Если бы не её слепая любовь и преданность. Но Никита не торопился, он знал, что момент триумфа настанет, нужно только запастись терпением и держать ухо востро.

И вот теперь, когда этот момент должен был прогреметь ослепительным фейерверком, всё рухнуло. Никита вливал в себя виски, не чувствуя ни градуса, ни вкуса. Вокруг звучала музыка, люди смеялись, любовались открывающимся с крыши видом ночного мегаполиса, наслаждались едой, а он прирос к стулу. Такой тяжестью наполнилось всё тело, что, казалось, он никогда не сможет встать на ноги. Ещё один стакан. Голова клонится к столу. Упасть, уснуть, забыть. Но завтра не станет легче.

«Я заставлю тебя страдать так сильно, что твоё сердце лопнет от тоски, ужаса и боли. А потом подберу, как выпотрошенную рыбу. Ты всё равно будешь моей. Или сдохнешь».