Текст книги "Роман со Свами. Краткий курс ведической жизни"

Глава 6. Аватар. Отличительные признаки (продолжение). Лебеди во мне

Их, аватаров, за обозримую жизнь, которая по обрывкам из отрывков переписанных святых книг сохранилась, мало народилось. И все они, что характерно, запомнились. Вихри цивилизаций не смели их из памяти народной. Вот, например, про царей такого не скажешь, как, впрочем, и про государства: того варвары спалили, этого большевики расстреляли, здесь – рукописи утеряны, там – александрийскую библиотеку сожгли…

А вот аватаров-то это всё не коснулось. То есть, их тоже палили, гвозди в них забивали, ядами травили, – судьбы у них всех были как на подбор, прямо скажем, не сахар. Одного из царства с молодой женой в лесное заточение согнали, второго дядя постоянно убить норовил, третьего вообще на кресте распяли, чтобы неповадно было. Ну и так далее. Всё в этом же ключе.

А они, как выяснилось, в огне не горят, в воде не тонут, а на крестах воскресают. По одной из версий. Вот так вот. И не страшные при этом. А такие, в целом, великодушные. Люди по ним до сих пор вздыхают, расхватали их себе, поделили по странам-религиям-сферам действия.

Возвращаясь к внешности, спешу заметить, что по внешности аватара распознать не всегда удается. Он такой же, как обычные люди. Ходит, разговаривает. Но около него дела чудные творятся. Больные выздоравливают, мёртвые могут воскреснуть, пища преумножается, а сам он одновременно умеет в разных местах появляться и много благолепия создавать. Про истину говорит, про любовь, необъяснимое творит, – в общем, как-то влияет на ситуацию. И непонятно, главное, что с ним делать, он взамен ничего практичного не просит.

Поэтому аватары не всем нравятся. Одни их боятся, а вдруг командовать начнёт. Другие просто не верят. А третьи обнаруживают в них собственное безобразие и яростно на зеркало плюются. То потухнет, то погаснет. То потухнет, то погаснет.

Слава богу, что аватару это всё – да, правильно, – до лампочки. Потому как он сам – лампочка. Он свою работу честно выполняет, народ преобразовывает, катаклизмы предотвращает, судьбы прочищает, не даёт всей планете навернуться.

И вот такого аватара может распознать только тот, кто к нему не с аналитическим мышлением подходит да с логическими умозаключениями, а кто обладает интуицией, она еще «совестью» называется или «буддхи».

Это «буддхи» часто в символе изображают. В птице. В лебеде.

Каждую часть тела такого чудо-лебедя составляют серьезные духовные принципы: голова – это, например, вера; левое крыло – единство мысли-слова-дела; хвост – управление чувствами, ну, и так далее.

Божественная птица. Имеешь её – разглядишь Свами. Сольешься с ним. И войдешь в Царствие Небесное.

Про такой образ лебедя сам Свами и рассказывал. Вернее, в одной из Упанишад1313
  Упанишады – богооткровенные писания, квинтэссенция Вед. Здесь речь идет о Тайттирийя Упанишада. Также см. об этом: Сэндвайс С. Человек с любовью – Бог. М.: Амрита-Русь, 2007. С. 387; Бхагаван Шри Сатья Саи Баба. 12 Упанишад. Практика постижения истинной реальности. М.: Амрита-Русь, 2009.


[Закрыть] об этом говорится, ну, а он напомнил, разъяснил, по слогам разжевал, про что это. Кому же образы и древние тексты уметь трактовать, как не Главному Создателю Образо-вания?

Свами, например, сказал, что обращение к нему – «Свами» – расшифровывается как «The SWAn in MEE»1414
  The SWAn in MEE (англ.) – лебеди во мне.


[Закрыть].

«Лебеди во мне».

Глава 7. Читраватти, сердолики, океаны,.. кому что

Я вышла из ашрама посмотреть на Читраватти – говорили, что речка эта уникальная, стоит того, – всё-таки Баба на её берегах детство и юность провёл. У него раньше посещение Читраватти прямо—таки в режим дня входило. Соберет всю компанию понаехавших к нему, да и идет на берег бхаджаны петь, разговоры разговаривать, чудеса творить. Он там во время жары и дождь вызывал, как из ведра, и камушки в сахарный тростник превращал, и божественные статуэтки не пойми, откуда вытаскивал. И всё это по просьбе окружения – Свами всегда и везде сопровождали толпы народа, для которого он, улыбаясь, все чудеса и творил. Однажды, например, он вытащил из песка сначала чётки, потом вкусные сласти, потом лепёшку на масле, представляете? Из песка – тёплую лепешку!

По дорожке на речку, поперёк всех лавочек-магазинчиков Читраватти-роуд стояла Лариса.

– Простите, девушка, все эти магазины на Дерибасовской – ваши? – я сзади ухватила Ларису за талию. Та, расставив огромные каблуки на платформе, перегораживала суматошное движение индийской улочки. Картинка была примечательная, потому что ларисина майка «Брошу всё. Уеду в Урюпинск!» (купленная, кстати, в Урюпинске) была ярко-красного цвета. С двух сторон, глазея на неё, сновали рикши, а местные зазывалы, честно вызубрив русские слова «заходи, только посмотри!», тянули девушку во все стороны одновременно.

Ларисонька держалась стойко. Как выяснилось потом, она не могла отойти от лавочек далеко – Денис сидел рядом в интернет-кафе, отправляя на родину впечатления про божественную Индию.

– Он сейчас фотки в Россию шлёт, идём к нему, посмотришь! – подруга потянула меня по ступенькам в крохотную комнатку, напичканную компьютерами.

Денис сидел, загородив спиной экран. Когда отодвинулся, оказалось, что весь экран цветёт лотосами.

– Представляешь, Лен? Мы вчера лазили в горы рассвет встречать. Там такое чудо – маленькие озёра с лотосами. Смотри-смотри, сердоликов полно – полсумки набрали. Деник, да полистай ты ей! Покажи с самого начала.

Фотки, действительно, были потрясающе красивыми. Лариса художественно расположилась за чашей крохотного озера, как будто бы обнимая его и руками, и ногами. Очень привлекательные ларисины конечности, в которых угадывались регулярные занятия йогой, были чуть опущены по бокам в прозрачнейшую воду и жили там между стеблей лотосов.

– Ты смотри, смотри! Мы сразу несколько таких озёр нашли. А рассвет! Две минуты – и солнце уже взошло! Завтра опять туда полезем, хочешь, тебе камушков принесём?

– Хочу. Так вы что, на даршаны не ходите, что ли?

– Почему? Мы были вчера и позавчера. Но народу там очень много, одуреть. Все стонут, пристают – «Сва-а-ми, Сваа-ами…», прямо такие несчастные. Чего стонать-то? Что он вам – сиделка в доме инвалидов? Надо сильным быть. Ты Кастанеду читала про Дона Хуана? В общем, мы перестали на даршаны ходить, нам костыли не нужны! Да и у нас бонусы, как выяснилось, есть – Саи Баба к нам сам подъезжает. Вчера, вон, пошли в город кушать в тибетский ресторанчик, заказали блюда, то-сё, вдруг подходит хозяин и тянет за рукав, на окно показывает. Мы ничего не поняли, но встали, подошли. Он говорит: «Свами, Свами». Высунулись – Сатья Саи на машине под окнами едет. Даршан на выезде. В трех метрах от нас. А в мандире надо час сидеть, чтобы внутрь пройти, да неизвестно, какой ряд вытянешь, да потом ещё два часа сидеть-ждать его выезда, да проедет ли он близко – тоже вопрос.

Понятно. А ещё говорят – Свами только с избранными работает. Вот ведь, хитрец! Знает, что ребятам тяжело тянуть распорядок ашрама – они на другое нацелились. Но ведь зачем-то работает с ними, показывает всё в привычном для них режиме. Андаманские острова на пустом месте устроил. Чем не свадебное путешествие? Даёт именно то, от чего отказаться невозможно. Не Свами прямо, а Дед Мороз! И ведь даже носу не показывает, что он всё это им организовал. Ну, теперь за них можно быть спокойными. Они уже свамины – забыть такие подарки никак нельзя! И как он их только нашел-распознал-зазвал к себе?

Так я поняла, что Баба начал распределять всю нашу компанию – кому куда. По разным жизненным сюжетам.

Приехали мы вшестером. Теперь Ларисонька с Деником отбывают на Андаманы. Сергей с Мариной мне вчера сказали, что до Нового года у Свами поживут, а сразу после рванут на океаны, там местечко есть, где сразу три океана сливаются. Наташа вчера на ровном месте возле мандира встретила земляка из своего сибирского города. И он вдруг – внимание! – решил её мужу, коммерческому банкроту на тот момент, часть своего бизнеса отдать. Ему самому, мол, много. Сильный ход. Оказывается, такое бывает, да.

А у меня ничегошеньки не идет. Так, ерунда какая-то: ну, Индия – так я четвертый раз здесь, ну, кокосы – так я их и раньше ела, ну, Свами…

А вот со Свами было особенно обидно.

С какой же радости я сюда приехала? Свами есть, но как бы его и нет. В Москве я его гораздо глубже и ближе чувствовала. Стоило мне в эту Индию тащиться, поверив в новое спасение… В общем, повозюкав слёзы, я решила ночь переночевать, а утречком проснуться, да и подтвердить билет на обратный рейс домой на родину.

Там и сын, и работа, до сих пор не найденная, и квартира, и машина, да и люди по-русски на улицах говорят. Вот так вот, Сатья Саи. Раз я тебе не нужна, то и ладно. Сами проживем. Жили же как-то без вас, и сейчас проживем. Поеду я. Завтра. И у тебя остался последний шанс для меня что-то хорошее сделать.

На ночь для закрепления материала вспомнила я еще одну обиду – вся приехавшая со мной компания в хор записалась. А я нет. Я с ними туда пошла, но отстала по дороге и заблудилась.

Тут я шмыгнула носом, вздохнула и перевернулась в кровати на другой бок. Во сне мне приснился хор.

Глава 8. «От чистого истока в прекрасное далёко»1515
  «От чистого истока в прекрасное далёко» – строка песни «Прекрасное далеко», композитор Е. Крылатов, стихи поэта Ю. Энтина.


[Закрыть]

А про хор история такая.

Хор – он рождественский. Как они тут все говорят: на «Крисмас». Ну, то есть, на празднование Рождества Христова – «Крисмас» – проводилась особая программа, во время неё можно было петь для Свами в хоре. В празднике участвовать. И вроде как на этот хор народ со всего мира ежегодно собирается, специально готовится, чтобы приехать сюда и петь. В чём смысл? А в течение этих дней – праздника – хор будет близко к Свами сидеть. Совсем близко. Ближе всех остальных. И еще там у всех участников хора соберут записочки, письма рождественские. Ну, и конечно, в письме можно будет написать, чего тебе в жизни надо. А он – бог, то есть, всё исполнит. Рождество же, праздник. Какой же бог в праздник-то откажет? Только в хор надо записаться. Там запись идет. Где – объяснить трудно, поскольку мы уже записались. И вообще, ты от нас отстала и всякое такое…

Это всё я наутро осознала. Мудрость ко мне в виде хора пришла.

С хором Свами меня, конечно, зацепил.

Дело в том, что я очень любила петь. И петь именно в хоре. В семье, правда, к моему пению относились по-разному. Бабуля, например, вообще «бороной» обзывала. В смысле, борона в землю упирается, скрежещет – вот такой у внученьки голос. Но в пять лет я села за фортепиано и встала из-за него в девятнадцать, окончив музыкальную школу и проучившись в музыкальном училище. И всегда пела в хоре.

Хор. Двуголосие. Четырехголосие. Спевки. Репетиции. Парадная форма. Выступления. Это всё была особая жизнь – праздничная и какая-то потрясающая, потому что в хоре была музыка. В «музыкалке» (мы так школу называли) сначала партии нужно было сдать каждому по отдельности, потом пели по голосам вместе. А потом уже были спевки, сводные репетиции. И вот там иногда наступало что-то. Когда партии были выучены, голоса звучали в полную силу, и многоголосие складывалось, наступал момент, когда голос, не боясь за ошибки, вёл сам, взмывался вверх, вибрируя до самых кончиков души и наслаждаясь этим самым много-голосием.

В музыкальном училище, куда я поступила позднее, хора не было. Вернее, он был, но только у «дирижеров», так мы между собой называли студентов дирижерско-хорового отделения. А у нас, у элиты, у пианистов хор в программу образования не входил. Зато входили бесконечные занятия и прослушивания. В музучилище я уже играла на рояле. В крохотных классах стояло по два рояля, и оставалось место только для стульев перед роялями, цветов на подоконниках и досок на стене с расписанием. Даже дневники преподаватели заполняли на не поднятых лакированных крышках роялей. И вот эти-то рояли нужно было с утра занимать на вечер для самоподготовки – народу училось полно, роялей всем не хватало, студенты и придумали занимать инструменты с утра. На самом деле, это уже до нас было придумано – на учебную доску записочки прицепляли: «Арзамасцева, 18 час.» И всем было понятно, что я сюда явлюсь вечером, когда пары у всех закончатся, и сяду играть за этим роялем гаммы, этюды, сонаты… В каждом кабинете так.

Заниматься можно было часов до девяти вечера. А во время перерывов (ведь три-то часа подряд играть утомительно) мы друг к другу в гости по кабинетам ходили. Поиграешь-поиграешь Э. Грига, и – раз, к соседке наведаешься. Ей того же Грига задали, она те же аккорды «Первого концерта» сверху вниз набивает, там аж по четыре клавиши в каждой руке держать надо.

И так получилось, что сложилась у нас вдруг одна компания – два юноши и две девушки: ходили-то по вечерам заниматься одни и те же, в основном.

Непонятно, откуда мы нашли эти ноты – скорее всего, Игорь их у своей мамы стащил, она была заведующей фортепианным отделением. Ноты с церковными песнопениями. Русские церковные песнопения в затёртой желтоватой книжице. А надо сказать, что в те времена петь такую музыку не приветствовалось даже в качестве произведения мирового вокального искусства. Тогда в нашей стране были комсомол, коммунистическая партия и никакого такого бога. Ни своего, Иисуса Христа, ни уж тем более всяких чужих, индийских.

Я на минутку задумалась. Мне тогда было где-то шестнадцать, значит, Свами – где-то шестьдесят. Эх, и период у него тогда был – он чудеса творил пачками! Я много книжек про это читала. Ну вот, например, какой-то индус рассказывал, что попал в аварию – в машину врезалась другая, очень большая. Обе – вдребезги, а индус, как ни в чём ни бывало, сидит себе живёхонький прямо посреди аварии на асфальте. И это еще не всё! Придя домой, он обнаружил телеграмму от Саи Бабы, что, мол, не волнуйся, забудь про аварию, у тебя всё будет хорошо. В это же приблизительно время Свами наводнение остановил. Три дня шли ливни в соседних с Путтапарти районах. Залило всё: дома, коммуникации, – беда, в общем. Жители обратились к Свами: боженька, выручай! Он залез на крышу многоэтажного дома, посмотрел на почти утопающую долину, руку свою поднял – и вода начала спадать.

Таких рассказок про Бабу – уйма, успевай только читать-слушать, открыв рот. Чудеса – это же его визитная карточка.

Гм-м… так, может, я уже тогда, в музучилище, участвовала в одном из них? А ведь и правда, смотрите, что получается – в начале восьмидесятых, в самый расцвет развитого социализма и коммунистических идеалов Советского Союза в одном из кабинетов государственного музыкального училища на протяжении учебного семестра четыре комсомольца пели в четыре голоса – два мужских и два женских – церковные песнопения, тропари и распевы. В кабинете мы выключали свет и ставили свечи – Эммочка специально из дома принесла подсвечник (её мама была певицей и солировала в областной филармонии), так что с реквизитом в доме обстояло всё хорошо.

Мы держали перед собой эти ноты, написанные карандашом, немного позже мы их все себе в отдельные тетрадки переписали. Книжка с нотами была не типографской, её тоже кто—то до нас переписал, и видимо, украдкой, обернул в непонятную обложку, чтобы крамола не сильно бросалась в глаза.

Вчетвером мы пели по нотам. Иногда чуть дрожали голоса, и мурашки бегали по телу, но потом что-то вдруг случалось с голосами, сплетенными и проникшими друг в друга, поднимая нутряное, ранее знаемое. Это были песнопения во славу Богородицы и Иисуса композиторов Чеснокова и Бортнянского.

Много лет спустя, уже занимаясь другой профессией, я как-то потратила время и обнаружила, что, конечно же, были русские композиторы, пишущие церковную музыку, – те же любимые мною Глинка, Чайковский. Были и не очень знакомые: Архангельский, Велиумов, Третьяков. Но вот тот квартет с духовными песнопениями был у меня первым.

…Встряхнувшись, я подняла голову – рядом оказались пальмы. И тут-то поняла, что петь в хоре перед Свами очень хочу. Может быть, тогда, давным-давно, в те хоры и квартеты, на те репетиции я и ходила только, чтобы через страшно подумать, сколько лет петь здесь перед божеством.

– Скажите, пожалуйста, как записаться в хор? Я немного опоздала – вчера не могла прийти и вот сегодня очень переживаю, не окончилась ли запись? – я держала за рукав какую-то женщину. Прямо на палящем индийском солнце перед зданием конференц-холла стояла единственная женщина, естественно, иностранка. Больше никого не было.

– У вас ребенок? – по-английски спросила севадалка.

При чём тут ребенок? Ну, есть у меня ребенок, но он в Москве. Неужели я перепутала английские слова, эх, надо было с собой разговорник взять.

– Хочу петь в хоре! На Крисмас! – я от волнения аж вспотела, да и жара припекала нещадно. – Я не знала, как сюда идти, опоздала, но у меня музыкальное образование, умею петь и много лет пела в хоре, – я верещала по-английски подряд все слова, какие только знала.

Севадалка замотала головой:

– Но сейчас идет запись в детский хор. Взрослый репетирует вечером. И не расстраивайтесь вы так – запись велась еще только первый день. Вы успеете. Подходите сюда же. В четыре. At four p.m.1616
  At four p.m. (англ.) – в четыре часа пополудни, в 16час.


[Закрыть].

– Меня возьмут? Запишут? Нужно ли прослушиваться?

– Да, возьмут, раз вы так хотите. Прослушиваться не нужно. Вы же музыкант? У вас сопрано или альт?

Так. Я лихорадочно соображала. Вообще-то у меня второй голос, альт. Но могу петь и первым – благо, диапазон хороший. А в первом голосов не очень много будет, это точно. Наверняка, в хоре не все профессиональные музыканты, судя по тому, что и Наташу, и Сергея, и Марину записали. В сопрано верха тянуть не все сумеют, а я как раз наоборот. Значит, надо говорить, что у меня первый голос. Сопрано, то есть. Там народу точно меньше будет, и я пригожусь.

– У меня сопрано, – уверенно ответила я.

– Вот и хорошо, подходите через три часа. Не волнуйтесь вы так.

Глава 9. Соло для исполнителей с оркестром

В хоре я всегда сидела сразу за музыкантами в первом ряду. Приходила на репетиции за полтора часа до начала, стояла на солнцепеке. Только в последние дни перед спевками мне удавалось присаживаться на ступеньки в ожидании. Через две репетиции севадалки признали меня за свою и дали как самой ответственной держать табличку: «Первый раз в Путтапарти».

Табличка была наиважнейшей. Она определяла рассадку. Свами там так всё замысловато устроил – хор собирался под разными табличками. Отдельно сидели музыканты – они сидели, конечно же, впереди. Отдельно – те, кто уже много раз пел в хоре, и раздельно – дамы и джентльмены на стульях (они не могли сидеть на полу из-за болезни ног). Да, совсем забыла сказать, что мужчины и женщины, конечно же, тоже сидели раздельно! Раздельно сидели и те, кто первый раз был в хоре, и отдельно – те, кто первый раз в Путтапарти. Они вообще сидели сразу за музыкантами. На концерте тоже должны были сидеть впереди, прямо перед Бабой. Новенькие ведь. Сатья Саи прежде всего с ними должен был работать.

И я была как раз «первый раз в Путтапарти». И первая – с табличкой.

Хор.

Ежедневно со всех концов мира в него всё прибывали и прибывали музыканты. Оркестр потихоньку собирался. Первую репетицию мы пели, в основном, с гитаристами. На вечернюю пришли скрипачи, потом запела труба, потом саксофон. Еще через пару дней обнаружились колоритные латиноамериканцы со всякими тарелками и барабанами, за ними пришли индусы со своими табла1717
  Табла – парные барабаны, индийский классический музыкальный инструмент.


[Закрыть].

Много было скрипачей. А среди них – русских, и особенно симпатичным оказался Иван – очень светлый, с большими голубыми глазами. Про него говорили, что он играет в одном из оркестров Германии и всегда приезжает к Свами на Рождество, давний его почитатель. Иван задавал тон всем, он был первой скрипкой, и скрипачи, как и полагается музыкантам в ансамбле, следили боковым зрением за каждым его движением.

Прекрасный был саксофонист-австралиец. Он иногда опаздывал на репетиции, но абсолютно по-детски извиняясь, доставал свой саксофон и начинал та-ак играть, что казалось, всё пропущенное время он сидел где-то за жасминовым кустом и зубрил сразу три возможных вариации каждого произведения.

Надо заметить, все были хорошими музыкантами, свамиными музыкантами и очень старались. Мы старались еще и потому, что сильно скучали, ведь все долгие дни репетиций мы не видели Бабу.

– У Сатья Саи есть такой особый трюк, – рассказывал мне Сергей перед этой затеей с хором. – Те, кто записываются в хор, практически не попадают на даршаны.

– Как это? – растерянно спросила я. – Почему?

– Вот так это. Даршаны совпадают по расписанию с репетициями. Хористы же на празднике будут целых три дня сидеть рядом со Свами. И прежде чем записаться в хор, ты должна выбрать, что для тебя лучше: петь в хоре без даршанов и получить их в конце, либо просто ходить на даршаны без хора.

Я выбрала хор, потому что уже знала, что петь, если тебе дано, – это тоже быть с богом.

Хотя, конечно, всё это волновало.

Дело в том, что с Бабой ничего нельзя было угадать заранее. Он главный на хозяйстве. Именно этому он меня учил. В книжках о нём авторы приводят известные его слова:

«Вы не сможете постичь Мою истинную природу ни сейчас, ни даже через тысячу лет духовных поисков и сурового аскетизма. Ваши попытки обречены на неуспех, даже если в этом примет участие все человечество»1818
  Цит. по: Язев А. П. Аватар Сатья Саи Баба и вечное учение/А. П. Язев. – 2-е изд. М.: Амрита-Русь, 2005, с. 145.


[Закрыть].

Так оно и было. Вот, например, моя соседка Наташа. Она так радовалась, что будет петь в хоре, всем рассказывала об этом, хвалилась, под любым предлогом затевала о хоре разговоры: «Как, вы разве не поете в хоре? Ну и что, что не умеете? Я тоже не умею, сижу и мычу тихонечко, народу-то много, незаметно ничего».

Она купила себе белоснежный материал на сари и шила его уже целых два дня, она ходила и на репетиции, где в перерывах учили накручивать эти сложные индийские драпировки, и вдруг…

– Мне приснился сон, Свами сказал, что нужно на Крисмас надевать бордовое сари.

Я задумчиво на нее посмотрела:

– Но, это значит, что ты не будешь петь в хоре? Ведь хор должен быть в белом.

– Наверное, – Наташа тихо покачивала ногами на кровати. – Я еще заболеваю понемножку. А, знаешь, сон такой интересный. Он, когда говорил про бордовое сари, спросил: сумеешь?

– Это не бордовый цвет. «Маруновый». Такой цвет – основной у буддистов. Наверху, в Гималаях монахи ходят в такой одежде. Я была в Дхарамсале – месте тибетского правительства в изгнании, там весною учение Далай-ламы проходит, и запомнила этот маруновый цвет. Потом я его в Монголии часто видела, у них же буддизм – основная религия. У меня даже сумка такая есть, я её рядом с монастырем Гандан купила, с ними монашки на занятия ходят. Это важный цвет, значимый. Ты, наверное, с буддизмом сильно связана была, да?

Наташа немножко приободрилась:

– Наверное. А цвет мне очень идет. Вот, посмотри, Лен, – она начала запахивать и собирать на булавку складки сари, но закашлялась, присела. – Голова болит, всё плывет. У меня чистка.

– Ну, и хорошо. Чистка – это очень хорошо.

Чистка у Наташи длилась всё время праздников, и она в хоре не выступала, лежала-болела, только разочек и прошлась в своем маруновом сари.

С чисткой я познакомилась давно, во время своего первого путешествия по Гималаям. Для себя я объясняла это явление так: когда попадаешь в так называемые «высокие энергии», ты с ними не совпадаешь. И вот то, что в тебе плохого наверчено, все эти узлы: кто когда тебя обидел, у кого ты чего отнял, другие затемнения, – они начинают восставать. Они же все в тебе на привычных местах расположились, уже обжились друг с другом, со скрюченными соседями, а тут вдруг рядом – линия сиятельных высоковольтных передач палит во все свои мегаватты прямо на них.

Узлы, наслоения в тебе начинают сначала проявляться, а потом оплывать, рассасываться. По ощущениям это на болезнь похоже. Всё болит. Причём, непонятно, от чего. Ну, на самом деле болит то, что у тебя не в норме – но у меня тогда в Гималаях, видимо, всё не в норме было: голова, сердце, ноги-руки, горло, весь живот,.. Они сопротивлялись солнышку рядом. А солнышко всего-навсего было само собой – светило, не разбирая. Кто не спрятался – я не виновато.

В Гималаях на учении-то Далай-ламы перед каждым занятием триста лам мантры пели. Каждое утро так начиналось – ламы пространство звуками чистили. Триста посвящённых лам. А потом Далай-лама лекции читал. Представляете, какая силища? А я туда заявилась прямо из центра Москвы (двенадцать миллионов населения, не продохнуть), да из офиса с его корпоративно-конкурентными разборками и своими неидеальными мыслишками. Ну, и как выяснилось, мое явление в Гималаи немножко диссонансом получилось. Никто и предупредить не успел, как в температуре под сорок тело закипело так, что никакие таблетки не помогали. Ощущение было, что ты чего-то переела, перепила, передышала и вот-вот взорвёшься, причём, последней из тебя расколется голова. На мелкие кусочки. Адью.

Правда, сейчас вот я ходила на хор Свами. И пока всё складывалось без болезней, слава богу. Потому что Свами так решил. Пока.