Текст книги "Камень богини любви"

– О чем?

– Это мое дело.

– Давай, говори! Иначе ничего не скажу. Строишь тут мстителя благородного такого за Леху, а о чем хочешь у нее спросить? Где все эти золотые побрякушки? Задумал самолично с Вейкой встретиться? Хитрый какой. Ничего у тебя не выйдет. Думаешь, она тебе все эти концы выдаст? Да кому она нужна, если расколется?

– Я и правда хочу с Вейкой встретиться. Хочу знать, правда все эти россказни или нет. Потому что если правда – он вел бы себя иначе. Никого не убивали бы. Все было бы по-другому! Так грязно нельзя… так кроваво, так жестоко…

– Знаешь, если бы Леху не положили, тебе это не казалось бы таким жестоким. Ты огреб бы евражек за свой скорбный труд – и не думал бы о правде или неправде.

– Слушай, Костик… Если не хочешь меня понять, не понимай. Но все же мозг включи – хотя бы просто так, для разнообразия! Теперь не только я не огребу евражек – ты тоже. Теперь все в руках этой суки. И если мы ее не тряхнем… Ты пойми… у моей девушки, ну, у Любаши, ты ее видел, дядька работает в российском отделении Интерпола. И этот дядька сейчас как раз в Нижнем. Я мог бы ему обо всем этом рассказать. Но я молчу. Потому что думаю: за своего брата я должен отомстить сам.

– А может, ты молчишь потому, что понимаешь: если органы влезут в это дело, они точно к рукам все приберут, никому ничего не достанется, в том числе и тебе. Даже двадцать пять процентов за обнаружение клада не дадут, еще и посадят за то, в чем ты успел поучаствовать!

– Да, и это тоже. Так что предпочитаю обойтись сам. Но с твоей помощью.

– Нет, я не ввязываюсь! – с паническими интонациями прошептал Костик. – Я вообще с ней ни разу слова не сказал, она меня и знать не знает, я не собираюсь ни во что вмешиваться. Охота тебе – делай сам.

– Значит, помогать не будешь? – ехидно спросил Данила. – И если я все же сдеру с них какие-то деньги, ты от них откажешься?

Настала пауза.

Алёна вся превратилась в слух.

– Ну как это я не буду помогать? – пробурчал Костик. – Адрес я тебе скажу…

– Ну?

– Это… я, в общем, адреса точно не знаю, но это почти как раз на пересечении Арзамасской и Крупской. Там напротив перекрестка тропинка между домами, как бы к Ильинке ведет. Проедешь во дворы – второй дом налево, главная примета – чердачное окошко досками перезаколочено, первый этаж.

– Да там развалюхи какие-то! – изумился Данила. – Неужели она там живет?!

– У нее квартира где-то в Лапшихе, но она ее сдает, а живет именно что в развалюхе, которую снимает за гроши. Там же и самые важные встречи по вечерам назначает. Говорят, она скупая, как… как… – Костик замялся в поисках сравнения.

«Как Скупой рыцарь у Пушкина, Плюшкин у Гоголя, Гарпагон у Мольера, Гобсек у Бальзака, Скрудж у Диккенса, Шейлок у Шекспира», – мысленно подсказала Алёна, однако Костик телепатическими способностями не владел, а потому пошел по пути наименьшего сопротивления и сказал:

– Скупая, как… как сука!

Ну что ж, в этом была даже некая изысканность… некая фонетическая игра, даже намек на аллитерацию… не «чуждый чарам черный челн», конечно, но тоже ничего себе!

Алёна на миг задумалась о любимом – о всяких лингвистических чудесах – и чуть не пропустила опасного момента. Данила сказал:

– Ну ладно, спасибо и на том. – А потом дверь колыхнулась, и Алёна едва успела отскочить и с неподдельным – то есть ей хотелось так думать – интересом углубилась в разглядывание коробок со сменными мешками для пылесосов.

Она схватила какую-то коробку и поверх нее украдкой бросила взгляд на служебный вход. Оттуда вышли два парня: один высокий и темно-русый – в знаменитой куртке, другой среднего роста, худенький, в красной фирменной робе магазина «Видео». Высокий пошел к выходу, а второй свернул к Алёне:

– Вам чем-нибудь помочь?

Поверх робы болтался бейджик с надписью: «Менеджер Константин».

– Э-э… – пролепетала Алёна, делая простейший логический вывод, что высокого парня звали, стало быть, Данилой. – Я ищу мешки для своего пылесоса.

– Какой он марки? – заботливо спросил Константин.

– «Самсунг».

– А какая модель?

– Что значит – какая модель? Ну, он синенький такой, кругленький… – показала руками Алёна.

– Я имею в виду номер модели, – улыбнулся Константин с тем выражением, с каким врачи обычно улыбаются идиотам. В смысле, идиоткам.

– Я не знаю… – развела руками Алёна, оправдывая диагноз. – А у него что, есть номер?

На самом деле она отлично помнила, что у ее «Самсунга» есть номер – 1500. И пылесборники ей в самом деле были нужны! Но если сейчас она назовет номер и мешки найдутся, придется для конспирации их покупать, а в это время Данила исчезнет! И Алёна ничего не успеет у него спросить!

– Извините, – пробормотала она, приклеив к лицу виноватую улыбку, – я теперь вспомнила, на пылесосе и правда какие-то цифры написаны. Я посмотрю, а завтра приду. Хорошо?

– Как вам будет угодно, – кивнул Константин, – хотя у нас есть одна модель пылесборников, которая практически для всех «Самсунгов» подходят. Универсальные мешки!

– А вдруг к моему они не подойдут? – старательно испугалась Алёна. – Нет, я лучше посмотрю номер… спасибо, до свиданья!

– До свиданья, – пробормотал Константин, даже не поглядев вслед рассеянной клиентке, которая с невероятным пылом вдруг рванула к выходу. Поработайте в «Видео» – и не такого еще насмотритесь!

Дела давно минувших дней

Утром я надел фрак (правильнее будет сказать, фрачок, настолько он кургуз и неказист, а впрочем, без ложной скромности сознаюсь, что я, по отзывам, выглядел в нем весьма авантажно и, главное, старше своих лет!) и отправился с визитом к их превосходительствам.

Петрозаводск показался мне неказист. Каменных домов раз-два и обчелся, а именно три. Один из них оказался гостиный двор – одноэтажный, узкий, с галерейками и арками. Напротив находилось деревянное и тоже одноэтажное здание театра. Я обрадовался, увидав, что расположен он на столь бойком месте, как торговая улица. Значит, о предстоящих спектаклях все извещены!

Неподалеку нашел я небольшую площадь, где полукругом располагались так называемые присутственные места. Неподалеку стоял и губернаторский дом, каменный, в три этажа, очень просторный, вытянутый в длину крыльями и флигелями. Вокруг раскинулся очень недурной парк – понятное дело, занесенный снегом, но с тщательно расчищенными дорожками. Собственно, единственный этот дом производил поистине городское впечатление, и я, петербургский житель, русской провинции в глаза прежде не видавший и побаивавшийся ее, несколько приободрился.

Я был удивлен той быстротой, с какой приняли меня их превосходительства. Я как актер привык к пренебрежению со стороны сильных мира сего. Я тогда недооценивал скуку здешней жизни, когда всякий новый человек – вдобавок прибывший по своей воле, а не ссыльный! – становился сразу интересен. А к актерам, благодаря увлечению губернаторши, вообще было особенное отношение.

Губернатор оказался сморщенным, сгорбленным седовласым старцем весьма почтенного вида. Его супруга – очень высокой, почти с меня ростом и гораздо выше своего мужа, с великолепной фигурой. Лет ей было… ну, словом, как говорится, женщина бальзаковского возраста. Одетая в синее платье, она казалась большой удивительной птицей рядом с воробьишкой-мужем. Говорил губернатор мало, хотя и приветливо, порою украдкой позевывал и очень скоро удалился, сославшись на необходимость читать какие-то важные бумаги. Помню, мелькнула у меня мыслишка, что он отправился просто-напросто поспать.

– Ангел мой, – выразился он по-старинному, обращаясь к жене, – предоставляю тебе занять нашего гостя.

Ее превосходительство послала мужу ласковую улыбку и посмотрела на меня. У нее были прекрасные серые глаза, которым синее платье придавало голубоватый оттенок, а волосы темно-русые. Черты лица нельзя было назвать иначе как породистыми. Вообще лицо поражало не столько красотой, сколько оригинальностью. Впечатление ее внешность и манеры производили очень сильное. Я вдруг подумал, как скучно, должно быть, такой очаровательной женщине в этой глуши – неудивительно, что она так увлечена театром!

Я робел и путался в ответах. Особенно часто спотыкался на словах «ваше превосходительство», которые почему-то вставлял то и дело, и в конце концов хозяйка приказала – именно что приказала! – мне называть ее Эльвирой Михайловной.

Я с восторгом подчинился. Ну, первое дело, повторюсь, мне еще не приходилось быть в такой короткости с сильными мира сего. Кроме того, эта женщина рождена была властвовать людьми и их сердцами. Что скрывать – я влюбился в нее с первого взгляда, но, конечно, понимал, что это навеки останется влюбленностью пажа в королеву. Ну что ж, для начала я решил ни в коем случае не выдавать своих чувств, чтобы не показаться смешным.

Собственно, говорили мы только о делах. Для начала Эльвира Михайловна посоветовала мне съехать из гостиницы и сыскать квартиру в городе.

– Не то разоритесь у этого Яаскеляйнена, он с проезжающих, по слухам, три шкуры дерет, – сказала она. – У любой, самой жадной старушки комната дешевле, да еще и со столом.

– А кто такой Яаскеляйнен? – удивился я. – Неужто хозяин гостиницы? Так он финн?! Я бы скорей принял его за жителя южных наших губерний. Неужто бывают черноволосые и черноглазые финны?

– Среди жителей Похъёлы было много черноволосых, черноглазых и смуглых, – сказала Эльвира Михайловна, и глаза ее неприязненно сузились, но, увидав мое поглупевшее от изумления лицо, она рассмеялась чудесным, чарующим смехом. – В старинных карельских сказаниях Похъёлой называется северная часть Финляндии, Лапландия. Там издавна жили самые страшные и самые искусные колдуны.

«Ее превосходительство без ума от этих сказок!» – вспомнились мне слова казначея. Сердце мое заколотилось. Что и говорить, в этом слове – «Похъёла» – было что-то пугающее и безмерно волнующее. Совсем как в том ощущении, с которым я проснулся нынче ночью.

На самом деле это было предчувствие, случайно озарившее меня, и если бы я тогда дал ему волю…

Но этого не случилось.

Мы продолжали разговор о театральных делах, и я узнал, что любительские спектакли организуются, как в профессиональном театре: ежемесячно премьеры, никаких заминок или сбоев. Эта прелестная женщина держала театр в ежовых рукавицах. Нет, в самом деле, попробуйте-ка отказаться от роли, если она назначена вам ее превосходительством, или опоздать на репетицию, если расписание скреплено ее же подписью!

Я решился спросить, правда ли, что есть в Петрозаводске некий доморощенный драматург, который мечтает о постановке своих пьес.

– Ах, Карнович! – сделала очаровательную гримаску Эльвира Михайловна. – О да! Он носится с вариацией расиновской «Федры».

– Расин?! «Федра»?! – ужаснулся я, почему-то сразу вспомнив рассказы одного ветхозаветного старожила, который видал еще Екатерину Семенову в этой роли и доводил до истерического хохота всех желающих (и нежелающих!) слушать своими попытками изобразить ее в особенно патетических монологах.

– Да, вы не напрасно испугались, – вздохнула Эльвира Михайловна. – Правда, это весьма осовремененная версия «Федры» – она так и называется: «Новая Федра» – и, противу классике, зеркально отраженная, если так можно выразиться. Я имею в виду, что наш драматург изобразил Федру непреклонной и добродетельной супругой Тезея, ну а Ипполит, напротив, всячески домогается ее, а потом, не добившись своего, клевещет на нее – и погибает, проклятый Тезеем.

– Это весьма смело, – только и смог выговорить я, удивляясь, почему Эльвира Михайловна так покраснела. И вдруг я понял…

В образе неумолимой, добродетельной Федры Карнович изобразил ее прекрасное и неумолимое превосходительство, а в образе Ипполита – себя, влюбленного в нее!

По выражению моего сконфуженного лица Эльвира Михайловна поняла, что я все угадал, и с трудом удержалась от смеха.

– Сами понимаете, – сказала она с шутливой серьезностью, – что ничего подобного я допустить на сцену не могу. Конечно, моему мужу – а он весьма умен и прозорлив! – будет приятно узнать, что Федра любит немолодого Тезея, однако сознавать, что вокруг ее юбок, вернее, столы и инститы[1]1
  Стола (лат.) – в Древнем Риме женская одежда типа хитона с рукавами или без них, с пришитой по подолу инститой; надевалась поверх туники. Инстита (лат.) – в VIII – V вв. до н. э. в Древнем Риме плиссированная оборка, пришиваемая к подолу столы.


[Закрыть], безнаказанно увивается какой-то бесстыжий Ипполит, ему вряд ли будет приятно. За себя Федра не боится, зато участь Ипполита может быть печальной. Тезей, видите ли, покровительствует ссыльным… о, разумеется, не политическим… – в голосе Эльвиры Михайловны прозвучала брезгливость, – тем, кто слегка порастратился на казенный счет или впал еще в какие-то незначительные должностные грешки. Он устраивает их здесь на тепленькие местечки, скажем, Карновичу весьма уютно в роли заведующего канцелярией. И если у него недостает ума самому позаботиться о себе, мне приходится печься о том, чтобы Тезей не лишился хорошего работника лишь потому, что тот чрезмерно много о себе вообразил.

Я слушал Эльвиру Михайловну, восторгаясь ее насмешливым умом, ее очаровательной речью, столь не похожей на речь известных мне светских дам, – и в то же время прощался с последней надеждой привлечь ее внимание. Ах… не дай бог «чрезмерно о себе вообразить» – лишусь не только работы, но и ее общества!

Стыдясь, что не смогу скрыть волнения, я подошел в окну и уставился в парк, делая вид, будто некий шум, раздавшийся внизу, привлек мое внимание. К моему изумлению, там в самом деле происходило нечто странное. Из полосатой будки часового (такая будка стояла у ворот губернаторского парка) выскочил охранник с ружьем наперевес и преградил путь женщине в большом клетчатом платке, покрывающем ее чуть ли не до пят.

Она пыталась пройти, она показывала на дом, но солдат качал головой и норовил отогнать ее подальше.

– Что там происходит? Куда вы смотрите? – спросила Эльвира Михайловна, подходя ко мне и касаясь моего плеча пышным рукавом своего платья. Сладостный аромат коснулся моего обоняния… словно в тумане, смотрел я, как женщина внизу подняла голову и с мольбой уставилась на окна верхних этажей губернаторского дома, на то окно, за которым стояли мы с прекрасной и недосягаемой «Федрой»…

«Да ведь я видел эту самую девушку вчера в гостинице!» – мелькнула – нет, вяло, полусонно проплыла в моей голове мысль.

– Чего она хочет? – удивилась Эльвира Михайловна. – А ну-ка, отворите окно, господин Северный, я спрошу.

– Умоляю, называйте меня Никитою… Львовичем… – едва выговорил я, понимая, что ничего так не желал бы, как услышать свое имя из этих прелестных уст.

– Конечно, конечно, – уступчиво проговорила она, – да раскройте же окно!

Я схватился дрожащими руками за створки, однако они были накрепко законопачены и заклеены вощеной бумагою для тепла.

– Ах, не стоит, – разочарованно вздохнула Эльвира Михайловна. – Поздно, она уже убежала. Интересно, чего ей было нужно?

– Вам это и правда интересно? – спросил я с нежностью, пораженный ее великодушием по отношению к неизвестной девушке.

– Вы же должны понимать, – сказала она тоном капризного ребенка, – что жизнь наша здесь удивительно однообразна, поэтому радуешься самомалейшему развлечению.

Развлечению? Я вспомнил, с каким отчаянием рыдала вчера эта девушка, как только что рвалась в губернаторский дом, как отгонял ее ружьем солдат… ах, бедняжка мечтала получить помощь у женщины, для которой она и ее беды – всего лишь развлечение!

Итак, Эльвира Михайловна с ее равнодушием к живым людям и самозабвенной любовью к театру была совершенно такой же, как все виденные мною прежде высокопоставленные дамы, которые искали на сцене чужих, выдуманных страданий, потому что сами жили не страдая…

Сердце мое дало изрядную трещину. И Эльвира Михайловна, которая, как я потом узнал, обладала непостижимой чувствительностью, мгновенно почувствовала перемену в моем настроении. Она отошла от меня и официальным тоном сказала:

– А теперь, господин Северный, давайте поговорим о первом спектакле, который вы будете ставить. Мне бы хотелось, чтобы это было «Горе от ума» господина Грибоедова. Первая репетиция состоится завтра. Все актеры мною будут оповещены. Вы должны будете представить ваш план постановки.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – отчеканил я.

Наши дни

Алёна слетела по лестнице, распахнула дверь на улицу – и, суматошно оглядевшись, увидела метрах в двадцати приметную куртку. Однако ее обладатель удалялся весьма проворно. Алёна уже открыла было рот, чтобы закричать что было сил: «Данила!» – однако вовремя спохватилась, что имени его ей знать вроде бы неоткуда. Если парень заметил ее в магазине – а редко кто не замечал Алёну Дмитриеву, тем паче особи противоположного пола! – то запросто может догадаться, что дамочка подслушала его довольно-таки криминальный разговор. И тогда… читывали, читывали мы детективы, слава богу, в курсе, что происходит с теми, кто слишком много знал! Ни в какие опасные дела мешаться у Алёны охоты совершенно не было. Так что кричать она не стала, а молча кинулась догонять Данилу со всех ног, поскольку он уже подходил к перекрестку улиц Белинского и Ижорской, а на светофоре догорал красный. Время зеленого света здесь истекало очень быстро, а потом по Белинке вновь устремлялся ревущий поток. Вот перейдет Данила на ту сторону – и поминай как звали! Поэтому Алёна прибавила скорость. Однако она забыла о коварстве снега, скрывавшего нечищеные тротуары. И, понятное дело, поскользнулась, и, понятное дело, так и поехала-поехала-поехала, силясь сохранить свой эквилибр, как сказали бы французы, но этот самый эквилибр – штука весьма непостоянная и неуловимая, потерять его легко, а поймать ох как трудно… Вот и Алёна его потеряла – и упала бы непременно, когда б не налетела на пахнущую скипидаром спину Данилы.

Толчок был так силен, что парень пошатнулся и… и, видимо, тоже ступил на лед, потому что и его эквилибр оказался утрачен. В попытках поймать его Данила сделал странный кульбит, однако напрасно: все же грянулся в сугроб. Сбившая же его Алёна неведомым образом удержалась на ногах.

– Мать честная, – зло сказал Данила, глядя на нее снизу вверх, – держаться на ногах нужно!

Алёна удивилась такой самокритичности и сочувственно пожала плечами:

– Да с кем не бывает!

– Ничего себе, – сердито проговорил Данила, не без труда поднимаясь. – Да вы на меня налетели, как танк! Хоть бы извинилась!

В принципе он был прав, однако писательница Дмитриева – дама довольно злопамятная и ехидная, поэтому не преминула показать норов и с самым невинным видом ляпнула:

– Вообще-то я с вас беру пример.

Данила зыркнул удивленно:

– Это в каком же смысле?

Ничего себе! Так он даже не заметил, как недавно сбил в снег женщину, и не просто женщину, а даму, можно сказать, и не просто даму, а красавицу, писательницу, детективщицу, распутывательницу и запутывательницу… ну и все такое! Немудрено, что Алёна обиделась и обиду свою скрывать не стала:

– А припомните, минут двадцать назад вон там, на том перекрестке, вы сшибли в сугроб женщину с шестью сумками и даже не оглянулись?

– С шестью?! – ужаснулся Данила. – Нет, правда?! А вы уверены, что это я? Потому что под тяжестью шести сумок немудрено упасть и без посторонней помощи!

– Не обольщайтесь, – сухо сказала Алёна. – Она упала с посторонней помощью, а именно – с вашей. Вашу куртку ни с какой другой не перепутаешь. Это были вы!

– А вы что, теперь за нее, ну, за эту женщину, мне отомстили? – удивился Данила.

– Почему за нее? – удивилась и Алёна. – Если уж на то пошло, мстить мне следовало бы за себя, потому что это была я, но месть тут ни при чем, на вас я налетела совершенно случайно. Просто поскользнулась – ну и…

– Про то, что я вас сшиб на том перекрестке, вы прямо сейчас придумали? – хмыкнул Данила.

– С чего вы взяли?

– А где же ваши сумки? В снег закопали и побежали меня догонять? И что вы делали в «Видео»?

Ух ты, глазастый какой!

– Искала пылесборники для своего «Самсунга», – с невинным видом ответила Алёна. – Мне предлагали какую-то универсальную модель, но я решила уточнить номер моего пылесоса.

– И с такой скоростью помчались его уточнять? – хохотнул Данила.

– Вообще-то я гналась за вами, – решила прекратить это затянувшееся словоблудие Алёна.

– Ага, все же месть, – вздохнул Данила. – Или… что-то иное?

Вот наглец! Как заиграл глазом! Конечно, парень симпатичный, слов нет, и как раз в том возрасте, представители которого весьма чувствительны к чарам так называемых взрослых дам – а ведь Алёна, к слову сказать, принадлежит к их числу, – и отлично знает о том, что представители его возраста у взрослых дам весьма пользуются успехом, и в других обстоятельствах, может быть, Алёна с охотой поиграла бы с ним глазами, а может, и не только…

Но слишком уж он оказался самоуверен. Не вредно такого и обломить немножко.

– Конечно, иное, – улыбнулась наша героиня. – Вообще-то, я хотела спросить, как найти вашего брата.

Данила покачнулся, и Алёне показалось, что он сейчас снова упадет. Она даже схватила его за рукав, но он сам удержался на ногах и высвободился так резко, что теперь потеряла равновесие она. Но Данила даже попытки не сделал помочь прекрасной даме. Поэтому она довольно увесисто шлепнулась на то место, на которое обычно шлепаются все и для обозначения которого существует множество эвфемизмов. Данила быстро склонился к ней, однако совсем не для того, чтобы поднять!

Он с ненавистью глянул в Алёнины изумленные глазищи и выдохнул:

– Держись от меня подальше! И про брата моего даже думать забудь, если жить хочешь! Он из-за таких, как ты, в могиле лежит. Поняла, кретинка? Залезь в свой пылесос и сиди там!

И с этим совершенно несусветным пожеланием он ринулся через Белинку почти в ту самую минуту, когда зеленый сигнал светофора сменился красным и поток стремительно несущихся в обе стороны машин отрезал его от Алёны, сделав дальнейшее преследование невозможным.

Совершенно ошарашенная, она сидела на снегу и даже не слышала обращенных к ней сочувственных вопросов и восклицаний:

– Девушка, что с вами? Что вы сидите? Вы можете встать? Неужели она ногу сломала? Наверное, головой ударилась, не отвечает…

Последняя реплика достигла слуха Алёны, и она медленно закопошилась, пытаясь подняться. Несколько рук подхватили ее и поставили на ноги. Все же свет не без добрых людей!

– Вас проводить? – предложил какой-то темноглазый, смуглый, в черном куцем пальтишке.

– Спасибо, – качнула головой Алёна. – Ничего, я сама…

В темных глазах блеснуло разочарование, но сейчас Алёне было не до общения с противоположным полом. Хватит! Наобщалась только что! Пока довольно!

И она побрела в сторону дома, иногда оглядываясь, словно опасалась, что Данила вдруг да вздумает ее преследовать. При этом она прекрасно понимала, что Данила с крейсерской скоростью несется своей дорогой, иногда оглядываясь, словно опасаясь, что докучливая дамочка не пожелала залезть в свой пылесос и вдруг да вздумала его преследовать.

Ну, он мог быть спокоен по обеим пунктам! Алёна сейчас хотела только поскорей добраться до дому. Закрыться на все замки, задернуть шторы, забиться в любимое кресло, погасить верхний свет, включить бра и хорошенько все обдумать.

Дела давно минувших дней

На первую встречу со своей труппой и первую репетицию назавтра я отправился уже не из гостиницы Яаскеляйнена – еще с вечера я сменил место жительства и поселился у почтенной дамы по фамилии Паасилинна. Мне так понравилась эта фамилия, что я даже не хотел знать имени и отчества своей квартирной хозяйки. Впрочем, в этих краях принято обращение по фамилии.

Аити Паасилинна, то есть матушка Паисилинна, как мне велено было ее называть, с первой минуты нашей встречи отнеслась ко мне истинно по-матерински. Поселила она меня в большой, светлой, просторной комнате – в подобной я никогда не живал! А как госпожа Паасилинна меня кормила… По утрам кофе с густыми сливками, чудесное масло, горячие пирожки. На обед гусь, цыпленок, красная рыба из Онежского озера. Сытный ужин. Чай с вареньем и всяческим печеньем… За всю свою жизнь я не знал, что значит вкусно и сытно покушать, я еще никогда не имел ежедневного обеда, а тут – истинное пиршество гастронома. Вот это жизнь! «Но надолго ли?» – суеверно думал я, привыкший к превратностям судьбы.

Впрочем, ничто не предвещало беды. С труппой у меня с самого начала установились наилучшие отношения, народ подобрался истинно талантливый, иные по-любительски, а иные почти профессионально, и репетиции шли весьма слаженно, обещая успешную премьеру. Госпожа губернаторша на них присутствовала непременно.

Тут я должен кое в чем признаться. Хоть мне было предписано ее превосходительством представить план постановки, я этого плана не имел. Ведь я в жизни не пробовал себя в режиссуре! Но признаться в этом было никак нельзя, поэтому я усиленно пытался вспомнить единственную постановку «Горя от ума», которую видел. Но напрасно старался. Тогда я решил создать свои мизансцены.

Ох, фантазировал я, как мог! Помнится, однажды, когда репетировали второй акт, сцену обморока Софьи, я приказал исполнительнице:

– Падайте, Елизавета Петровна!

– Куда? – удивилась она. – Куда же падать?!

– Как куда? На пол, на ковер.

Она послушно и очень изящно упала. Чацкий опустился перед ней на колени, обмахивал опахалом, потом поднял с помощью Лизы и уложил на кушетку.

Всем очень понравилось! Но тут подал голос Карнович – тот самый несостоявшийся драматург, автор «Новой Федры». Надо сказать, что этот смазливый молодой человек с внешностью первого любовника единственный из всей труппы с первой минуты отнесся ко мне неприязненно, и неприязнь эта не проходила.

В нашем спектакле играл он Молчалина – томного и лживого. И вот он процедил, небрежно полируя ногти кусочком замши (это было его любимое занятие как в жизни, так и на сцене: дай ему волю, у него и Гамлет бы ногти полировал, читая свой знаменитый монолог!).

Итак, Карнович подал голос:

– Позвольте! Я москвич и много раз видел «Горе от ума» в Малом театре: там Софья падает в кресло.

Вся труппа уставилась на меня выжидательно. Я спиной чувствовал взгляд губернаторши, которая сидела в зрительном зале, в первом ряду партера. Этот взгляд ободрил меня, и я отрезал:

– Да, я знаю московскую постановку, но в Петербурге не так. Там Софья падает на пол, это считается очень оригинальным. Впрочем, если желаете, эту сцену можно разыграть и по-московски.

– Нет-нет! – звонко выкрикнула госпожа губернаторша. – Нет-нет, пожалуйста, давайте играть оригинально, по-петербургски!

Не могу описать, какой восторг переполнил мою душу в эту минуту, какую любовь я вновь ощутил к этой чудесной женщине!

Карнович поджал губы. Я почувствовал, что нашим отношениям никогда не наладиться. Но это меня ничуть не волновало! Главное было то, что Эльвира Михайловна, милая, чудесная Эльвира открыто приняла мою сторону!

В таком восторженном состоянии я пребывал до тех пор, пока мы не дошли до третьего акта – приема у Фамусова. Сначала все шло довольно стройно: гости один за другим выходили на сцену, как вдруг из зала вновь раздался мелодичный голос Эльвиры Михайловны:

– Никита Львович, а разве здесь не будет докладов?

– Каких докладов, Эль… э-э, ваше превосходительство? – изумился я.

– У нас всегда докладывают на балу о прибывших гостях.

Я пробовал было возразить, что нельзя ломать стихи классической пьесы Грибоедова вводными докладами без размера и рифмы, но губернаторша меня не слушала.

Пришлось уступить. И на репетиции, и на каждом спектакле на балу появлялся почетный слуга в ливрее (к слову сказать, это был настоящий лакей – из губернаторского особняка) и провозглашал:

– Пожаловали госпожа Горич. Князь Тугоуховский с супругой!

И так далее.

Наши дни

К сожалению, исполнить все задуманное не удалось, потому что позвонил Дракончег.

Это была, с позволения сказать, плотская слабость писательницы Дмитриевой. В смысле, был, потому что означенную слабость Алёна питала только к персонажам мужского пола.

На самом-то деле его звали Александром, но Алёна предпочитала называть своего милого друга Дракончегом, потому что они оба были Драконами согласно восточному гороскопу, правда, далеко не одногодки. Алёна родилась на свет гораздо раньше своего любовника. Впрочем, они оба ничуть не смущались. Их привязывало друг к другу неодолимое влечение, утоление коего доставляло обоим немалое наслаждение. Ради этого Дракончег частенько, под разными благовидными и неблаговидными предлогами, смывался из дому (он был женат) и бросался к своей легкомысленной подруге. Правда, в последнее время что-то изменилось в их отношениях… причем не к лучшему. Да нет, не охладели они друг к другу, но если раньше это была восхитительная взаимная страсть без всяких обязательств и попреков, то теперь эти самые попреки вдруг стали практически постоянными. И дело состояло не только в том, что Дракончег был патологически ревнив к каждому встречному и поперечному столбу, а поскольку он практически мало что знал о жизни своей подруги (она женщина загадочная и таинственная во всех отношениях), ревность отягощалась вечной неизвестностью: где она, что с ней, вернее, кто… Этого мало. Дракончег вдруг начал упрекать Алёну за ту неодолимую тягу, которую к ней испытывал! И если прежде его песнопения на тему почти наркотической зависимости от ласк нашей героини были полны восторга и умиления, то теперь в них все чаще и чаще сквозило нескрываемое раздражение. Алёна еще помнила время, когда была отчаянно, до одури влюблена (отнюдь не в Дракончега), и уж ее-то наркотическая зависимость от некоего молодого человека по имени Игорь была вообще сродни безумию, но помнила она также злость на себя и почти ненависть к Игорю, которые охватывали ее, когда всеми силами она пыталась забыть его, освободиться от его власти над ней. Теперешнее поведение Дракончега напоминало Алёне ее тогдашнее. Получалось, он тоже хочет освободиться? Но почему? Влюбился, что ли, в кого-нибудь и тяготится старой связью? Но Алёна никогда не обольщалась мечтами о нерушимой верности Дракончега и просто старалась не думать о его жене, с которой он еженощно, а то и днем – и не единожды, при его-то темпераменте! – спит. Семья семьей, а секс на стороне некоторым мужчинам просто необходим, это Алёна с помощью Дракончега усвоила очень хорошо. И некоторые женщины, в мужья которым достаются подобные ему секс-машины, должны, строго говоря, благодарить ненавязчивых любовниц, с которыми их неугомонные мужья порою тешат свою плоть: ведь не всякая жена готова беспрестанно удовлетворять потребность своего мужа в оголтелом, разнузданном сексе и давать ему не только удовлетворение, но и пресыщение – хотя бы на некоторое время.

Судя по некоторым случайным обмолвкам Дракончега, жена его была чудесной женщиной, но холодноватой в постели. Может быть, просто потому, что притомилась исполнять свои супружеские обязанности. Ну а Алёна Дмитриева холодноватой не была, вот уж нет, – может быть, просто потому, что супружеских обязанностей не исполняла по причине отсутствия супруга, – а оттого всякое свидание с Дракончегом было сладостным забвением для них обоих, бурным утолением плотского голода. И вот, оказывается, это стало раздражать Дракончега. С некоторых пор ночных свиданий Алёна ждала чуть ли не со страхом, как, впрочем, и звонков, потому что упреки типа «ты превратила меня в сексуального наркомана» сыпались и по телефону.