Текст книги "Звонкая мелочь времени (сборник)"

– Может быть, ООН? – поинтересовалась Енька.

– А, ты еще при ООН жила? – усмехнулся Аятоллов. – Где-то в первой половине двадцать первого века переименовали из-за неполиткорректности. Организация Объединенных Наций стала Организацией Объединенных Государств. Тогда как раз главой Франции был араб, а канцлером Германии – турок. В США, если не ошибаюсь, избрали президентом дочь мексиканских беженцев. Итак, возвращаясь к теме, ООГ почти сразу запретила путешествия во времени, опасность парадоксов существовала немалая. Но доктор Рябов нашел лазейку: согласно одному из постановлений той же ООГ, если есть возможность спасти детей, при этом никому не причиняя вреда, то можно нарушать другие постановления ООГ. И пока в ООГ принимают новый документ, который прямо запретит похищать обреченных на смерть детей из их времени, Россия экстренно пополняет свои запасы непривитых людей. В их числе и вы. Суть ясна?

– Да. – Енька подумала и добавила: – Но все равно как-то непонятно. Значит, с нами все делали законно? И еще: у меня перед тем, как я сбежала, брали кровь. Даже след от иглы есть!

Она закатала рукав, и депутат посмотрел на маленькую красную точку. Девушке показалось, что во взгляде кандидата в президенты мелькнула жадность.

– Нет, нарушений много, и на этом я смогу сыграть. – Аятоллов откинулся в кресле. – Вы не подписывали договор с государством, вам не обеспечены минимальные требования. На данный момент все вы лица без гражданства, то есть подпадаете под юрисдикцию ООГ. Но это уже детали, моя головная боль. А для тебя у меня есть вкусный ужин и небольшая комната с мягкой кроватью.

Вкуса пищи Енька не запомнила, равно как и не успела рассмотреть комнату. Едва опустив голову на подушку, она провалилась в сон, и там за ней бегала с розгой мама Люба и орала, что Енька не имеет права упустить свой шанс и обязана выйти замуж за перспективного Аятоллова. Енька отнекивалась и утверждала, что он старый и вообще вампир, на что появившаяся баба Таня предлагала отдать Аятоллова ей, старость, мол, не порок, а насчет вампира – она и не с такими упырями имела дело.

Следующие несколько дней прошли как в дурмане. Енька подписывала какие-то документы, беспрерывно махая рукой. Специально для нее Аятоллов поставил рядом со своим особняком временный домик – двухэтажный, общей площадью в двести квадратных метров.

Енька научилась формировать одежду – это оказалось не сложнее, чем играть в тетрис на самой маленькой скорости. Она изучала местный алфавит, училась водить аэромобиль – на самом деле тот летал сам, но в некоторых версиях можно было отключать часть автоматики, все равно шанс врезаться во что-нибудь оставался нулевым.

Потом потянулась неделя затишья – к этому времени Аятоллов закинул все нужные удочки, подготовился к атаке и постоянно куда-то ездил и с кем-то разговаривал.

Еньке же в ее шикарном домике с сауной, бассейном и виртуализатором, готовым перенести ее в любой выдуманный мир, было тоскливо.

Она дико скучала по родным, по две тысячи девятнадцатому. И по карантину, в котором остались Инна с ее страстным мальчиком и Артем. Там можно было общаться с близкими и интересными ей людьми.

Енька призналась себе, что лучше бы она тогда осталась в том центре, а не сбежала. Во всяком случае – жизнь была бы насыщеннее.

Потом закрутились какие-то заявления президента для прессы, постановления ООГ, кого-то снимали с постов, и она почему-то должна была этому радоваться. Енька уже даже не пробовала вникать во все. Ее возили на съемки, и она говорила там то, о чем ее просил Аятоллов. Чаще всего это совпадало с правдой, но не всегда.

Детей, выдернутых из прошлого, – всех, кроме Еньки, – перевели в какое-то шикарное место, она видела фотографии: громадный парк, аттракционы, бассейны и многое другое. Все они могли в любой момент по желанию получить гражданство.

Аятоллов говорил: «Мы выиграли». Енька покупала себе драгоценности и пускала старинные монеты «блинчиком» в бассейне, считая подпрыгивания над водой.

Она хотела попроситься к своим современникам, к вальсу и парку аттракционов. Но понимала, что, во-первых, обидит этим кандидата в президенты, а во-вторых, ее все равно не отпустят – слишком многое уже было завязано на девочку.

Однажды ночью она проснулась оттого, что над кроватью кто-то стоял. Жестом включив свет, Енька увидела над собой худющего и заросшего Тём-Тёмыча в сером комбинезоне, висящем на нем как на пугале. Каким образом он смог не только найти ее, но и проникнуть на хорошо охраняемую территорию и взломать все замки, было просто непостижимо.

– Я сбежал месяц назад, во время переезда, – заявил он. – Искал тебя, думал, тебя держат как в тюрьме.

Он сел рядом с кроватью и заплакал. Енька еще не проснулась и никак не могла сообразить, почему нормальный с виду парень – и вдруг ревет.

– Я выяснил, где находится центр континуумных полей, – всхлипнув, сообщил Артем. – Продумал, как туда попасть, подобрал коды. Пришел спасать тебя… А у тебя все так роскошно… И двери изнутри не заперты.

– Ну и дурак ты, Тём-Тёмыч, – обиделась Енька. – Пришел спасать – так спасай, а не реви!

– Правда? – удивился Артем.

– Правда, – ответила она. Что-то по подобному поводу говорила мама Люба, что-то нелицеприятное, но девушке было все равно.

Она опустилась на колени рядом с Тём-Тёмычем, взяла в ладони его лицо, по которому, оставляя грязные дорожки, текли слезы, и поцеловала.

Осторожно, легко, словно опасаясь, что ответа не будет.

Поцеловала так, чтобы просто почувствовать его вкус. Чтобы понять – каково это, когда за прекрасной дамой в логово дракона вламывается ее рыцарь.

А что случится дальше – ей было плевать. Ворваться в этот их континуумный центр? Украсть машину времени? Нырнуть наугад куда-нибудь туда, где люди еще не начали пить кровь друг друга?..

– И ты пойдешь со мной, туда… непонятно куда? – Артем оторвался от Еньки.

– Да, – ответила она и снова прижалась к его губам.

Примечание автора

Однажды я задумал написать подростковый фантастический рассказ про обычного ребенка, волей случая попадающего в будущее. Нормальное такое будущее, которое растет из нашего настоящего – не злое, не доброе, но в то же время тревожное и с какими-то своими чаяниями и надеждами.

Я хотел, чтобы все сразу становилось ясно из названия: и про подростковость рассказа, и про путешествие в будущее, и про то, что это самое будущее – в общем-то просто продолжение нашего настоящего, хотя и совсем-совсем другое.

И я придумал такое слово: «тенегрядущедоброе». На мой взгляд, оно содержит все нужное. При этом название выделяется из ряда и запоминается – может, даже не побуквенно, а своим настроением, нарочитой громоздкостью и необычностью.

Республика Знаний

Председатель брызгал слюной:

– Таким, как ты, прямая дорога в школу! А потом в университет! Всю жизнь по учебным заведениям!

Это он, конечно, загнул. Шурик слушал вполуха – больше всего его интересовало, обнаружат они истинные размеры кражи или же будут наказывать только за один мешок.

– Нет, ну вы посмотрите, – распалялся председатель, – каков наглец! Папашка его уже третье высшее получает, мы тут из жалости выродка пригреваем – а он у нас, благодетелей, зерно ворует!

В кабинете они были вдвоем. За серым от грязи столом – председатель, весь состоящий из перекатывающихся валиков жира, а в углу, на хлипком стуле – Шуранды Аланов, пятнадцатилетний нарушитель закона.

Худой, длинный, с голодным взглядом.

В дверь постучали, не дожидаясь ответа, приоткрыли ее – и в узкую щель протиснулась потная лысая голова заместителя председателя.

Желтоватая кожа туго обтягивала кость, и впечатление получалось жуткое – будто бы кто-то надел на руку череп и засунул его в дверь.

– Там семи мешков не хватает, – задвигалась нижняя челюсть. – И еще пуда соли.

– Ложь! Я только шесть взял! И без соли! – выдал себя Шурик.

– Готовь рапорт, – неожиданно тихо произнес председатель. – И спиши на него падеж четырех коров, полторы тонны арматуры и девятнадцать мешков цемента. Позвони куратору из района, пусть присылает приставов.

Мальчик обалдело посмотрел по сторонам – но ничего, кроме оседающих в его сознании слов, не указывало на то, что мир перевернулся. Он взглянул на окно: за стеклом виднелись ржавые прутья решетки, за ними – размокшее от непрерывных дождей поле, в котором уныло ковырялись колхозники.

– Но это же нечестно…

– А разнарядки на план сбрасывать – честно? А рабочих в солдаты забривать – честно? А семенной фонд в рамках сбора налогов уменьшать – честно? – заорал председатель. Череп заместителя исчез, дверь с тихим скрипом прикрылась. – Там, в университете, всякие умники сидят – вот с них и спросишь!

Мать болела уже второй год, старшая сестра уехала в город и пропала. Может, тоже что не так сделала – и угодила в университет…

Уже на пересылке Шурик обнаружил, что ушлый заместитель неправильно проставил его возраст – вместо пятнадцати записал шестнадцать, и теперь шансов обойтись ускоренными курсами практически не осталось.

Первую часть пути он проделал даже с некоторым комфортом – в автомобиле пристава с зарешеченным салоном. Нормально лечь там было сложно, но, подогнув длинные ноги, Шурик умудрился немного поспать.

Потом, в камере на пересылке, он познакомился с другими абитуриентами, ненамного старше него – одного взяли за контрабанду, еще двое попались на мелких кражах.

Обращались с ними приставы довольно терпимо, били нечасто, кормили каждый день. Говорить между собой абитуриентам было практически не о чем – так, о девушках, о своих колхозах, о сволочах-председателях.

Через неделю все темы оказались исчерпаны, анекдоты рассказаны по нескольку раз. И парни уже даже с нетерпением ждали конвоя, который сопроводит их в город, на распределение к куратору.

– А меня небось оправдают! – надеялся глуповатый Небоська. – Небось никому я там не нужен. Мне-то небось и учиться-то не за что, я-то небось и прав во всем!

– Жди! Надейся! – иронизировал Контра, взятый на попытке провезти через границу мешок с иконами. – Нам уже нечего терять. Все, теперь прямая дорога – или на всю жизнь в отстойник, или пробиваться в академики.

Слово прозвучало. Стать академиком мог далеко не каждый – надо было отречься от закона и всю жизнь провести в преступлениях, обязательно перемежая их регулярными посещениями учебных заведений.

Не один год проходил, прежде чем обычный абитуриент становился академиком. А то и не одно десятилетие.

В этот вечер они больше не разговаривали – пару раз Небоська пытался завести свою песню про то, как его отпустят и он вернется в колхоз, но даже его приятель Апочука, второй попавшийся на бытовой краже, не поддерживал беседы.

А на следующее утро в камеру привели новенького. В отличие от остальных, он был одет не в грязную льняную одежду, а в настоящие хлопковые штаны и рубашку из искусственного шелка.

На вопросы новенький не отвечал, только хлюпал окровавленным носом и тер ребра – видимо, хорошо ему досталось.

Его порцию было решено поделить между собой. Шурик внутренне ощутил протест – жаль человека, да и интересно же: кто он, откуда такой, – поэтому чуть-чуть еды он отложил и, когда остальные обитатели камеры уснули, тихо подобрался к новенькому.

– На, – шепнул он, сунув хлеб под нос несуразному абитуриенту, – ешь.

Тот жадно заглотил предложенное, а потом посмотрел на Шурика снизу вверх глазами собаки, которую внезапно погладили после долгих издевательств.

– Как тебя звать?

Новенький вначале промолчал, а потом все-таки ответил:

– Ашур.

Голос его был хриплый, словно прокуренный насквозь – хотя табак стоил безумно дорого, и даже председатель почитал за счастье, если ему удавалось посмолить хотя бы раза два-три в месяц. Такой же голос был у пристава – вот кто дымил не переставая. Шурик вначале радовался, вдыхая редкий и странный дым, а потом его стало тошнить, да так и мутило всю дорогу, то меньше, то больше.

– Тезки, значит. Ты ведь не местный, точно? Не колхозное у тебя лицо. И одежда.

– Я из Ракоповки. Это такое маленькое государство на севере от вас. У нашей семьи нет денег на то, чтобы дать мне приличное образование… – Шурик оторопел. Что же получается – у них еще и деньги за это платят? – А у вас, по слухам, бесплатное обучение. Государство своих студентов содержит. Главное, чтобы было желание учиться. Чтобы сам, своей головой… А меня на границе взяли – избили, в тюрьму сразу!

– В абитуру, – автоматически поправил Шурик. – Образование у нас и вправду бесплатное.

У новичка проснулось желание говорить, он рассказывал про то, как его родители работали, не жалея сил, все для того, чтобы их дети попали в университет, – а Шурик сидел в темноте рядом с его нарами, прислонившись спиной к сырой стене, и размышлял.

Утром он проснулся от жесточайшей судороги, которая свела его тело, заставляя выгибаться в непристойных движениях – благо, остальные спали.

А потом пришел конвой с приставом, и Шурика забрали на распределение.

Куратор долго изучал его документы, затем мрачно посмотрел на парня.

– Потомственный академик, а? – Присутствующие – десяток конвойных, двое приставов и писец – дружно захихикали, подобострастно глядя на куратора. – Что это в документах написано: шестнадцать лет, а по моим данным – пятнадцать? Отвечай!

– Мне пятнадцать. – Шурик воспрянул. Вроде как появился шанс попасть в училище! Там, по слухам, попроще, да и после еще можно устроиться в жизни.

– Все вы так говорите! А кто будет трудиться на благо Родины? У тебя в списке – кражи, хищения, поджог, подлог, изменнические разговоры и подрыв авторитета непосредственного начальства! А также нездоровый интерес к знаниям – неужели ты и вправду не удовлетворился церковно-приходской школой?

– Там мало давали… – Шурик внезапно понял, что священник, выдававший ему книги одной рукой, другой строчил доносы, и от этого ему стало очень грустно.

– Теперь ты получишь то, о чем мечтал. Согласно распределению, пройдешь базовый курс с обязательной сдачей единого экзамена, затем курс философии со сдачей трех экзаменов по основным дисциплинам, с возможностью замены одного из трех экзаменов зачетом, и полный курс механики с обязательной защитой диплома. Обучение будет проводиться в закрытом Тромадском государственном университете.

Пристав, стоявший рядом, пораженно вздохнул – видимо, нечасто ему приходилось слышать такие суровые приговоры.

– Конвой, уведите абитуриента.

Шурик встал, не чувствуя ног, – распределение оказалось коротким, но от этого не менее несправедливым.

Пристав, шедший рядом, тихо говорил что-то – понемногу до парня начали доходить слова.

– …от механики не отделаешься, это основное, а вот философии при правильной апелляции вполне можно избежать, ты, главное, сразу настаивай, чтобы тебе в учебном плане механику первой поставили, и учись получше, с профессурой не конфликтуй, в студенческих пьянках и акциях не участвуй…

Дальше все было как во сне.

Еще сутки он провел в камере с двумя десятками абитуриентов. Все здесь оказались по первому разу, уже прошедшие распределение, но когда они слышали про закрытый ТГУ, то пораженно умолкали.

Аббревиатуры и имена так и сыпались – судя по всему, работала какая-то внутренняя почта, так он узнал, что хуже закрытого ТГУ только закрытые БГУ и СПрГУ, а еще хуже лишь Академия, но туда попасть очень сложно, а еще есть военные учебные заведения, но они только для проштрафившихся солдат.

И что ужасней всего на свете – АГШ, Академия Генерального Штаба, но, к счастью, никому из присутствующих она не грозит, потому что прошедшего даже первичный курс обучения в армию уже не забирают.

Потом был холодный вагон – первые заморозки, без нормального отопления, все грелись друг о друга, сжимаясь в плотный комок вокруг аккуратно разложенного в центре вагона на железном листе костерка.

На третий день невыносимого холода Шурик обнаружил, что в одном вагоне с ним едет и Ашур, но обритый налысо и в стандартной льняной одежде, не похожий на себя прежнего. Сам Ашур его не признал – да, если честно, он той ночью так и не понял, кто из абитуриентов с ним разговаривал.

Теперь Ашур гордо поведал, что его распределили на курс логики, добавили теорию статистики и «электрику и коммуникации».

– Электрика – это основное. – Шурик понял систему – на многочисленных примерах. – Ты после диплома несколько лет отработаешь на государство инженером-электриком. А логика и статистика – это «утяжеления», их могут снять, если все правильно сделать.

– Да ты что! – Забавный малый из Ракоповки не понимал ни черта даже после распределения, лютого холода и злобы окружающих абитуриентов. – Это же знания! Это же!.. Это!..

Он заплакал от невозможности объяснить свою мысль.

Шурик обнял его за плечи, чувствуя рядом с собой вздрагивающее тело. Хотелось сказать что-то ободряющее, но он не знал – что именно.

Ночью – в первый раз за все эти сумасшедшие десять дней – ему приснился сон.

Мать, в своей выходной юбке, с подведенными сажей ресницами, вытаскивала из печки пирожки с капустой. Дед, довольный донельзя, возился с радиоприемником, а за столом вальяжно развалился мрачный, седой, горбоносый человек.

Его руки были испещрены изящно сделанными наколками – «БГУ» с короной из пяти лучей, «ТМА» в двойном круге, «Век живи – век учись!» вокруг одного запястья и «Учиться, учиться и еще раз учиться» – вокруг другого.

На пальцах тоже виднелись какие-то наколки, но какие именно – Шурик не мог разобрать. Он понимал, что это – его отец, что сейчас происходит самое радостное событие в его жизни – возвращение отца, но веселья почему-то не ощущал.

– …и тогда ректор запретил нам пользоваться вычислительными машинами – а план горит, исследовательские работы стоят, не успеем в срок! Все, считай, и моя докторская дополнится каким-нибудь искусствоведением, и кандидатская Лазарева к чертям – а у него, между прочим, вычисления на грани математики и биологии, ему вообще все по циклам делать, на год его откинут! Мы заявление в деканат – там отказ.

На имя министра образования писать бесполезно, им всем плевать, только условия ужесточат. Из мусора, из отходов собрали радиопередатчик, вышли на ультракороткие, кинули своей почтой в Академию Генштаба – благо, они недалеко, – и что ты думаешь? Помогли ребята! Все расчеты через задницу – цифры по десять раз проверяли, прежде чем отправить… А они там в Генштабе пользовались деканским передатчиком – малость усовершенствовали, конечно, им потом за это премию выдали. Мне – доктора, Лазареву – кандидата, а ректор при своих остался! Потом на каторжных я семь лет отинженерил. Обидно, конечно, вольные работяги по три сотни в месяц получают, а мне едва полтинник выходит, ну что тут поделаешь…

– Как там сейчас Шурик? – Мать всхлипнула. – Бог взял – Бог дал. Будто взамен ты, чтобы я одна не сгинула…

– Бога нет. – Горбоносый замахнул стакан самогона, закусил пирожком. – Научный факт. Вместо Бога – священники, вместо Истины – приставы, вместо Родины – чиновники. Только знания и есть, да еще процесс их получения!

– Ой, Грашек, что же ты такое говоришь! – Мать всплеснула руками, опрокидывая со стола поднос с пирожками. – Как же Бога – и нет?

Отец посмотрел на неё – нежно и в то же время иронично, а потом нагнулся и начал собирать пирожки с пола.

В этот момент без стука отворилась дверь – и вошел председатель. За ним маячили двое прихлебал – за собой они не закрыли, и в комнате сразу же стало холоднее.

– Вернулся, значит! – Председатель хмуро глянул на деда, перевел взгляд на мать – на отца он упорно не смотрел. – Ненадолго, чаю, вернулся. Ты же механизатором не пойдешь?

Отец встал со стула, протиснулся мимо председательской туши, отодвинул одного из прихлебал и захлопнул дверь.

– Почему нет? Могу и механизатором. Только ты, Остас, не забывай – должок за тобой. А после сына моего – так и вовсе он вырос. – Наконец они встретились взглядами, и тут же председатель отвел зенки – как обжегся, словно ослепил его отец своими пронзительными серыми глазами.

– Про долг помню. За сына прости – не думал, что ты вернешься, а тут накопилось всякого, да и сам он – неуправляемый, все равно бы в университет загремел! А если бы не загремел – в армию бы забрали, а там ему прямая дорога в военное училище!

– Ну-ну. – Отец рассмеялся – но не весело, а каким-то злым, нехорошим смехом. – Тебя послушать, ты тем, что сына в университет отправил, всем лучше сделал, а то, глядишь, – и весь долг выплатил!

– Нет… Ну что ты! Я не о том. – Председатель начал пятиться, пока не уперся в одного из холуев. На мгновение в прихожей образовался затор – потом дверь, выпуская всю троицу обратно, открылась, и гости выплеснулись из дома. – Ты как отдохнешь – зайди, я тебе все документы выправлю, лучшую машину дам!

И закрылась дверь, как отрубило.

Только на полу – поднос с пирожками, а сверху – отцовская нога, из-под которой выдавливается вареная капуста.