Текст книги "Пашня. Альманах. Выпуск 2. Том 1"

Стефан Хмельницкий

– Март, ты что, оглох? Куда ты там уставился? Ты помнишь, что завтра в школу?

«Я не верю, не верю. Там должно быть что-то другое…» – думал Март, всматриваясь куда-то вдаль за окно.

– Тебе уже двенадцать, шестой класс. Тебе уже думать надо о будущем, как ты школу будешь заканчивать, Март?! Ольга Александровна весь прошлый год на тебя жаловалась, что ты постоянно отвлекаешься на уроках.

– Вот, замечание так замечание: читает книги на уроках литературы, – съехидничал Март.

– Март! Есть определенный регламент, образовательная система, и, в конце концов, взрослые лучше знают, что нужно их детям. Мы о тебе заботимся.

«Мне иногда кажется, что вы никогда не были детьми», – подумал Март.

–Да, да, да, – сказал он вслух и задернул занавеску. – Яйцо курицу не учит, и прочее, и прочее.

– Отец, будь добр, вразуми своего сына.

Услышав оклик, отец семейства, заполнявший собой натруженные выемки дивана, вынырнул из-за газеты, как страус из песка. Сходство со страусом дополняли непропорционально большой живот, длинная шея и маленькая голова, которую венчали очки. В течение нескольких секунд он смотрел на объект беспокойства недоумевающим, отсутствующим взглядом.

– Сын… – Очки упали на нос, отчего отец вздрогнул. – Слушай, что тебе мать говорит. – Сделав замечание, тут же засунул голову обратно в газету.

Тут же опять резко вынырнул и воскликнул:

– Ты гляди, Ида! Опять террористы теракт устроили в Европе. Куда катится мир? Близится война, Ида, ты понимаешь?! Нам не избежать Третьей мировой войны!

– Опять заладил, – прошептала мать, закатив глаза.

– Кстати, – лицо отца переменилось, будто кто-то случайно переключил канал, – что у нас сегодня по телику? Может, какой новый сериал вышел… – отец впал в кому, лишь мерное нажатие на потертые кнопки пульта выдавало в нем жизнь.

– Видишь, и отец говорит, что тебе пора подумать о будущем, – слукавила мать.

«Больно надо. Что я там не видел: ящик для жизни, ящик для работы, ящик для развлечений?» – подумал Март.

– Я к бабушке – сообщил он.

– Ты никуда не пойдешь! – строго сказала мать – Тебе завтра в школу.

– Это всего лишь первое сентября, там даже уроков нет! – возразил он, собирая вещи.

– Если ты уйдешь, то можешь домой больше не возвращаться!

– Не волнуйтесь, – раздраженно процедил Март, – не вернусь!

И хлопнул дверью.

***

Недалеко, за обездоленной городом рекой, стоял приземистый одноэтажный дом, словно слепленный наспех из грязно-красного песка, с накинутой набекрень высокой крышей. Из глубины его раздавался металлический гром, возвещая о битве.

Барабанной дробью застучали ножи – ошметки врага летели на кафель. Били молотки. Стучали сковороды и кастрюли. Конфликт только казался локальным, кухонным, но потряхивало весь дом. Первыми выбежали крысы, потом дед, и в доме остались только мыши, робко выглядывавшие из норок, не решаясь на побег. Крыша дома ерзала из стороны в сторону, и, казалось, она вот-вот слетит, оголит пыльный чердак, где хранятся законсервированное лето и частичка осени, бережно откладываемые на зиму.

Мимо Марта промелькнула бабушка, даже не заметив его. Ее хрупкие и прозрачные руки порхали, как крылья бабочки, по всей кухне поднимался густой пар. На кухне стоял запах вареной свеклы, чеснока, ржаного хлеба и всяких неведомых Марту специй и трав. Как опытный воин и полководец, не раз горевший в боях, бабушка берет высоту: вскакивает на табурет, хватает несколько цветных баночек и безжалостно опрокидывает их нутро в бурлящие котлы, где кипит багровое месиво. Спрыгнув, подкидывает снаряды в зев печи, подогревая поле брани.

Затем бабушка, оседлав ветерок, порожденный множеством щелей и створок дома, исчезает и появляется в разных его частях. Чердак. Лестница. Подвал. Улица. Сарай. Прихожая и снова кухня. И не было бы конца этим перемещениям, если бы Март, не привыкший к такой стремительности, уставший вертеть головой, не крикнул:

– Баб Ань!!! Я пришел.

– О, внучок, привет!!! – раздался откуда-то бабушкин голос. – Это ты? Опять через забор перелез, ну ты даешь!

Март улыбнулся – ему нравилось, когда бабушка удивлялась простым вещам.

– Я как раз супчик сготовила. Будешь?

– А какой? – урча желудком, спросил Март.

– Твой любимый – борщ. Наваристый, пальчики оближешь.

– Конечно, бабуль, налей.

Запах, подхваченный ветром, ворвавшимся в открытую дверь, разнеся по всему дому.

–Аххх, что у нас сегодня на обед. Борщ с чесноком и хлебом. Вкуснотища! – безошибочно угадал дед, разуваясь в прихожей.

Он стоял на пороге кухни, и чуткий его нос улавливал каждый оттенок запаха.

– Ах, и наваристый же суп получился, правда, соли маловато, но ничего, ничего…

– Дед, ты же еще не попробовал? – удивился Март.

– Да, нет, я уже наелся. Спасибо тебе, моя старушка. Вкуснятина! – он приобнял бабушку и чмокнул ее в щеку.

Казалось, что дед никогда и ничего не ест. На рассвете он хватал кусочек сала и баночку свежей росы. В полдень заходил в дом, дышал запахом только приготовленной еды. С вечера надаивал звезд с Млечного Пути. Такой малости, на которой, казалось, не выжить ни одному современному человеку на Земле, деду хватало сполна.

Жилистый, упругий, как сверчок, дед ловко скакал по сараям, чердакам и гаражам. Летом, он впитывал жар солнца, обманывал это языческое божество, ловко крал его лучи, закатывал их в стеклянные банки и быстро прятал. Бабушка была его тайным сообщником. Март знал это, но никому не рассказывал.

Зимой они, опытные мошенники, выдавали ему эти лучи за фруктовый компот или ягодные варенья; но Март ясно ощущал сладко-кислый привкус солнца, которого ему особенно не хватало в феврале, когда зима порядком поднадоедала, а весна все не приходила, только иногда ложилась белыми отблесками на облупленный подоконник класса, делая томительное ожидание еще более невыносимым.

Накидывая чоботы на тонкие ноги, дед, по своему обычаю, напевал: «Побегу, так много дел, так много работы! Столько еще надо успеть».

– А сколько? – решил полюбопытствовать Март.

– Как сколько? А ну-ка! Пойдем, покажу!

– Куда ты мальца-то потащил, пусть отдыхает! Старый ты черт! – упрекнула старуха деда, но Март, облизав тарелку, запихивая в рот последний кусок хлеба, обувался.

–Ну, ну, не подавись только. Эх… – вздохнула она, и каждая морщинка на ее лице улыбалась.

***

– Вот, Март, смотри! Козы: Аглаша, Марья, Нюша, им же надо сено есть. А сено где взять? Надо на дачу ехать, траву косить. Заготовки на зиму делать. Потом, подоить, погладить, поговорить. Знаешь, какие козы собеседники, заслушаешься! Она тебе такое понарассказывает!

– Да ладно? – Март посмотрел на деда недоверчиво.

– Ну, ты чудак, Март! Вы там, в городе, совсем жизни не знаете. Ты послушай ее, она тебе расскажет, какие сегодня яблони цветут; какой силы ветер; будет или нет дождь. Козы прогноз тебе скажут поточнее всяких там баранов по телевизору.

Март засмеялся.

– Да, да. Это я тебе серьезно говорю. Правда, взамен их надо выслушать. Они тебе пожалуются, как им было холодно зимой; что их бесит соседский кот Тигроша; что Тузик вечно кусает их за бока. А курицы? Ах, ты бы слышал! Насплетничают, кто их дерет, кто яблоки, вишни и сливы ворует из нашего сада. Уши закладывает, сколько накудахтают тебе, новостей на весь день хватит.

– А потом?

– А что потом, возьмешь велик, да покатишь по холмам и тропинкам, мимо серебряных ручейков, мимо зеленых лугов, мимо леса. Ах, хорошо! Дышишь. Понимаешь? Дышишь! Одно журчание да щебетание в ушах.

Март сразу вспомнил, как гнал, что есть мочи, вдавливая педали своего новенького горного амортизированного велосипеда с двадцатью четырьмя скоростями, а дед спокойно катил на своем древнем шоссейном «Аисте», взлетая на гору, легко и свободно, одним взмахом крыльев, еще и покрикивая назад: «Слаба—а—а—к!!!»

– Дед, ты так интересно рассказываешь! А расскажи еще.

– Да, что толку рассказывать? Тут показывать надо, понимаешь. Жизнь – ее показывать надо.

Тузик неистово вилял хвостом, как щеткой сметая паутины со всех углов. Пришлось взять его с собой. Калитка прощально скрипнула, провожая три силуэта: мальчика, деда и собаку. Они шли в ярком закатном свете солнца, уменьшаясь, пока совсем не исчезли, не превратились в три крошечных пятнышка на ровном фоне желтого диска.

***

– Вот ты дышишь, а чем дышишь? В городе грязь, слизь, выхлопные газы. Щупаешь, а что щупаешь? Гладкие тетрадки, портфели, ручки, парты, доски – это все мертвое, понимаешь? А на природе – оно все живое. А что слышишь? Шум клаксонов, моторов, заводов, вечное гудение, как в трансформаторной будке. Кто может жить в трансформаторной будке? А здесь, видишь? – Они вышли к зеленым лугам, где виляла небольшая, но быстрая река.

– Но есть же… – Март хотел было возразить, что в городе есть парки, аллеи, пруды, фонтаны, деревья и многое другое, и что, в общем, жизнь в городе лучше и изобильнее. Но слова заглушило чириканье дюжины воробьев, севших в ряд на большую ветку дерева, названия которого Март не знал. Ласточка мелькнула белым крылом и улетела. По полю, рядом с небольшой заводью, важно шел аист, заглатывая лягушек. А вдалеке, над сосновой рощей, куда вела широкая тропа вдоль речки, постепенно сужая круги, парил сокол.

Март никогда прежде не видел сокола, поэтому завороженно наблюдал, как крылья плавно разрезают слои атмосферы, как птица делает крен, идет по спирали вниз, а потом резко взмывает, и так по несколько раз. Мешает ли соколу ветер, или тугие воздушные слои держат, не дают снижаться? И было непонятно, что он делает здесь, вблизи города, где соколы не обитают, где можно лишь одиноко парить, а на землю спуститься нельзя.

Глядя на полет сокола, Март вспомнил сварливый голос вороны, что поклевывала огрызок яблока, ругая ворона за то, что он опять пришел с пустым клювом, а птенцы их голодают; вспомнил серых голубей, что глупо таращат глаза, кивая, будто на все соглашаясь, лишь бы им и дальше кидали крохи еды.

– Смотри, какой пейзаж, – прервал размышления дед – Простор! А в городе что? То в забор упрешься, то в тупик, то в здание серо-коричневое. Заглянешь в окно: все ртами шамкают, уставившись в телевизор. А жизнь-то, вот она, Март! Понимаешь!?

– Да, дед! – восторженно воскликнул Март.

– Ну, тогда побежали, раз понимаешь!

– Куда бежать?

– Просто побежали. Куда ноги несут, туда и беги; далеко-далеко, Давай! Главное – ничего не боятся. Ничего не бойся Март. НИ-ЧЕ-ГО, Ма-а-арт, слышишь НИ-ЧЕ-ГО!.. – прокричал дед и рванул вместе с Тузиком вперед по тропинке.

«Да куда там, его даже Тузик перегнать не может», – подумал Март, но устремился вслед.

– Ну, что Март, устал? Запыхался?

– Нет… супер…. Класс, дед…– тяжело дыша и морщась, кричал Март, подбадривая сам себя.

– Вот тебе поле, речка, луга, холмы, равнины! Смотри!!! Простор.

–Да, дед… – зажимая бок, ноющий от боли, отвечал Март.

Они бежали по широкой гравийной дороге, и Март, как впервые расправивший крылья птенец, превозмогал страх, боль и усталость, лишь бы держатся наравне с дедом; судорожно трепещет крылышками, но вдруг ощущает воздух, мах становится уверенней, и вот – полет.

Боль внезапно пропала – бежать стало легче, движения стали плавные. Весь мир вокруг преобразился, приобрел какую-то целостность. Тропинка постепенно сужалась – по локтям хлестала трава. Март не заметил, как пронесся мимо быка с мощными, заточенными, как рапиры рогами, как бык ненадолго увязался за ним. И не заметил он, как снова остался один.

Опьяненный чувством свободы, гонимый неведомой силой, исходящей откуда-то извне, он бежал, не сбавляя ходу, пытаясь догнать стремительно уплывающее солнце. Словно несли его не ноги, а кто-то, подхватив под локотки, проносил над землей – никогда он так быстро не бегал. И бежал бы, кажется, до грани дня и ночи, не давая дню уйти, будто вцепившись в луч солнца, пытаясь за него потянуть, отчего желтый клубок, укатывался все дальше и дальше. Речка резко вильнула, вместе с ней и тропа, такая узкая и травянистая, что Март не заметил ее исчезновения, не успел затормозить перед предостерегающим от опасности кустом, а там раскрылся обрыв; и солнце утонуло.

***

«И это все?» – только успел подумать Март, падая в бурлящий шумный поток. В этом месте дикая речка была особенно глубока, повсюду, то тут, то там, закручивались маленькие черные воронки. Марта охватила паника. Морозная вода сразу попала в горло, он начал кашлять, барахтаясь, заглатывая все больше и больше тяжелого холода. Инстинктивно закидывая руки все дальше, казалось, вот-вот он достигнет берега, но он все не приближался – Март стоял на месте. Руки-плети, как чугун. Силы заканчивались, становилось все холодней, тело немело и тянуло на дно. Гулкий стук сердца отдавался в ушах, замедлялся. Пустота – будто невесомость. Тело перестало сопротивляться, а потом и Март.

Его сознание угасало, только успев проснуться. И словно кто-то, опускавшийся рядом на дно, думал за него, что если бы повернуть все вспять, то он бы берег каждую секунду своей жизни, каждое мгновенье. Нет, он бы не тратил время зря. Он бы вставал в пять утра, чтобы вдохнуть свежий запах росы, увидеть холмы в рассветном тумане, омочить ноги в некошеной траве. Он бы до вечера бродил по полям и лугам, чтобы ощутить прохладу свободного ветра; скакал бы по холмам, пытаясь допрыгнуть до облаков; кричал бы, не боясь, что его кто-то услышит, и был бы счастлив, провожая закатное солнце. Он бы мог… да-да, все что угодно, но…

***

Неведомая сила тормошила и тянула тело Марта, выталкивая к берегу.

Март очнулся, закашлялся, выплевывая воду из легких. Обессиленный, продрогший, он лежал у кромки воды, раскинув руки в стороны, его потряхивало. Он не понимал, жив он или мертв.

Все облака куда-то улетучились, и он остался один на один с темнеющим океаном неба. Его глазам открылся необъятный безграничный простор. В тоже время Марту чудилось, что он замкнут под прозрачным куполом, как в кокон, отгораживающим, будто оберегающим его от опасного мира. Он хотел вырваться, избавиться от этой всеобволакивающей заботы, окружающей среды. Выражая это в мальчишеском раздражении: отмахиваясь от ласки матери, особенно, перед лицом своих сверстников. И вот – при первом соприкосновении с реальным миром он чуть не погиб.

Кто-то лизнул ему руку.

– Тузик!!! – воскликнул Март. – Так это ты!

Март переживал нечто странное. Возможно, он никогда не сумеет это осмыслить. Но здесь были ответы на все вопросы. Он вдруг вспомнил, как дед зашел босыми ногами в муравейник и стоял минут десять, глядя на Марта, а тот в ужасе смотрел на ноги деда, по которым бегали полчище муравьев. «А, Март?! Ну! Как тебе мои новые калоши? За деньги такие не купишь. Давай! Что боишься? Трусиха, не бойся, Март!»

Рядом с ним, выпустив язык, дышал Тузик. Нет, теперь он не боится. Мир сохранил свои размеры, а он свои, но что-то изменилось, что-то невидимое и неуловимое. «Я живой!» – кричал он каким-то внутренним голосом.

Эти два слова приобрели для него совсем новый оттенок, иной смысл. Он открыл для себя целый мир, который всегда лежал под ногами, но он его никак не замечал. Перепрыгивая от компьютера к книгам, гоняя футбол во дворе с друзьями, он не успел вдохнуть запахи лета, и вот, уже последний день… а он, оказывается, живой.

Сейчас, когда грудь вздымалась высоко над травой, жадно вбирая воздух после недавнего потрясения, он чувствовал живительный сок лета ноздрями. Он был как Винни-Пух, вспомнивший о тайном горшочке меда, жадно глотающий, выскребающий остатки с самого донышка.

«Но ведь еще не поздно, столько еще рассветов и закатов, и ничего, что школа, ее можно терпеть, пока там есть Алла Михайловна, учитель математики, и Татьяна Григорьевна, учитель истории. Пока они есть, школу можно терпеть».

Ему стало любопытно: а что происходят с теми миллионами и миллиардами людей, где-то там? Знают ли они, что живут?

«Вот бы была возможность всем рассказать. Я бы мог стать инженером и изобрести такую штуку, по которой можно было бы всем все сообщить. Но ведь есть! Есть телевизор, интернет. Почему же тогда им никто не скажет? А может они уже все знают? – недоумевал Март. – А может, мне стать путешественником или исследователем? Я бы мог открывать новые земли и вдохновлять людей. Теперь я знаю: чтобы начать путешествие, достаточно выйти из дома. Я бы мог объехать весь мир, а потом вернуться и рассказать остальным, что там, за горизонтом».

Но тут он вспомнил плоские карты и шарообразные глобусы без единого пустого места. Весь мир уже исследован. От этих мыслей ему сделалось тоскливо. Тогда он посмотрел вверх и, наконец, понял, о чем говорил дед.

Звезды с неба свисают гроздьями белого винограда. «И все это скрывал от меня искусственный ламповый свет города. Зачем?» Как же ему хотелось оказаться на той или на этой звезде. И увидеть лазурь Средиземного моря, и северный свет берегов Гренландии; почувствовать жаркое пламя Сахары и холодные ветра Сибири; побывать на вершине Альпийских гор и в степях Казахстана; услышать тишину прозрачных вод Байкала и шум реки Ориноко. Прикоснутся к небу над головой, к земле под ногами, чтобы ощутить жизнь – тонкую невидимую грань между ночью и днем.

Мурашки пробежали по коже, будто свет звезд проходил насквозь. По щеке стекала слеза. Он понял, что больше всего в жизни хочет стать не ученым, не инженером, не путешественником, а коллекционером. Коллекционером впечатлений. Он откроет банк «Впечатления», заведет сберегательный счет и каждый месяц будет откладывать туда все новые и новые ощущения, чтобы жить на это в старости. Но это все для себя.

А для других он будет исследователем жизни. Он откроет еще немало тайн, но первую тайну, которую он узнал, он постарается всем раскрыть. Он даже заведет блокнот, когда придет домой, и запишет: «Тайна №1: Я живой!»

Лимонная луна скользит по наклонной за темные вершины деревьев. На несколько часов небесный трон пустеет – анархия миллионов звезд. Одни формируют созвездия, другие одиноко светят, третьи падают по дуге и вмиг гаснут. Земля остывает, становится все холодней, и поля накрывает росой. Закинув голову, высунув язык, Март идет домой, пытаясь облизнуть звезды. И ему кажется, будто дорога бесконечна – потому что небо над головой никогда не кончится.

***

За забором дед вовсю колол чурбаки, кидая дрова в большую кучу.

– Без меня, дед? – возмутился Март.

– А, Март! Ты куда пропал? За тобой прям было не угнаться. Будто с цепи сорвался. Хорошо хоть Тузик тебя догнал. Он мне все рассказал, – загадочно подмигнул дед. – Но ты давай беги, твои родители уже обзвонились. Волнуются. Хех, – ухмыльнулся дед.

– А ты мне дров колоть оставишь?

– Так приходи.

– До субботы не могу, мне же в школу надо.

– О, уже осень?! – удивился дед, – А я и не заметил. Это надо поторапливаться. Столько дел еще, столько дел, – и тут же исчез, ускакал куда-то между гаражей, сараев, чердаков.

– Я на выходные приду!.. – кричал Март ему вслед. Но дед уже не слышал.

***

– Где ты был? Мы уже все морги обзвонили, в полицию хотели писать заявление, – сердито выговаривала мать.

– Да так, гулял.

– Гулял? – Мы всю ночь не спали. Всех на уши поставили. Переволновались, а он, видите ли, гулял. Тебе повезло, что сегодня первое сентября, праздник, а так бы получил бы по полной. Правда? – Адресовалась она к страусообразному отцу, который почитывал очередную газету, попивая чай и заедая шоколадным печеньем.

– Угу, – кивнул он.

– И где ты только так извалялся? О господи, опять штаны изорвал. Где я тебе столько денег наберусь, новые штаны покупать, или ты считаешь, что у нас с папой денег куры не клюют?

– Извини, мамуль, я теперь все понял. Я живой, – неожиданно для себя Март обнял маму и поцеловал ее в щеку.

– Конечно, живой. Что за глупости ты несешь. Снимай лучше штаны, зашью.

Он смотрел на маму совсем другими глазами. Глазами путника, вернувшегося из далекого путешествия, узнавшего то, что возможно, родители никогда не знали или давно забыли.

– Одевайся, я тебе говорю. Ты в школу опаздываешь.

Иван Якунин

В голове крутилась только одна мысль: успеть. Фонари станции, турникеты, зазывное «шаурма, лючшая на вокзале» – все мимо. Успеть, успеть. Я уже влетел в тамбур вагона, услышал за спиной шипение захлопнувшихся дверей, а призыв «успеть» продолжал стучать в голове. Глубокий вдох для успокоения. Признаться, единственное, что меня успокоило – это столбы вдоль железной дороги, сменяющие друг друга за окном, и постукивание колес где-то у меня под ногами. Все же глубокий вдох не помешает, чтобы сбить бешеный ритм сердца после пробежки.

Последняя ночная электричка развозит поздних пассажиров, раскачивая на своем хвосте последний вагон. В вагоне едко пахнет чем-то знакомым любому, кто проводит часть своей жизни в поездах и на вокзалах. Источник запаха издает протяжный рык, пытается перевернуться на другой бок, мелькнув грязной шапкой-петушком. Бомж не желает беспокоить соседей по вагону и снова исчезает за спинками сидений. Будто пытаясь укрыть бомжа от глаз, в вагоне гаснет свет. В черных окнах проходят контуры построек. Стоит свету вспыхнуть, как оконные стекла заполняются лишь отражениями грязного убранства вагона.

В середине вагона небольшая компания балагуров разливала пиво на пол и громко смеялась, не обращая никакого внимания ни на мигающий свет, ни на бомжа, ни на меня. Несколько молодых людей, очевидно, припозднившихся студентов, отлично провели день. Им оставалось допить свое баночное пиво, доесть чипсы, громко обсуждая только им интересную хрень. То ли какое-то устройство в автомобиле, то ли эпизод очередного блокбастера. В своем маленьком мирке им было уютно.

А мне в вагоне становилось не по себе. Снова мигнул свет. Пока было темно, я успел разглядеть огни приближающегося поселка. Резкий запах спящего бездомного ударил в нос, однако поежился я не от вони. Мне стал неприятен гогот компании, перебивший мерный шум вагонных колес. Лампы загорелись, осветив жирную струю пролитого пива, потянувшуюся по полу в сторону дверей. Определенно, стоит уйти на пару вагонов вперед. Там наверняка можно найти чистый и тихий уголок с соседями, мирно спящими или читающими книжки.

– «Ховрино», следующая станция «Химки» – прохрипел голос машиниста. Его дежурная просьба не прижиматься к дверям пропала в шипящем хлопке створок этих самых дверей. Легкий толчок, и мигающий вагон послушно трогается. К Химкам. Вагоны «Мытищинского вагоностроительного завода» никогда не отличались долговечностью и качеством, и вот сейчас я по натужному скрипу представил, как тяжело пассажиру дается открывание двери из тамбура. Будто следуя приказу «Умри, но с места не сойди», дверь противилась усилиям нового пассажира. Борьба двери и незнакомца пришлась на темную фазу шалого вагона. Тем сильнее был эффект того, что открылось моему взору и вниманию нетрезвых балагуров.

Вспыхнувшие лампы осветили девушку, словно взявшуюся ниоткуда. Пьяницы одобрительно загудели. Сморщив носик, очевидно, на запах бездомного бедолаги, что по-прежнему храпел на сиденье, девушка прошла к свободному месту у окна. Я мог видеть и разглядывать ее через проход. Признаться, даже не думал прятать взгляд. Что может привлечь в девушке так, что невозможно оторвать глаз? Длинная юбка полностью скрывала ноги, в стройности которых я и не посмел бы сомневаться. Кожаная куртка прятала фигуру, и только полурасстегнутая молния позволяла предположить, что ее грудь с трудом уляжется мне в ладонь. С этой мыслью я впервые оторвал взгляд от девушки и уставился на свои руки, вообразив в них объект этого секундного вожделения. Однако привлекал не только вырез куртки, взгляд невольно стремился выше. Вот оно. Я не мог оторваться от ее миловидного, слегка округлого личика, румяного после ночной прохлады. Глаза на этом личике казались встревоженными. Это было бы не удивительно, принимая во внимание спутников в вагоне. Но то была тревога естественная, живущая в глазах всегда, не зависящая от обстановки вокруг. Вот эти магнетические глаза встретились с моими, в них мелькнула искра, девушка улыбнулась. Мне посчастливилось уловить движение губ, и вагон снова погрузился в темноту, оставив меня наедине с фантазией о ее улыбке. Вспыхнувший свет не оправдал моей фантазии – девушка смотрела в окно. По-моему, мне снова нужен глубокий вдох, чтобы успокоится. Я смотрел на ее волосы, угадывал очертания лица в неясном образе, что отражался в оконном стекле. А перед глазами стояла ее улыбка в последний момент встречи наших взглядов.

Нетрезвые ребята и прелый бомж, что-то бормочущий во сне, больше не беспокоили. В надежде на продолжение нашего молчаливого знакомства я уже и не думал уходить из последнего вагона. А если нет… тогда я просто буду наслаждаться ее присутствием, рыжими волосами и тревожным взглядом, пока нас не разлучит нужная станция. Снова погас свет.

И вспыхнул – вздрогнули и она, и я, таким неожиданным оказалось появление нетрезвого паренька рядом с незнакомкой. Криво улыбнувшись, как умеют только сильно пьяные люди, паренек плюхнулся на сиденье рядом с девушкой. Ничего в ее взгляде не поменялось. Пьяный мальчишка не испугал и не вызывал интереса. Впрочем, сам нетрезвый ухажер так не думал. Наверное, ему казалось, что он произносит что-то очень романтичное и уже вполне зацепил себе знакомую. Появление второго претендента, пригласившего за «свой столик» и попытавшегося сунуть банку пива, стало перебором. Будто выходя из оцепенения, девушка тряхнула головой и бросила на меня взгляд. Тревожный уже не от природы – наглость пьяных парней ее испугала.

– Привет, Ир. Не узнал тебя, – зачем-то ляпнул я, подсаживаясь к незнакомке. Повернувшись, улыбнулся двум ухажерам: – Парни, не против, мы поболтаем.

– Привет – улыбнулась она. Парни молчали.

Я не знал ее имени, не знал, кто она и куда едет, но чувствовал, как благодарна мне та, кто заставила остаться в этом вагоне. А вот сидящий рядом парень был совсем не благодарен. Я заметил это не сразу, погасший свет скрыл взгляд, который метнул в меня ухажер, проигрывавший эту любовную дуэль. Вероятнее всего, он уже считал жертву схваченной и отдавать просто так не собирался. Возмущенный паренек вскочил, словно в такт с вагоном, качнувшемся на повороте, и промычал что-то грозное. Выглядело это не так устрашающе, как ему хотелось бы, но знакомое «эй, алё» и прочие высказывания за спиной пьяного товарища указывали на то, что обидчика во мне увидели все друзья хмельного ловеласа. Жалко, в этот момент не погас свет. Так хотелось спрятаться от нависшей угрозы. Показалось, что даже бомж перестал бормотать и пахнуть, чтобы не мешать зреющей разборке. Об отступлении не могло быть и речи. Я с трудом представлял, что смогу сделать против пятерых упитых гопников, считающих своим долгом отстоять честь товарища, но твердо решил закрыть девушку спиной. Хотя бы для продолжения знакомства. В тот момент, когда к пылающему претензией ухажеру приблизился самый смелый из компании, в глазах которого читалось желание размять кулаки, наконец-то погас свет. Но теперь темнота ничего не меняла, драки было не избежать, и мы с названной мною Ирой не исчезнем, как кролики в шляпе.

В этот драматический момент лишенный освещения вагон вдруг заполнился пассажирами, и меня, уже насупленного, изготовившегося, деловито подвинула женщина в темном пальто. А за ней подсел металлист с длинными волосами, а потом еще люди, и еще. Я уже слышал, как кто-то из компании пьянчуг призвал не связываться. Вспыхнул свет, предоставив возможность разглядеть своих неожиданных избавителей. Они совершенно спокойно рассаживались по лавочкам, ближе к задним дверям. Никто из них никак не высказал своего «фи» по поводу ворочающегося бездомного или потеков пива на полу вагона. Их больше интересовала крупная, облаченная в доспехи работника РЖД, женщина. Та властно закрыла за собой двери вагона и приказным тоном, словно тюремная надзирательница, попросила безбилетников выйти в тамбур. Контролерша, наверное, и не догадывалась, что в этом вагоне есть люди, благодарные ей за появление.

Электричка подъезжала к станции. За окном поплыли домишки. Зайцы и часть пьяных гопников во главе с заводилой сгрудились в тамбуре.

– Моя остановка, – тихо улыбнулась «Ира». – Спасибо.

Девушка ушла. Я смотрел в окно, пытаясь в последний раз увидать ее в толпе, не обращая внимания на контролершу, которой машинально протянул билетик. «Ира» растворилась среди суеты перебегающих зайцев, так и не показавшись в окне. Перевел взгляд на сиденье. Вдруг бумажка с номером, именем, что-то? Ничего. Она не захотела оставить ни единого следа, подарила только воспоминания и нерешенную проблему с пьянью. Да и из тех в вагоне осталось двое, смирно сидевших у окна. Им уже было не так весело, и редкие их возгласы беспокоили не больше, чем храп бездомного пассажира, которого я так и не разглядел.

Электричка остановилась на конечной станции. Дальше она не идет. Машинист просит освободить вагоны, что, конечно, никак не относится к мирно сопящему бомжу. Над головой ночное звездное небо. Замер в тишине, обычно оживленный днем, мост через железную дорогу. Дома вокруг подсвечивают темноту спального района редкими желтыми окнами. Город уже спит. Не спят те немногие, кто вернулся на последней электричке. Запах битума едва слышен в ночной прохладе, и станция сразу кажется неживой без этого привычного запаха.

– Эй, парень, – послышалось сзади, едва неосвещенный состав двинулся спать в депо.

Даже не хотелось поворачиваться: я и так предчувствовал, с кем встречусь лицом к лицу на темной пустой платформе. Юркая тень мелькнула по застывшей луже, словно сигнал к обороне. И я пригнулся. Ощутил только волну пряного перегара и едва слышное шуршание рукава. Пьяным. В драку. Зачем, паренек? Даже не прикоснувшись ко мне, противник вертанулся вокруг своей оси, едва успел выставить ногу, чтобы не упасть, и угрюмо обвис на перилах, собираясь с силами в пьяном изнеможении. А я восторжествовал, не видя ничего устрашающего в этом мешке с алкоголем. Смутила только пустота под ногой. Я забыл о пьяном, вяло возившемся на платформе. Зачем-то замахал руками – мне казалось, что вот где-то рядом есть поручень, или перила, за которые я смогу ухватиться. Так не хотелось падать на грязную землю, в лужи, уже подмерзшие. Поручня не было. Нахлынула вселенская тоска при мысли об испорченной падением одежде, о гопнике – живом памятнике всему мерзкому, что я только мог себе представить. Затем голова глухо ударилась о рельсу и погасла, как лампа. Всё.

А за изгибом полотна, уходившего в депо, сверкнул красными огнями мой последний вагон.