Текст книги "Скажи это Богу"

О, повелитель, как ты мне надоел!

…Видно, так, генерал: чужой промахнется,

а уж свой в своего всегда попадет.

Из стихотворения Булата Окуджавы

«Хам! Рвач! Сноб!» – В дороге Алина с яростью костерила профессора.

Дома она первым делом подбежала к компьютеру и перевела приговоренный файл на дискету. Потом на еще одну.

Настенные часы тысяча восемьсот восемьдесят пятого года рождения прошуршали три. У этого красивого антикварного изделия была пронзительная способность улавливать настроение хозяйки. Иногда часы громко били, иногда хрипели, порой шептали. Сегодня им хотелось спрятаться от людей вообще и от Алины в частности. Часы чувствовали недомогание памяти.

У хороших старинных часов память непереполняемая. В отличие от компьютерной.

Они все хранят, и подчас им очень тяжело. Сегодня часы уловили протест, внутреннюю борьбу и смятение. Алина поняла, что часы все знали о ее разговоре с профессором еще до того, как она вошла в квартиру. И привычная к их проницательности, она помахала рукой стрелкам: «Привет, бродяги!»

Алина сняла зеленый костюм – единственное, что понравилось профессору сегодня, – и запрятала его в недра гардероба.

Побродила по притихшей, затаившейся квартире и вернулась к письменному столу. Пусто. В голове так пусто, в душе так страшно. Ничего не получается. Крокодил не ловится, не растет кокос…

И когда зазвонил телефон, Алина, уверенная, что это опять лезет со своим ясновидением профессор Неведров, устало и тускло ответила:

– Ну что еще?..

– Привет-привет, – весело промурлыкал голос Степана Фомича. – Мур-мяу.

– Привет, – подправила голос Алина. – Как дела?

– Отлично. А у тебя? Чем занимаешься?

– Сижу за компьютером и пишу роман века.

– Как обычно, – удовлетворенно заметил бывший повелитель. – О чем на сей раз?

– Как обычно, – подтвердила Алина.

– Значит, про меня, – сказал Степан Фомич. – Кстати, ты хорошо выглядишь, как я успел заметить в кафе.

– Как обычно, – согласилась Алина. – Ты тоже.

– Ну что ж, я рад. Желаю творческих успехов.

– Спасибо. Счастливо.

– Пока, – чирикнул Степан Фомич.

Трубки повесили одновременно.

«По завершении великой стройки все ударники получили ордена, медали, протезы и другие награды…» – сказала Алина компьютеру и начала ворошить все файлы подряд – в туманной надежде, что она хоть что-нибудь где-нибудь забыла и что есть хотя бы одна строчка, ни сном ни звуком не соединенная со светлым образом негодяя Фомича.

Теперь она не боялась мысленно бранить его негодяем, мерзавцем, скотиной и так далее, поскольку поняла, что лично ему от этого ни холодно ни жарко. Хотя – кто его знает! – ведь позвонил. Ведь встрепенулся же! А сколько лет прошло…

Значит, тоже помнит – и не только тунисских кошек, а и московские зимы, особенно те мглистые февральские ночи, когда впереди не стало света.

Радость выше счастья

…где-то в небе ночном

ждет вопроса ответ.

Из песни Александра Царовцева

…где-то на окраине души

Нарыв разлук взрезают

Божьи ножницы:

«Пиши, пиши…»

Из стихотворения Любови Воропаевой

С тех пор как сочинять книги ей стало очень трудно, Алина почему-то каждое утро просыпалась под какую-нибудь песню, прилетавшую самостоятельно, без спросу.

Сегодня с изумлением Алина прослушала: «…туфли надень-ка. Как тебе не стыдно спать! Славная, милая, смешная енька Нас приглашает танцевать!»

Народы СССР несколько лет сходили с ума от летки-енки в прошлом веке, в начале 60-х. Первый раз в жизни Алина танцевала этот домашний канкан на дне рождения своей тетушки. Алине тогда было года четыре. Она давно уже умела читать и писать, но в названии этого танца она слегка терялась: «летка-енка» – говорили все. Но «летка-енька» – пели все, что было ближе к рифме надень-ка.

Радуясь, что проснулась под пружинистый ритм старинной песенки, Алина весело помахала ногами, спрыгнула на пол и, пританцовывая в такт мелодии, побежала в ванную. И задумалась.

Все-таки: откуда слетело такое ретро? И кстати, с кем бы поболтать о наличии либо отсутствии мягкого знака в разговорном названии песенки – в разрезе историко-литературной правды?

«Да с кем, с кем, – услужливо подколола Алину память. – Сама знаешь, что только с ненаглядным Степаном Фомичом, с помощью его энциклопедических мозгов можно без разбега обсудить любые знаки – как мягкие, так и твердые, причем в разных европейских языках».

«Понятно, – загрустила Алина, наполняя ванну водой с пеной. – И сюда уже пролез, на командный пункт…»

Она вспомнила, что второй раз в жизни она танцевала летку-енку именно с ним. Как-то вечерком, испив чайку, они с Фомичом включили радио, а там – батюшки! – такая историческая музыка! И стали плясать вдвоем, прямо в тапках, а не в туфлях, а в тапках это неудобно и смешно, мигом с ног улетают – ищи потом по всей комнате. Было очень-очень весело.

Лежа по утрам в ванне, Алина обычно обдумывала новый день. Сегодня она решила встретиться со своей подругой-балериной, порекомендовавшей ей, несчастной сочинительнице любовных романов, профессора Неведрова. Она вовсе не хотела корить подругу за это занозистое знакомство. Она просто хотела поболтать с хорошим человеком. Бесплатно.

Подругу, как и многих хороших русских балерин, звали Анна. Увидеться с нею было трудно: гастроли шли почти безостановочно. Но в этот день Алине повезло: Анна на целую неделю вернулась в Москву, чтобы выйти замуж и переехать в новую квартиру.

Из шалости иль из «в одну воронку дважды не попадает» Алина пригласила Анну в то самое кафе а-ля рюс, где борщ и вышитые фартуки.

Пришли, сели.

– О ужас! – воскликнула балерина, изучив меню. – Да мне тут почти ничего нельзя!

– Подумай о запеченной рыбе.

– В кляре???

– Ах да. Тесто.

Подошла девушка – та же самая, что в день интервью. Узнав Алину, она приветливо напомнила:

– А вы хотели уйти тогда! Вот видите – понравилось же!

– Понравилось – не то слово. А можно без меню? Просто отварить большую рыбу, без соли и без гарнира. Две порции.

Ничуть не удивившись, девушка сказала, что можно, и через десять минут принесла блюдо с дымящимся двухкилограммовым сомом на укропном коврике.

– Изумительно! – зааплодировали восхищенные эстетки.

Сом начал стремительно таять.

– Какое чудесное место! – приговаривала Анна.

– В этом чудесном месте… – И Алина рассказала подруге все, что случилось в этом и других чудесных местах за последние недели. – Только не подумай, что я в претензии к профессору. Мне так трудно избавиться от… – Она подыскивала верное слово.

– От себя? от Степана Фомича? от русского языка и литературы? – наконец заговорила Анна. – А знаешь, ты сейчас похожа на ту сороконожку, которая задумалась, что делает ее пятнадцатая нога, когда вторая сгибается в коленке. Но до профессора тебе было еще хуже, я помню.

– Сначала сороконожка остановилась. Это мне еще в детском саду рассказывали. Интересно, чем у сороконожки дело кончилось?

– Либо она перестала думать и продолжила путь, либо на нее наступили, – предположила Анна.

– Да, ты права. Ты, случайно, не знаешь, как перестать думать? Ты думаешь, когда танцуешь?

– Нет, теперь не думаю. Профессор отучил раз и навсегда. У него, конечно, своеобразные методы, но очень помогает. Помнишь, я два года подряд ломала ноги? С моей профессией на такие вещи надо реагировать своевременно. С первой ноги я не поняла. Со второй только и начала что-то как-то…

– У меня уже все сломано, – сказала Алина, и перед ее глазами опять понеслись вспышки кадров, режущих до слез: прохладная январская ночь в Африке, морская бирюза и бронза, карфагенское утро, вековые мраморы и нежная любовь сутками напролет. Зачем это было?

– Эй!.. – окликнула ее Анна, расслышав приостановку дыхания. – Радость лучше счастья. Почитай Писание…

– Я все время где-то не здесь. Я не могу вернуться в настоящее, – выдохнула Алина. – Сначала я нашла его рукопись, потом все вспомнилось, потом это кафе, а затем он сам позвонил – будто с проверкой, что я еще жива и думаю только о нем…

Анна крестообразно положила вилку на нож.

– Видишь, тоже парочка. – Она кивнула на приборовый икс. – Сыграли свою роль: помогли мне пообедать. И ни один не заплачет, если в следующий раз они попадут на разные столы. Извини, это я размечталась: были бы мы тоже из нержавейки!.. Встретились, выполнили задачу и – по разным столам.

– Я считала, что мне уже удалось и уже не ржавею. Но когда мне заказали новую книгу, я оказалась самым беспомощным сочинителем на свете, потому что моя душа не возвращается. А доктор наш велит написать ему сексуальную сцену! И выбросить Степана Фомича отовсюду, – очень грустно сказала Алина.

– А почему ты не можешь этого сделать – на самом деле, а? – резковато спросила Анна. – Прошли годы. Годы! Напиши книгу о Боге, который оставил тебя в живых. В отличие от возлюбленного, который тебя прибил…

– Не кощунствуй… Слушай, Анна! Давай обхитрим и профессора, и время, и литературу, – предложила Алина воодушевленно. – Давай я буду писать две книги: одну для профессора, а другую для тебя. Ведь у тебя все хорошо, ты защищена, тебе не повредит, если тебе я напишу полный взаправдашный отчет. А профессору – его любимые недокументальные сексуальные сцены в необозримых количествах. Давай, а? Только чтобы ты действительно прочитала, ладно?

Анна задумалась и потерла нос – у нее это очень смешно получалось: быстро-быстро, как мышка умывается.

– А господин доктор не рассекретит нас?

– В моем контракте с господином доктором нет ни одного слова, запрещающего мне писать, скажем, дневник – одновременно с той книгой, которую он курирует, – подсказала Алина. – Ведь он не запрещал тебе работать в разных театрах!

– Не запрещал, но я и не смогла бы. Во-первых, он ходил на все мои премьеры. Во-вторых, читал всю прессу обо мне. Он контролировал каждый мой шорох, пока не убедился, что я действительно изменилась и поняла, за что мне ломали ноги. Он вообще каким-то чудесным способом знал все про каждое мое движение.

– Действительно, сыграть два спектакля в один и тот же вечер в одно и то же время ты не смогла бы, – задумчиво сказала Алина. – Но у меня другая специфика. Да, мне проще работать утром, часов с девяти. Заряда хватает часов на шесть. Потом мой занавес – где-то в голове – опускается, и его не поднять никакими молитвами. Но ведь если попробовать распределить время по-умному… – фантазировала Алина.

– Детка, у меня одна сцена на один вечер. У тебя одна голова на одно утро. Есть что-то общее, есть что-то разное. Не будем сравнивать. Но если ты считаешь, что книга для меня, пусть и дневниковая, может быть написана в принципе, почему бы тебе именно ее и не написать для всеобщего обозрения. И никакого профессора! – Анна взмахнула руками, как крыльями. Что-то неуверенное, даже фальшивое, очень фальшивое, было в этом изящном жесте знаменитой балерины.

– Потому что у меня с ним, – ответила Алина подруге, – нерасторжимый контракт. Юридический документ огромной вымогательной силы. Я даже умереть не могу. И с ним я познакомилась по твоей рекомендации. И в его тирании есть свой смысл. И я верю, что он прекрасный знаток своего дела, корректирующего наши дела. Он сказал немало здравых вещей. И я хочу сделать то, что он приказывает! Ведь я вправду безумно боюсь сочинять. Но хочу. Надо. Его измывательства хоть как-то заставляют меня шевелиться.

– Ух разгорелась! – Анна расслабилась, увидев внезапный яростный свет в глазах Алины. – Пиши. Прочту. И все-таки интересно: почему все зашло так далеко?..

Пришла девушка в вышитом фартуке и убрала со стола, одобрительно осмотрев сомий скелет.

– Потому что я не люблю, когда меня убивают, – сказала Алина.

– Ты опять про сердечную разруху? – застонала Анна.

– Нет. Я про уголовное преступление.

– Какое? – чрезвычайно удивилась хрупкая, тонкая, внезапно куда-то улетевшая балерина. – Ведь милиция не нашла никого!

– А вот об этом я тебе и напишу, – решилась Алина. – Про то, как меня пытался уничтожить один хороший человек, известный тебе хорошо, но, если разобраться, лишь понаслышке. Тот, который был когда-то повелителем…

– Алинушка, но ведь это не твое амплуа. Ты не детективщица. Ты у нас, как раньше изъяснялись, инженер человеческих душ. И туш. Тебе чужды обиды, претензии, ты ведь не дура малолетняя. И любовь еще быть может…

– Не может.

– Люби Всевышнего. Я же сказала: ты уцелела. Ведь это кому-то было нужно… наверное. Что ж ты все время путаешь грешное с праведным! В чем проблема-то?

– Ну, уж никак не в муках творчества. И не в дефиците фантазии. Наверное, две ответственности подогревают одна другую: моя перед Богом, моя же – перед собой. Я знаю, что там слышат каждое слово, особенно письменное. Исполняются все желания. Воплощаются все сюжеты. А уж в такие времена, как наши, между тысячелетиями, вообще порочно думать, что ты – творческая единица… Профессор понимает, что страх мой – настоящий страх Божий. И деваться мне некуда. А все-таки так хочется иногда схалтурить и написать что-нибудь разудалое, в моем прежнем стиле, прикинувшись ветошью, дескать, так уж написалось… Но – к профессору определила меня именно ты. Это ведь тоже нужно было кому-то. Наверное!

– Ладно. Извини. Делай как знаешь… Ты ко мне на свадьбу придешь?

– Не издевайся… – вздохнула Алина.

– Ну, как знаешь…

Вечером на подступах к своему подъезду она встретила громадного черного кота и только собралась вежливо сказать кис-кис, как увидела тощую рыжеватую крысу. Кот ползком приближался к крысе. Животные мрачно осмотрели друг друга. Внезапно крыса, приняв решение, подпрыгнула вертикально, и кот пустился в позорное бегство. Крыса – за ним. Когда твари скрылись за штакетником, Алина огорчилась: «Как выродилось человечество!»

На лужайке перед соседним домом жило стадо котов. Они спали на траве днем, вопили по ночам, прекрасно питались подаянием, размножались, обнимались, облизывались и абсолютно не реагировали на громадных вороватых ворон, регулярно заглядывавших на кошачье лежбище за очередной сосиской. Это пушистое скопище до того разленилось, что, казалось, приди к ним стайка мышек сама, на блюдечке с каемочкой, они только чуть приоткроют томные глаза – в удивлении: что за странный десерт пожаловал?

В сторону лужайки и рванул трусливый черный котище, с которым не успела поздороваться Алина. Очевидно, надеялся спастись от крысы у своих.

«Как грустно, – думала Алина в лифте, – что московские коты теперь не ловят мышей! Как это печально…»

О вреде воспоминаний

С утра – прогулка и раздумья.

«А вот надо ли ей знать об этом? – с тревогой рассуждала Алина, топая по черному асфальту и золотым листьям. – Девушка счастлива, порхает по сценам мира, завтра выйдет замуж, переедет в новый дом, а тут вдруг я – ба-бах! ей по нервам своим несвежим детективом, в котором – тем более – ничего пока и не доказано…»

Погода была свежая, прохладная и очень солнечная. Эта круглая, блестящая осень московских переулков вдруг точно попала в лузу весны австрийских виноградников, где Алина и Степан Фомич гуляли в некоем марте ныне удаленного доступа. Такая же свежесть под таким же солнцем. Партия.

Ах, стереть бы все файлы…

«Почему из меня так часто выпрыгивают компьютерные термины? – негодовала Алина. – Я что – пытаюсь не только написать переводимую книгу, но и думать переводимые мысли? Я не сошла с ума? Можно подумать, что моя книга нужна читателям, а не мне лично…»

Ну кому из гуманитариев будет понятно, что такое императорский дворец удаленного доступа, слоны венского зоопарка удаленного доступа, белые тирольские волки удаленного доступа, неистовый фён удаленного доступа?.. И так далее. То ли удалено с аккуратцей так, чтобы поиметь ко всему этому доступ позже, – то ли сам доступ удален в принципе и навсегда? Кто больше?

А кому из технарей, точно знающих, что такое удаленный доступ, будет интересно знать, как величаво хлопают ушами те же слоны в венском зоопарке, когда принимают ежеутренний душ в индивидуальных кабинках? Или – какой большой и какой настоящий, полосатый (в самом деле!) тигр живет неподалеку от слонов за стеклянной стеной! Не за глупой повсеместной решеткой, дробящей зрение посетителей на много частей тигра, а за высоким стеклом – целый тигр ходит по своей квартирище с открытым небом и трется нежным боком о стекло, пропускающее ко зрению собравшихся все его мельчайшие детали до усов и лап. Ты подходишь к стеклу и – если хочешь – можешь потереться плечом об это же стекло с другой стороны. Если можешь. Потому что между тобой и громадной полосатой кисой – только стекло… И как сказал тогда Степан Фомич: «Ну у тебя и нервы!» В смысле, железные.

Алина почувствовала себя тигром, заигрывающим с доверчивой, нежной Анной через подтреснувшее стекло. Только Анна думает, что оно – целое, в порядке. А Алина знает, что в стекле трещины, пока невидимые миру. И если пустить давление, стена развалится и тигр ненужного знания порвет хрупкую Анну, которая сейчас по наивности полагает, что можно прочитать что угодно и мир ее счастья уцелеет в любом случае.

«Это не по-дружески, – оценила Алина свое намерение написать всю правду именно Анне. – А даже по-свински. Она же выпрыгнула из своей ямы. Ей удалось понять и преодолеть свои поломанные ноги. Доктор Неведров помог ей, поскольку она не сопротивлялась его методам. Она даже нашла приемлемого для замужества дядьку и хочет с ним жить. К ней сейчас как ни к кому приложимо твердое правило западного успеха: никогда не общайтесь с теми, у кого проблем больше, чем у вас. А у меня как раз больше проблем, чем у нее… Нельзя портить ей жизнь».

Как говорится, и тут зазвонил телефон – в кармане у Алины.

– Значит, договорились, я жду текст, – звонким, совсем новым голосом напомнила ей Анна. – Не теряйся. Начинай! Ладно?

– Ладно… – как уж могла бодро ответила Алина, в который раз поразившись телепатичности своего мобильного телефона. У него сие свойство обычно расцветало именно на улице. Помните, профессор звонил ей с сообщением, что он не дурак? Вот таких же случаев стало – тьма.

Но откуда Анна узнала ее мысли?

Алина пришла домой, включила компьютер и создала новый файл. Сначала назвала его «Анна». Потом, подумав о безысходной категоричности именительного падежа, переименовала: «Анне». Опять не то. Ей, Анне, это все как инъекция чужой боли. Именно укол, но не прививка. Напишем: «Для Анны». Нет, опять слишком близко к телу.

О! Кажется, есть нейтральный вариант: «Показать Анне». Ну не совсем нейтральный, но вариант… с вариантами.

Вот и ладушки. Вот тут будем отписываться по полной. А там – профессору – про путевку в новую жизнь.

Алина вдруг подумала, что в эту минуту профессор должен точно чувствовать, что его собираются слегка надуть. Он же уловил, как она трепала архивный шкаф, выискивая какую-нибудь фальшивку для первой встречи с великим ученым!

Но почему-то никто не позвонил. Ни городской, ни мобильный телефоны не издали ни звука. Может, доктор отвлекся на других клиентов? Это с ним бывает? Интересно.

Теперь – график. Есть два файла. Две руки. Одна голова. Хорошо работается по утрам. Значит, начинаем с профессорского файла, потом переходим к «Показать Анне». Первое, второе… А на десерт что? – вдруг развеселилась многомудрая сочинительница. Чем закусывать? Опять, что ли, живой жизнью? Можно опять поперхнуться – и не выйти утром к первому.

«А не пойти ли мне погулять? – трезво рассудила Алина. – Всюду жизнь. А я? Где я-то?»

Болевой центр

Убежденная жительница московского центра, Алина любила гулять по нему в общегражданские выходные дни, когда центр пустел: основной народ отбывал в спальные районы, и ходить по улицам было просторно.

Сегодня суббота. Алина долгие годы любила субботу неосознанно, пока не заглянула в вековой календарь. Тут и выяснилось, что день ее появления на свет был именно суббота. Те же долгие годы Алина ничего не имела против собственного дня рождения, то есть никогда не всхлипывала – мамочка, роди меня обратно. Суббота – гулять!

Одевшись потеплее, она выбежала на свою ненаглядную Пресню и пошла в сторону Садового кольца. Стоя перед труднопреодолимым наземным переходом, вечно державшим светофорную паузу минут по десять, а то и двадцать, она сто раз передумала – куда же дальше? Двинуть по Малой Никитской – пройдешь мимо бывшего собственного дома на правой стороне. Или мимо бывшей работы – на левой стороне. Пойдешь по Большой Никитской – вот тебе и Дом литераторов, где все свои, но общаться не хочется, нельзя, больно. А еще чуть ниже – вот тебе будет особнячок, где продолжает доблестно трудиться блистательный Степан Фомич и который уж точно не надо видеть сегодня. Пойти по Поварской – можно случаем соскользнуть на Новый Арбат и уткнуться носом либо в Дом книги, где все еще торгуют прежними трудами Алины, либо в надпись: «Новоарбатский» – в гастроном, где Алина и Степан Фомич в свое время купили несколько тонн продуктов питания и выпивания, что было всегда празднично, игриво и шикарно. Такая уж была их совместная жизнь в целом.

Как же попасть на Тверской бульвар, минуя мучительные маршруты и не делая крюк в полгорода?

– Вам куда?

В нарушение правил у перехода остановилась белая машина, и дверь распахнулась.

Алина обрадовалась, впрыгнула и чуть не выпала обратно: за рулем сидел бывший личный водитель Степана Фомича.

– Здравствуйте! – радостно сказал он. – А я тут вот еду, вижу – вы стоите. Дай, думаю, подвезу по старой памяти…

– Ой, спасибо, – задохнулась Алина. – Меня еще можно узнать?

– Еще можно, – вежливо ответил водитель и рванул по кольцу вперед.

– Мне всего-то на Тверской бульвар… к памятнику Пушкину, – быстренько выдумала Алина.

– Пробьемся, – пообещал он, подстраиваясь к развороту на Новинском бульваре.

И уже через десять секунд машина крепко застряла в потоке. «У нас суббота, – удивилась Алина, – откуда столько? Ну да на все судьба».

Разговор в машине, в бесперспективной пробке на подступах к Новому Арбату. Сумерки перешли в подсвеченный мрак; водитель спокойно закуривает, усугубляя туманность, и почти мечтательно говорит:

– Представляете, Алина, что будет в Москве, когда люди прикупят еще машин!..

– Пробок будет еще больше, – предполагает она.

– Будет сплошная пробка и невозможно ездить…

– Как в Париже!.. И все уйдут в метро, где быстро, сухо и тепло! – догадывается она.

– Не все могут вернуться в метро после хороших машин, – возражает водитель, поглядывая в окно, за которым столпились как раз названные, хорошие.

– Значит, будет развиваться частная авиация, – говорит она.

– …и космонавтика, – без тени улыбки добавляет он.

Смеются до слез, представляя себе этот внезапный отрыв от московской земли группы частных космонавтов. Космодромчик в Кремле, или на ипподроме и казино (выиграл – и улетел), или вообще в каждой дворовой песочнице.

– А что? – невозмутимо продолжает водитель. – Это старая кавээновская шутка: «Почему в советские времена было столько желающих в космонавты? Потому что это был единственный способ вырваться из страны…»

Выбравшись из пробки через пять минут – повезло! – они молчат и курят; он внимательно следит за прекрасными машинами в потоке, Алина – за своим воображением, которое уже погрузило одних москвичей в межзвездные корабли, а других необратимо вернуло в теплое метро.

Умница водитель довез ее до Пушкинской площади, очень аккуратно обойдя все ненужные улицы, и на прощание сказал, что был очень рад. Она горячо поблагодарила, незаметно выщелкнув таблетку валидола из хрусткой планшетки в кармане куртки.

Алина пошла здороваться с Пушкиным. Обошла памятник три раза, будто впервые видя его. И вдруг – о высшее образование! о наблюдательность! – действительно впервые заметила, что у Пушкина в отведенной за спину руке – шляпа!!!

«Да-а-а, – долго удивлялась себе дама с высшим литературным образованием, получившая оное в двухстах метрах от этого самого памятника, – и не заметить этой шляпы!.. Да-а! И чему меня только в школе учили…»

Бывают же открытия! Изумляясь собственному невежеству, Алина подошла поближе к шляпе.

Огляделась. Редкие прохожие. Несколько одиноких влюбленных с цветами и в ожидании. Несколько – без цветов. Никто никого не замечает.

Алина попыталась принять точь-в-точь пушкинскую позу, ощутить постамент под ногами, отвела назад руку с пушкинской шляпой, чуть наклонила голову – и неописуемо, сверхъестественно почувствовала, что следующее движение фигуры, не будь она бронзовой, было бы: медленно вывести руку со шляпой из-за спины, протянуть в толпу, как за подаянием, а потом – швырнуть далеко-далеко через всю улицу! И чтобы никто из узревших протянутую шляпу ни на секунду не подумал, что она действительно была – мимолетно – протянута за милостыней…

Алина выбросила руку вперед – точно! Шляпу – через толпу! Через улицу! Прочь проклятую шляпу, чтобы – вечно непокрытая голова, даже при дамах, будь оне неладны.

– Мадам, – раздался громкий голос за спиной у Алины, – вы осваиваете ментальные городки? боулинг? Вы дискобол… дискоболка?

– Добрый вечер, профессор, – не оборачиваясь, сказала Алина. – Что-то вас действительно давно не видать, не слыхать…

– А я думал, вы в поте лица своего и так далее, а вы тут гуляете, гимнастикой занимаетесь. Не самое подходящее место для шляпного спорта, очень уж загазованно, скажу я вам. – Профессор аккуратно взял Алину под руку, и они пошли в метро.

Алина послушно спустилась в переход, послушно позволила профессору оплатить ее проезд, проводить до вагона и помахала ручкой на прощание, когда двери захлопнулись.

«Вот старый хрыч, вот зануда, штирлиц хренов… – привычно костерила Алина профессора, но удивляться уже перестала. – В каком же месте у него все эти радары?»

И почти услышала ответ: «Работать надо, дорогая. Я экономлю ваши деньги, свое время и слезы читателей!»

Следующим утром Алина начала последовательно раздваиваться. На первое – файл «Отдать профессору». На второе – «Показать Анне». На десерт она выбрала – ежедневно гулять по городу.

Жгучая страсть к буквам оказалась сильнее страха смерти.