Текст книги "Ее копия"

Черепахин не знал, что и думать, радоваться или плакать. Сочувствовать несчастной Алисе, или веселиться оттого, что, наконец, она свободна.

***

Впрочем, несколько последних дней не прошли без переживаний совершенно иного плана.

А именно материального.

Черепахину пришлось занять денег у приятеля, чтобы возместить квартирный долг. Все-таки перед Ларой было как-то неловко.

Черепахин направился в банк в крайне растрепанных чувствах. Протянув платежку, миловидной светловолосой девушке в полукруглом окне, на ее вопрос: не желает ли он завести какую-то банковскую карту, почему-то ответил «да».

Хотя никакая карта ему была не нужна.

Однако, сразу поняв, что «сел в лужу», Аркаша сконфуженно пошел на попятную, объясняя, что он передумал брать карту, потому что у него нет ни минуты лишнего времени, но что он непременно возьмет ее в следующий раз.

После всех перенесенных мытарств, Черепахин вздохнул с облегчением, и вспомнил о Ларе.

– Я очень люблю эту женщину. – В очередной раз убедился Аркаша. – Я жить без нее не могу. К черту Алису Смирницкую с ее не проходящей эпидерсией.

Ну, правда же, к черту!

***

– …А ты… Явилась не запылилась. –

На Алису Смирницкую, в щель едва приоткрытой деревянной калитки, глянул странно-веселый лукавый глазок. Замочная цепь звякнула, дверь стремительно распахнулась.

Пред Алисой предстала мачеха.

Во всей красе.

Внешне Надежда Елизаровна смахивала на мультяшного домовенка Кузю.

Собственноручно стриженые ею, густые седые волосы, были взлохмачены. Крохотные незабудкого цвета глазки, под толстыми линзами очков, постоянно бегая, вращаясь, закатываясь и округляясь, выражали эмоции только превосходящей степени.

Если радость – то бурную.

Если восторг – то бьющий с ног наповал.

Если печаль – то безысходную.

Если равнодушие – то полное.

***

Маленькая, юркая, худая, Надежда Елизаровна беспрерывно двигалась. То в припадке гнева стремительно куда-то шагала, то злобно хихикала, потирая руки, а иногда, в порыве переполняющих чувств, даже подпрыгивала.

– Новость слышала? – Уперев руки в боки, и заранее вонзаясь осуждающим взглядом на приемную дочь, даже не доведя ее до порога дома, учинила допрос Надежда Елизаровна.

– Какую новость? – Застряв на половине пути в входной двери, спросила Алиса.

– Ну как же? Педагоги демонстрацию объявили. Говорят, что денег на колготки не хватает! –

В этом месте мачеха настроила глаза на крайнюю степень брезгливого изумления, захихикала, хлопнула в ладоши, подпрыгнула и выпалила. – Учителям на нажопники не хватает! Представляешь, пришла училка в школу, а на жопе нет ничего, пусто, тю-тю!

***

Алиса стояла, уткнув нос в садовую ромашку, сорванную на ходу, и никак не реагировала на злободневную мачехину новость.

Она давно привыкла к заскокам мачехи, и знала, что ее комментарии к сообщениям Надежды Елизаровны весьма излишни.

Молчание – золото.

***

– Ну, что молчишь? – все же настаивала на Алисином комментарии, мачеха. – Как тебе новость?

– А еще про что в газетах пишут? – Увильнула от ответа Алиса.

– Мисс мира выбрали! – Вновь оживилась женщина. – А я считаю так: красота красотой, а вонь-то все равно у всех одна! Я перну – моя-то вонь не хуже будет! Я сегодня пятилитровую кастрюлю супа из ревня наварила. Пойду нажрусь как свинья. А пердеть-то как мисс мира буду! … Поешь со мной?

– Давай тарелочку.

***

Двадцатое число каждого месяца значилось в календаре Алисы Смирницкой как «День Мачехи».

Встречаться с женщиной, которая ее воспитала, приемная дочь «волокла себя на аркане».

Но так было надо.

А если учесть, что слово «надо» для Алисы существовало лишь, как речевая иллюзия, пустой звук, то становилось неясно: отчего она до сих пор «с высокой колокольни не наплевала» на «знаменательную» дату, и продолжала-таки маяться не нужными ни ей, ни мачехе опустошающими душу свиданками.

Наверное, потому что Алисина мачеха была ненормальной.

Да, да, ненормальной. И эту явную ненормальность диагностировала даже не вполне нормальная Алиса.

***

Алиса не могла предположить, что сделает мачеха, если «цепочка» их встреч неожиданно оборвется. Вдруг Надежда Елизаровна разведет костер под дверью ее квартиры? Ворвется в театр и устроит дебош? Подкараулит ее за углом и вырвет волосы?

Хотя, такое, навряд, бы случилось.

Потому что мачехины заморочки выливались исключительно в словесные катаклизмы. Надежда Елизаровна могла «вылить ушат грязи на человека», морально «истереть его в порошок», в устной форме «раскатать по асфальту», но наброситься на несчастного с ножницами – никогда!

***

Было бы явным преувеличением сказать, что по Надежде Елизаровне давно «психушка плачет». Но легкие заскоки в ее поведении случались часто.

Вернее, каждый день.

Либо «на людях», либо дома.

Разница заключалась лишь в том, что «на людях», Надежда Елизаровна могла унизить человека, мастерски владея речью: она говорила кратко, по делу, железно чеканя слова. Дома же несла всякий бред, с подскоками, приплясами и вращением глаз, нисколько этого не стесняясь.

Да, на работе женщина вела себя безупречно.

И даже если бы Алиса захотела «вынести сор из избы», и рассказать кому-нибудь о странностях в поведении мачехи, ей все равно никто бы не поверил.

Да и как в такой вздор можно верить, если окружающие видели ее абсолютно другой?

***

Надежда Елизаровна уж лет пять пребывала на пенсии.

Однако, всю жизнь проработала завучем в школе, совмещая ответственную должность с преподаванием алгебры и геометрии в старших классах.

Надежду Елизаровну боялись все: ученики, родители коллеги.

Спица – такое прозвище дали ей школьники еще в самом начале карьеры.

Очень прямая тугая спина выдавала в Алисиной мачехе бывшую спортсменку. Поговаривали, что в юности Надежда Елизаровна предъявляла большие права на победы в художественной гимнастике.

Но однажды случилось что-то страшное.

Что именно, травма, психологический срыв, физическое истощение организма – никто особо не помнил и не знал. Надежда Елизаровна никому и никогда, ничего о себе не рассказывала.

Работоспособности этой суровой женщины мог позавидовать самый выносливый, жилистый мул. Она тянула на своих плечах школу, двух приемных дочек, дом в частном секторе, с огородом в придачу.

Причем, тянула без супружеской помощи.

Одна.

Последние лет 30 в дом бывшей учительницы не ступала нога мужчины.

***

Удочерила Надежда Елизаровна двух девочек сразу.

Сестренок Валю и Алису.

Вале было 5 лет, Алисе – 3 года.

Алиса никакой другой женщины в своей жизни, кроме мачехи не помнила, и детдомовского прошлого тоже. Однако она всегда знала, что мать ей не родная.

Сестру Валюшку Алиса очень любила.

Но, девочки были настолько разными, и внешне и по характеру, что Алиса не раз сомневалась в их кровном родстве.

***

– Валь, а вдруг мы не сестры? Вдруг в детском доме чего-то напутали? Или мама правду скрывает? – едва повзрослев, терзала душу ненужными вопросами ранимая Алиса.

– Да сестры, сестры. Успокойся. – Утешала Алису невозмутимая Валя. – Просто ты похожа на маму, а я на папу. Или наоборот. В семьях так часто бывает. Сама присмотрись.

Алиса присматривалась.

И Вале вроде бы верила… Но все-таки сомневалась.

***

Зерно отчуждения между приемными дочерями посеяла мачеха.

Валя с первого же дня в ее доме зарекомендовала себя успешно.

Алиса – не очень.

Валюшка, крепенькая приземистая русоволосая девчушка, с очень обычным лицом, оказалась проста в воспитании. Ладить с ней было лкгко. Валя была послушна, не капризна, без претензий. Она с завидным аппетитом ела манную кашу и морковную запеканку, ластилась, как беспородная кошка, и никогда не обижалась.

***

С Алисой все было наоборот.

Алиса предпочитала одиночество. Избегала любых разговоров, зато подолгу листала книжки с цветными картинками.

По утрам, у мачехи сдавали нервы, глядя, как Алиса бесперспективно купает ложку в вермишелево -молочном супе, женщина не выдерживала. Яростно выхватив тарелку из-под носа капризной падчерицы, она с размаху швыряла ее в посудную мойку.

Тарелка с треском лопалась.

Белесый суп стекал по стене, вермишель забивала воронку.

Алиса вставала и молча уходила к себе.

***

Зато Валюшка, чудо-ребенок, всегда была наготове. Ни слова не говоря, она выуживала из мойки куски разбитой тарелки, драила стену, убирала в хлебницу, так и не съеденный Алисой кусок, потом лицом утыкалась в мачехин тощий живот, надеясь на ласку взамен заботы.

И конечно, ее получала.

Пары раз поглаживания по русым волосам, по мнению мачехи, было вполне достаточно.

***

Но что было делать с негодницей Алисой?

Когда девочка смотрела в глаза Надежде Елизаровне, женщине становилось не по себе.

В глазах девочки ей чудилось нечто бесовское.

Колдовское. Не по-хорошему волшебное.

– Мужицкая приманка. – Глядя на дочь-приемыша, молча думала Надежда Елизаровна, – Вырастет, из койки в койку прыгать будет. Но ничего, ничего. Я тебя воспитаю. Ты у меня не мужиков, Родину любить научишься.

Надо заметить, что Надежда Елизаровна мужчин не жаловала. Вернее, страстно ненавидела. Она была настоящей мужененавистницей. И этот факт ни от кого не скрывала. О причине такого презрительного отношения к лицам сильного пола окружающие могли лишь догадываться.

***

– А это что? – Надежда Елизаровна брезгливо потянула за ремешок фиалковую туфельку, стянутую Алисой только что, и брошенную у порога.

– Это обувь, мама.

– Это обувь? – Выпучила незабудковые глазки мачеха. – Не-е-ет. Это не обувь. Вот обувь!

Надежда Елизаровна стащила с обувной полки пару своих старых коричневых туфель, на широких скособоченных каблуках. Вот это обувь! Видишь?

–Эту обувь носить можно. А еще в этой обуви чечетку бить можно. – Наскоро напялив туфли, бойко задробила каблуками разгорячившаяся мачеха.

Потом в запале схватив лопату, притулившуюся в углу, женщина продемонстрировала уникальный потенциал своей обуви во время копки картошки.

***

– А еще этой обувкой можно мух бить, орехи колоть, зад почесать тоже можно. –

Расширяла и расширяла спектр возможностей своих коричневых вездеходов их счастливая обладательница.

Алиса слушала и смотрела. Молча стягивала вторую туфельку.

– А ты че ногами не пользуешься? – Пустила разговор в другое русло Надежда Елизаровна.

– Ну, как же ими не пользоваться? – Парировала падчерица. – Пользуюсь.

– Чтобы ногами пользоваться, их нужно обуть. – Постановила Надежда Елизаровна. – А у тебя обуви нет. В таких туфлях не ходят.

– А что в них делают?

– У-у-у! Я тебя научу! – Коварно зыркнула глазами находчивая женщина. – Гляди!

***

Надежда Елизаровна сняла с вешалки свою самовязаную синюю шапку. Встряхнула ее. Установила на стул. Потерла руки. Приготовилась.

– Вот. Ты думаешь, это шапка? – Заговорщески зашептала мать. – Нет, это не шапка. Это дурная лысая башка какого-нибудь мужика. Ты берешь свою туфлю. И бьешь ею в самое темечко!

С этими словами Надежда Елизаровна яростно огрела шпилькой по макушке не ждущего нападения шерстяного колпака. Потом еще, еще и еще…

Рука женщины в азартном запале порою промахивалась, и каблук увесисто хряцал по деревянной крышке несчастного стула.

Алиса вздрагивала. Страстно жалела новенькие фиалковые туфельки. Но сумасшествию матери не препятствовала.

***

Наконец-таки, Алиса прошла в свою комнатку.

Подошла к окну. В палисаднике зрела смородина.

У Вали тоже была своя, отдельная комнатка. Сестра, как и Алиса, с мачехой не жила. И Надежда Елизаровна жилище любимой падчерицы всегда закрывала на ключ. Алисина конура о существовании замков и запоров даже не догадывалась.

И вообще, комнаты девочек отличались. Алисино обиталище сильно смахивало на школьный пенал. Длина комнатушки почти что равнялась длине кровати. Правда в изголовье, у окна вмещалась еще и крохотная этажерка с любимыми Алисиными книгами. Напротив койки мостился хлипкий крохотный столик и деревянный стул. Шкаф в комнате отсутствовал. Ему не хватило здесь места.

Комната Вали была куда как просторнее. И главное, в нее вмещался одежный шкаф.

***

В детстве мачеха объяснила, что комнаты девочкам распределялсь согласно возрасту. Старшей – досталась большая. Младшей – меньшая. Девочки восприняли такое распределение собственности как аксиому.

И никогда на сей счет не спорили.

Однако, в любом случае, Надежда Елизаровна нашла бы повод отдать Валюшке «лучший кусок». Считала, что старшая падчерица этого не заслуживает.

***

Условия жизни в доме мачехи были спартанскими.

Ровно в 6 утра, в любую погоду, они втроем выходили во двор.

Сначала носили в дом воду, летом – поливали из леек бесчисленные грядки с клубникой, свеклой и огурцами; зимой – лопатами чистили двор от «вчерашнего» снега. Потом по расписанию значился сорокаминутный комплекс упражнений на свежем воздухе, непритязательный завтрак и школа.

***

После уроков Надежда Елизаровна требовала от девочек обязательного посещения какой-либо спортивной секции.

Валя выбрала лыжи.

Коротконогая, коренастая, она как маленький бульдозер настырно перла вперед. На радость мачехи Валя быстро выбилась в лидеры школы, города и, наконец, страны.

Алиса заниматься спортом наотрез отказывалась.

Ходила в театральную студию.

Мечтала стать актрисой.

***

Идеальная чистота в доме была обязательной. Девочки ежедневно влажными тряпочками освежали мебель и протирали полы.

Стакан теплого молока на ночь тоже считался обязательным.

С тех пор Алиса возненавидела стерильную чистоту в доме, домашние хлопоты и теплое молоко.

***

Суп из ревня оказался вкусным необычайно.

Горячее душистое варево грело живот. Но душу не грело.

– Как твой балаган? Все стоит? Скоморохи не разбежались? – Съязвила Надежда Елизаровна.

– Стоит. Куда он денется? Завтра премьера. Хочу лечь пораньше. – С чувством выполненного долга, поднялась из-за стола усталая Алиса. – Двадцатого числа забегу.

***

В тот день Лариса Деева испытала шок.

– Шок это по-нашему. – Пронесся в ее пустой голове навязчивый рекламный слоган из телевизора.

Лариса села в кресло. Сама себе приказала: «Так, давай-ка мы разберемся. Все по порядку. Не торопись. Шаг за шагом. Шаг за шагом».

***

Утро прошло как обычно.

Лара работала во вторую смену, поэтому спокойно сварила Черепахину кашу, накормила его и отправила на работу. Потом Лариса принялась за хозяйство. Черепахин посетовал, что у его шоколадного бархатного пиджака рукава затерлись.

– Ты сама не стирай! – Забеспокоился о пиджаке Черепахин. – Испортишь. В прачечную отнеси.

Лара послушалась. Вынула из шкафа пиджак, вывернула карманы. В кармане лежал гарантийный талон с приколотым к нему кассовым чеком на сумму 18900 рублей. Лару бумажка сильно заинтересовала.

***

«За что это Аркаша у нас такие деньжища – то платит?» – Глотала залпом печатные буквы встревоженная Лариса.

В талоне значилось: туфли женские, размер – 38, цвет – фиалковый, гарантия – 1 месяц.

–Что это все значит? – Недоумевала Лара. – Хотел мне сделать подарок? Почему размер не мой?

– Может быть, купил туфли, принес домой, понял, что размер не мой и решил не дарить? – Один за другим возникали вопросы. – Тогда зачем историю про можора рассказывал? Где деньги взял? Куда туфли сплавил?

Версия о покупке туфель для другой женщины в Ларином мозгу всплывала. Но она казалась какой-то уж очень странной.

– Почему туфли? – Думала Лариса. – Женщинам обычно дарят украшения, духи, цветы. Зачем Аркаше дарить кому-то туфли?

***

Лара, волнуясь, схватила телефон, набрала номер Черепахина.

– Аркаша, ты зачем туфли купил? – Спросила она.

– Какие туфли? – Не понял вопроса Черепахин.

– Фиалковые. Размер-38, количество-1пара.

Повисла пауза. Лариса кожей почувствовала, как сжался, сконфузился далекий Черепахин. Как гнусно выискивает он сейчас лазейки, дырочки, чтоб выскользнуть из ловушки.

– Лара, мне репетировать нужно. Меня уже зовут. Потом… все потом, – зачастил он и бросил трубку.

– А мне что делать? – Запоздало крикнула в трубку ошарашенная Лара.

Но телефон вещал настырные короткие: «Пи-пи-пи».

***

Всю свою жизнь, сколько Лара себя помнила, она ненавидела свое сходство с матерью.

Делала все, чтобы не быть на нее похожей.

Ларисе не нравилось, что Лида развелась с ее отцом, жила одна.

«Мозгов не хватило мужчину удержать. – Озлобленно думала она. – Сама в мужика превратилась».

Лариса тряслась над Аркашей, пылинки с него сдувала, потому что считала, это правильная тактика. Ее мать была грубой, приласкать мужчину не умела. А если мужа не ласкать, это другая женщина с удовольствием сделает.

Однако, Лариса не только обласкивала Аркашу. Она готовила, стирала, оплачивала съемную квартиру…

И вот, сегодня, она разоблачила Черепахина во лжи.

***

Аркашина мнимая слава, с мыслями о которой Лара жила так много лет мгновенно померкла.

Лариса решилась.

Она взяла Аркашин бархатный пиджак, но не понесла его в прачечную. Она швырнула его в вытянутый с антресолей, покрытый пылью чемодан. С этим чемоданом Черепахин пришел к ней на следующий день, после черемуховых ватрушек. В эту же кучу свалились рубахи, дезодоранты, обувь, зубная щетка и чек на 18900 рублей.

***

Аркаша позвонил Алисе Смирницкой, сказал, что ему жить негде, что жена Лариса выставила его чемодан за дверь, за надуманные ей же самой, Аркашины провинности. Попросил пристанища хотя бы на ночь.

– Приезжай, дрыхни. – Ничуть не удивившись, сказала Алиса.

Аркаша приехал.

***

Черепахин с удивлением обнаружил, что спальным местом в однокомнатной запущенной хрущебе артистки можно было назвать лишь продавленный расправленный диван, более десятка лет не подвергавшийся ненужной сборке.

Хорошо, что смущенный Аркаша приехал не с пустыми руками: с бутылкой дорогого пятизвездочного коньяка, с палкой копченой колбасы, с батоном белого хлеба и с шоколадкой.

– Ого, барин гуляет! – Радостно округлила глаза вечно голодная Алиса, глядя, как Аркаша выкладывает из пакета на кухонный стол продуктовое изобилие. – Давай сюда скорей колбаску, я ее сейчас порежу.

***

Распив с хозяйкой коньяк до самого донышка, Аркаша плакал, стоя на коленях, вцепившись в подол Алисиного шелкового халата. Кричал, что любит давно и мучительно. Что видит Алису во сне голую и смеющуюся.

Алиса, выдрав халат из Аркашиных рук, молча подошла к дивану-инвалиду, вытряхнула из простыни крошки и упала на диван, призывно глядя в глаза нечаянному любовнику.

Прошло два месяца, Аркаша недоумевал, зачем он жил когда – то с Ларисой. Зачем он потратил бесценные годы? Ее забота казалась теперь ему какой-то ватной, усыпляющей, забивающей глаза и уши.

– Там было сонное Царство. – Говорил он, с жаром целуя руки любовницы. – Только теперь я живу.

***

Алиса Аркашиной любви не противилась.

Впервые в жизни мужчина готов был остаться подле нее, никуда не спешил, никуда не бежал.

– Хорошо, хорошо. Живи. Дыши. – Принимала Аркашины ласки взволнованная Алиса. – Живи, любимый.

Новость о своей беременности Алиса приняла с полным равнодушием. Ребенка она не хотела. Но и аборт делать не хотела. Алису устраивала мысль, что рожать ей нужно, слава Богу, не сегодня. А со временем все уладится, утрясется.

Аркаша, узнав, что скоро станет отцом, старался свое настроение держать искусственно-приподнятым. Хотя, день ото дня, это становилось делать труднее и труднее.

Алиса, вернувшись из театра, молча часами валялась с закрытыми глазами на диване, с Аркашей не разговаривала, ничего не ела. Словом, хандрила.

***

Аркаша, не знал, как быть, что предпринять.

Но время шло, Алиса родила девочку.

– Ты понимаешь, у меня не было матери! Я не знаю, что такое материнская любовь! – Билась в истерике Алиса, рыдая и сморкаясь в кухонное полотенце, пока Аркаша неумело совал в рот новорожденной бутылочку с искусственной смесью. – Я не могу любить этого ребенка. Я не знаю как.

Спустя какое-то время Алиса успокаивалась и даже принималась кормить малютку. Но ночами к плачущей дочке не подходила.

***

Аркаша часами мерил комнатное пространство.

Ходил туда-сюда.

Обратно.

Но девочка заходилась в плаче, требуя грудного живительного молока и теплой материнской любви.

Соседи, заведомо предполагали, какая из Алисы может получиться мать, и, слыша, как девочка каждую ночь надрывно плачет, натравили на Смирницкую социальные службы.

Приехали две толстые тетки, отыскали девочку в ворохе грязных простыней на раскладном диване, составили нужные бумажки, и к радости соседей, девочку забрали. В дом малютки.

Алиса вздохнула с облегчением.

***

Аркаша был растоптан.

Опустошен. Ушел из театра. И от Алисы тоже.

Он снял задешево облезлую комнату в семейном общежитии, перебивался заработками то там, то сям.

Через год пришел в себя. Понял, что живет не по-людски, не по-божески и взялся за ум. Вытравил в халупе тараканов, купил обои, отремонтировал холодильник.

Обновленная комнатка давало силы жить дальше. Черепахин устроился на постоянную работу заводским охранником. Купил в кредит кособокую избушку в городском частном секторе, перевез из деревни свою мать.

***

Год потратил на то, что получить право забрать дочку из дома малютки.

Когда, наконец, было вынесено положительное судебное решение, Аркаша вместе с матерью привез домой совсем чужую девочку.

Аркаша как, мог старался. Он мечтал привязаться к ребенку душой и сердцем. Но у него не получалось.

Аркаша смотрел на дочку, а видел Алису.

Холодную, безжалостную, пустую.

Девочка была ее копией.

***

Зато к малышке накрепко привязалась Аркашина мать.

Она не долго думала.

Побросала нехитрые внучкины пожитки в холщовую сумку «мечта челнока», чтобы увести в родную деревню. Туда, где жизнь казалась ей простой и понятной.

А городскую жизнь она понять не смогла.

***

Прошло лет семь.

В тот день, в декабре-месяце, в Аркашином городе крепчали морозы.

Мегаполис уже неделю бетонною тушей жался к промерзшей земле.

В его венах – артериях стыла кровь: дороги сковали «пробки». Автомобили толкались, скрипели стальными «зубами», костью стояли в «горле» больного города.

Город тошнило, в пятницу он сплевывал сгустки машин за город.

Становилось легче.

***

У Аркаши Черепахина ныл зуб.

Рабочая смена на старом литейном заводе катилась к концу – и это успокаивало. Мечталось о счастье в пустой холостяцкой коморке, тепле и целой кастрюле борща с большими ломтями черного хлеба.

Когда-то давно, как будто бы в прошлой жизни, свекольно-бардовый суп, щедро сдобренный любовью и зеленью, Аркаше варила Лариса.

Аркаша не оценил.

Думал будет «хлебать полной ложкой» женскую любовь, преданность и заботу другой женщины – всю свою дальнейшую жизнь.

Вышло иначе.

***

«Оттрубив» – таки смену, Аркаша запрыгнул в автобус.

Поехал домой.

– Ну нет у меня таких денег! – Зло шипела в телефонную трубку сотового, раздраженная кондукторша 13 «тэшки», попутно отслеживая красными от напряжения глазами втискивающихся в салон пассажиров. – И завтра в магазин за твоими штанами мы не пойдем… Дайте мне, наконец, выспаться! Я ж уже не человек. Я зомби какое-то.

Девушка, да что вы лягаетесь! Накупят каблуков, и шастают, где попало. – Моментом подхватила вирус агрессии полная дама в красном пуховике, – телом пихая в бок нарядную девушку.

Сама корова, – отмахнулась девица и стремительно рванула к свободному месту по ногам случайных попутчиков.

– Спасибо, что не по головам, – уныло подумал Аркаша, и начал протискиваться к выходу. Не тут-то было. Измученные морозом, усталые люди, будто нарочно толпились в проходе, мешкали, огрызались. А очкастый молоденький парень в ушастой шапке и вовсе уставился на Аркашу, словно «баран на новые ворота», когда тот попросил его отойти в сторону.

Аркаша проехал свою остановку.

Злился. Скрипел зубами.

Да только что с того толку?

***

Наконец, автобус сжалился, притормозил. Выплюнул изжеванных пассажиров.

– Лидия Петровна! – Чужим гортанным голосом, пугая окружающих и самого себя, заорал вдруг Аркаша. – Лидия Петровна! Стойте.

Женщина в немодной дубленке нехотя обернулась.

… А Аркадий. – Надменно взглянула на бывшего зятя Лида. – А я-то думаю, кто вопит, как потерпевший.

– Я ненарочно, – захлебнулся в чувствах, радостно подбежавший к Лиде Аркаша. – А я свою остановку проехал. Представляете? Видимо, не зря! Вот вас, Лидия Петровна встретил.

***

– Ну, почему же думаешь, что не зря? – «Лезла в бутылку» теща. – Не о чем нам с тобой говорить.

– Да я, если честно, номер телефона Ларисы хотел попросить. – Замялся Аркадий. – Она ведь номер сменила. И квартиру тоже… Я ничего о ней не знаю.

– Зачем тебе знать-то? – Пошла в атаку Лида. – У самого-то, я слышала, и жена и ребенок имеются.

– Да нет у меня никого. – Сник Аркаша. – Давно уже один живу… А дочка моя в деревне живет. С матерью моей. Взрослая уже. В школу скоро пойдет.

***

В Лидиных глазах мелькнула жалость.

Ей все стало ясно.

Аркаша почувствовал замешательство тещи. Боялся сглазить удачу. Мялся. Носком башмака вкопал в снег брошенный кем-то окурок.

– Так дадите телефончик? – Аккуратно спросил он.

Лидия Петровна достала из сумки старомодный сотовый. Нашла в «контактах» Ларису.

***

Аркаша Черепахин жил на маленьком острове.

Его бревенчатая, вросшая гнилым брюхом в землю, избушка-развалюшка, коротала век среди десятка таких как она, домов – долгожителей. Кругом бушевал молодой, большой город. Островок мешал горожанам, и в бумагах чиновников значился как «жилье под снос».

Здесь каждая мелочь мечтала о женщине.

«Сто лет» не стираный дешевый тряпичный ковер на стене, с парой гордых, пасущихся у кромки леса, настороженных оленей; двухлитровая эмалированная кастрюля с букетом ромашек-колокольчиков на пожелтевшем от времени боку, деревянные оконные рамы, утепленные ватой.

Аркаша вяло топтался на кухне.

Он бросил чайный пакет на ниточке в день-рожденную кружку. Залил кипятком. Есть уже не хотелось, взял из хлебницы печенюшку.

***

Сотовый лежал на комоде.

Теперь Аркаша по-другому глядел на него.

Еще пару часов назад, весьма посредственный мобильник, имел для Аркадия совершенно иной статус.

С сегодняшнего дня Черепахин мог нажать на заветную кнопку и пустить время вспять, услышав знакомый голос. Но Аркаша трусил. И потому злился.

Наконец, он решился.

– Здравствуй, Лариса. – Бесцветно сказал Аркадий.

–Здравствуй, Аркадий. – Сразу узнав голос бывшего, ответила Лара.

– Лариса, может встретимся, поговорим?

– А что? Давай встретимся. Поговорим.

***

В тот день Аркаша, по-прежнему маясь больным зубом, забылся тревожным сном после ночной рабочей смены.

Аркаша спал и видел сон.

Он, одетый в теплый синий вязаный свитер хочет выйти на улицу. В доме жарко, душно. Ему не терпится глотнуть прохладного воздуха. Но Аркаша не может найти левый ботинок. Правый в спешке давно уж напялен на ногу. А левого нет нигде. Хоть тресни.

– Черт, черт, поиграй да отдай, – в нервозном запале шепчет взвинченный Аркаша. Мечется туда-сюда-обратно.

Но черт так и водит Аркашу за нос.

Мучает. Не отпускает.

***

Потом и вовсе ошалел лукавый бес.

Стал подкидывать одну за другой колдовские обманки. Швырнул Аркаше старомодную войлочную темно-зеленую тапочку с желтой оторочкой по краю, лакированную черную калошу с ярко-алым нутром, коричневую стоптанную туфлю фабрики «Скороход»… Обувка брякалась об пол. Разная, да все не та. Не парная.

Аркаша совсем уж отчаялся.

От бессилия рассвирепел.

В ярости пнул по чужой пыльной тапке.

***

Аркадий резко проснулся.

Тряхнул головой. Услышал, что кто-то топчется на крылечке, встал с кровати, распахнул дверь в холодный коридор.

Зрительная картинка, которую после увидел Аркаша, запомнилась ему на всю жизнь.

Тяжелый мрак глухого узкого коридора, как стенка карточного домика, в мгновение ока опрокинулся.

Резанул глаза большой прямоугольник дневного яркого света. Это кто-то открыл дверь на улицу. Через секунду в дверном проеме возник силуэт женщины в белой легкой шубке.

***

Игра света и тени в художественно устроенном воображении сонного Аркаши создала иллюзию черно-белого кино.

Его прихожая – прохладный темный кинозал.

Дверной проем – экран.

А возникшая на нем девушка – актриса. Софи Лорен, например. Кроме того, букет еловых веток в руках «звезды», завернутый в шуршащий целлофан, создавал звуковой эффект потрескивающей кинопленки. Казалось, картинка вот-вот зарябит.

Кино начнется.

Аркаша стоял потрясенный. Не понимал, что здесь делает Лорен. Из оцепенения его вывели слова Ларисы.

– Вот… елочку тебе принесла. Новый год все-таки.

***

У Аркаши поселилась бабочка.

Откуда только взялась? Оранжево-черный махаончик который день сидел на кухонном окне, подсвеченным снаружи бледным пятном декабрьского неба.

Аркаша сунул еловые ветки в трехлитровую банку.

– Хочешь супу? – Спросил у Ларисы Аркаша.

– Хочу, – ответила Лара.

– Сейчас сварим. – Аркаша порылся в буфете. Нашел три пачки «Дачного».

– А давай шиканем, – предложил он, вытряхивая прямо на стол сухое содержимое. – Мясо из всех пакетиков повытаскиваем, чтоб вкуснее было.

– А давай! – Светясь, согласилась Лара.

Ларисины пальцы бегали быстро. Бросали и бросали в кастрюлю мясные невкусные «бульбочки».

– Как только мясо повыудит, расскажу всю правду. – Решил Аркаша.

***

Аркадий говорил и говорил.

Без слез, без раскаянья, без желанья произвести впечатление.

Лариса слушала молча. Отводила глаза в сторону бурлящей на газовой горелке кастрюли с «Дачным» супом, приправленного тройной порцией фальшивого мяса.

– У меня ведь дочка почти школьница. – Аркаша встал со стула. Рассеянно вытащил две тарелки с нарисованными на них цветными петушками. Разлил суп. Поставил на стол. Вытащил из холодильника луковицу. Не чистя разрезал надвое. – Хорошо, что хлеб вчера не поленился купить. – Аркадий выложил на стол непочатый кругляш дарницкого каравая.

***

– Как же ты живешь? – Захлебнулась в эмоциях Лара.

– В каком смысле? – Не понял Аркадий. – Нормально живу. По-холостяцки.

– Я о дочке. – Перебила Лариса.

– Сложно объяснить. – Подсел к столу Аркадий.

– А ты попробуй. – Настаивала Лариса.

– Я смотрю на дочку, а вижу Алису. Она ее копия.

– И что с того?

– Мне больно.

***

Слава Богу, у Ларисы снова было много работы.

Ей опять нужно было делать из Аркаши человека.

Казалось бы, такой работы кругом – завались! За семь лет можно было ею с лихвой себя обеспечить.

Но не стоит забывать, что Аркаша когда-то был артистом.

И что у Лары к артисту была любовь.

А поскольку никакого, пусть даже самого завалященького любимого артиста у Ларисы под рукой не оказалось, то и вышло, что она осталась ни у дел.

Аркаша не противиться.

Он знал, что болен. А Лариса его исцелит. Он решил, что будет «хлебать полной ложкой», словно лекарство, все, что Лара ему даст. Любовь, заботу, внимание.

И в этот раз он отплатит ей тем же.

***

Стоял один из тех декабрьских вьюжных дней, когда лицо человека, оказавшегося посреди метели, больно пронзают миллионы ледяных кристалликов.