Текст книги "Синий мёд"

Глава VIII
Дриада (продолжение)

Для жанра сказки, в котором свадьба, если уж случается, то ставит точку, всё выглядело завершенным и совершенным. Могучий Царь, не прельщенный земными девами (ну, какая пара-то из земной девы Царю?), полюбил лесную дриаду. Дальше все живут-поживают, добра наживают, а новый сюжет касается уже следующего поколения: жил-был Царевич, сын Царя и Дриады, и однажды…

Но жизнь не столь тороплива и предпочитает иные жанры. Сказка не задается вопросом: а каково дриадам живется в каменных городских стенах?

Между тем, наблюдая Дашу в суете светской столичной жизни, я начинала испытывать потихоньку растущую тревогу.

Нет, по характеру Даша отнюдь не была ни замкнутой, ни необщительной. Напротив, она казалась открытой и жизнерадостной натурой. Но прежний образ ее жизни, казалось, успел сделаться чем-то много более сильным, нежели просто привычка. Это была часть ее личности.

Она поднималась с рассветом, этим, положим, в строгом расписании дворцовой жизни никого не удивить. Только какой же во дворце рассвет? «Когда на бледном небосклоне звезд исчезает хоровод И тихо край земли светлеет, И, вестник утра, ветер веет И всходит постепенно день…» Что еще мы учили? «Вот и солнце встает из-за пашен блестит За морями ночлег свой покинуло На поля на луга на макушки ракит Золотыми потоками хлынуло»… Только для Даши Воронцовой это всё было не школьными прописями.

Она с детства читала эту зелёную книгу, и там, где горожанин способен увидеть лишь деревья, кустарники и траву, она черпала множество сведений для размышления и обсуждения после в отцовском кругу. Из птичьих полетов она узнавала не меньше какого-нибудь авгура. Днями напролет бродя по лесу, она не видела ни единого человеческого лица, и не слишком-то в этом нуждалась.

Городская жизнь не могла не оказаться для нее тяжелым испытанием.

Да, вне сомнения, Даша без особых потерь училась в институте, после – появлялась в столице. Но только потому ей было так легко дружиться с товарками по дортуару и исполнять обязанности хозяйки в отцовском городском доме, что она уверенно знала: леса ждут ее обратно. Обещание природы было надежным щитом, приглушавшим шум столичного многолюдья. Она чувствовала, что в городе находится в гостях, а на природе дома. Замужество переменило главное. Столице теперь суждено было сделаться ее домом. С лесами ей надлежало покончить. Редкие поездки на Каму, какие могли ей выпасть, мало что обещали изменить.

Об этом я думала, поднимаясь в тот день на собственную «половину» Августейшей фамилии в Кремле. После отъезда Леры в Америку я теперь бывала там нечасто. Хотя, с появлением в жизни Ника Даши, палаты, несколько лет грустившие, оживились, обретя новую хозяйку.

Когда обо мне доложили, Даша находилась в Красном кабинете, который на самом деле вишневый. Две юных девушки с шифрами, разбиравшие вместе с ней бумаги на отделанном черепахой столике работы Буля, были мне незнакомы ни в лицо, ни по именам, не то, что в прежние времена. Бумаги, как я сразу заметила, непосредственно и относились к делу, явившемуся поводом той встречи.

Ученицы нескольких московских гимназий выступали через несколько дней в ежегодный скаутский поход по древним городам. На сей раз путь лежал в Великий Новгород. Мне предстояло, ввиду этого, как литератору, рассказать детям о мальчике Онфиме, а Даше долженствовало выступить перед участницами похода с надлежащей речью. Не скажу, чтобы и я очень любила участвовать в таких действах, но без обязанностей жизнь уж слишком хороша.

Не побывавши в разведчиках, я так и не постигла наиважнейшего нюанса: каких девочек надлежит называть «скаутами», как мальчиков, а каких «гайдами». Путаница в любую сторону, между тем, подобна преступлению. Поэтому я попросту выясняла заранее и запоминала. В тот раз речь шла о «скаутах».

«У меня забавная мысль, Ваше Величество, – заговорила, наконец, я, опустившись в полукресло. – Что, если поучить девочек правильно снимать бересту? Мы ведь с вами это умеем. Не так, думаю, как мой отец, который уж вовсе виртуоз – он на бересте даже печатает поздравительные письма, что, конечно, высший шик. Но чтобы они сами ощутили, какой это милый материал – береста наших давних предков. После торжественной части, конечно».

Одна из фрейлин, темная шатенка, даже подпрыгнула на стуле. Но Даша, для развлечения которой я, собственно, всё это и примыслила, осталась до странности равнодушна.

«Да… Думаю, это будет хорошо», – без выражения произнесла она.

Только теперь я заметила, что Даша как-то уж слишком бледна. Глаза ее словно ввалились, обрамленные синими тенями, будто она наложила грима, как актриса перед выходом на сцену. Губы и ногти тоже отливали синевой, а лицевые мышцы еле заметно подергивались.

Нервное ее истощение, это было очевидным, достигло опасного предела.

Что же делать? Фрейлины, моложе ее самое, очевидно вчерашние институтки, сообразят послать за врачом только если сделается уже совсем худо. Намекнуть потоньше, придумать повод? Но нужен ли врач? Она ведь здорова. А все эти психоаналитики, модные в артистической среде, Даше не нужны, как не нужны лекарства. То есть лекарства могут помочь на время, но от этого сделается лишь хуже. Нельзя успокоительным либо тонизирующим снадобьем мирить себя с тем, что причиняет психологические страдания. Но еще немного – и без врачей не обойтись. Что же делать? Что?

«Ваше Величество, я уповаю, что вы великодушно извините мне нарушение этикета. Но могу ли я попросить вас… о разговоре наедине? Мне необходимо обсудить с вами один секрет».

Согласится ли она? Ей ведь не до чужих секретов, я попросту не успела придумать предлога умнее.

«Да… Разумеется». – Она подала знак девушкам. Безо всякого удивления, а это я сочла плохим признаком.

«Даша, вам нехорошо?»

«Не очень хорошо, да. – Она бледно улыбнулась. – Не тревожьтесь, Елена. Я как-нибудь справлюсь. Дети – это еще ничего. Но все эти директрисы, попечители, скаут-мастеры… А хуже всего – фотографы, журналисты… Толпа… Опять эта толпа…»

Ее била мелкая дрожь. Нельзя допустить, чтобы она опять «справлялась» в таком виде. Необходимо… что необходимо? Как же ей помочь?

«Дайте-ка мне руки, Ваше Величество. Обе. Я знаю очень хороший китайский массаж. Вам нужно снять напряжение. Сейчас будет лучше… Потерпите немного…»

Я, в отличие от Наташи, в жизни своей никогда не интересовалась никакими массажами, а уж китайскими в особенности. Взяв Дашины ладони в руки, я попросту принялась их тереть и щипать, притом стараясь щипаться побольнее. Отвлечь, хоть чем-то отвлечь… Выгадать время, покуда я соображу… что же на самом деле может ей помочь? Правильно помочь, не так, как пилюли и тинктуры…

Я негромко произносила какие-то успокаивающие слова, а мысли мои скакали, как заячья стайка.

Нужная мысль ударила неожиданно. Ну конечно же! Затея мне самой показалась полубезумной, но я ухватилась за нее, как задыхающийся пловец с тонущего корабля за наконец-то достигнутый береговой буй. Главное – не раздумывать, а то испугаюсь. Иной-то мысли у меня всё одно нет. Ну, Господи помоги!

…Еще несколько минут понадобилось мне на то, чтобы, относясь к несомненному одобрению Ника (в чем, сказать по правде, сомнения-то были) уговорить Дашу съездить со мною в некое очень хорошее место, вдобавок – на моем автомобиле.

Справиться с дежурными девушками оказалось проще, чем с ее апатией.

Но только миновав Поварскую, я сочла возможным сказать, куда мы едем.

«Я не возьму в толк, к чему это нужно? – Даша еще звенела всеми нервами, как натянутая тетива. – Манежной езды я не люблю, это скучно и как-то… не по-настоящему. У меня дома… то есть у papa… стоит для меня хорошая монгольская лошадка, Агава. Я на ней могу столько вёрст за день проехать лесом… У меня свои тропы, свои вехи. Вот это в самом деле в радость. Здесь, в городе, даже если выехать из манежа в парк, всё одно совсем не то. Люди, люди, всюду люди, под копыта бросаются то дети, то собаки… И навыков моих мне довольно для моей езды, улучшать нечего. У меня с детства всё было хорошо с вольтижировкой».

«А разве я хоть словом упомянула вольтижировку? – Я улыбнулась с тщательно, как доза лекарства, отмеренным весельем. – Или прогулки по парку среди детей и собак? Вы еще забыли о сердитых старушках с их кружевными зонтиками. Но я ничего подобного близко не подразумевала».

«Но… Это ведь конюшня…»

Мы уже в самом деле подходили пешком к Главному ипподрому. Пешком всегда приходится пройти немало, теснота старого города, не так просто найти местечко, чтоб приткнуть автомобиль.

«Конюшня, конюшня… Дашенька, если вам не понравится, так никто ведь не неволит. Разок погостим, нет, так нет. И вот еще что, не обессудьте, но у меня небольшая просьба. Я вас отрекомендую своей… ну, хоть бы золовкой. Имя ваше тоже не стоит называть, nom plus visage égal reine22
  «Имя плюс лицо равно королева». Артикли и т. п. нарочито пропущены, так как Нелли подражает детскому устному сложению.


[Закрыть], такая вот арифметика. И нам она ни к чему. Пусть вы побудете… Дианой?»

«Я англичанка или гречанка?» – Даша была слишком подавлена, чтобы развеселиться предвкушением какой-либо мистификации.

«Думаю, никто не станет спрашивать, у нас народ вежливый. А имя вам подходит, и чем-то похоже на настоящее. И последнее. Столь юную родственницу мне странно бы называть на вы».

«Как хотите, Елена. – Даша вздохнула. – А мне тоже надо говорить ты?»

«Как ляжет. Я вас постарше, никто не удивится ни так, ни эдак».

Все прочее я продумала. Даша, хоть и хороша как картинка, но черты у нее среднерусские, среднеевропейские, они не запоминаются сразу. Все видят ее изображения в новостях и в газетах, но люди воспринимают вне контекста лишь очень приметную наружность. Где ее не ждут, там и не узнают.

Мы шли между аккуратными рядами свежевыбеленных по весне конюшен, крытых темной черепицей ревельской работы. Черепица ревельских крыш, мне, признаться, нравится больше, чем на легендарных французских крышах. Во Франции плитки делают помельче, ровненькие, а балтийские напротив – выгнутые, округлые. И техника настила, конечно, различна.

Но вот и нужные двери, которые мы, впрочем, миновали: все в такое время уже либо в манеже, либо на плацу. Для начала имело смысл заглянуть в манеж, он и ближе.

Мы не успели еще ступить сапогами на свежие опилки, как нас словно подхватило и понесло громко разносящееся под сводами пенье. На три голоса, мужское, одновременно суровое и мягкое.

 
«Ой-е, наш Скобелев-генерал,
Ой-е, сам заплакал, зарыдал. Эх!
Он заплакал, зарыдал,
Вынул шашку, помахал.
Ой-е, он заплакал, зарыдал, ой-е,
Вот ы вынул шашку, помахал. Эх!»
 

Пел Сергий, наш тренер. Ему вторили сидевший на скамеечке Лёша Птицын, одновременно что-то искавший в своем карманнике, и Слава, только что спешившийся с Гангута.

 
«Вынул шашку, помахал,
На ответ турку сказал.
Ой-е, вынул шашку, помахал,
Вот ы на ответ турку сказал:
«Эх! Да не быть тебе, собака,
В кремляной нашей Москве!
Ой-е, да не быть тебе, собака,
Ой-е, в кремляной нашей Москве! Эх!»
 

К моему огромному облегчению, Дашины глаза сделались огромными, как резетки.

Сергий ехал и пел стоя, но стоя не в стременах, а на строевом седле. Исполинский Намаз, золотисто поблёскивая холеным крупом, шел по кругу шагом.

Вне сомнения, хоть раз в жизни Даша видала цирковых наездниц, выделывавших похожие трюки. И хорошо, коли видала. Различие было огромно. Сверкающее блестками великолепие циркачей полностью подчинено зрелищности, демонстрации мастерства. А Сергий, не очень высокий и, как их роду и свойственно, тонкий в кости, в поношенной гимнастерке и не лучших галифе, стоял как на земле, спокойно и почти расслабленно, чуть придерживая одной рукой повод. Казалось, его много больше заботит сейчас хорошая песня, чем сама езда. Подозреваю, так оно и было.

 
Не видать тебе, собака,
Золотых наших церквей.
Ой-е, не видать тебе, собака,
Вот ы золотых наших церквей. Эх!
Не сымать тебе, собака,
Золотых наших крестов.
Ой-е, не сымать тебе, собака,
Вот ы золотых наших крестов!»
 

«Сфальшивил ты, Лёха».

«Да прям», – Лёша уже шел принимать коня у Славы.

Ну, это правило везде одинаково. Два коня – три человека. И, похоже, мы кое-кому немного помрачили лучезарность бытия.

Но на нас не враз обратили внимание не от досады, а просто… сложно объяснить, есть свои тонкости, каковые надлежит просто принимать.

Слава, полным именем Вячеслав, придержал под-узцы Гангута, а Лёша, оттолкнувшись, взлетел в седло с земли, даже не коснувшись ногой стремени. Лёша еще суше сложением, чем Сергий, и стиль его – триединство легкости, силы и безумия. Взлетел как птица, я залюбовалась, даже позабыв было про Дашу.

Леша, однако, остался чем-то недоволен. Тут же соскользнув вниз. Второй толчок, второй прыжок, не хуже первого. Но, видимо, и не лучше.

Третий прыжок. Я даже не успела понять, что именно он отколол налету. Понятным показалось только одно: сие вне возможностей человеческого организма.

«Лёх, после этого уже ехать и не нужно! Все оценили, все видели, особенно девушки. Можешь слезать спокойно».

Ну вот и наше присутствие обнаружено, минуте эдак на десятой. Все начали наивежливейшим образом здороваться, я представила «свою свойственницу Диану».

«Охотница, стало быть. Ну, поглядим, поглядим, на что охотница способна. Только в следующую смену. Сейчас у нас мужской заезд. Ну что, готов?»

«Так точно!» – Леша уже выпрямился в седле.

Теперь уже оба мужчины не пели, собираясь всеми мышцами. Великолепные дончаки шли ровно, мощно, золотистый и темный крупы лоснились в лучах солнца, падающих через стеклянное манежное небо.

«Но… – Даша, похоже, чуть растерялась. – Это же… Это жеребцы».

«Казаки не ездят ни на кобылах, ни на меринах, – улыбнулась я. – Это не в традиции».

«А как…»

Она оборвала себя, боясь показаться боязливой. Да, я тоже через это переступала. В школах верховой езды избегают сажать девочек на жеребцов, считается, что это может тем не оказаться по нраву. У меня тоже в заводе были обыкновенно кобылы. В детстве Арника, после Туле. (Изначально, когда мама подарила ее мне на день рождения, лошадка звалась Тууле, но «лишняя» для русского уха буква незаметно выпала).

Дончаки же, это, по правде сказать, нечто решительно иное, чем лошади, во всяком случае в первый раз мне показалось, что я оседлала огнедышащего дракона.

Кони шли меж тем по кругу, Даша любовалась, я ожидала.

«Лопата!! – привычно (для меня) рыкнул с высоты Сергий. – Чего ждём?! Диана, ты ближе, да куда, вот же тоже, лопаты с тобой рядом в углу, быстро на „глаголь“! Быстро, быстро, не копытами же нам это месить?»

Я было дернулась опередить, но Даша, уже взявшись за указанное орудие, помчалась к начертанной на стене черной букве сгребать навоз.

Гмм… Ну да отступать некуда, я сама всё это затеяла.

«Приготовились!! Ры-ы-сью!!!»

Слава усмехнулся в свои подвитые усы, заметив благоговейное изумление Даши.

Рысь дончака – это что галоп монгола. Во всяком случае, всего за год до того и я, еще недавно скакавшая галопом без седла на беленьком монголе Дарьяне, милом, хотя и немного нервическом меринке, пускаясь в рысь на Гангуте или Станичнике, ощущала себя не самым уютным манером.

«Ты словно думаешь только о том, чтоб из седла не вылететь», – сердился Сергий.

Положа руку на сердце, именно так дело и обстояло достаточно долго. Начинала я на Букете, он самый высокий на конюшне, но даден мне был за относительно тихий нрав. Взобравшись на его спину, я ощущала себя скорее покорившей высоту альпинисткой, нежели наездницей. Ох, и высоко бы с него было падать на скаку…

Сергий и Лёша откатывали теперь рысью, по-прежнему стоя. Но что-то они сейчас еще вытворят, им иначе скучно.

И ведь я не ошиблась. Перебросившись парой слов, которых я не расслышала, они переменили позиции. Сергий придержал Намаза, а Птицын поравнялся с ним. Некоторое время они скакали вровень, идя на наибольшее боковое сближение. Затем, вскинув над головой один правую, другой левую руку, сцепились ладонями.

Для меня это уже не было феерическим зрелищем. Я много раз видела, как долго и скучновато коней тренируют идти вровень, грудь в грудь. Сперва шагом, затем уж на рысях. Только после этого можно отрабатывать трюки. Но Даша была, по моим тихим наблюдениям, зачарована.

«Смена! – Сергий, уже шагавший сидя, спешился. – Елена на Намаза, Диана на Гангута! Диане надеть шлем!»

Даша, под доброжелательным приглядом державшего коня Лёши, уже подтягивала под себя стремена.

«Не твоя дырка, – Сергий поправил сам. – Ну что, на корду тебя взять, или попробуешь в смену?»

«Попробую», – решительно ответила Даша.

Некоторое время мы шагали. Сергий приглядывался к Даше, оценивая ее.

Даша, как я и думала, держалась в седле неплохо. Учитывая, конечно, то, что, приходя на уроки по джигитовке, навыки вольтижировки надлежит полностью забыть.

Рысь Сергий всё же разрешил.

Ах, мило же мне, надо признаться его обыкновение кричать это «Не спи!!» Рысь на дончаках, на мой взгляд, всего менее располагает ко сну.

Но тут и вышел случай, заставивший было меня зело усомниться в мощи своего ума.

Старательно показывая, что бодрствует, Даша послала Гангута слишком резво, меж тем, как я слегка заснула. Надлежащая дистанция нарушилась, и Гангут оказался слишком близок к задним ногам Намаза.

Обыкновенно такие штуки любит проделывать Станичник, но на сей раз Намаз, видимо, решил протестовать против таковой его привилегии. Жеребцы, они же, впрочем, все драчливы.

Раздалось громовое ржание. Намаз со всей силы лягнул Гангута в грудь. Удерживая коня, я обернулась в седле, чтобы увидеть картину: Гангут, тоже дико заржав, взвился на «свечку», дабы обрушить удар обоих передних копыт с высоты. Дашка повисла на его спине, успев вцепиться в гриву.

Собрав все силы, я подала вперед. Приземлиться Гангуту пришлось всё же на землю, а не на круп своего супостата. Продолжая свирепеть, он рванулся было прихватить хоть зубами, но моя нагайка обрушилась на Намаза с такой силой, что он рванул в галоп. Несколько мгновений – и мы уже были достаточно далеко, у буквы «веди». Только тогда, остановив коня, я смогла оглянуться назад.

Гангут шел крупной рысью. Даша, по-прежнему на нем, понемногу перемещалась в седло, с которого было сползла.

Ох… Хорошо всё же, что Дашу обязали шлемом. Опилки удар смягчают, но ведь так можно и о кирпичную стену приложиться. Не говоря уж, не приведи Господи, угодить под копыто. Я похолодела.

Мы продолжали между тем делать круги. Вскоре прозвучала команда перейти на шаг.

– Молодцом девчушка, – негромко сказал Слава Лёше. – Не из трусливых.

Дальше тренировка шла благополучно.

«Приходите еще, Диана, – уронил Сергий, когда мы уже чистили расседланных коней. – У вас неплохие способности. Но придется работать».

Уже отойдя от конюшни вместе с Дашей, я вспомнила, что не положила на место скребницу, а такое непорядок. Я бегом воротилась. Сергий стоял у соседнего стойла, засыпая в кормушку Станичника овёс.

«Сейчас исправлюсь!» – в шутливом испуге воскликнула я.

«Вот то-то же».

«Еще раз спасибо за сегодняшнее занятие, Сергий Геннадьевич»! – обернулась я в дверях.

«Надеюсь, Ея Величеству тоже понравилось», – отозвался Сергий, завязывая горловину мешка.

Ах, Сергий! Я не сумела не рассмеяться. Стало быть: он Дашу узнал в лицо. Узнал и промолчал. И допустил до нашего огнедышащего зверья. Никогда не перестану удивляться казакам, этим вечно невозмутимым немногословным служивым… А ведь я попала к ним чисто по случайности, если, конечно, считать, что случайности бывают.

Но как же хорошо, что в тот весенний день мы с Дашей обе оказались в Москве!

Так с тех пор и пошло. Уж не скажу, как скоро кто понял личность Даши, но именуют ее у нас по-прежнему Дианой, особенно старательно при сторонних людях.

Имея в распоряжении собственный борт, Даша без затруднений выбиралась из столицы в Москву, когда только у нее выдавалось личное время. (По правде сказать, ведь и я появляюсь в Первопрестольной не каждый месяц, что поделаешь).

Не могу сказать, что эти занятия избавили Дашу от ее трудностей, однако же изрядно помогали их переносить. Обученные для «казачьей войны» дончаки, не боящиеся стрельбы над головой, взмахов металла (хотя у Станичника и отхвачена шашкой половинка правого уха), умеющие стремительно упасть, чтоб послужить для всадника живой защитой, из-за которой он, распластавшись, может стрелять, свирепые дончаки как-то удивительно утихомиривают душу. Громкий и шумный покой, но – покой.

Успехи ее были превосходны. Маленькая и невесомая, она словно создана была для того, чтобы взлетать «ласточкой» над седлом, проныривать на скаку перед грудью или под брюхом коня, щелкать сапожками над его ушами. Довольно скоро она впервые проехала круг стоя, на шагу, но… у меня-то и на шагу не получается.

Как же хорошо, что Даша сейчас появилась у меня! С нею прибыло ровным счетом то, что мне потребно в грядущем дне. Как я без Даши не додумалась? А ведь не подумала почему-то.

– Сегодня надо бы отдохнуть, – улыбнулась я. – Займемся-ка чем-нибудь тихим, домашним. Можно настряпать печенья для Кати, то-то она посмеется. У нее тоже дни не из легких. А завтра к Сергию? С места – воистину в карьер? В смысле – в намёт?

Даша повела себя странно. Без оглядки назад, словно облаченный во фрак мужчина, нащупав сзади ботиночком ножку стула, рухнула на него и закрыла лицо руками.

– Дашенька!

В ответ прозвучали несомненные всхлипывания. Плечики ее (говоря о Даше, невозможно не использовать уменьшительных форм, так фарфорово ее сложение) тряслись. Что же еще стряслось?! Неужели что-то неладное с Ником? Господи, только не это!

Нет, пустое, Ник благополучен, поняла я вдруг. Очень странны были эти ее рыдания, в них не звучало беды. Успокоив себя этим ощущением, я некоторое время попросту ждала, когда слезы иссякнут.

– Нет… – Она отняла, наконец, ладони от лица. – Если к Сергию, то вы без меня. Мне теперь долго-долго… Никаких тренировок… Никакого галопа… Ничего…

Слёзы ее, изобильно стекающие по щекам, сияли как жемчуг.