Текст книги "Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга II. Дети"

Глава III

I

На следующий день Гришу растормошила встревоженная Вера Федоровна. Вместо обычной чашки пробуждающего кофе, она протянула ему экземпляр «Биржевых ведомостей».

– Смерть Распутина, – зевая, прочел заголовок Григорий и чуть не подскочил в кровати, – Что? Не может быть!

«Сегодня, в шестом часу утра, в одном из аристократических особняков центра столицы, после раута, внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новых», – рассказывала статья.

– Гриша, что же это? У меня какое-то страшное предчувствие!

– Погоди переживать… А ну очередные газетные байки…

Григорий сразу и не соотнес вчерашнюю стрельбу на Мойке с происшествием. В статье говорилось про шесть утра. А выстрелы они слышали несколькими часами ранее. Кроме того, как только полицейский сказал им про убитую бешеную собаку, Гриша забыл думать об этом.

Вечером Гриша с Верой собирались в Мариинку на балет. Перед театром Григорий решил сходить в яхт-клуб. Там можно было услышать последние новости и обсуждения.

Все посетители яхт-клуба находились в радостном возбуждении и говорили только про убийство старца. Некоторые, словно сами были очевидцами, в подробностях рассказывали обстоятельства происшествия. Будто ужинал Распутин у Юсупова, где ему учинили допрос о связях с царицей и Штюрмером, а в завершение предложили на выбор: либо выпить яд, либо застрелиться. Подали ему револьвер, а он, не будь дураком, направил его на своих судей, тогда и был геройски застрелен.

Только великий князь Николай Михайлович не верил.

– Много раз уже сообщали о смерти Распутина. И каждый раз он воскресал. Всякий раз более могущественный, – нервничал он, но все же решил телефонировать председателю совета министров Трепову. Тот ничего толком не раскрыл, поскольку дело вел начальник охранки. Подтвердил лишь, что Распутин исчез.

Услышав про Юсупова, Гриша почувствовал, как морозец пробежал по его спине. Он тут же вспомнил про ночные выстрелы. Так вот, значит, какую собаку они убили…

Вечером на «Спящей красавице» в Мариинском театре столичной публике было не до умопомрачительных пируэтов Смирновой. Несмотря на то, что балерина высотой своих прыжков могла конкурировать с самим Нижинским, история Авроры мало кого трогала в тот день. Жизнь в очередной раз оказалась куда более захватывающей и страшной, чем любая сказка.

– Вы уже знаете, кто убийцы? – с этими словами появился в ложе Кобылин: – Юсупов, Пуришкевич и, приготовьтесь, великий князь Дмитрий Павлович!

– Во истину неисповедимы пути Господни, – выдохнул Степан Петрович, которому Гриша уже рассказал о своих подозрениях по поводу вчерашней ночи.

Вера Федоровна и Варвара Сергеевна лишь молча слушали, не решаясь выразить свои эмоции вслух в присутствии друг друга. Варвара Сергеевна вынуждена была смириться с тем, что новая супруга Григория периодически стала присутствовать в ее жизни, появляясь на балах, ужинах и спектаклях. Но всем своим холодным видом она давала понять, что не одобряет все, что произошло, и, несмотря на воспитание и покорность мужу, радушия и дружеского отношения Вера Федоровна от нее не дождется.

– Таким образом, они де пытались спасти Россию и Государя, – Александр Михайлович продолжал делиться тем, что успел услышать в партере: – Общество ликует. Называет их героями!

– Вот вам и результат призывов Думских депутатов. Страшно даже думать, что ждать дальше, – мрачно заключил Григорий: – Спасти Государя… Кем они себя возомнили? Они лучше знают, кого царю к себе приближать? Надеюсь, император будет тверд, и его кара не заставит себя ждать!

– Да полно тебе, Гриша, – вступился Степан Петрович за убийц: – Препротивный он мужик был, распущенный! Еще и в управление государством со своим конокрадным рылом лез!

– Я и не думаю его оправдывать. Да только расправились с ним тоже не ангелы небесные. Своим пристрастием к переодеванию в женское платье Юсупов оставит старца далеко позади в соревнованиях по распущенности. Там все не без греха.

– Тоже верно…

– А сам способ убийства? Подлость и вероломство! Пригласить гостем в дом, чтобы там убить… – Григорий брезгливо поморщился: – Неужто благородство – пустой звук нынче?

– Кто ж там главный зачинщик? – поинтересовался Кобылин мнением друзей: – Я ставлю на Пуришкевича.

– Я, пожалуй, соглашусь. Ни Юсупов, ни тем более Дмитрий Павлович не тянут на главного злодея… или главного патриота, это уж у кого какое мнение. Слишком трепетные и нервные юноши, – кивнул Степан Петрович.

– После речи Пуришкевича в Думе я тоже склонен был бы так думать, если бы не одно «но»…

– Гриша, у тебя на все найдется свое «но»! – улыбнулся Кобылин. За это он и любил Григория: – Не томи! Раскрывай свою версию!

– Помните про отставку Феликса Феликсовича Юсупова? Я тогда еще сказал, что княгиня этого императорской чете не простит. Еще судачат, что именно из-за Распутина у Зинаиды Николаевны испортились некогда дружеские отношения с царицей. Якобы государыня даже выставила ее из дворца, когда та удумала старца критиковать. Кроме того, Родзянко, который давно носится с обвинениями в адрес царского любимца, приходится Юсуповым родственником. Вот вам и осиное гнездо! Не уверен, велели ли они Феликсу совершить этот страшный поступок или он сам решился, мечтая им угодить, но это и не так важно… Зачинщики, как мне кажется, кроются именно в этом семействе. Князю не стоило большого труда уговорить Дмитрия Павловича, с которым он всегда был дружен. У великого князя свои счеты со старцем. У него расстроилась помолвка с Ольгой Николаевной из-за его плохого отношения к Распутину. С Пуришкевичем тоже все очевидно. Я видел, как ликовал Родзянко, когда так называемый приверженец монархии выступал со своей обличительной речью в Думе. Сам ли председатель к нему обратился или отправил Феликса – пусть полицейское управление разбирается, но в целом картина на мой вкус сложилась исключительно логичная.

Степан Петрович только развел руками. Возразить было нечего.

– Эка безжалостно ты превратил героический подвиг в крысиную возню, – рассмеялся Степан.

– А я никак в голову не возьму, о каком таком патриотизме или героизме все судачат? С каких пор строить козни за спиной государя и правительства, да еще и во время войны, стало доблестью? С каких пор убийство стало благим делом? Разве это не заговором называется? Как там Милюков сказал – «глупость или измена»? Так вот упаси Господь нашу страну от идиотов, возомнивших себя спасителями России!

– Посмотрите, как люди ликуют! Разве могут все они ошибаться? – неожиданно вступила Варвара Сергеевна.

– Могут, Варвара Сергеевна, – уверенно заявил Григорий: – Помяните мое слово, потом также дружно каяться будут. Лишь бы не было поздно…

На следующий день, когда Степан Петрович встретил Григория Григорьевича в Елизаветинской богадельне, он задал ему вопрос, который мучил его с того самого момента, когда он узнал про убийство, но не хотел озвучивать его при дамах и Кобылине.

– Гриша, ты лучше вот что скажи, как думаешь, есть в этом деле след Лондона или Парижа? Ты там по своим консульским делам ничего не слышал?

– Бьюкенен и Палеолог безусловно никогда бы напрямую не подтвердили своего участия. Но, положа руку на сердце, не исключаю такой возможности… Распутин был против войны и не скрывал это. А если наши союзники верили в болтовню «родзянок» о его влиянии на императрицу, так они могли полагать, что он был способен и Государю какие-то мысли внушать. Напрямую или через супругу – не суть. Тут давеча шептались о том, что якобы Вильгельм писал царю, предлагал сепаратный мир… Ежели Лондон с Парижем об этом прознали, так допустить этого никак не могли. Очевидно, что Государь на заключение сепаратного мира не пошел бы никогда, да цена вопроса уж больно высока. Могли и уничтожить старца от греха подальше.

– Тогда рушится твоя версия про главенствующую роль семейства Юсуповых…

– Отнюдь! Бывает, что интересы разных сторон сходятся в моменте… Полагаю, это как раз тот случай. Только посмотри, как это убийство объединило Думских краснобаев и великих князей. Небывалое единство! Надолго ли… А вот на месте тех, кто теперь превозносит убийц Распутина, я бы задался вопросом – если в преступлении замешаны зарубежные разведки, можно ли считать это актом истинного патриотизма? Кстати, про Юсупова младшего говорят, что он дружен с каким-то британским офицером МИ-6 еще со времен учебы в Оксфорде… Не знаю, правда ли. Не удивлюсь, если так и есть. Главное, чтоб они теперь на этом и остановились. А вот в этом у меня нет никакой уверенности…

II

Тело Распутина скоро нашли в Малой Невке. Широкой публике стали известны обстоятельства дела, которые вполне соответствовали тому, что Григорий Григорьевич уже слышал в яхт-клубе, с разницей лишь в небольших деталях. Григория Ефимовича пригласили в особняк Юсупова, где и убили. Безусловно, ему не предлагали на выбор яд или пулю. Это был миф, иначе выбранный способ совсем уж был непригляден и вероломен. Все было прозаичнее и тем страшнее. После того, как цианистый калий в пирожных, которыми его коварно угощали, не подействовал, старца застрелили. Раненый Распутин пытался бежать, но смертельная пуля настигла его, не дав вырваться со двора Юсуповсого особняка. Затем труп отвезли к реке и сбросили в прорубь. Основных участников расправы над Григорием Ефимовичем, включая великого князя Дмитрия Павловича, взяли под арест.

Часть общества, которая почитала убийц, как героев, ждала, что их найдет достойная награда. Остальные надеялись, что Государь проявит твердость характера, и преступники понесут суровое наказание. Вскоре стало известно, что Феликс Юсупов был сослан в свое же имение, а великий князь Дмитрий Павлович был отправлен на службу в Персию.

– Как же так? Офицера вместо каторги отправили на войну. Вот уж наказание! Словно он без этого не обязан служить! – недоумевал Григорий Григорьевич, протягивая руки к камину, чтобы согреться. Зима в январе 1917 была переменчива, как капризная женщина – то пригревала, то обдавала ледяным холодом и хлестала по лицу колючим ветром.

Однако, несмотря на мягкость наказания, многие члены императорской семьи и его нашли чрезмерным. Они обратились к Государю с просьбой смилостивиться и не отправлять Дмитрия в Персию. Прошение было подписано многими великими князьями, что должно было дать понять царю, что Романовы его не поддерживают. Николай II решения своего не изменил. В ответ родственники получили от него короткую резолюцию – никому не позволено убивать.

Григорий Григорьевич не знал об интригах в царской семье, но он не мог не слышать бесконечного злобного ропота в высшем обществе, обращенного против императора. В Петроградских салонах все громче и наглее высказывались идеи о свержении Николая II. Громче всех шипела, брызгая ядом и раздувая капюшон из своих императорских амбиций и притязаний на трон, великая княгиня Мария Павловна.

Дети Григория Григорьевича были среди тех, кто убийство Распутина поддерживал.

– А что Манефа в хвостах за песком о Распутине болтают? – поинтересовался Сергей у няньки, когда та вернулась из магазина, отоварив карточки на сахар.

– О бесе ентом? Та бают, что собаке собачья смерть. Умертвить, бишь, пса ентого тяжко было, силища у него сатанинская. Ужо яду в нем тьма и пуля во лбу, а он все одно встаеть и идеть.

– Да ну тебя, Манефа, – не мог сдержать Сергей смех: – Сама-то веришь в это? Что ж никто не жалеет его?

– Спаси Христос! Рази можно демона жалеть-то? Что ж не видали мы что ли, как он с царицей-то хороводил?

– Где ж вы это видели?

– Дык памплеты с картинками всюду. Срамота одна! Аль ты сам не видал?

Сергей безусловно был рад, что простой столичный люд поддерживает устранение Распутина. С другой стороны, он чувствовал тревогу от того, насколько наивны эти люди, верящие любому напечатанному слову или картинке в памфлете. Даже Манефа, со своей глубочайшей житейской мудростью, иногда поражала какой-то детской доверчивостью.

III

Каждый житель России вступил в 1917 год со своими чаяниями и надеждами. Простые люди загадывали пережить еще один тяжелый военный год. Армия надеялась на победу над врагом, которая теперь была вполне реалистична. Не зря ходили слухи о том, что Вильгельм просил у Николая сепаратного мира. Великие князья лелеяли мечту о дворцовом заговоре, представляя в своих смелых фантазиях, как царицу постригут в монахини, а на трон посадят бывшего главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, или, на крайний случай, брата царя, Михаила Александровича. Великая княгиня Мария Павловна загадывала, чтобы на престол взошел один из ее мальчиков. Однако в конце января Николай II пыл родственников немного поостудил, удалив наиболее активных участников фронды из Петербурга. В это время Думские смутьяны упивались надеждами на свержение абсолютной монархии, а самые отчаянные грезили о республике. Лишь Владимир Ильич Ленин в далекой зимней Швейцарии не разделял радужных надежд презираемых им российских либералов и не верил в возможность скорой революции в России.

Стенограмма выступления Ленина перед молодыми швейцарскими социалистами дошла и до Петрограда. Она не вселила оптимизма в российских большевиков, но стачки и забастовки, начатые в годовщину Кровавого воскресенья, продолжались, несмотря на отсутствие серьезных перспектив на мировую революцию, по мнению пролетарского вождя. Зоя, как всегда, была в гуще событий, еще более яростно агитируя за свержение самодержавия, будто доказывая себе и другим, что не все так безнадежно.

Шура был полностью под ее властью. Он так любил ее, что если б вдруг потерял, то умер бы в тот же миг. Во всяком случае так ему казалось. В тот день после лекций он летел домой воодушевлённый. Он решил набраться смелости и сделать Зое предложение. В конце концов, вождь большевиков тоже был женат. Это могло быть определенным плюсом, если кого-то из них арестуют или отправят в ссылку. Шура был уверен, что сможет убедить свою амазонку выйти замуж, обращаясь не к чувствам, а к рациональным аргументам.

Когда он ворвался в их каморку, он даже не сразу понял, что там происходит. Зоя была не одна. С ней был щуплый кудрявый молодой человек, которого Шура пару раз видел на маевках и митингах. Парень смутился, заправил рубаху в брюки и поспешил к двери. Зоя без всякой спешки одернула юбку. Лицо ее было совершенно спокойно.

– Ты сегодня раньше… – обыденно заметила она.

Шура не мог произнести ни слова. В глазах потемнело.

– Увидимся завтра у артели! – попрощался с Зоей соперник.

– Как ты могла? – с соленым комом в горле прохрипел Саша, когда за гостем закрылась дверь.

– Ты решил устроить пошлую сцену? – Зоя никогда не была ласковой, но в тот момент ее голос острым ледяным осколком воткнулся в Сашино подреберье: – Я – не твоя собственность! Если ты будешь вести себя как буржуазный слюнтяй, возомнивший себя владельцем моего тела, лучше возвращайся к своему папаше!

– Разве ты не видишь, я готов жизнь за тебя отдать, но видеть тебя с другим… Ты хоть понимаешь, насколько это больно?

– За революцию надо умирать, а не за меня! Всех вас, для которых ваше «я», ваша любовь, ваша гордыня превыше нашего общего дела, нужно давить! Вы – будущие предатели и штрейкбрехеры! Потому что ваша шкура вам дороже! Неужели ты не понимаешь, что мы не принадлежим себе? Мы принадлежим нашей святой борьбе!

Девушка смотрела на Шуру с таким презрением и даже, казалось, ненавистью, что ему стало стыдно за свое несознательное поведение. Остатки логики продолжали упираться и требовали призвать Зою к ответу, давая нелестную оценку ее поступку. Но посеянные пламенной речью изменщицы сомнения вытолкали остатки разума прочь, заклеймив их отголосками отмиравшей буржуазной морали.

Шура смотрел на свою воительницу, как на божество, которое невозможно было постичь скудным человеческим умом. С какой планеты были эти люди, так искренне уверовавшие в новые идеалы и готовые приносить себя и еще охотнее других в жертву? Их неистовая вера в свою правоту способна была подчинять и вести за собой толпу, лишать воли людей, не обладающих равной внутренней силой. В их безоглядной храбрости и искренней жестокости было что-то нездоровое, но безумно завораживающее.

В конце концов, кто такой был Саша, чтобы спорить с декадансом и эстетикой Серебряного века? Творческие и аристократические круги сплошь кишели не просто адюльтерами, а устойчивыми любовными треугольниками, начиная с Маяковского и Бриков и заканчивая странным браком Блока. Докатились сии тенденции и до народный масс, которые нашли в них свою правду. Казалось бы, самое время пересмотреть свое отношение к любовной коллизии отца. Но, поскольку Григорий Григорьевич для Саши был типичным капиталистом, его поступки не могли быть благородными или просто романтичными, все они были лишь плодом буржуазной распущенности и эгоизма. То ли дело Зоя!

IV

Февраль выдался промозглым и слякотным. Удивительно, но в столь хмурое время не только у Александра рождались матримониальные мысли.

Сергей работал над очередным переводом с японского, когда в кабинет зашла сестра. Мариэтта без разрешения взяла со стола исписанные листки и прочла вслух несколько строк на русском, чтобы привлечь к себе внимание.

– Серж, какой же ты талантливый!

Брат, который уже был готов сделать девушке замечание на тему бесцеремонности, улыбнулся. Сестренка сразу начала с лести, вероятно, далее должна была последовать какая-то просьба.

– Премного благодарен за столь лестную оценку моих скромных способностей, но сейчас я немного занят, – ласково заметил он. Молодой отец семейства трудился без отдыха, жадно хватаясь за любые профессиональные возможности, которые предоставляла ему судьба, словно боясь упустить каждую секунду драгоценного времени.

– Я не отниму много твоего времени… Скажи, Серж, может взрослый, свободный человек решать свою судьбу?

– Взрослый и самостоятельный, положим.

– Одна моя подруга собирается замуж…

Сергей отложил книгу.

– Так-так, и что же это за подруга?

– Ты ее не знаешь, мы познакомились на открытой лекции о дадаизме…

– Прелестно! Так в чем же сложность? Брак устраивают родители, а ей не нравится избранник?

– Отнюдь, они с женихом любят друг друга… но она не может решиться сообщить родным…

– Отчего же?

– Ей кажется, что они не одобрят ее выбор…

– А это мезальянс?

– Не в этом дело… если предположить, что все-таки их намерения не будут встречены с пониманием, имеет она право венчаться без их благословения?

– Гипотетически, если ей уже больше шестнадцати… но ты уж прости мою настойчивость, неужели она даже с матерью поделиться не может? – Сергей заподозрил что-то неладное. Ему показалось, что речь идет совершенно не о подруге, а о самой Мариэтте. Но он боялся спугнуть ее прямым вопросом.

– Мать знает, но ничего не может сделать, – отрезала сестра.

– Позволь мне дать совет твоей подруге, раз уж ты поинтересовалась моим мнением, – попытался завуалировать свое послание брат: – пусть она не торопится! Когда закончится война, и жизнь вернется на круги своя, если их чувства сохранятся, они смогут венчаться спокойно, без спешки. Возможно, к тому времени и родственники смягчатся.

– А когда она закончится? Вдруг через сто лет, как война между Англией и Францией?

– Ну что за глупости? – Серж ласково, как ребенка, обнял насупившуюся сестру: – Прошу тебя лишь об одном, у тебя не должно быть от меня секретов. Что бы ни было, я постараюсь помочь. Я знаю, Глеб скоро должен приехать в отпуск, и надеюсь, ты сохранишь благоразумие.

– Вам всем мое благоразумие важнее моего счастья! – вспыхнула Мариэтта и, вырвавшись из братских объятий, ушла из кабинета.

Сергей еще долго не мог вернуться к работе. Его беспокоила сама мысль о том, что младшей сестре могут заморочить голову и воспользоваться ее наивностью. Он считал, что взрослый мужчина, офицер, не должен так поступать. По его мнению, это было непорядочно. Предположим, Глеб даже готов был жениться на ней, но он ведь снова уйдет на фронт и, если его убьют, Мариэтта останется вдовой с довольно низкими шансами устроить свою жизнь позже. У Сергея кавалер сестры в целом не вызывал восторга. У него не было такого сильного отторжения, как у Шуры, но все же молодой офицер не был их поля ягодой. Он был другим. С чуждыми им идеалами и стремлениями. Серж думал, что Глеб вполне мог бы понравиться отцу.

V

Февральская серость за окном усугубляла тревожные мысли Елисеева. В городе распускались слухи о дефиците муки и хлеба. Поддавшаяся панике толпа опустошала прилавки, как когда-то ордынцы обирали до нитки захваченные русские деревни.

– «В последние дни отпуск муки в пекарни и выпечка хлеба в Петрограде производится в том же количестве, как и прежде. Недостатка хлеба в продаже не должно быть. Если же в некоторых лавках хлеба иным не хватило, то потому, что многие, опасаясь недостатка хлеба, покупали его в запас на сухари», – читал вслух Григорий «Ведомости петроградского градоначальства»: «Мука в Петрограде имеется в достаточном количестве. Подвоз муки идет непрерывно».

– Гриша, это же правда? – спросила Вера Федоровна, не поднимая глаз от вышивки.

– Что ржаной муки достаточно? Истинная правда. Я по Елисеевке сужу. Урожай был хороший. Мы по сбору ржи в прошлом году обогнали Америку чуть не в два раза, так что голод России не грозит.

– А что же народ так волнуется?

– Да как дети малые! Видят, что кто-то набирает про запас, и сами хватать начинают. Но как их винить? Необразованным людям голову заморочить ума большого не надо. Помяни мое слово, слушок этот про голод – неслучайный. Его намеренно пустили. Толи большевики с эсерами, толи Дума сама. У нас же как, если бунты – то либо голодные, либо холерные – на то и расчет.

– Но ведь голода не будет… значит, все успокоится?

– Хотелось бы надеяться… Да только в этот раз у меня какое-то недоброе предчувствие…

Словно подтверждая тревоги Григория Григорьевича, ситуация с продовольствием усугублялась с каждым днем. Толпа начала громить лавки, чтобы добыть продукты. С новой силой вспыхнули забастовки. На улицах под руководством вновь образованного Петросовета одна за другой вырастали баррикады.

Была распущена Дума. Но депутаты расходиться не пожелали. Напротив, они стали организовывать собственное параллельное правительство, привлекая на свою сторону войска, отказавшиеся стрелять в распоясавшуюся толпу.

Григорий Григорьевич уже на собственном деле испытывал задержку поставок. Несколько вагонов товарищества братья Елисеева застряли где-то на подъезде к Петербургу. Он обзванивал инстанцию за инстанцией, где ему давали противоречащие друг другу объяснения. Более всего Гришу вывел из себя чиновник, который сослался на снегопад, хотя сложно было представить, что типичная февральская морось вперемешку с мелким снежком могла служить серьёзной преградой на пути железнодорожных составов. Воспользовавшись связями, Гриша выяснил, что все ниточки ведут в Думу. Тогда он решил не затягивать и отправиться туда напрямую, чтобы во всем разобраться и вызволить свой груз. Елисеев был страшно зол и готовился к грандиозному скандалу.

Григорий с трудом подъехал к Думе, прорвавшись через грязное месиво слякоти и столпотворение бунтующих и зевак. На душе у него было крайне неспокойно. Первый день весны навевал самые мрачные воспоминания. Ровно тридцать три года назад, в такой же мартовский день, был убит Александр II. И, хоть Григорию Григорьевичу не приснилась накануне покойница Елизавета, все же его одолевали самые страшные предчувствия.

Наивно было думать, что кто-то в царящем в Думе хаосе станет заниматься его вагонами. К Родзянко, как и к остальным худо-бедно значимым фигурам, было не прорваться. Гриша уже собрался уходить, как вдруг увидел великого князя Кирилла Владимировича, который бодро поднялся по лестнице и направился в кабинет к председателю распущенной государственной Думы. На плече представителя императорской семьи с вопиющей наглостью, ни капли не стыдясь своей предательской сущности, красовался алый бант. Как же нелепо смотрелся знак приверженности революции рядом с царскими вензелями на погонах! Однако Кирилла Владимировича, похоже, это не смущало. Григорий же едва не потерял дар речи.

– Имею честь явиться в ваше распоряжение вместе с вверенным мне Гвардейским экипажем! Я желаю блага России! – чеканно отрапортовал великий князь Родзянко. Если только уместно упоминать титул в отношении обладателя революционного банта.

Румянец Михаила Владимировича стал настолько ярким, что мог соперничать с новым княжеским украшением. Председатель раздулся от удовольствия и, казалось, вот-вот лопнет от ощущения собственного величия. Вряд ли даже в самых смелых мечтах он мог представить, что к нему на поклон явится один из претендентов на Российский престол, пусть даже и не первой очереди.

Его слова благодарности князю и гвардейскому экипажу утонули в солдатских криках «ура».

«Ай да Мария Павловна! Какая месть! Клинок в спину государю!», – подумал Гриша. Зазвенело в ушах. Было душно и жутко стыдно за князя. Елисеев отвернулся, чтобы не видеть этой унизительный сцены. Но это не принесло облегчения, поскольку теперь он уперся взглядом в ухмыляющегося Закретского. Душевные страдания Григория, которые были написаны у него на лице, явно доставляли огромное удовольствие графу.

Не в состоянии далее выносить мучения, Григорий ринулся прочь из смердящего предательством и вероломством Таврического дворца. Лишь набравши полные легкие свежего воздуха, Гриша немного пришел в себя.

Понурый он вернулся домой, где его ждал неожиданный сюрприз. Взволнованная Вера Федоровна сообщила, что в гостиной его ждет Мариэтта.

VI

Два года Елисеев не виделся с дочерью. Переехав к братьям, она всячески избегала встреч с ним. Тяжба, начатая Григорием Григорьевичем, тоже не способствовала установлению мира с детьми. Отец смотрел на сидящую перед ним взрослую барышню, а видел своего белокурого ангелочка, который бежал ему навстречу, шлепая розовыми пяточками по полу или ждал его поцелуя перед сном. Вспоминал, как она разъезжала в имении в Тойле в собственном экипаже с лакеями и важно играла роль хозяйки, принимая гостей. Его сердце было переполнено любовью к дочери, и он едва справлялся с противоречивыми эмоциями. Григорий не верил своему счастью, что, наконец, видит ее. Одновременно с этим, еще жива была обида за ее побег, который он не пережил до сих пор. В его душе зияла огромная, не зарастающая рана.

Мариэтта тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Она усиленно мешала чай в чашке из тончайшего фарфора императорского завода. Казалось, бокал вот-вот треснет в ее руках.

– Какой замечательный сюрприз! – первой сломала лед неловкого молчания Вера Федоровна: – Не правда ли, Гриша?

– Да уж, не чаяли увидеть вас, Мария Григорьевна! Всего-то два года прошло… – за сарказмом Григорий Григорьевич пытался скрыть свое волнение.

– Если я не вовремя, то я, пожалуй, пойду… О чем я только думала? Так неловко, нужно было предупредить…

– Ну что ты, Мариэтточка! – переполошилась мачеха и бросила на мужа укоризненный взгляд.

– Что за глупости! – возмутился Григорий: – Это твой дом, и ты можешь приходить сюда в любое время! Я тебя не гнал.

– Да, я знаю… – девушке с ее характером нелегко давался этот разговор: – Ты вправе сердиться… Но мне бы хотелось, чтобы мы забыли обиды и попытались снова стать одной семьей.

– Кто «мы»? – уточнил Елисеев.

Мариэтта снова опустила глаза.

– Я и вы… с Верой Федоровной, – дочь хотела добавить еще кое-кого, но не осмелилась.

– Что ж, неожиданно… но похвально! Осознание пришло поздновато, но, как известно, лучше поздно, чем никогда!

На самом деле девушка пришла к отцу поговорить о своем желании выйти замуж за Глеба. Решившись на отчаянный шаг, ей хотелось хоть в ком-то найти поддержку. Но она никак не могла начать разговор. Отчий дом навевал воспоминания. В памяти живо всплыло, как Григорий Григорьевич взвивался от одного только упоминания ее кавалера, как он угрожал вызвать того на дуэль. Как же теперь она скажет родителю, что виновник всех его прежних треволнений войдет к ним в семью и станет ее мужем?

Беседа не клеилась. Все тонули в своих собственных эмоциях и не могли найти общую спасительную соломинку, за которую могли бы ухватиться.

После очередной неловкой паузы, Мариэтта засобиралась домой. Она так и не смогла сказать отцу, с чем приходила, решив, что сначала они с Глебом обвенчаются, а уж потом признаются всем. На семь бед – один ответ.

– Как, ты не останешься? Я бы приказала приготовить твою комнату… – расстроилась Вера Федоровна.

Девушке хотелось хоть на мгновение заглянуть в свою спальню, полежать в кровати, в которой она предавалась мечтаниям и пролила столько слез. Посидеть на том самом подоконнике, на котором ждала Глеба. Расчесать белокурые волосы любимой фарфоровой кукле, которая была ей верной подругой несколько лет. Но Мариэтта не могла поддаться приступу ностальгии. Нужно было вернуться в дом к Сергею. Там ей проще было устроить тайное венчание с Глебом, чем под пристальным контролем в отцовском доме.

VII

Нервозность, которую физически чувствовал Петя в штабе, нарастала с каждым днем и достигла апогея к началу марта. Первого числа командующий Северного фронта с некоторыми сопровождающими срочно отправился на железнодорожную станцию. В числе офицеров, которым было приказано ехать с Рузским, оказался и Петр. Вечером в Псков прибыл поезд императора. Пете бросилось в глаза, что в этот раз царю не подготовили традиционную встречу по всем канонам церемониала. Обычно на платформе его бы уже встречали со всеми почестями. В этот раз генерал Рузский, который давно считал монархический строй устаревшим и имел личные претензии к царю, позволил себе демонстративно опоздать на несколько минут. В прежние времена такого даже представить себе было невозможно.

На имя Николая II одна за другой приходили срочные телеграммы о чудовищном положении дел в Петрограде и Москве, а также советы императору от всех и вся, как ему следует поступить в сложившейся критичной ситуации. Адъютанты крутились с посланиями, как белки в колесе.

Когда Петя увидел фигуру вышедшего из вагона монарха, который, несмотря ни на что, держал осанку, сердце его сжалось. Николай II был одинок. Одинок в окружении свиты и высоких представителей своей армии. Как разительно отличались эти генералы, позволяющие себе высокомерие по отношению к своему главнокомандующему, и те солдаты, которых Елисеев видел на фронте умирающими с именем Государя на устах.

В Пскове ждали приезда Родзянко с переговорами о создании Ответственного министерства. Однако Михаил Владимирович вероятно струсил посмотреть в глаза императору, поэтому генералу Рузскому пришлось самому выдвигать требования царю.