Текст книги "Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга II. Дети"

– Сносно.

– Береги ее, Петр! Ушибы мозга опасны не только тем, у кого ума палата. Геройствуй осторожнее в следующий раз! – теперь Гуля шутил и светился от счастья, хотя еще полчаса назад он был мрачнее тучи. Петя довольно долго был в забытьи. Это могло закончиться сопором или комой. К счастью, юный поручик пришел в себя.

– Долго мне валяться здесь?

– Две недели строго постельного режима.

– Ты смеешься? На мне ни одной царапины!

– Это не обсуждается! Если не хочешь серьезных последствий, даже не думай меня ослушаться!

Гуля проверил реакцию Петиных зрачков на свет и рефлекс Бобинского, проведя карандашом по стопе брата. Результатами врач остался доволен.

В палату зашла сестра милосердия. Последний луч золотого, закатного солнца играл в ее огненно-рыжих волосах. Увидев Татьяну, все офицеры в палате, которые были в сознании, взбодрились и приосанились. Палата наполнилась мужскими басами, которые наперебой пытались привлечь внимание девушки. Петя, которому в этот момент брат щекотал стопу карандашом, проверяя рефлексы, залился краской.

– Григорий Григорьевич, Вас ждут в операционной. Гангрена, – колокольчиком прозвенел голос медсестры, подчеркивая полное несоответствие звука и смысла сообщения.

Когда Гуля с девушкой вышли из палаты, Петя подумал, что можно и полежать две недели в этом госпитале, если уж брат так настаивает. Теперь эта идея не казалась ему такой уж тоскливой. Затем он отчего-то подумал, что такую красавицу непременно признали бы ведьмой и сожгли в средневековой Европе. К счастью, в России привлекательных девиц не истребляли.

Вечером навестить героя прибыл Аркадиев. Он не рассыпался в банальностях, не благодарил за то, что Петя буквально закрыл его своей грудью. Без слов было очевидно, что поступок молодого человека произвел на него впечатление. Хорошо, что он не пел дифирамбы поступку Елисеева, молодой офицер и так был смущен. Сам он считал, что так поступил бы каждый. Фельдъегерь предложил Пете найти время вместе развлечься, когда тот выздоровеет. Он был вхож в высшие круги и бывал даже на приемах у Кшесинской. Странно, но глядя на Аркадиева, Пете постоянно хотелось облизнуть свои губы, убедиться, что они не обветрены, как у нового друга.

XII

Петру становилось лучше. Его деятельной натуре было тяжело лежать на месте. Через неделю, когда голова больше не кружилась, его вылавливали то тут, то там. В офицерской палате, он стал настоящей душой компании, поддерживая боевой дух раненых – играл на гитаре, пел, сыпал анекдотами. Его романсы прибегали послушать сестры милосердия, включая рыжеволосую богиню красного креста.

Неприступная Татьяна тоже попала под его обаяние. Петру позволялось провожать ее от палатки к палатке, помогать носить ведра и развешивать вместе с ней белье. Возможно, родство с молодым врачом, которого все в госпитале боготворили, тоже сыграло не последнюю роль. Гуля только качал головой. Брат был глух к его нравоучениям. С другой стороны, когда еще влюбляться, если не в Петином возрасте? Жизнь берет свое, а война заставляет все чувствовать острее, ведь завтра для тебя может не настать.

Перед выпиской Петя рано утром убежал из палаты и вернулся с охапкой полевых цветов.

– Вы не сочтете дерзостью, если я попрошу разрешения писать Вам? – вручая Тане букет, Петр был настроен решительно, но все же залился румянцем во всю щеку.

– Разве я могу Вам запретить? Вы вольны писать, кому вздумается, – девушка не могла сразу согласиться, даже если молодой человек и был ей приятен. Татьяна свою честь блюла и не могла допустить, чтобы ее сочли слишком доступной. Ухажёров в госпитале было хоть отбавляй, тем сложнее девушкам было не потерять доброе имя и репутацию.

– А Вы… Вы будете отвечать на мои письма?

Татьяна улыбнулась, но промолчала.

– Если Вы не будете мне писать, я снова совершу героический поступок и получу ранение, чтобы попасть сюда. Неужели Вам совершенно не жаль мою голову? В следующий раз травма может быть серьезнее!

– Прекратите! Вы несносны!

– Пообещайте, что будете мне писать! Тогда я буду беречь себя ради встречи с Вами за пределами госпиталя!

– Вы – шантажист!

– Чего не сделаешь ради любви! Заверяю Вас, у меня самые серьезные намерения.

Девушка рассмеялась.

– Вам бы с дивертисментами выступать!

– Прошу Вас! Не разбивайте мне сердце!

– Хорошо. Я постараюсь, если будет время… Вы же видите, как мы здесь заняты.

За время пребывания в госпитале у Пети была возможность увидеть, как самоотверженно работали врачи и медсестры. Как в полевых условиях с весьма ограниченными возможностями они пытались спасти каждого раненого, едва держась на ногах от усталости.

Увидел Петя и кое-что еще. В штабе он был окружен офицерами высших чинов, которые пренебрежительно считали Николая бесталанным правителем, подкаблучником, исполняющим любые капризы своей полоумной жены-немки. Было ощущение, что это мнение всей армии, поскольку преподносилось, как понимание нужд и чаяний народа, который, мол, царя и его приспешников терпеть более не может. Однако здесь Петя увидел простых солдат, умирающих с именем Государя на устах. Особенно его поразил один парень из старообрядцев, который перед смертью просил: «Передайте мамаше, как отрадно умирать за Царя и Отечество!».

Выписывая брата из госпиталя, Гуля крепко его обнял и передал письма братьям и супруге. Теперь молодому человеку нужно было решиться при оказии навестить дом на Песочной. Он ведь еще ни разу там не был после встречи с отцом и даже не видел племянника. Пока там жила сестра, Петя побаивался появляться в доме. Мариэтта так и не вернулась к отцу, на что он втайне надеялся. Братья писали, что она поутихла и преданно ждала Глеба, который, по некоторым сведениям храбро сражался и получил несколько наград.

Петру в голову пришла замечательная, как ему показалось, мысль – можно передать письма через Митю, которого он не видел с того самого ужина в Москве. К большому изумлению Петр узнал, что в своем шикарном доме родственник более не проживает. Несмотря на все сложности, найти Митю не составило труда. Петя знал несколько злачных мест, где он мог играть в карты, и в одном из них действительно застал его.

Окунувшись в атмосферу азарта, молодому человеку стоило больших усилий сдержать себя и не поддаться желанию сыграть хотя бы партию. Но он помнил о слове, данном отцу, и выстоял, не поддавшись искушению.

Митя, как всегда, был очень рад видеть юношу. Он с неподдельным интересом выслушал рассказ о службе, о госпитале, о Гуле.

– А как продвигаются дела с метательными аппаратами? – Петю разбирало любопытство: – Сейчас снабжение армии стало значительно лучше, но я пока не встречал таких орудий.

Митя закрыл лицо руками.

– Ты что же, ничего не слышал?

– Нет, а что произошло?

– Братолюбов, тот самый горе-изобретатель, оказался пройдохой и мерзавцем! Одурачил всех, включая госпожу Брасову, которая помогла ему убедить великого князя. Михаил Александрович в свою очередь уговорил Государя дать этому аферисту рескрипт на получение нескольких миллионов на осуществление изобретения. Когда проба аппаратов с треском провалилась, кинулись, а он уже около двух миллионов в банке получил… Все это произошло еще в прошлом декабре. Чудо, что мое имя нигде не всплыло! Громкое было дело. Удивлен, что ты не слышал. Я ведь и сам в эту авантюру вложился, столько потерял… Теперь уж не вернуть… Я практически разорен!

– Как же допустили, что он до великого князя и царя аж добрался…

– Да кто ж мог подумать, что такая невообразимая наглость! И меня мое чутье подвело. Твой отец никогда бы в такой просак не попал!

– Пожалуй. Он неплохо разбирается в людях.

– Прислушивайся к нему, Петя. Если б я следовал его советам, у меня, вероятно, была бы другая… более спокойная и гармоничная жизнь, – Митя вздохнул так, что Петя почувствовал всю его тоску и глубину разочарования.

Петя ничего не знал про Глафиру и что происходит в Митиной семье, поэтому он решил, что его комментарий касается исключительно финансовой стороны вопроса. Мужчина не стал делиться с юношей всеми личными проблемами, главной из которых была умершая любовь к жене. Сильно потрепанный, разочарованный в жизни, пьющий без меры Митя не вызвал у Петра уверенности, что ему можно доверить доставку Гулиных писем – непременно забудет или потеряет. Поручику стало стыдно за свою детскую трусость, и он решил, что явится к братьям сам, а там – будь что будет.

Его страхи были напрасны. Все прошло гладко. Мариэтта не вспомнила про его визит к отцу. Сергей был рад видеть его живым и здоровым. А Гулина супруга порхала от счастья, получив послание от мужа. Радости Петра не было предела. Это была его очередная победа над собой. Теперь ему смешно было вспоминать, как долго он изводил себя пустыми сомнениями, все усложняя. Впервые за долгое время он проснулся новым человеком – влюбленным и счастливым, без мучительной тяжести угрызений совести.

XIII

Петина осень прошла в делах службы, в письмах к Татьяне и, как ни странно, в приемах и балах. Благодарный Аркадиев при любой возможности тащил Петю в самые престижные салоны. Поручик побывал на ассамблеях, где гостями были великие князья. Особенное впечатление на Петю произвел Борис Владимирович, о загулах которого в народе складывали обличительные сказания. Поручик и не думал, что когда-нибудь ему выпадет шанс увидеть знаменитые кутежи воочию. Князь был постоянно окружен целым гаремом кокоток. Петя ни на кого из дам не обращал внимание, поскольку все его мысли были заняты исключительно Татьяной. Лишь один раз он чуть дольше задержал взгляд на одной чернобровой барышне, которую обхаживал князь.

В этих же салонах часто обсуждали острые политические вопросы. Ситуация в тылу продолжала накаляться. Страну раздирали внутренние противоречия. Шептались о всевозможных заговорах – о фронде великих князей против Николая II с различными вариациями того, кто после него займет престол, об интригах Государственной Думы против монархии. Вся страна превратилась в театральную сцену. Присяжные поверенные срывали аплодисменты на открытых слушаниях политических процессов, выступления в Государственной Думе некоторых депутатов могли дать фору любым самым успешным театральным фарсам.

Григорий Григорьевич, будучи гласным городской думы, председателем нескольких комитетов, которые плотно работали с Государственной Думой любил прийти послушать выступления депутатов на хорах. Так они с Кобылиным попали на речь Милюкова «Глупость или измена», с первых же слов которой торговым магнатам было очевидно, что она не сулит стране ничего хорошего.

– Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе, – сразу заявил Милюков.

– Верно, – Дума взорвалась аплодисментами. Большинство депутатов разделяли это мнение.

У Григория с Александром зашевелились волосы на голове. Они посмотрели друг на друга, словно пытаясь поделиться своими эмоциями. После таких заявлений можно было ожидать либо революции, либо жесткой реакции правительства, вплоть до ареста Милюкова.

– Все союзные государства призвали в ряды власти самых лучших людей из всех партий. Они собрали кругом глав своих правительств все то доверие, все те элементы организации, которые были налицо в их странах, более организованных, чем наша, – продолжал лидер партии кадетов.

– Типичная песнь нашей интеллигенции – ах, за границей все лучше, – прокомментировал Елисеев на ухо Кобылину, чтобы не мешать остальным гостям наслаждаться речью: – Но он же был за рубежом недавно. Знает ситуацию. Чем же там лучше? Разве что там нет таких лже-патриотов… Кого он здесь хочет надуть?

Ссылаясь на немецкие газеты и пересуды в разных странах, Милюков громко задавался вопросом о предательстве российского правительства и не только. Назначение Штюрмера на свой пост он назвал «победой придворной партии, которая группируется вокруг молодой Царицы», воспользовавшись выражением какой-то желтой прессы, связав воедино Императрицу и предательство. Это было неслыханно!

Дума шумела, в большинстве своем поддерживая оратора. Среди бурно аплодирующих членов Думы Гриша заметил графа Закретского, что нисколько Елисеева не удивило. Лишь выкрики Маркова и отдельных представителей крайне правых изредка разбавляли общее Думское восхищение. Гости на балконе также одобряюще гудели.

– Что он несет? Мели Емеля, твоя неделя! Ни единого доказательства, но посмотри, как они все хотят в это верить! – Григорий выглядел обескураженным.

– Если кто-то и приведет страну к поражению, то вот эти господа, – разделил возмущение Гриши Кобылин.

Речь была длинная, но по сути это был набор бездоказательных обвинений.

– Кабинет, не удовлетворяющий этим признакам, не заслуживает доверия Государственной Думы и должен уйти, – подытожил свои призывы к Думе бороться за отставку правительства Милюков.

Удрученные Григорий Григорьевич и Александр Михайлович ехали домой молча.

– Это прямой призыв к революции! Как он посмел? Дума совершенно распоясалась! – не выдержал Кобылин, когда они разместились у Гриши в кабинете за рюмочкой золотистого коньяка.

– Это низость и подлость! В то время, когда страна ведет войну, пытаться устроить заговор в тылу… Заметь, тоже самое было во время войны с Японией… Они действуют по одному плану, – Елисеев был мрачен.

– Ты думаешь, у них что-то из этого выйдет?

– Не знаю… Государю почти не на кого положиться. Кроме царицы, которая всех заговорщиков давно раскусила. Мудрая женщина, поэтому они так ее ненавидят! Если б только государь к ней прислушался…

Государь советам императрицы не последовал. Вместо ареста Милюкова и снятия мундира с Родзянко стало известно об отставке Штюрмера.

– Раскусила заговорщиков? Кого ты имеешь в виду? – уточнил у друга Кобылин.

– Да вся компания скандалистов, интриганов и себялюбцев – Родзянко, Гучков, Львов и иже с ними.

– А как тебе эта затея с ответственным правительством, подчиняющимся Думе?

– Боже упаси! Если эти пустобрехи встанут во главе государства – конец России! Там тщеславия куда больше, чем мозгов!

XIV

После выступления Милюкова в Думе началось брожение. Часть депутатов активно поддерживала высказанную позицию, но были и те, кто с ней был не согласен.

Елисеев стал свидетелем демарша депутата Маркова в конце ноября. Он подошел вплотную к месту председателя Думы и в лицо Родзянко отчетливо произнес:

– Вы мерзавец! Мерзавец! – на этом он не успокоился и взял слово: – Я подтверждаю свои слова. Я хотел оскорбить вашего председателя и в его лице хотел оскорбить всех вас, господа! Здесь были произнесены слова оскорбления высоких лиц, и вы на них не реагировали, в лице вашего председателя, пристрастного и непорядочного… я оскорбляю всех вас…

Это был несколько экзальтированный поступок, но Гриша не мог ему не симпатизировать. Он разделял возмущение Маркова. Рядом с Елисеевым сидел офицер, который оказался сыном Родзянко. Он сбежал вниз и хотел вызвать Маркова на дуэль. Но Михаил Владимирович сына остановил.

Через несколько недель в думе выступил «любимец» Елисеева, известный скандалист Пуришкевич, тот самый, на кого в свое время делала пародию госпожа Лин. Он разразился истеричным обвинением в адрес правительства и лиц, приближенных к государю, в германофильстве, что в годы войны с немцами было сродни обвинению в предательстве. Верховодил всей этой «камарильей», по его мнению, никто иной, как Распутин. А куда же без него? Пуришкевич сравнивал старца с лже-Дмитрием. Нет, Распутин был, по его мнению, еще опаснее. Григорий заметил, насколько это выступление находило отклик в душе Родзянко, хоть тот и пытался принять нейтральный вид. Это был чистый елей из уст так называемого монархиста. Тут в пору было задать известный вопрос Милюкова самому оратору – глупость это была или измена?

А ведь были времена, когда Пуришкевича за нарушение дисциплины и этики выдворяли из зала заседаний. Обычно он усаживался на плечи охранников и, скрестив руки, выезжал из дверей. За эту речь председатель Государственной Думы теперь простил бы Пуришкевичу любую экзальтированную выходку.

– Самый настоящий фарс! «Володя, не шуми!» – заключил Григорий и покинул Думу.

Через несколько дней он снова был в осином гнезде русской демократии по делам комиссии по народному образованию и вновь в холле наткнулся на Пуришкевича.

– Нет, вы представляете, вызвали меня к себе? Я согласился поехать, хотя и великий князь Кирилл Владимирович, и его братцы вместе с Марией Павловной вызывают у меня чувство глубочайшего отвращения. Я чувствую, что Владимировичи и их мамаша, оставшаяся закоренелой немкой и германофилкой, не только вредят нашим армиям на фронте, но и беспрестанно подкатываются под Государя, прикрываясь идейными мотивами блага России, – размахивая руками от возмущения, делился он с сочувствующими депутатами.

Григорий, едва сдержавшись, прошел мимо. Он тоже не испытывал симпатий к Владимировичам, но еще большее раздражение у него вызывал сам Пуришкевич. Ведь именно он и наносил удар по императорской чете, прикрываясь идейными мотивами блага России. Такого желания врезать кому-то по лицу Гриша не испытывал очень давно, пожалуй, с тех стычек с Закретским.

Россия неслась в пропасть, и все эти краснобаи, оседлав коней из преисподней, ускоряли приближающуюся катастрофу.

Вечером у Григория Григорьевича прихватило сердце. Он решил, что нужно реже бывать в Думе. Всякий раз он возвращался оттуда подавленным и расстроенным. Все чаще ему стало казаться, что надежды нет. Полная безысходность.

XV

Отголоски Думского бурления доносились и до армии. Как тогда, перед отставкой Николая Николаевича с поста главнокомандующего, в штабе Северного фронта чувствовалось, что что-то происходит. К командующему армией Рузскому понеслись сообщения и депеши. В штаб зачастил генерал-адъютант Алексеев, который в свою очередь был замечен в контактах с Гучковым. В воздухе снова висело напряжение.

Одним из снежных вечеров в штаб с важным донесением приехал Аркадиев. Помимо вестей для командующего он привез с собой море шампанского. Петей в тот вечер было выпито так много игристого, что он не заметил, как потерял контроль. А ему все подливали и подливали. Его уговорили сыграть партию в карты, потом еще одну. Подначиваемый старшими офицерами, включая фельдъегеря, он делал все новые ставки, уже не отдавая себе отчета. Войдя в раж, под бравые ритмы Янки Дудл Петя поставил на кон неприлично большую сумму, проигнорировав попытки некоторых товарищей остановить его. Пьяному поручику море было по колено.

К сожалению, скоро пришли утро, похмелье и осознание, что проиграно целое состояние – девяносто шесть тысяч. Пете хотелось умереть.

Протрезвев, Петр пошел к генералу отпроситься в Петроград к отцу. Нужно было ехать просить деньги.

С виноватым видом он предстал перед родителем, которого давно не видел. Ему было так стыдно, что он не мог делать вид, что ничего не случилось и болтать о погоде и природе. Он решил, что честнее признаться сразу.

– Папа, прости. Я опять проигрался, – заявил он с порога.

– Петя, ну как же так? Ты же обещал! Ты дал мне слово офицера!

Петя опустил глаза. Ему и самому было паршиво. Жить не хотелось.

– Сколько?

– Девяносто шесть тысяч…

– Сколько? – Гриша схватился за сердце: – Ты совсем из ума выжил? По-твоему, я должен взять их из наследства твоего брата и Мариэтты? А им я что скажу? Простите, дети, ваши деньги Петя в карты просадил?

– Но я не могу не платить. Это долг чести. Я застрелюсь! – у сына задрожал подбородок, как когда-то в детстве, когда он готов был расплакаться. Какой он еще в сущности был ребенок! Но Григорий Григорьевич заставил себя проявить жесткость.

– Что ж, стреляйся! Меня ультиматумами не проймешь!

Петя вышел из отцовского кабинета в растерянности. Что же делать? У братьев таких денег точно нет. Какой позор! Если не отдать долг, единственный выход – пуля в лоб! Нужно попробовать уговорить отца… упасть в ноги, каяться…

Вдруг раздался телефонный звонок, и неожиданно лакей пригласил к телефону Петю.

– Поручик Елисеев?

– Так точно.

– Я имею поручение от одного высокого доверителя переговорить с вами.

– Пожалуйста. Где изволите встретиться? – Петя решил, что это по службе. Отвечал автоматически, поскольку все его мысли были заняты своим долгом.

– Я сейчас приеду. Мне известен ваш адрес.

Буквально через несколько минут горничная сообщила Пете, что внизу его ожидает некий полковник. Поручик отвел гостя в гостиную, где они могли пообщаться без лишних свидетелей.

– Мой доверитель за небольшую услугу готов выдать Вам чек на сто тысяч, чтобы Вы могли покрыть свой долг.

– Весьма щедрое вознаграждение за небольшую услугу… – Петр занервничал. Он грешным делом подумал, ему предложат убить какого-нибудь политического деятеля или, к примеру, Распутина. Сам факт, что полковник знает о проигрыше, его не удивил. Наверняка о таком огромном долге болтала вся армия: – Что я должен сделать?

– Послезавтра, в 12 часов дня Вам надлежит прибыть в походно-парадной форме в церковь Пантелеймона.

Петя поразился – зачем убивать кого-то непременно в парадной форме?

– Вас обвенчают с некой дамой, имя которой Вас не будет касаться, и Вы откажетесь от всяких притязаний и претензий. Вы должны будете хранить этот уговор в глубочайшем секрете, – закончил полковник.

Петр был обескуражен. Он ожидал все что угодно, но не это.

– Но разве я не должен подать прошение своему командиру?

– Об этом не извольте беспокоиться! Считайте его разрешение у Вас в кармане. Так Вы согласны?

– Дайте мне пару часов на размышления.

– Что ж, я не возражаю. Я вернусь к Вам через два часа.

На самом деле Петр практически сразу принял решение. Что тут думать? До этой минуты у него был всего один исход – застрелиться. Отец один раз ему отказал, мог не сжалиться и во второй, и в третий. Единственное, что на секунду заставило его сомневаться – мысль о Татьяне. Однако он решил, что в любом случае не должен ей больше писать. Такая презренная личность, как он, которая неспособна себя контролировать, не достойна любви чистой, прекрасной девушки! Татьяна заслуживает лучшего! Петя достал ее письма из кармана, с разрывающимся сердцем порвал их и бросил в горящий камин.

Когда Петя отвлекся от мыслей о своей ничтожности, он вдруг осознал, что произошло чудо! Проведение решило спасти его! Еще секунду назад он был готов наложить на себя руки. А теперь у него был шанс сохранить не только свою жизнь, но и честь.

XVI

Настал день венчания Петра, который всю авантюру держал в строгой тайне. Несмотря на то, что молодой человек прекрасно понимал, что это фиктивное мероприятие, с самого утра он испытывал жуткое волнение. Поручик сходил к цирюльнику, гладко выбрился и надушился. Надел новую шелковую рубаху и парадную форму – чикчиры, начищенные до блеска сапоги с розетками, китель с эполетами. Во всей красе он в указанное время явился к церкви Пантелеймона. От волнения у него пересохло во рту. Он вышагивал перед храмом в ожидании. А вдруг они не приедут? Петя было обрадовался этой мысли, но почти сразу осекся – тогда придется стреляться при полном параде, ведь денег погасить долг не будет.

Наконец, подъехал мотор, из которого вышла дама в сопровождении нескольких офицеров. В их числе был уже знакомый Петру полковник. Все зашли в церковь. Петя помог своей невесте снять манто. Даже абсолютно невнимательный человек заметил бы огромный живот. Что ж, теперь должнику все стало ясно. Их фиктивным браком пытались прикрыть чей-то грех. Но это не его дело. Он дал слово.

Новоявленная супруга была яркой красавицей со жгучими соболиными бровями вразлет. Пете казалось, что он уже где-то ее видел, но никак не мог вспомнить при каких обстоятельствах.

Когда церемония закончилась, Пете выдали документ о браке и чек на сто тысяч. Молодожен проводил свою жену до автомобиля и галантно поцеловал ей руку на прощание. Когда мотор тронулся, он откозырял и бодро отправился в банк за деньгами. Был мороз, светило солнце. Начиналась новая жизнь, в которой больше не было места картам.

Еще два дня назад Петр написал Тане, что он ее не достоин, и она может считать себя совершенно свободной. Когда рыжеволосая красавица получила это послание, она растерялась. Девушку постоянно окружали восхищенные взгляды, и она не знала, что такое быть отвергнутой. Нельзя было сказать, что Таня потеряла от поручика голову и была влюблена до потери пульса, и, возможно, от этого было еще обиднее. Гуля заметил, что у медсестры глаза на мокром месте. Он сразу догадался, что из-за Петра. Врач решил, что непременно поговорит с братом, как только выпадет шанс.

Григорий Григорьевич ничего не знал о фиктивной женитьбе сына. Петя спешно собрался и через три дня вернулся в штаб. Отец готов был сжалиться и дать ему денег. Он считал, что Петя, оказавшись перед страшным выбором, уже был наказан. Но сын к нему больше не пришел. Что если он уехал в штаб и там застрелится? Елисеев не мог спать. Хоть собирайся и отправляйся за сыном на фронт. Но это было бы глупо.

Грише необходимо было с кем-то поделиться. Вере Федоровне он все рассказывать не хотел. Она бы слишком переживала. Кроме того, он боялся, что увидит в ее глазах укор. Он и сам уже думал, что был слишком суров с непутевым мальчишкой. Григорий позвал Степана Петровича пообедать в ресторан Медведь. Тот мог спокойно посмотреть на ситуацию со стороны и дать толковый совет.

Родственники засиделись допоздна. Много говорили, а пили еще больше. Обсудили все – Петины проигрыши, тяжбу по поводу опекунства над Мариэттой, Гулину службу, призыв Николая в армию, остальных Гришиных детей. Степан Петрович поделился беспокойством по поводу сына, который так и не женился после самоубийства своей возлюбленной. Время шло, родителям хотелось внуков, продолжения рода, а Петр Степанович словно мстил родителям за свою француженку, которую они не приняли. Обсудили войну и политику. Поспорили по поводу Распутина, затем по поводу провокационной и безответственной политики Государственной Думы. Отшлифовали все коктейлем Pick me up из коньяка и шампанского. В начале второго собрались по домам.

Посмотрев на икающего Степана, которому последний коктейль явно был лишним, Гриша решил проводить его. Он отпустил мотор раньше, и они пошли вдоль Мойки, чтобы Степа немного проветрился перед тем, как Гриша вручил бы его Варваре Сергеевне.

– Степа, а помнишь то январское воскресенье девятьсот пятого? Когда были беспорядки? – неожиданной поинтересовался Григорий.

– Всенепременно! Как же его забыть? – Степа еле ворочал языком.

– Тогда на небе было три солнца… я никак не могу перестать думать об этом!

– Собаки!

– Какие собаки?

– Эм… солнечные псы! Явление так называется…

– Ты видел?

– Нет, не довелось. Но читал, – Степан постучал пальцем по голове, намекая, что в его хранилище знаний еще много интересных фактов.

– Меня мучает это. Это какой-то знак! Но я не понимаю, что он предвещает…

Вдруг раздался выстрел. Степан и Гриша вздрогнули. Последовало еще несколько выстрелов.

– Гриша, ты слышал? Что это? Стреляют?

– Похоже на то…

– Хм, грабят кого-то?

– Ну явно не немцы наступают, – пьяный Григорий посчитал свою шутку вполне искрометной.

Он покрутился, пытаясь понять, откуда доносились звуки. Никакой опасности замечено не было.

– Похоже, это у Юсуповых… Молодежь балует… – успокоил родственника Гриша.

Впереди пробежал городовой в сторону княжеского особняка.

– Этот младший Юсупов – омерзительный тип! Как только за него племянницу Государя отдали, – выразил свое недоумение Григорий, вспомнив выступления Феликса в кабаре в женском платье.

– Да Бог с ними! Пошли, Гриша. А то Варя, небось, уже серчает.

Неуверенной походкой они поковыляли дальше.

Мимо них снова пробежал городовой уже от особняка в сторону полицейского участка.

– Господин городовой, а что происходит? Почему стреляют? – крикнул полицейскому в спину Гриша.

– Не извольте беспокоиться, Вашбродь! Говорят, собаку бешеную убили. Честь имею! – городовой приостановился на секунду для доклада, козырнул и побежал дальше.

– О! Я же говорю – собаки! Псы! – заключил Степан по одному только ему понятной логике.