Текст книги "Пространства, которые нас выбирают. О времени, поэзии и о любви"

Пространства, которые нас выбирают
О времени, поэзии и о любви
Елена Богатырева

© Елена Богатырева, 2023

ISBN 978-5-0055-9396-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Артплей

Эта книга начала писаться до того, как была задумана.

Она вообще никак не была задумана.

Она просто начала писаться. Сама по себе, словно я не имею к ней никакого отношения.

Обычно, прежде чем взяться за стило, я разворачиваю, по крайней мере, начало будущей книги в ментальном пространстве. Я живу с этими вариациями потенциальной книги, пробуя ту или иную версию, то возвращаясь к первому варианту, то уходя от него в поисках альтернативы, которая представляется мне более подходящей.

Я сама начинаю жить в книге; и, раньше или позже, чаще раньше, книга, вместе со всеми своими действующими лицами, начинает жить своей собственной жизнью, уже диктуя мне ту или иную сюжетную линию.

Я не спорю и соглашаюсь. Мне интересно писать именно таким образом: я словно смотрю чрезвычайно захватывающий фильм, повороты событий которого мне пока неведомы.

Сегодня в одном из своих ежедневников обнаружила вот такое высказывание:

«Книга, настоящая книга, всегда больше автора. Она начинает жить своей собственной жизнью, диктуя автору, что и как писать. Чуть позже книга начинает формировать образ жизни автора, его рабочий день, прочно обосновавшись на первой строчке его рабочего расписания».

В моем понимании это верно касательно правильной книги и правильного автора.

С этой книгой все иначе. Прежде всего, я не планировала не только ее, но и вообще никаких новых книг, по той просто причине, что целый ряд недописанных книг уже отстроились и дышат другу в затылок, дожидаясь своей очереди на продолжение, завершение, окончательную редакцию.

Данная же книга пошла еще дальше: она, действительно, начала писаться, словно сама собой.

Поначалу, всего-навсего, я решила записать несколько строк, вернувшись под сильным впечатлением от посещения нового для меня аутентичного пространства под ласкающим слух названием: Артплей.

Прежде чем повествование мое начнет неудержимо разворачиваться дальше, все вперед и вперед, подобно своенравному горному ручью, я ощущаю, что просто необходимо сказать несколько слов, собственно, о месте, на площадке которого начало разворачиваться действие этой книги.

Итак, Артплей.

Чтобы попасть в него со стороны Нижней Сыромятнической, надо пройти под арку, довольно низкую и узкую.

Арки, подворотни, туннели и аналогичные архитектурные устройства – явления очень занимательные. Дело в том, что они сжимают пространство. Что, в свою очередь, приводит к тому, что энергия этих подАрочных пространств оказывается гораздо более плотной, напряженной, по сравнению с энергией пространств соседних, открытых, не стесненных подобными конструкциями. Происходящее, хоть и бессознательно, но ощущается, по крайней мере, некоторыми из нас. То есть, оказавшись в таком пространстве, мы немедленно начинаем оглядываться, пытаясь понять, что же именно происходит. А может ничего и не происходить, но вот это измененное, сжатое, по сравнению с открытым пространством, поле очень даже легко может переводить нас в измененное состояние сознания.

Что, собственно, и произошло со мной еще до того, как я оказалась в состоянии осознать происходящее.

Арка, открывающая это повествование, представляет собой совсем небольшое пространство, плотно наполненное плакатами, окнами, дверями, небанальными объявлениями, гулкими шагами прохожих, торопящихся по своим неотложным делам. Стоят нашего пристального внимания и трубы, закручивающие пространство самым причудливым образом.

Я ощутила тотчас же, что данное подАрочное пространство мне, хоть и смутно, но определенно знакомо, несмотря на факт, что я точно знаю, что это – мой первый визит в Артплей. Более того, возникло явственное ощущение, что этот микрогород не похож на Москву, он похож на какой-то иной город, но я никак не могу вспомнить, на какой же именно. Попыталась повспоминать города, мегаполисы и городочки, посещенные мною, но ни один из них с подарочным пространством не вязался однозначно. Подсознание подсказало правильную ассоциацию: место однозначно очень похоже на место из моих снов.

Ну вот и пришли.

После арки стало еще интереснее: железнодорожное полотно на расстоянии практически вытянутой руки, надпись Берегись поезда, шлагбаум, в твердой решимости защитить тебя от этого поезда, и дальше – то ли магазины, то ли выставочные пространства, то ли чьи-то офисы.

После нескольких метров стало ясно, что самое начало этого пускового города, будучи самым маленьким по площади, является, несомненно, самым интересным по своему содержанию. Дальше, по мере того как пространство распахивалось все шире и шире, теряя параллельно с этим процессом всю плотность и напряженность своей энергетики, оно превращалось в корпуса офисов и учреждений. То есть, чем далее от входной своеобычной арки, тем проще и банальнее становилось пространство. Но тем не менее и здесь можно обнаружить много интересного, как-то: Британка, выставка Самскара, которой здесь, безусловно, самое место, и, наконец, крохотулечное кафе, в котором можно съесть плюшку, запивая ее горячим чаем, за девяносто рублей! Невесть какая редкость для Москвы – плюшка с чаем, но плюшка свежая, чай обжигающе горяч, и получается, что можно спастись от голода и холода за такую смешную сумму, а вот этот факт – уже редкость и неожиданность для самого центра Москвы.

Надо бы посетить выставку, я читала о ней, а потом совершенно забыла, что собиралась посетить. Похоже, и выставка нашла меня сама, как и все это, вне всякого сомнения, удивительное пространство.

Когда я эти строки записала в дневник, выяснилось, что повествование намерено стремительно развиваться дальше, в направлениях, о которых мне ничего не собирается сообщить, – развиваться самостоятельно.

Моя задача проста и незатейлива: находить время и просто записывать.

Что я и делаю послушно в детски-наивной надежде, что получится хорошая и, что самое значимое, – правильная книга.

У этой книги есть еще одна отличительная особенность: она пишется гораздо быстрее любой из моих предыдущих книг, несмотря на такое препятствующее и травмирующее обстоятельство: я не являюсь правильным писателем.

И только время даст ответ на вопрос, чрезвычайно меня беспокоящий: может ли выйти из-под пера неправильного писателя правильная книга?

Почему я неправильный писатель?

Ответ очевиден и дан выше: правильный писатель устремляется к своему станку по первому зову книги, когда бы и где бы его этот зов ни застал: в любое время суток и в разгар жизнедеятельности любого толка и направления.

У правильного писателя нет такой активности, которую он не может прервать по первому зову своей книги.

У правильного писателя нет в жизни важнее дела, чем написание книги, он предан своей книге, как Хатико и Белый Бим преданы своим хозяевам: всецело, безраздельно, без размышлений и сомнений.

У правильного писателя каждый день, если книга призывает его каждый день, находится время для своей книги.

Все эти пункты не про меня.

Я пишу отрывками, когда выпадают свободные куски, кусочки и осколки времени, свободные от процесса зарабатывания денег и выполнения семейных обязанностей.

Обычная история, я это вполне понимаю.

Я не совсем понимаю, как мои книги терпят такое неправильное отношение к себе с моей стороны и продолжают проситься стать написанными.

Что-то есть в природе книг, что неподвластно моему слабому разумению. Подозреваю, что это что-то одной природы с преданностью Хатико и Белого Бима.

Еще подозреваю, что книги знают больше, чем я на настоящий момент, и они прощают мне некорректное относительно себя поведение, потому что осведомлены о моей безграничной любви к ним, знают, что будут написаны, по крайней мере, те книги, которые призваны быть написанными мною.

Книги ждут, подсказывая следующий поворот событий, заявляя о себе вновь и вновь, чтобы я, как акын, удерживала в памяти все то, что мне необходимо записать, пока я не доберусь до письменного стола и не исполню свой писательский долг.

Еще я подозреваю, что у книг гораздо больше времени, чем у меня, да и осведомлены они о происходящем гораздо лучше. Если я чего не допишу в этой жизни, то сделаю это в жизни следующей или, может быть, кто-то подходящий продолжит работу, пока я буду где-то в иных мирах.

Ведь самое главное, чтобы процесс не останавливался, чтобы сюжет развивался, причем именно так, как ему надлежит развиваться, а не по прихоти какого-нибудь неправильного писателя.

Именно поэтому мои книги до сих пор меня терпят, а я, хоть и урывками, но пишу, пишу, пишу.

Прежде чем двигаться дальше, уместно разъяснить, каким ветром привнесло меня в Артплей.

Нежданно-негаданно меня пригласили принять участие в съемке клипа на музыку современного композитора, на тот момент мне неизвестного. Мне предстояло создать образ Офелии в преклонных летах.

Идея проекта: показать ипостаси Офелии, которые имели бы место, приведись ей прожить долгую жизнь, наполненную всеми правильными фазами жизни женщины. Но сцены проекта разворачиваются не в пространстве, имитирующем пространство бессмертного первоисточника, а в некотором абсолютном, вневременном пространстве.

Не вникая в детали проекта, я радостно согласилась, нутром почувствовав мощный зов нового для себя пространства.

В указанный день мне надлежало явиться в Британскую Школу Дизайна, среди тех, кто в теме, – Британку, – культовое место для всех, имеющих хоть какое-то отношение к современному дизайну в частности и к искусству вообще – на примерку платьев, чтобы выбрать то, в котором я буду на съемках.

И вот я на месте, – в комнате с девушками, также приглашенными в проект, и рядами платьев на кронштейнах.

Не знаю, кто отбирал этих девушек, которые будут создавать образ Офелии, но сделал он это очень грамотно.

Всех этих девочек связывает нечто большее, чем образ Офелии, ради которого они все здесь сегодня собрались. Я внимательно перевожу проникающий, в той мере, в какой это отмерено мне, в самую суть предметов и явлений взгляд, и мой запрос не остается без ответа: всех этих прекрасных лиц еще не коснулось время – вот что их объединяет.

Они еще не имеют никакого понятия о том, насколько велика власть времени над всеми нами.

Для них тридцать лет – это такой же древний возраст, как и девяносто.

Они живут в полной уверенности, что перед ними вечность.

Они неоправданно расточительны, но понятия не имеют об этом.

А когда они поймут все коварство времени, будет уже поздно.

И мы ничего не можем с этим поделать.

Поколение сменяет поколение, но ничего не меняется.

Девочки и мальчики тратят все свое время на ерунду – на болтовню, в которой нет ни малейшего смысла ни для них самих, ни для вечности; на беспочвенные ссоры и разборки с возлюбленными, которые в собственных глазах вырастают до размеров трагедий бессмертного Уильяма нашего Шекспира, а на самом деле являются всего лишь симптомами отсутствия мудрости.

Но кто из нас мудр в восемнадцать лет?

Юные создания тратят самый бесценный ресурс – время – на то, чтобы, например, научиться курить, а потом – чтобы курить бросить.

Самое трагичное заключается в том, что они все время куда-то несутся, устремляются, пытаясь реализовать какую-либо цель, которая, на самом деле, является отрицанием себя самой: поступить в учебное заведение – закончить учебное заведение; найти хорошую работу – как можно скорее удрать с работы, как только такая возможность рисуется на горизонте; забеременеть и родить ребенка – как можно скорее его, ребенка, вырастить, чтобы вернуться к своим собственным игрушкам.

И вот что еще гораздо более трагично: они совершенно не осознают всей этой несуразицы, бестолковости, противоречивости происходящего.

И за всей этой шелухой и чешуей буден они не видят самого главного: собственной жизни.

А когда они, наконец, оказываются способными притормозить до такой степени, чтобы разглядеть проносящиеся мимо пейзажи, то с изумлением обнаруживают, что самые интересные станции их поезд уже проскочил мимо.

И поезд этот движется в одном направлении.

Кто из них может позволить себе роскошь slow pace of life – размеренный образ жизни?

И кто из них научится жить со всей наполненностью термина, а не проноситься по жизни, стремясь к результату, который может оказаться очень далеким от желаемого?

Только погружаясь в секунду происходящего, мы можем, пусть даже всего лишь на эту секунду, обмануть время. Если мы умеем погружаться в момент, как в бездонную пучину, этот момент, пусть всего лишь на мгновение, превращается в вечность. И пока этот момент длится, время не властно над нами. Оно теряется, в смысле, – пребывает в растерянности. В результате мы отвоевываем пусть самый крохотный, но кусочек вечности – себе.

А что, если таких моментов насобирать несколько? Потом – еще несколько. Чуть позже у тебя окажется уже целая горсть таких моментов.

Таким образом, можно превращать вакуум времени в базальт вечности.

Но кто из девочек задумывается о таких странных и, самое главное, скучных предметах?

Даже бабушки крайне редко задумываются о подобных понятиях, по той простой причине, что они, как им представляется, заняты гораздо более значимыми явлениями – своими ненаглядными внуками.

Только дедушки иногда задумываются о подобных явлениях и пишут о них скучные книги. Да и то не все дедушки, а лишь те, кто уже не в состоянии волочиться за девушками или играть с внуками в лапту.

Так что получается, мы не только не в состоянии обмануть время, мы не можем понять его, договориться с ним, установить с ним хотя бы более-менее партнерские отношения. Ничего подобного не происходит, – мы все работаем на него, на Время.

Так что истинный хозяин всего происходящего – Время.

Я понятия не имею, что это такое за явление – время, которое властвует над всеми нами. Осознает ли оно тот очевидный факт, что является нашим господином? Что движет им? Оно является свойством какой-то высшей силы или самой этой силой, что управляет нашей Вселенной?

Бог весть.

При входе на Артплей со стороны Нижней Сыромятнической по левую руку располагается книжный магазин, довольно своеобычный, как, впрочем, и все в Артплее.

Ричард Хьюго

Покинув плотноспрессованное артистичное пространство Британки, я не смогла пройти мимо этого чудного книжного магазина. Зашла – и купила несколько открыток и книгу Ричарда Хьюго под слишком притягательным названием, чтобы не зацепиться за него: «Пусковой город» – и пояснением ниже на обложке: «Лекции и очерки о поэзии и писательстве».

Книга была выбрана правильно: я медленно перемещалась вдоль полок, не вчитываясь в названия их обитателей, а отрешенно скользя по ним взглядом, протянула руку и выхватила одну из книг. Если уж быть предельно точной, рука, каким-то совершенно непостижимым образом проявив самостоятельную осознанность, описала в пространстве некую траекторию, уцепив в результате книгу. Почему именно эту, а не другую? Я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос. Уверена в одном: когда в книжном магазине со мной происходит подобное, я точно знаю, что произошла правильная встреча – книги и меня.

Следовательно, и в этом случае с вполне определенной уверенностью следует сказать, что это не я выбрала книгу и даже не моя рука, выполнившая определенные физические действия, без которых наша встреча с книгой никогда бы не состоялась, – нет, это именно книга выбрала меня.

Интересно, как они, книги, это делают?

Автор – смесь самого разнопланового жизненного опыта, из которого, при соответствующих исходных данных, просто обязан выкристаллизоваться правильный писатель.

К сожалению, вечность уже забрала автора к себе.

К сожалению, книга попалась мне в варианте перевода, а не оригинала.

К счастью, притяжение книги оказалось в разы сильнее доводов рассудка, и я стала обладателем лекций и очерков о поэзии и писательстве американского военного летчика.

Едва взяв книгу в руки, я не смогла сразу определить, является ли автор летчиком, который по чьему-то слишком затейливому замыслу стал поэтом, или – поэтом, которому пришлось на время стать летчиком. Но что-то мне подсказывало, что второй вариант ближе к правильному ответу.

Я слишком хорошо помню историю Саймора Гласса.

Помимо собственного литературного труда автор преподавал – обучал начинающих поэтов и прозаиков владению словом.

Я раскрыла книгу с опаской – я не могу себе представить, как и кого можно научить писать стихи.

Прозе, по крайней мере, неким законам и принципам ее существования, можно учить и научиться.

Но как обучиться поэзии?

Все мы читали Шекспира, но кто написал что-нибудь подобное?

По моему скромному мнению, можно обучиться алфавиту и способам складывания букв в слоги и слова.

Дальше – terra incognita, которую каждый осваивает сам, как может.

Если человек родился поэтом, его внутренняя поэтическая сущность, по возможности в содружестве с намерением и желанием носителя этой сущности, будет искать во внешнем мире созвучности, соответствия, сопричастности своим внутренним состояниям. И когда это ей удается, поэт судорожно двигает руками, крутит головой в отчаянных попытках найти что-то, с помощью чего и на чем можно записать то, что на него снизошло.

Откуда это приходит, ни один поэт не в состоянии ни осознать, ни, следовательно, объяснить. Собственно, в этом нет никакой необходимости. Единственное, о чем должен постоянно заботиться поэт, – иметь бесперебойно под рукой листок бумаги и нечто, способное оставить на этой бумаге четкий след. Чтобы не пропустить момент, когда пошло, началось, когда необходимо срочно выключиться из того процесса, в котором пребываешь в настоящий момент, и начать записывать. Ничего не надо ни придумывать, ни сочинять, ни тем более объяснять. Надо просто успеть записать, пока диктуют.

Хорошо быть внимательным к мелочам. Поэты, действительно, внимательны к мелочам. Их душам ведомы тончайшие нити, запутанные тропы, которые связывают красоту, мельчайшие ее проявления, в один таинственный узор, неразличимый глазом и слухом тех, кто лишен дара поэтического восприятия.

Поэта может привести в восторг рыжий осенний листочек на мокром асфальте, рисунок, сформированный трещинками на этом асфальте, оттенок цвета морской гальки – вещи, совершенно бесполезные с точки зрения практичного гражданина, твердо стоящего на непоколебимых столпах материализма.

Дело в том, что поэты и практичные граждане обитают в разных вселенных, хотя могут проживать в одном городе, на одной и той же улице в одно время.

Для меня поэзия в своем чистейшем, великолепнейшем, законченном виде, например, вот это: Я обращался к воздуху-слуге, ждал от него услуги или вести, и собирался в путь, и плавал по дуге не начинающихся путешествий.

В поэзии главное не рифмы, не слова, не информация, а нечто совершенно иное, что может быть доведено до нашего восприятия только через поэзию, которая сродни музыке: мелодика всей строфы, плотность энергии, заключенной в ней, красота гармонии, – к ритму не убавить и не прибавить.

Книга Ричарда Хьюго, следовательно, настораживала, если не сказать – пугала, не очень хотела открываться, но название ее так идеально вписалось в мое состояние, пространство места и все произошедшее со мной за день, что не начать читать ее немедленно было никак нельзя. Правильно происходящие события – это когда то, что представляется нам разрозненным, не способным встретиться никогда и ни при каких обстоятельствах, не имеющее ничего общего, на наш, такой поверхностно-неглубокий взгляд, каким-то непостижимым образом встречается, стягивая пространство-время в тугой узел совершенно определенного, бесконечно прекрасного узора, который ни развязать, ни завязать как-то иначе нет никакой возможности, да и ни к чему.

Первые же страницы книги позволили прояснить происходящее.

Ткань повествования книги как минимум небанальна, целостна и вибрирует.

Некоторые же фразы достойны увековечивания в камне, желательно – в мраморе, лучше всего – в белом каррарском.

Например, такие: Знание, где вы находитесь, может быть источником творческой устойчивости. Если вы – в Чикаго, можете отправиться в Рим. Если вы нигде, вам некуда и отправиться.

Вот так. И никак иначе.

Так что, если вы куда-то очень хотите, начните с того, что определитесь, наконец, с вопросом, где вы находитесь сейчас. По той простой причине, что, если вы понятия не имеете, где вы, вам не продадут билет туда, куда вам, как вам представляется, хочется попасть.

Вот еще: В мире воображения найдется место всему на свете. Примите это на веру – и, может, покажетесь безрассудным, но безрассудным, как форель.

Честно говоря, мне нравится быть безрассудной, как форель. Но я до сих пор не уверена, удается ли мне это.