Текст книги "Не просто о любви. Сборник"

– Если только чахнуть над ним, как Кощей Бессмертный, или пускать в дело, как Скрудж. Ты хочешь завести заводы и пароходы? В этом видишь смысл своей никчемной жизни? Хорошо, – согласился парень, – допустим. Что еще?

Олеся поколебалась.

– Культурный досуг.

– А… Это театры, кино, консерватория и мюзик-холл? Или ты имеешь в виду шопинг?

– И то и другое, – набычилась Олеся.

– Часто ходишь в театр? Когда последний раз была в музее? Не представляешь себе жизни без искусства? Да ты, наверное, живешь во Флоренции? И вообще человек Возрождения?

– Не важно. Сама возможность… В любой момент…

– В десяти верстах отсюда есть храмовый комплекс, расстояние примерно такое же, как от тебя до любого музея, если не меньше. Ему три тысячи лет. Хочешь искусства – присоединяйся к археологам, узнаешь все не из музейного перевранного буклета, а из первых уст.

– Ты понимаешь, о чем я, – она начала раздражаться.

– Когда в последний раз слушала живую музыку?

– Мне некогда ходить по концертам. У меня работа, дом, престарелая мать и ребенок, – окрысилась Олеся.

– Ты их, должно быть, ненавидишь!

– Это еще почему? Я их люблю.

– Они же не дают тебе жить. Тебе даже музыку слушать некогда!

– Ты не поймешь, – повторилась Олеся, ставя свой бокал со стуком на столешницу, – дети – сами по себе большое счастье, помимо концертов и театров.

– Да, но что ты им можешь дать, кроме денег, если ты даже музыку не слушаешь? О чем им с тобой говорить?

– Прекрати! – Олеся зло толкнула друга в бок, и коньяк выплеснулся на его белые штаны. – Когда подрастешь и обзаведешься своими – тогда и обсудим, – подытожила она и поднялась, чтобы уйти, но Алекс удержал ее за руку.

– Погоди! А в позапрошлом году к нам приезжала сама Мадонна загорать!

Олеся вырвалась и быстро пошла прочь. Из темноты к ней летел хохот мальчишки.

День пятый

Олеся раздвинула шторы в своем бунгало и выглянула наружу. Полуденное солнце радостно поливало веранду и ротанговые лежаки золотыми потоками энергии. Сладко потянувшись, она выползла из своего убежища и, подойдя к краю платформы, уселась на горячие доски, болтая ногами в воздухе. Кончики ее больших пальцев касались гладкой поверхности воды, и было необыкновенно приятно ощущать ее прохладу и ласковое прикосновение.

Спала она плохо, вероятно, сказалось перенапряжение последнего дня, и теперь пыталась наверстать упущенное, прислонившись лбом к ржавой железной перекладине, венчающей лестницу в океан.

После обязательного утреннего разговора с матерью единственное, чего она хотела, это наслаждаться покоем и одиночеством, абстрагировавшись на время от целого сонма проблем, вываленных на нее заботливой родительницей. За пятнадцать минут беседы Олеся успела узнать, что она тунеядка и плохая мать, что сын по ней ничуть не соскучился, а из школы принес очередную и вполне закономерную пару, коль скоро им никто не занимается, и что соседи напротив наверняка варят какое-то зелье, так как из их квартиры постоянно воняет.

Олеся представила свою престижную новостройку с мраморным холлом и драценами в кадках и невольно стала прикидывать, во сколько ей обойдется еще одна перегородка, на сей раз внутри коридора, с непременной сейфовой дверью и глазком, чтобы оградить чувствительное обоняние Ирины Анатольевны от назойливых соседских запахов.

Внезапно раздался резкий свист, и Олеся увидела Алекса, машущего ей с ближайшего языка помостов с точно такими же бунгало, как у нее.

Она тихо застонала, схватившись за голову. И пошла открывать.

– Есть идея, – заявил с порога Алекс, вваливаясь в Олесино жилище.

Сегодня он выглядел еще моложе, чем вчера, и Олеся позавидовала его способности восстанавливаться после столь активно проведенного дня – ни тебе синяков под глазами, ни гудящей головы, ни вялости во всех членах.

– Иди в пень со своими идеями, – ответила она.

Но все-таки, несмотря на то, что ей смертельно не хотелось шевелиться, а появление мальчишки грозило очередным приключением, ей было приятно, что он пришел. И это опять был плохой знак.

Олеся вздохнула.

– Ну, чего тебе? – нехотя спросила она, усаживаясь обратно на свое место у перекладины.

– Есть хочешь?

Алекс со всего размаху плюхнулся рядом.

Олеся покосилась на него с подозрением.

– У меня завтрак оплачен, а я еще ни разу не была, – сказала она и опять вздохнула, мрачно поглядев на своего визави.

Алекс даже присвистнул.

– Вообще-то уже ужин скоро! И потом, охота тебе овес жевать?! Пойдем со мной, кое-что покажу, – Алекс вскочил и протянул ей руку.

Олеся взирала на него снизу вверх сквозь приставленные ко лбу пальцы, загораживаясь от солнца. Она колебалась.

– Это что-то съедобное?

– Вполне. Только вчерашнего Гуччи оставь дома. Надень лучше штаны поудобнее.

Олеся насторожилась.

– Что это за ресторан, в который пускают только в штанах?

– Очень хороший, три звезды Мишлен.

– Пошел к черту!

– Что ты за человек! Чтоб тебя с места поднять, нужен кран!

– Я сюда приехала отдыхать.

– А я думал, трахаться, – и поганец изобразил неприличные стоны, отчего целомудренная в глубине души, где-то очень глубоко, Олеся пошла красными пятнами.

– Пошел к черту, я сказала!

– Как хочешь, останешься голодная.

– Не останусь, – заупрямилась Олеся, хотя внутри после вчерашней аскезы громко, как мартовский кот, выясняющий отношения с соперником, заурчал возмущенный желудок.

– У тебя там что, Чужой завелся? – фыркнул Алекс и кивнул на ее живот.

– Да. Так что держись от меня подальше, а то вылезет и сожрет тебя, понял?

– Понял, – легко согласилось депутатское чадо и отчалило прочь под недоумевающий Олесин взгляд, перекинув через плечо мятую белую рубашку, – пойду поищу кого-нибудь помоложе, из кого песок еще не сыпется.

Олеся почувствовала закипающее раздражение и даже обиду.

– Давай-давай, топай, дитя природы.

– Оревуар, мон шер маман!

– Щенок!

– А тут а лер!

Олеся не знала, что значит «атуталер», но звучало обидно. Стало до слез себя жалко. Поднявшись, она нехотя побрела в номер и завалилась обратно на кровать. Она и сама не знала, почему отказалась поехать с Алексом, в тот момент решение казалось ей правильным, а теперь… теперь он подберет какую-нибудь разнузданную девицу из тех, что в большом количестве виснут на нем по вечерам, и вместе они посмеются над Олесиной несговорчивостью за бокалом прекрасного вина в шикарном ресторане.

Вселенскую грусть заглушили новые позывы голода. Надев легкие бриджи и топик, Олеся двинулась на поиск еды. Через пять минут она уже стучалась в номер к Соколовым, надеясь разделить с ними свою горькую одинокую трапезу. Увы, тщетно, Милкино семейное гнездышко безмолвствовало.

На ресепшен Олесе доложили, что чета Соколовых еще утром отбыла на рыбалку с обедом и ужином, так что ждать возвращения друзей не имело смысла. Расстроенная Олеся удрученно поплелась к ресторанам. Мысль вкушать пищу в одиночестве не казалась ей теперь привлекательной. Всеми покинутая мученица совести решила уже, что самым лучшим выходом из положения будет заказать еду прямо в номер, как вдруг, оглянувшись, увидела вдалеке знакомую, белеющую в наступающих сумерках рубашку. Рубашка сидела на мопеде, поджав под себя одну ногу, и как ни в чем не бывало болтала с длинноногой блондинкой в бикини. Олеся немедленно почувствовала удар в сердце, а может, и в желудок. Рубашка увидела ее и махнула рукой, но Олеся решила быть гордой. К тому же она представила, как невыгодно будет смотреться рядом с юной моделью, и отмела в сторону предательскую слабость.

Неожиданно сзади натужно затарахтел мотор.

– Что, голод не тетка?

Мопед Алекса тяжело барахтался рядом, с рычанием разбрызгивая по сторонам фонтаны мокрого песка.

– Я так и знал, что ты передумаешь. Садись, – скомандовал он и кивнул назад.

Олеся с опаской покосилась на короткое сиденье.

– Для престарелой тетки такой транспорт не годится, я уже выросла из подросткового возраста.

– Есть захочешь, еще не так раскорячишься. Садись, – настойчиво повторил мальчишка и поддал рыку на своем мопеде.

Вздохнув, Олеся с сомнением попробовала приноровить свой зад к узкому краю темного сиденья, но раздумывать ей не дали. Железный конь моментально рванулся с места, так что несчастная всадница чуть не вылетела из седла и просто вынуждена была вцепиться мертвой хваткой в спину впереди сидящего кавалера. Мстительную Олесю грела мысль, что у него теперь точно останутся синяки. Но долго думать на эту тему она не могла, так как пришлось бороться за существование, изо всех сил пытаясь удержаться на сиденье. Встречный поток ветра заглушал отчаянные Олесины вопли. Пальмы со страшной скоростью неслись ей навстречу, выскакивая из сумерек на дорогу. Сто раз проклиная себя за легкомыслие, она теперь молилась только об одном – доехать до ресторана живой.

Однако постепенно ход выровнялся, дикие прыжки на песчаных ухабах прекратились, и мопед, уверенно урча, помчался ровно по шоссейной дороге, неведомо откуда взявшейся в этом диком туристическом краю.

Быстро мелькала грязная обочина. Вдоль нее плыли обвалившиеся торговые киоски и остовы старых складов, поросшие буйной тропической зеленью. Стремительно темнело. Внезапно впереди открылась обширная панорама большого залива и порта в нем. Одинокий луч маяка прорезал дальний конец мыса, прошелся над лебедками и кранами и растаял в океане. Город приветливо замигал огнями фонарей над серыми бетонными лачугами окраин.

Мопед дернулся и, свернув на перекрестке налево, в сторону вздыхающего залива, выскочил к никогда не спящим докам, прошелся к ним по касательной, взметнув за собой портовую белую пыль, перемешанную с мукой и цементом, и наконец затерялся где-то на узких улочках рыбацкого района. Одноэтажные трущобы с их курами на дороге, играющими детьми, сохнущим бельем, развешенным прямо на фонарях, стариками, вкушающими вечернюю рюмку в драных креслах, бывших когда-то автобусными сиденьями, – все пронеслось мимо, выплюнув путешественников на широкое шоссе, забитое точно такими же мопедами и пассажирскими таратайками, еще вчера работавшими на ослиной тяге.

Когда Алекс наконец остановился и слез со своего мустанга, Олеся не увидела ничего, кроме скромных павильончиков, сварганенных на скорую руку из обрезков самых разнообразных материалов, от стекла и бетона до картонных коробок, пришпиленных к дырявой стене степлером. Вокруг витал устойчивый запах рыбной требухи. Олеся поняла, что Мишлена не будет и что ее просто развели. Она слезла с жесткого седла и ойкнула от боли в паху. От напряжения она так сжимала ноги во время езды, что натерла все те части тела, которые соприкасались с сиденьем. Хмурая Олеся ежилась, как от холода, и недовольно озиралась вокруг. Она, конечно, могла предположить, что Мишлен не водится в подобной глуши, но чтобы вот так быть заброшенной в трущобы тропического Шанхая в надежде перекусить, такого она не могла предположить даже в страшном сне. С этим мальчишкой все было не так.

Алекс меж тем припарковал свой мопед и, коротко кивнув какой-то пожилой самаритянке, обретающейся неподалеку с вечной улыбкой на лице и перманентом на голове, вручил ей монетку и перекинулся парой фраз на языке, который Олеся не смогла идентифицировать. Аборигенка радостно закивала и залопотала что-то в ответ, маша корявой коричневой рукой.

– Разумеешь местную мову? – спросила Олеся своего гида с недоверием.

– А то! Я в этом пионерлагере на три смены.

Олеся хмыкнула.

– Откуда знаешь про лагерь?

– Папа рассказывал, – Алекс усмехнулся и, оглядев слегка пошатывающуюся пассажирку с ног до головы, покачал головой.

– Прикид-то опять непутевый. На, накинь, – он стянул с себя рубашку и набросил Олесе на плечи, обнажив свой загорелый торс.

– Ты куда меня привез, отморозок? Что это за место?

– Хорошее место, тебе понравится. А ты молодец, держишься, многие хуже тебя реагировали, но в конечном итоге здесь всем нравится.

Олеся представила загорелую нимфу в бикини и на мопеде, с натертыми до крови ляжками и отплевывающуюся от дорожной пыли, и почувствовала злорадное удовлетворение, но на всякий случай спросила:

– Кто это многие?

– Не бойся, я сюда вожу только избранных, примерно каждую пятую, – сказал Алекс и потянул ее за руку.

– Это рыбный рынок? – повела носом ворчливая Олеся.

– Не совсем. Пошли, сейчас все сама увидишь.

Они протиснулись сквозь узкий проход между палатками и оказались на неширокой улице, тянущейся вдоль залива. От нее в разные стороны убегали переулки и начинались новые улицы, образовывались площади и замыкались тупики, петляли дорожки и уходили вдаль могучие проспекты. Весь этот лабиринт собирался в квартал за кварталом, ширился, отхватив от города жирный кусок припортовой зоны, ничем не отличающийся от обычного района, кроме одного – аквариумов. Вместо внутренних стен, там, где в обычных домах стоят горшки с цветами и висят занавески, вдоль всех одноэтажных и двухэтажных палаток располагались огромные аквариумы, по два и по три в ряд, полные самых фантастических существ, которых не увидишь ни в одном городском маремагнуме.

У Олеси запестрило в глазах. Пять минут она еще следовала за своим проводником молча, сворачивая с улицы на улицу, – пустынные в этот час, они все еще жили своей таинственной жизнью, – и все ждала, когда сказка закончится и прекратится мелькание хвостов, клешней и плоских тел, но этого не происходило. Волшебство казалось бесконечным. Наконец она выдохлась.

– Сдаюсь! Это просто невероятно! Здесь же целый город! Море вылезло на сушу.

Алекс засмеялся.

– И все это можно попробовать!

– Как? Прямо сейчас? Но уже восемь! Все закрыто.

В ответ на ее недоумение он толкнулся в первую попавшуюся палатку. Дверь была приоткрыта, и на звук чужой речи из нее тут же, как чертик из волшебной табакерки, выскочили хозяин и еще один туземец поменьше, точная копия своего родственника.

Они заулыбались и заворковали о чем-то своем, когда Алекс заговорил с ними, позвали пожилую даму, спавшую тут же на коврике под емкостями с рыбой, и та, смысл жизни которой, по-видимому, состоял в том, чтобы кормить покупателей в любое время суток, немедленно приступила к Олесе с расспросами на своем голубином наречии. Олеся не понимала ни слова, а только кивала и ежилась от смущения, не привыкшая к такому гостеприимству.

– Что ты трясешь головой как китайский болванчик? Мадам Вон спрашивает, что тебе приготовить из этого аквариума, – пнул несчастную Алекс.

– А мы их не очень обеспокоим? – все еще сомневалась оглушенная Олеся.

– Не очень. Ты сейчас обеспечишь их семью куском хлеба на весь завтрашний день. Я думаю, теперь, даже если ты и захочешь уйти, они тебя живой не отпустят, закормят насмерть.

Олеся взглянула на мадам Вон, и та еще активнее закивала, как бы в подтверждение слов Алекса.

Олеся выбрала самого большого и пучеглазого омара и пару морских огурцов с жирными пупырчатыми, как у настоящих огурчиков, телами. Ее провожатый заказал коктейль из самых разнообразных морских гадов и бутылку местной рисовой водки, сильно смахивающей на самогон.

Они расположились тут же за щербатым и видавшим виды пластиковым столиком, присев на шаткие табуретки, пока хозяйка ларька колдовала возле аппетитно шкворчащей жаровни.

Олеся не выдержала и подошла посмотреть, как происходит священное жертвоприношение ее омара с последующим его огненным крещением в округлом чугунном котле, водруженном прямо на открытое пламя. Она не успела ничего понять, а видела только мелькание разноцветных кусочков чего-то необыкновенно пахучего, источающего сок, от которого по всему желудку прокатилась волна оргазма.

Томная, полная запахов тропическая ночь, старая пластиковая столешница и бумажные тарелки с огрызками салфеток, фонарики, которые качались под легким вечерним бризом, почти неслышным и нечувствительным, но все же доносящим запах океана, – все это превращало обычное поглощение пищи в самое что ни на есть высокое удовольствие, неповторимое, как прожитый день.

Поначалу осторожная Олеся ни за что не хотела попробовать местной водки, но Алекс настоял, и, выпив пластиковый стаканчик мутно-белой бурды со странным травяным привкусом, запив ею жирный кусок морского огурца, ей пришлось даже зажмуриться от взрыва вкусовых рецепторов во рту. Гормоны счастья зашкаливали и штурмовали мозг. Такого гастрономического экстаза Олеся не испытывала еще никогда. Она очнулась только после второго стакана, когда почти все уже было съедено, а бутылка живой воды закончилась.

Алекс расплатился и, поблагодарив всю семью Вон, вышедшую их проводить, повел свою даму вниз, к набережной, так как наевшаяся до отвала Олеся ни за что не соглашалась сесть на мопед. Необходимо было прогуляться. И они пошли, не торопясь, не замечая направления и следуя только своей интуиции да общему наклону улиц, туда, откуда дул свежий теплый ветер и где, вращая единственным глазом, из глубины залива поднималось морское чудище, приветствуя корабли и предупреждая их о том, что им некуда больше спешить, так как они уже достигли своей гавани. Маяк ритмично полыхал в кромешном мраке, ослепляя странников неожиданной вспышкой.

– Давно ты здесь живешь? – поинтересовалась Олеся, провожая взглядом его ускользающий луч.

– Года три.

– А до этого?

– А до этого был Бали. И после тоже что-нибудь будет.

– Ты хочешь уехать?

– Сейчас нет, но, возможно, потом захочу.

Олеся повела плечами.

– Ужасно так жить. Я бы не смогла. Без работы, без друзей…

– И то и другое при желании можно найти где угодно.

– Ну нет! Я уже четыре дня без мобильника как без рук, оторвана от жизни. Сегодня звонила через коммутатор прямо из номера. В Москве идет снег.

Олеся шла медленно, задумчиво поводя плечами под тонкой рубашкой. Она чувствовала, что могла бы гулять так до самого утра, но, как это обычно водится, для тех, кто никуда не торопится, дорога становится в два раза короче.

За ее спиной восставал призраком большой город, едва различимый, почти неслышный из-за направления ветров и расстояния, мерцающий лентами окон далеких небоскребов, их рекламными огнями и вертолетными площадками. Выгнутая спина гигантского моста через залив, темная, еще недостроенная, но уже пугающе футуристическая, доминировала справа, угрожая издалека хрупкому рыбному кварталу. А впереди лежал сумрак ночи, густой, как печная сажа.

Набережная оказалась обычной бетонкой с парапетом и убегающим вдаль к маяку деревянным понтоном, поскрипывающим на легкой волне. Немного поколебавшись, Олеся ступила на доски, вслед за Алексом сняв свои мокасины.

– А что ты делал на Бали?

Они не спеша шли по узкому настилу, окруженные со всех сторон жирной темнотой дышащего океана.

– Фотографировал, продавал снимки в журналы, иногда писал статьи, – Алекс присел на край понтона.

Подумав немного, Олеся притулилась рядом.

– И что, печатали? – спросила она с интересом.

– Конечно. А что тут удивительного? – депутатский ребенок равнодушно зевнул.

– Не знаю, я так далека от творчества. Захоти я написать что-нибудь, я бы всю голову себе сломала, о чем писать и как?

– Напиши обо мне.

Алекс замолчал и стал вдруг таким далеким. Он сидел, съежившись, похожий на больного воробья. Олесе даже стало его жалко, в ней опять заговорил материнский инстинкт. Она накинула на него рубашку и провела рукой по жестким от соли волосам.

– А что ты хочешь, чтобы о тебе написали? – спросила она.

– Роман.

– Роман? – удивилась Олеся. – И о чем же? О том, как ты тухнешь здесь без дела и не знаешь, чем заняться?

– Нет, о том, как я однажды влюбился в одну старую и одинокую макаку, которая искренне считала, что смысл жизни в том, чтобы перекачивать туда-сюда деньги через свои подставные фирмы, покупать новую недвижимость и опять продавать, только уже выгоднее, заводить женатых любовников и от безысходности выть на луну, когда они ее кидают. И так без конца.

– Ну знаешь, – Олеся фыркнула от возмущения, – даже слово «влюбился» не спасет тебя от моего праведного гнева. Я бы лучше написала о молокососе, который только и делает, что мотается по миру и трахает все, что движется, прожигая деньги своего отца, который бросил мать, и та умерла, в результате чего у этого мальчишки развилась бракофобия.

Это был удар ниже пояса, и Олеся почувствовала, что перегнула палку, но что самое главное – она не испытала удовлетворения, какое она обычно чувствовала, когда ей удавалось поставить на место какого-нибудь наглеца. Еще больше она расстроилась, заметив, что ее провожатый поднялся и удаляется прочь в обратном направлении, не сказав ни слова. Она окликнула его, но мальчишка даже не обернулся. Пришлось забыть свою гордость и кинуться его догонять. Иначе можно было остаться ночевать где-нибудь под кустом, с него станется.

– Хорошо, извини, мне не следовало говорить о твоих предках. Я признаю, я перестаралась, – бубнила она, семеня за Алексом следом, пока тот вдруг резко не затормозил.

– Я думаю, у тебя синильное старческое слабоумие.

– Да что тебе мой возраст никак покоя не дает?! – опять взвилась она.

– Не мне, он тебе покоя не дает. Ты думаешь, что прожила больше меня и потому знаешь об этом мире все. Поэтому ты вправе судить, что может быть и чего быть не может и как кто должен жить. Сама-то ты по своей формуле счастлива?

– Вполне. У меня есть любимая работа и сын.

– А у меня есть деньги и свобода делать, что я хочу, и любить, кого я хочу. Ты можешь похвастаться этим?

Олеся запнулась на полуслове. В голове промелькнуло, что, пожалуй, тут он прав, такой свободой Олеся похвастаться не могла. Если у тебя свое дело, тебе трудно выкроить время на отдых, а если тебе далеко за тридцать, найти любовь становится предприятием почти бесперспективным.

Алекс притянул ее к себе.

– Я потому здесь и с тобой сейчас, что я так хочу. И никому от этого не больно. Даже наоборот.

Олеся почувствовала вкус его губ и удивилась, как долго не действовал на нее алкоголь, выпитый за ужином, потому что именно теперь голова ее пошла кругом, руки и ноги обмякли, а уши заложило, как при посадке в самолете.

Она поцеловала его тоже, обхватив руками за шею и прижимаясь всем телом, и какая-то мстительная радость охватила ее. Она думала об Андрее, но так отвлеченно, так без эмоций, и ей было хорошо. Пожалуй, если б не еще одна гуляющая по пирсу парочка, маяк стал бы свидетелем кое-чего поинтереснее, чем просто поцелуй.

– Переночуешь у меня сегодня? – спросил Алекс, оторвавшись от ее лица и шеи.

Олеся только зажмурилась.

– На твоей шикарной вилле?

– В моей убогой хижине, – засмеялось депутатское чадо и, подхватив брыкающуюся Олесю на руки, с хохотом потащило ее к берегу, опасно раскачивая помост.

На обратной дороге Олеся уже не стеснялась прижиматься к спине своего водителя. Щекой она чувствовала тепло его тела, его твердый живот отзывался легкой дрожью под ее руками. Хотелось спрятаться от ветра и от всего на свете за его спиной, но в то же время мысль о том, что все это только сказка, короткий отпускной роман, готовый стереться из памяти, растаять как первый московский снег, неприятно холодила где-то в районе солнечного сплетения. Олеся была взрослая девочка и понимала ясно, что продолжения быть не может. Именно эта заноза и обостряла ее эйфорию. Было до слез жалко себя и Алекса. Иррациональной жалостью.

Она почти засыпала, не в силах за встречным ветром разглядеть мелькающих огней. Утомленная впечатлениями и своей детской радостью, Олеся не хотела, чтобы этот вечер закончился, но, как любой взрослый человек, в отличие от ребенка прекрасно понимающий, что счастье быстро проходит, она тосковала без причины и жалела о том, что жизнь далека от сказки, никогда не соприкасается с ней в своей повседневности и возможна лишь теперь, в нереальности тропической пасторали.

Далеко за полночь мопед Алекса подкатил к его жилищу и, бесшумно скользнув по песку последнюю пару метров, вздохнув, затих, источая тепло. Алекс помог своей пассажирке слезть с сиденья. И хотя обратная поездка прошла более удачно и ноги Олеси уже не так пострадали, она все же падала от усталости.

– Что это? – спросила она, пошатываясь, в недоумении кивая на тростниковую дверь, перед которой ее высадил Алекс.

– Моя сакля, – ответил тот, делая приглашающий жест рукой.

Олеся на мгновение зависла.

– А разве ты живешь не на шикарной вилле с бассейном и баром, полным экзотических напитков?

– Не по будням.

– Я так и знала, – удрученно кивнула гостья, – ты все врал: и про богатого папочку, и про свою фирму. Журналистика – это то, чем ты зарабатываешь на жизнь. Чудес не бывает.

– Заходи, – пригласил Алекс и распахнул хлипкую, почти бумажную, дверцу.

Олеся ступила внутрь не без опаски и сразу же наткнулась на столб, поддерживающий кровлю.

– Черт, – выругалась она, – час от часу не легче. Жизнь полна сюрпризов.

– Ты только что заявила, что чудес не бывает.

– Это разные вещи, мой друг. Чудеса – это чудеса, а сюрпризы не всегда бывают приятными.

– Мне твоя глубокая мысль понятна, – отозвался откуда-то из темноты хозяин, по-видимому, ориентирующийся в своем жилище как кошка, вне зависимости от освещения, – я не буду зажигать свет, с твоего разрешения, он убивает романтику.

Олеся тут же вспомнила рассказ Зощенко о том, как в коммунальный советский клоповник провели электричество и жильцы, привыкшие прозябать в полумраке, оказались не в силах принять увиденное при ярком освещении убожество собственного бытия. Примерно то же самое, как она думала, останавливало Алекса от того, чтобы показать гостье свое обиталище. Ну что ж, сказки не всегда бывают безупречны. В конце концов, прекрасную виллу она и сама себе может позволить, а вот жить в спартанских условиях, ввиду семейных обстоятельств, уже нет. Так пускай это приключение несет на себе флер студенческой бесшабашности. Главное, чтобы не было хуже.

– А душ в твоем дворце имеется? – на всякий случай поинтересовалась она.

– Конечно, он называется ведро.

– Я так понимаю, туалет называется так же?

– Ну что ты, все удобства порядка ста метров направо от двери.

– Блин, это еще хуже, чем рыбный рынок. Гораздо хуже.

Она немедленно представила себе жирных тропических тараканов, шмыгающих за ведро с помоями, едва только зажигают свет, и грязные вонючие простыни, на которых ей придется заниматься любовью. Олеся знала, что даже с очень приличными холостяками такое бывает, не говоря уже о нищем мальчишке. Теперь она почти не сомневалась, что информация о доходах Алекса, полученная Милкой из достоверного источника, не выдерживает критики. Не станет уважающий себя бизнесмен жить в подобном свинарнике без душа и ежедневной уборки. Тот, кто привык к комфорту, уже никогда от него не откажется.

– Пойдем лучше ко мне, – вздохнув, предложила она, – в моей хижине душ называется душ, а туалет – туалет.

– У тебя мы уже были, – весело отозвался Алекс, выплывая из мрака с двумя бокалами вина, – должен тебя огорчить, ни один настоящий абориген не поселится там, где живут туристы, особенно в бунгало на сваях.

– Это еще почему? – поинтересовалась Олеся, принимая бокал. Вино оказалось на удивление хорошим, и разочарованная гостья слегка воспряла духом.

– Слишком влажно.

– Зато у меня сортир не в двухстах метрах.

– Вот именно.

– Что ты хочешь этим сказать? – забеспокоилась Олеся, осторожно присаживаясь на нечто, напоминающее скрипучий топчан.

– Экономные аборигены не выводят коммуникации слишком далеко. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

– Но ведь это курорт высокого уровня. Здесь наверняка стоят очистители, есть отстойники и тому подобное.

– Самый высокий уровень – это дикая природа и ни одного человека вокруг – максимальная степень очистки. Как на острове пальмовых крыс. Так что можешь с гордостью всем рассказывать, что побывала в самом лучшем в мире ресторане морепродуктов и прожила сутки в экстра-класс лакшери сьюте.

– Да, а сейчас я где? – съехидничала Олеся.

– Я, пожалуй, все-таки зажгу свое электричество.

Через минуту чиркнула спичка, и комната осветилась мягким светом свечи в стеклянной банке. Гостья увидела, что сидит на единственной койке, явно бамбукового происхождения, как и колченогая тумбочка рядом, а пол в доме – песчаный. В целом помещение, собственно, и нельзя было назвать домом, это был самый настоящий шалаш на пляже, – ровно так, как говорил сам Алекс, – убогая хижина. Радовало отсутствие беспорядка – здесь просто нечем было бардачить.

– Н-да, – задумчиво протянула Олеся, потягивая вино и даже не стараясь скрыть скептицизма.

Алекс завалился рядом с ней на топчан.

– Ну как? – спросил он.

– Феерично!

– Я так и думал. Ты просто очень капризная.

– Я просто достаточно богатая, чтобы не строить дом на песке.

– О, пошли аллегории! В Японии есть такой древний фестиваль каллиграфов – самые выдающиеся мастера художественного письма, настоящие гении своего дела, рисуют на асфальте водой. Они творят произведения искусства, жить которым всего мгновенья. Так что плохого в доме на песке?

– В том, что он стоит на песке.

– Мы с тобой встретились, наши отношения – это тоже дом на песке, но ведь нам хорошо вместе, разве нет? А то, что ты пытаешься строить из гранита, раздавит тебя рано или поздно.

– Такая философия хороша для тропиков, где можно сорвать банан с ветки и не париться по поводу того, чем кормить семью.

– Зачем же вокруг тебя сегодня так суетилась семья Вон? А много ты знаешь таких семей у нас? Чтоб все вместе зарабатывали одним делом на хлеб насущный? Здесь по-другому не проживешь. А беззаботные тропики – это миф завистливых и жадных северян.

Алекс отхлебнул из бокала.

– Тогда ты явно не вписываешься в эту картину мира.

– Ты имеешь в виду, что я не урабатываюсь в поте лица? Да, это так. Но таких раздолбаев, как я, везде полно. В японской сказке меня бы звали Таро Лежебока, в русской – Иван-дурак. Я холостяк и вольная птица. Кстати, а какая твоя любимая сказка?

– Я предпочитаю быль, – пробурчала Олеся, порядком утомившаяся от споров, легко заходящих в тупик.

– А мне нравился «Король Дроздобород», я себя сейчас как раз чувствую кем-то в этом роде.

– Я, наверное, пойду домой, – заявила Олеся, поднимаясь с хлипкого ложа.

– Иди, – просто согласился Алекс.

Раздосадованная таким обращением, Олеся хотела громко хлопнуть дверью на прощанье, мысленно она уже поклялась сама себе не иметь больше дела с молокососами вроде ее теперешнего хозяина, но хлопок не получился, – тростниковая заглушка, именуемая дверью, не имела косяков.

Едва Олеся оказалась на улице, до нее дошло, что она понятия не имеет, в какой части полуострова находится и где ее отель. Темень вокруг была такая, что собственная вытянутая рука терялась в ней, как будто опущенная в кофейную гущу. Со стороны не доносилось ни единого звука, даже океан, обычно такой многоголосый, молчал, словно его и не существовало. Не было слышно отдыхающих или возгласов подвыпивших туристов, никто не танцевал вдалеке под дискотечное техно или барный блюз. Ночь, как назло, выдалась безлунная и пасмурная.