Текст книги "Созвездие видений"

Елена Арсеньева
Созвездие видений

Часть первая. Лиховид

 
Безызвестна, сын гостиный, Божья воля!..
 

Старинная песня

День затворил свои врата. Ночь владела землей, боги в небесах почивали крепким сном. Месяц ясным, чистым взором глядел на спящий мир. И восходила в вышину звезда Зверяница, венчая самую глухую, темную пору.

Все спали.

Только Лаюн медленно, тяжело бродил своей тропой. Изредка он взглядывал на небо и думал, что оба они с месяцем – стражи ночного покоя!..

Дойдя до избы старого Баюныча, Лаюн круто поворачивал, и ему становилось видно жертвище Подаги – священный огонь, который стерегла служительница богини.

Нынче там была Меда, и Лаюн торопливо вознес молитву, чтоб неодолимый сон не смежил очи этой прекрасной и юной девы, пока не вернется на небеса Зимцерла, владычица утренней зари. Огонь могучий, словно смерть, – но при том беспомощный, будто едва народившееся дитятко. Если угаснет пламень в жертвище, как добыть его снова? Разве людям сравняться с богами, дарующими небеснорожденный огонь? Трудно, ох трудно иссекать его из сухих древ, тот живой огонь… Горе деве, не уследившей пламень в жертвище Подаги! На памяти Лаюна такая беда ни разу не случалась, но старый Баюныч как-то поведал, что древле, когда у богов еще были иные имена, случилось, что дева проспала смерть священного огня. И долго еще немилость небес преследовала невров…

Так не спи же, не спи, Меда! Поднимается буря, несет она громовые тучи, до краев налитые дождем, – стереги огонь!

Вот дуновение коснулось лица… пусть это будет легкий ветер Догода, успел еще подумать Лаюн, но нет! – бурный, свирепый Позвизд пронёсся меж облак и грянулся оземь.

Огонь костерка испуганно съежился и забился под-исподь угольков. Меда заслонила его ладонями и испуганно вскинула глаза.

Ох, да что ж это творится там, в царстве вихрей и молний?! Несутся с вышины три красные, полные светом блистаницы, рассеивая вокруг туман густой, огненный… Но вот остановили свой лет, закружились, сливаясь, чудилось, кто-то размахивает огромной лучиной! А потом этот круг световидный снова ринулся вниз.

Что это? Молния – небесный огонь играет? Или зверь-летуч пламень, рожденный дальними бурями? Но нет, не похоже все это на тот огонь, что даруют людям боги… Настала страсть воздушная! Гром скрежещет, и ветер, ветер все клонит долу!

Меда в ужасе зажмурилась, всем телом ощущая, что земля гулом гудит, словно это сама ночь стонет, а Обимур-река ходуном ходит, будто на дне ее ворочается огромная, чудовищная сила. Вновь она отверзла трепещущие веки… и на миг почудилось, что в сердцевине горящего пятна, стремительно летящего к земле, она различает темный очерк человеческого тела!

И в сей же миг пламень достиг вершин леса. Озарил их, подобно заходящему солнцу, – и скрылся. Еще одна, последняя вспышка – и непроглядная тьма воцарилась и на небесах, затянутых потревоженными тучами, и на земле, где умер от страха священный огонь Подаги.

* * *

А он уж не сомневался, что все – конец, конец! Летел стремглав по черному коридору, но то не был тоннель перехода, нет… глухо, черно… а впереди маячило светлое пятно – последнее видение Ирия! Сердце сжималось, сжималось – вроде бы радоваться надо, что возвращается домой, но он знал: это не может быть Ирием, это что-то иное, запредельное, за гранью бытия… бездна. И еще осознавал в этом предсмертном отчаянии, что не действуют маяки, не принимают! Всё!.. И вдруг стены словно бы раздвинулись, разжались, выпустили на волю сердце, дали вздохнуть.

Темнота не разошлась, однако это была уже другая темнота, своя, привычная: темнота рубки «Инда», рассеянная лишь слабыми огоньками пульта, и Север понял, что достиг желаемого.

Удалось. Вслепую, но удалось. Неужели?..

Север долго еще сидел во мраке, постепенно успокаиваясь. Рука так и витала над пультом, но он сдерживал себя. Мало, что чуть не погиб при посадке, – нашумел, как полагается распоследнему идиоту, а не Дальнепроходцу. Хвала Звездам, хоть приземлился точно, на поляну, не напоролся на острые деревья, не рухнул, сея смерть и ужас, посреди селения. Нет, наверное, ужас все-таки посеял. С этаким-то громом и грохотом, да еще со всеми световыми эффектами идти на посадку!..

Что бы обо всем этом сказал бы Старый Север – страшно подумать. А товарищи по эскадрилье?! Он ничего не знает о них. Кому еще удалось пройти без маяков и благополучно сесть? Может быть, они еще кружат где-то, ждут его, исчезнувшего? Неужели экспедиция провалена?..

Нет, лучше об этом не думать. Все равно – у каждого свои задачи, свои сроки, своя судьба.

Север сидел задумавшись, но тихое, радостное нетерпение толклось в сердце, словно теплый птенец, накрытый шалашиком ладоней. И наконец он стиснул переключатель звука и резко сдвинул его.

И оцепенел!

Скрежетало что-то, скрипело, завывало, прищелкивало. Словно бы металлическое чудовище насыщало – и никак не могло насытить утробу свою… И вдруг истошный вопль пронзил слух. Еще, еще раз! Потом сменился злорадным уханьем, хлопаньем – и затих вдали. Но что-то еще скрежетало, скрипело, взывало…

Север некоторое время так и оставался недвижим в кромешной тьме, едва не обеспамятев от ужаса – как ему теперь казалось, еще более сильного, чем даже там, при посадке, – пока не начал соображать, что включенные сразу на полную мощность звукоуловители обшивки обрушили на него и беснованье деревьев, потревоженных им же поднятой бурей, и шелест листвы, и поскрипыванье хвои, и шуршанье травы, а дикие вопли – это всего лишь голоса ночных обитателей леса.

Стоило себе все это объяснить, как стало легче, но страх не уходил – детский, бессмысленный страх. Чудилось, он попал в мир старых сказок… что ж, так оно и есть, ведь Земля всегда пребывала миром чудес, где Первые Дальнепроходцы посеяли не только свои вечные жизни, но и все те знания, мысли, чувства, которые питали их разум и сердца на протяжении сотен тысячелетий там, дома, на Ирии. Не тени ль древних преданий, прежних сновидений, обретших здесь иную судьбу, – а вместе с ними и новых, рожденных уже на Земле, чудес и чудовищ обступили сейчас спускаемый аппарат, жмутся к обшивке, приникают к люкам, льнут к иллюминаторам, шепчут, усмехаются, бормочут, зовут; «Север, Север!.. иди!»

Руки против воли пролетели по пульту, ощетинивая аппарат парализующей защитой, опуская непроницаемые фильтры на иллюминаторах, включая внутри предельно яркое освещение.

В этот момент все, что находилось (что там находилось?!) за пределами корабля, должно было оцепенеть.

Север несколько раз оглянулся: не подкрадывается ли кто-нибудь (кто мог там подкрадываться?!) сзади, – потом, сам себя презирая, откатился с креслом в самый глухой угол и уже отсюда принялся зеленым огоньком рисовать на экране пульта детали маскировки спускаемого аппарата. «Род-1990», эскадра-звездолет, остался в орбитальном коридоре, ему, по счастью, маскировка не нужна. А вот «Инд» надо укрыть. Северу хотелось, чтобы получилось прочно, добротно, красиво, максимально похоже на жилише аборигенов (то есть, простите, дальних, ну очень дальних родственников), – но и отпугивало любопытствующих. Крыша остроконечная, с просторным дымоходом, стены обшить псевдобревнами (пульт расцветился огнями, напряженно выполняя команды), ну, и на сваи поднять… В них можно упрятать пусковые толкатели. Сваи должны быть прочными, но и подвижными, чтобы термоустановки были постоянно обращены к солнцу, не то в лесной мгле батареи живо сядут – и не поднимешься отсюда. Значит, сваи должны уметь вовремя поворачивать замаскированный корабль. И прочнее, разлапистее сделать их основания!..

Наружные камеры между тем показали, что близко начало дня. Непроницаемая чернота небес сменилась густой синевой, и счастливое нетерпение вновь охватило Севера.

Пожалуй, для первого выхода следовало бы подготовить имита… Но – нет. Первый выход нужно сделать самому! Север торопливо надел малый боевой скафандр с самым легким шлемом, из оружия взял только кастет-парализатор – и поспешно, будто снаружи его кто-то ждал, двинулся к выходу.

А ждала Севера тишина… и если бы не гасли одна за другою звезды на небосводе, отмечая течение времени, он подумал бы, что жизнь в этом мире замерла.

Вокруг корабля, принявшего теперь вид четырехстенной избушки на высоких подставках, напоминавших голенастые и когтистые птичьи ноги (Север откровенно залюбовался своей работой, только высоковато оказался вход, и пришлось затратить еще какое-то время, чтобы установить трамплин и отрегулировать фотоэлементы так, чтобы двери раздвигались еще перед летящим), – итак, вокруг корабля сидели и стояли в причудливых позах неведомые прекрасные звери. А в воздухе висели, распластав онемевшие крылья, большие и маленькие птицы.

Север долго бродил меж этих уснувших гостей. Трогал застывший в падении древесный листок, заглядывал в недвижимые, широко открытые глаза зверей, трепал их жесткую шерсть. Перебирал шелковистые перышки, гладил разноцветные головки птиц… Чудилось, самый воздух на поляне предельно насыщен не только парализующей энергией, которая остановила даже птиц в полете, даже ветер, – но и какой-то странной, всепоглощающей печалью. И об этой невнятной Северу печали все шептало, все ее навевало, чтобы и он стал недвижимо-печален, сроднился с этим зачарованным миром…

С трудом прервав оцепенение, Север углубился в лес. Ясно, что аппарат придется оставлять без охраны. Он не желал этого сонного царства на поляне, не собирался причинять никому самомалейшее зло без острой необходимости, а ведь неизвестно, как отразился бы вот такой заколдованный сон на людях, которые непременно здесь появятся!

И все же он снял защиту, лишь удалясь от Сонной Поляны в лес на предельное расстояние, на котором только действовал наручный пульт. Пусть уж гости пробуждаются без хозяина. Так всем будет лучше!

Север упорно, до устали, ходил и ходил по лесу, пока не убедился, что его «проводник» запомнил окрестности и при нужде безошибочно выведет его из любого оврага или зарослей, переведет через ветровал или петляющую речонку.

Состояние, в котором пребывал Север, не поддавалось описанию. Казалось, небо сияет только для него, для него одного-единственного во всей Вселенной! Ну разве что еще для этих вот огромных, пышных – деревьев, и солнце приберегло свет и тепло только для этих тихих трав… Он словно бы все время ждал чудес – и они приходили, обступали, обещали: «Это еще не все! Все еще будет! Ты жди!..» И опьянение восторга беспрестанно кружило голову, и совсем уж помешаться от счастья и диковинности окружающего не давало одно: он до сих пор еще не видел людей.

Не по их вине: сам намеренно обходил селение стороной, решив сперва хорошенько освоиться на местности. И когда вдруг неподалеку – там, откуда доносился шелест воды и тянуло влагой, – раздались неясные голоса, Север едва не бросился назад, к своей «избушке», такая буря чувств вдруг нахлынула. Но все же он пересилил себя и пошел было на шум – да лишь чудом удержался за ветви густых кустов и не свалился в воду с приярого берега. Впрочем, эта неожиданность никак не остановила его внимания, потому что неподалеку он внезапно увидел множество людей.

Хвала Звездам! Опыт, поставленный тысячелетия назад, удался. Люди… Север смотрел и смотрел на них едва ли не со слезами умиления. Они были прекрасны! Семена, занесенные из дальних, дальних миров на пустынную планету, дали чудесные всходы.

Мужчины были высоки и сильны, женщины стройны и красивы, дети бодры и веселы, старики спокойны и приветливы. Правда, все они оказались одеты несколько однообразно на взгляд Севера: в белые грубые одеяния, – но ему понравилось и это.

Вот один из старцев – с длинными волосами, перехваченными на лбу ремешком, с заплетенной в косички седой бородой, – подал знак, и столпившиеся на берегу расступились, пропуская к воде четырех молодцев, несших что-то, сплошь увитое цветами и листьями.

Север глядел безотрывно. Он ничего не понимал. Это и влекло его безумно. Это и очаровывало!

Люди водрузили свою ношу на возвышение берега, и юные девы тотчас повели вокруг хоровод. Их голоса зазвучали слитно и ладно, и Север обомлел, ибо такого мелодического согласия никогда не слыхал прежде. Вот и налицо то, чем культура потомков обогнала культуру предков!..

Девы, кружась, обирали цветы с того недвижимого предмета, бросали их в реку, и по темной, спокойной, еле волнуемой ветром воде поплыли меж зеленых берегов – синие, белые, алые цветы. И небо сияло прозрачной голубизною, и чудилось тоже рекою безбрежною, по коей плывет цветок-Солнце…

Очарованный и восхищенный, Север не сразу заметил, когда все цветы были собраны и брошены в волны, а взору открылась еще одна дева. Тут слившиеся голоса стали еще мелодичнее, еще чудеснее, хоровод закружился быстрее, а потом все разом устремились к этой деве и, подхватив ее множеством рук, с размаху швырнули в реку, почти на середину!

Север вскочил. Обряд, который он наблюдал с таким восторгом, тотчас перестал умилять его, особенно когда он увидел, что стоило вынырнувшей деве подплыть к берегу, как из толпы вышел крепкий черноволосый человек и, невзирая на жалобные вопли столпившихся поодаль женщин, длинным шестом оттолкнул плывущую на стремнину. Она сделала несколько сильных взмахов, пытаясь вернуться на спокойную воду, – распустившиеся волосы тянулись за нею, словно золотая солнечная дорожка, – но тут ее схватило течение.

Река только что тешилась легкими венками, но и с более непокорной добычей она управилась без труда. Все реже появлялась над водой светловолосая голова, беспомощные руки… Дева крикнула, моля о помощи, но тотчас захлебнулась и, вновь пробившись на поверхность, продолжала теперь бороться с рекой молча – один на один.

Видеть это Север больше не мог. Мигом исполнившись ненависти к тем, кем он только что восхищался, он метнулся к воде, да одумался. Его заметили бы люди, а Север вовсе не желал начинать знакомство с местными жителями с нарушения их обычаев – пусть даже диких и жестоких на его взгляд. Счастье, что ранец он не забыл пристегнуть! Мигом снял его, открыл, размотал тонкие шланги, закинул раструбы в воду и задал программу координат.

Раздалось что-то вроде сытого, довольного хлюпанья – и со страшной скоростью верхние слои воды устремились в шланги. Чудилось, они втягивают воду в рюкзак… целую реку! Но нет, конечно. Происходила мгновенная переброска жидкости в глубокий овраг, находившийся отсюда не менее чем в дне пешего пути. «Рюкзак» был мощным строительным инструментом, предназначенным для перемещения огромных масс земли, песка, камня – а при необходимости и воды. Такими же рюкзаками была оснащена вся Первая Земная Экспедиция, и Север видел еще вчера на обзорном экране в пустыне столь могучие сооружения, напоминающие пирамиды, что создать их, конечно, могли только Первые Дальнепроходцы этим замечательным инструментом.

Север знал, что в том овраге уже ошалело билась мелкая, да и крупная рыба, втянутая эластичным горлом «рюкзака», взахлеб пьющим реку; вилась подводная трава, сорванная могучей силой… Однако та, которую хотел, спасти Север, все еще была далеко от него. Казалось, какая-то сила приковала ее к месту, в то время как вокруг бежит и свищет очумелая вода.

Приглядевшись, Север увидел, что девушка зацепилась своей просторной одеждой за ветви подмытого корявого дерева, низко нависшего над водой. Безумное течение било и хлестало ее, словно жалкий листок, и то, что Север чаял спасением, могло обернуться для нее гибелью.

Одним движением Север перекрыл шланги и опять сунулся было к обмелевшей реке, да вовремя разглядел предательски обнажившееся топкое дно. «Вот бы когда сгодился имит!» – ругнул он себя за непредусмотрительность. И, натянув на правую руку до самого плеча рабочую перчатку, торопливо начал наращивать манипуляторы.

Вскоре предплечье, кисть и фаланги удлинились настолько, что гибкая искусственная конечность, подобно какому-то диковинному зверю-рыбе, выползла из-за кустов. Раздвигая волны, она дотянулась до безжизненно повисшей девушки и, приподняв ее над водою, дотащила до берега, вновь скрывшись со своею ношей в кустах.

Дело было сделано. Север передвинул ключи насосов – и река, взметывая радужные смерчи и играя в водоворотах, понеслась обратно в свое покинутое, обмелевшее ложе. Сверкала на солнце вода, сверкала чешуя рыб, сверкали радужные брызги… И только тут Север взглянул на берег, где недавно видел обмершую от ужаса толпу.

Теперь там было пусто. Люди разбежались! Он вновь остался один… впрочем, теперь на траве у его ног лежала еще и добыча.

Убирая шланги, рюкзак и манипулятор. Север поглядывал на нее. Какая-то мгновенная, темная тревога вдруг коснулась его сердца… но почему? В добыче не было ничего угрожающего. Она являла собою нечто мокрое, бесформенное, исхлестанное волнами, облепленное изорванной одеждой и перепутанными волосами.

Север нарочно возился со сборами долго, а спасенная все никак не приходила в себя. Похоже, не миновать нести ее особою. Ну как оставить здесь? Во-первых, звери… во-вторых, как знать, не бросят ли ее вновь в реку сородичи, наткнувшись на нее тут, и тогда уж некому будет ее спасать. В-третьих, ей, конечно, нужна серьезная помощь. Ну а в четвертых – и в главных! – наступало то самое, ради чего прибыл на Землю Север. Контакт. Если девушка вообще еще жива, конечно.

И тут он заспешил.

Пристегнул рюкзак, перекинул через плечо спасенную из волн, подхватив ее под колени, и включил «проводника».

На дорогу он не обращал большого внимания, свободной рукой еле успевая отстранять с пути ветки, стараясь оберегать «добычу». Нападения зверей и людей он не опасался, прекрасно понимая, что вид имеет пугающий, и поэтому не было предела его изумлению, когда затылочные камеры шлема передали, что его нагоняет, ломясь сквозь чащобу, кто-то косматый, мохнатый и зеленый, напоминающий обросшее мохом корявое, невысокое дерево, если бы оно вдруг вздумало сорваться с места!

Впрочем, почему ж невысокое? С каждым шагом неведомое существо росло, росло и, казалось, запросто может дорасти и до самых высоких деревьев. Его зеленое лицо было угрожающе обращено к Северу, огнем вспыхивали глаза, и чудилось, что этот лик порос травой, а в бородище запутались ветки и листья, вместо ног же – разлапистые корни!

Неужто некий дух лесной возненавидел Севера и готовится напасть? И не один! Второй за ним следует, столь же кошмарный!

Но почему, за что? Или они явились на чей-то зов?

И только теперь ошеломленный Север ощутил, что тело спасенной им девицы, еще недавно такое безвольное, вяло болтавшееся на его плече, сейчас напряглось, налилось силой: ее колени уперлись ему в грудь, кулачки молотят по спине, а губы что-то выкрикивают.

Понадобилось мгновение, чтобы строй и словарь ее речи сделались понятны Северу, – с проблеском радости он уловил несомненное родство здешнего наречия с тем, которым владели на Ирии, и явственно разобрал:

– …а вы, из леса лешие, придите ко мне на помощь противу моего супостата!

Нетрудно было догадаться, что зеленые, мохнатые, огромные, нагоняющие Севера, и есть эти самые «из леса лешие»: неизвестные местные животные или даже растительные виды, умеющие передвигаться, – и они вот-вот нападут!

Север взъярился. Неблагодарность «добычи» проняла его до глубины души! Он в сердцах шлепнул ее по круглому бедру (микрофоны донесли истошный визг), а потом, обернувшись, повел парализатором в сторону погони.

И потом еще какое-то время стоял, растерянно водя глазами и камерами шлема по сторонам, потому что никого не оказалось позади, кроме мгновенно оцепенелых деревьев.

Наконец Север включил предельную скорость «проводника» и в считанные мгновения очутился возле своей «избушки».

* * *

…Был он не из бегучих-четвероногих, не из легкокрылых, а меж тем преодолел путь лесной-дремучий, будто стрела. Вид его дик и страшен! Никого из зверья чужеядного не устранилась бы Зорянка. Запросто она бы управилась с тем зверьем! А вот с этим душеглотом…

Одет он толстой шкурой, и голова в панцире, а лица вовсе нет – одна тьма непрозрачная вместо лица. Ох и страшен, верно, лик его, ужасен, коль оградился тьмою непроглядною! Воистину, имя его должно быть Лиховид – и никакое иное. И невидимые глаза и уши, не иначе, у него по всей голове потаенно растут, ибо затылком он зрит и слышит. Силу рук его ледяных не разомкнуть, не пробиться заветной чарой до трепетанья мысленного и сердечного, не взять, не опутать, не одолеть. Колдун лютый, могучий он! Или даже душеяд? Растерзает в клочки! Откуда, откуда явился?! И не его ли злым дыханием этой ночью убит священный огонь Подаги? Не он ли повинен в том, что Зорянку приговорили к испытанию Рекой? И не он ли стал помехой это испытание одолеть?

Зачем помешал, зачем из воды вытащил? Плохая примета для невров! Никому не хочет зла и невзгод Зорянка, а нынче с этим… с лютым, вину делит.

А и могуч, и хитер он! Реку-то не иначе выпил – выпил чуть не до дна; Шишко и Подкустовиик его не обошли, не проняли. Многострашна и изба злообразного чудища: на птичьих ногах стоит, переминается да боком поворачивается, а к высокому порогу нет ни лесенки, ни приступочки-сама земля ввысь подкинула Лиховида с Зорянкой на руках!..

…Конечно, Север был зол на добычу, но увидев, с каким ужасом заметалась она по отсекам «Инда», ища хоть какого-то укрытия, шарахаясь от незнакомых, пугающих предметов, кресел, пульта, раздвижных дверей, а потом съежилась в углу, – он почувствовал, что злоба его уходит.

Злобу вытеснила жалость. «Добыча» казалась ему маленьким, пугливым зверьком. Бедная девчонка!.. Да, ясно, что те блага цивилизации, которые должны были оставить на Земле пришельцы с Ирия, или утеряны, или ведомы далеко не всем. Очень многое придется начинать с самого начала. А кому начинать?.. Северу бы гордиться задачей – а он досадовал. Большой охоты к просветительству в себе не находил, его дело – разведка.

Вот и сейчас – надо бы успокоить эту сжавшуюся в комок дикарку, но как? Завести с ней разговор? Но язык его еще не пробовал на вкус чужих слов, и он боялся неверным выговором еще больше напугать ее.

Север стоял, в растерянности не сняв ни скафандра, ни шлема, и вдруг увидел, что сквозь растопыренные пальцы и спутанные волосы блестят ее глаза.

Она наблюдала за ним!

И снова темная, тревожная пелена на миг застлала его взор.

Страх? Да пустое!

Но сердце томилось, и Северу захотелось как-то защититься, не показав, однако, при этом своего смятения. Он мягко, чтобы не насторожить «добычу», протянул руку к стене и, медленно нажав на панель, раздвинул дверцы ниши.

…Под рукою Лиховида что-то замерцало – мягко, потаенно, тепло.

Зорянка, забыв об осторожности, потянулась взглядом к этому тихому свету – и увидела три округлых камня, лежащих в дупле стены. Они походили на яблоки – прозрачные, зеленовато-золотистые яблоки. Ох и на диковинной же яблоне они возросли! Где такое видано – яблоки в кулак величиной? А вот знать бы, медово-сладки они иль кислы, что дички?..

Меж тем Лиховид взял одно из них своею перепончатою лапою и положил на то, что заменяло в его избе стол. Испытующе обратив к Зорянке свое невидимое, непроницаемое лицо, словно проверяя, не убоится ли она, Лиховид слегка тронул яблочко – и оно закружилось по столу: сперва на одном месте, стремительно, а после – медленнее, тише, описывая все более широкие круги.

Зарябили, замелькали, заиграли серебряные и золотые блики, рождая многоцветный, переливчатый туман. И вдруг из этого радужного тумана соткался пред взором чудный облик пира незнаемого!

Север взирал упоенно. Образ Ирия, образ родимой планеты во всем блеске ее величавой красы возникал из микрохранилища, и он на миг даже забыл, зачем, собственно, распечатал одну из имитограмм, – так был восхищен созерцанием.

Это был вид столицы. Горит снимали с высоты птичьего полета, но постепенно объективы приближали вольный разлет улиц, и Север подумал, что слово «горит» на древнем жаргоне Дальнепроходцев не зря означает «колчан». Воистину, улицы этого города были подобны легким, прямым стрелам!

Но вот уже выросли в тесных – и вмиг раздвинувшихся до бесконечности! – стенах «Инда» просторные, вознесенные до небес, украшенные каменным и деревянным кружевом дома и храмы, а потом рядом с Севером и остолбенелой гостьей пошли неспешно и соплеменники его – все в одеяниях ясных, чистых, прохладных оттенков, с тем выражением самоуглубленного внимания на лицах, которые дома чудилось Северу плохо скрытой гордыней, а здесь показалось всего лишь подчеркнутой сдержанностью.

А мимо шли его друзья и знакомые, кивали друг другу, обменивались приветственными жестами, и Северу мнилось, что оттуда, из дальних далей запредельных, они приветствуют его, только его!.. Он не сдержал улыбки, когда увидел Нинну, и не смог не махнуть дружески себе самому, Северу, одетому в повседневную форму звездопроходцев: серебристо-голубую кольчугу, отчего светлые и прозрачные глаза его принимали холодновато-голубой оттенок. На плечах поблескивали золотые стрелы.

И в этот миг взор Севера упал на спасенную гостью, неподвижно стоявшую средь этого шествия дорогих его сердцу призраков.

Он спохватился: зря, пожалуй, обрушил на нее так сразу мир Горита во всем его великолепии и многолюдьи, она может еще сильнее напугаться. Но тут же заметил, что глаза ее полны вовсе не ужаса, а острого любопытства, и приветственный жест, который он послал призраку себя самого, не ускользнул от ее внимания…

…Ох, великий, великий же волхв этот Лиховид, коль чудные, самоцветные земли скатал, яблочком обратил и с собою носит. А небеса там голубые, и Тур-солнце столь же ярко горит, как здесь, и деревья роняют прохладную тень. А избы-то у них!.. Высоки – до самых облаков.

Но пуще всего поразили Зорянку сородичи Лиховида. Конечно, сородичи! Чего ж ради стал бы он в чудодейное яблочко чужинскую сторонку закатывать, с собою возить? Это Зорянка тотчас смекнула. Правда, страшилищ да чудищ, Лиховиду подобных, она в том царстве не сыскала, но отчего-то знакомой показались стать и повадка светлообразного молодца, которому приветно махнул Лиховид…

Знала Зорянка: коли ясной, лунной ночью поглядишь в чистую воду Белоомута, долго еще гладь его будет хранить твое отражение. До тех пор, пока не замутит воду кто-то другой. Тогда новое отражение будет жить в Белоомуте… потом и другое, и другое. Не так ли и здесь? Не хранится ли в наливном яблочке отражение сородичей Лиховида – и его самого, только без этой вот поганой личины?

Э, какой ни есть этот Лиховид, выходит, сыскался и ему супостат лютый. За что, за какие провинности или за какие доблести обратил он молодца-чужеземщину злой образиной, этакую жуть напустил? Ох, бедный, бедный Лиховид…

Зорянка глядела, глядела на него, и не ужас буйный, а тихий, тайный страх – священный, как тот, что испытывала она лишь пред Белоомутом да еще пред дедовскими волхованиями, – входил в ее сердце. Наверное, вот так, затаенно-покорно, глядит всякий, даже самый дикий зверь на человека, пораженный его обличьем, его богоподобием. Так же и она смотрела на Лиховида, пытаясь разглядеть за страшной шкурой черты божества. И не чудище он, значит, а дух чудес?

«Он из рода богов! – мелькнула мысль. – Какое счастье! Но как выручить его, как помочь вновь молодцем скинуться?.. Ох, знаю! Знаю!»

…Север даже поежился от ее пристального взора. Торопливо закрутил кассету по столу, сворачивая имитограмму.

Дрогнули, поплыли в золотисто-голубоватом небе остроконечные башни, заколебались фигуры людей.

Гостья всплеснула руками, провожая взглядом последние призраки Горита, тающие, словно дым, а потом вдруг жалость отобразилась на лице ее. Торопливо приблизившись к Северу, девушка сорвала с себя еще влажные лохмотья… и навзничь простерлась у ног Севера.

– Переведайся со мною! – сказала она, моляще глядя на него снизу, и смежила ресницы.

Север так и обмер. Почему-то прежде всего его поразило это словечко «переведайся» с его корневой основой, находящейся в несомненном родстве с «Ведами» – великим эпосом Ирия: само по себе важное доказательство того, что Первые были здесь!.. Но не от этого захватило дух. Вяло бродили в голове мысли о каком-то еще обряде, свидетелем которому он стал сейчас, и не сразу пробилась догадка, что гостья призывает его к страстным забавам.

Почему-то когда он смотрел на нее, покорно лежащую вот так, вспомнилось вдруг видение цветка-Солнца, плывущего по небесным волнам, и Север ощутил голод и жажду – но не гортанью, не нутром, а словно бы всем телом своим.

Он многое унаследовал от Старого Севера (недаром один из Северов был избранником прекрасной Кибелии, еще до того, как та в составе Первой Экспедиции отправилась на Землю) и был искушен в тайных обрядах: в совершенстве умел исполнять все двести танцев Тантрары, знал все правила, предписанные для того, чтобы раззадорить женщину. Но она, эта незнакомка, спасенная им… она вела себя так, словно ни ее, ни его не надо разогревать неукоснительным и порою надоедливым соблюдением ритуала. Она словно бы сразу готова принять его в объятия! Но разве… так бывает? Разве такое возможно?!

От смущения Север шевельнуться не мог. Стоял столбом, мучительно ощущая свои пересохшие губы, и чудилось, что ему стало вдруг тесно в скафандре. Он обежал взглядом приборы, словно ища спасения у этих молчаливых и безучастных свидетелей его конфуза, и машинально отметил, что на карте зафиксировано свечение нового солнца в созвездии Двух Птиц.

Девушка между тем выжидательно приоткрыла один глаз и, словно угадав его состояние, поднялась, прикрываясь длинными, тяжелыми прядями своих волос цвета увядшей травы.

– Иль боги в небесах не любятся? – просила она обиженно. – Неужели не ведаешь, что к чему?

Север пожал плечами.

Девушка повернулась к нему боком, прикрываясь рукой. Ее грудь мягко мерцала меж тонких пальцев. Другой рукой она попыталась завернуться в свои еще непросохшие лохмотья, и губы ее при этом брезгливо изогнулись.

Тогда Север, наконец, одолел свое омертвелое изумление, поняв, как можно завоевать приязнь гостьи! Словно бы заранее знали те, кто снаряжал его в дальний путь, что придет миг, когда все припасенное понадобится.

Наряды! Одеяния! Украшения! Вот чем можно завоевать ее доверие!

Женщины – везде и всюду женщины, и, понятно, гостья его сразу сообразила, как управиться с тонким голубым платьем.

Правда, оно закрыло ее ноги до самых пят, и девушка растерянно приподняла подол. Север понял ее замешательство: трудно бегать по лесу будет! Он заглянул в нишу, но ничего подходящего не увидел, кроме двух поясов своей собственной формы: одного кожаного, с ножнами, и другого – богато вышитого, чисто декоративного знака отличия. Конечно, не дело нарушать форму, но девушка сделалась вдруг такой печальной, что он без раздумий протянул ей широкую расшитую ленту.