Текст книги "С миру по нитке (сборник)"

Елена Данченко
С миру по нитке (сборник)

© Е. Данченко, 2017

© Издательство «Алкид», 2017

* * *

Предисловие

Моей маме, Галине Васильевне Щербак, посвятившей мне свою жизнь, посвящаю

В поэзии Елены Данченко сразу улавливаешь приверженность лирике: любовной, бытовой, философской, а еще заметен так называемый географический фактор.

Наверняка, в судьбе ее это тоже важно. Родилась Елена на юге, в Кишинёве, там же закончила университет. В общем, юг ей близок, летние месяцы студенты, скорее всего, проводили у моря. Например, в Ялте:

 
По этой набережной я и ты когда-то,
голодные, веселые ребята,
в заштопанной джинсовке и босые,
от рюмки коньяка уже косые,
мы шли с тобою вместе, помнишь: – вместе.
Я не была еще твоей невестой.
 

Обращение прямое, без уверток. Так и тянет отозваться: «Конечно, помню». Ведь все мы были молодыми, все шли счастливыми по набережным или аллеям в разных, да чем-то похожих городах. Таково свойство настоящей поэзии: не только передать событие и мироощущение автора, но и читателя втянуть, заразить теми же воспоминаниями, возродить сходные чувства.

Ялтинские строки запомнились мне когда-то, с них начинал узнавать поэзию Данченко. Да, собственно, и о ней как о человеке складывалось представление, начиная с ялтинских строк. Студенты в джинсах, босые… И – что-то о коньяке еще.

Потом, чуть позже, с берегов того же моря:

 
Мишу и Лешу вряд ли увижу
в нашем Гурзуфе нынешним летом.
Дождик зачем-то капает с крыши,
тушит последние сигареты.
 

Не просто сходство нахожу, возвращаюсь к своим студенческим началам, тянусь далеко за границы стиха. Может быть, даже тихая, но увлекательная бесшабашность:

 
Беден? Так значит, свободен, как птица!
Мир не ковер, но – шатер, и в заплатах.
Стиснуто горло, коль в клюве зажато
больше, чем следует, чтоб прокормиться.
 

Университетский курс закончился, ректор пожелал выпускникам факультета журналистики: «Хороших редакций, острых да золотых перьев!»

Попутешествовать по просторам родины еще пришлось, Елена работала в редакциях газет, журналов, пресс-центре Министерства сельского хозяйства России и в книжных издательствах. Секретарем отдела союзной газеты и журналистом, менеджером в книготорговле, опробовала разные профессии, изучала жизнь страны и, кажется, с некоторым удивлением свою собственную. Случались огорчения и несчастья, в стихах даже камнем стать мечтала – чтобы забыться. Политикой не сильно интересовалась. Ведь есть природа, смены дня и ночи, времен года, есть дружба, от которой разливается по земле человеческая доброта, есть страсть и любовь… Не знаю в деталях, что больше томило, пугало, почему не вписалась в тогдашнюю действительность, но вот признание поэтессы:

 
Счастья не было, денег, почёта и славы,
и любовь обманула, что хуже и горше.
А судьба мастерила такие облавы,
что спасалась лишь чудом и городом Оршей.
 

Кстати, Орша – родина матери Елены. И вечное укрытие поэтессы от несправедливостей, встретившихся на дороге земной. Хотя, конечно, и в укрытии жизнь не остановилась, чувства не остыли. Время шло, мама старилась, увы…:

 
Дом вымер и стал походить на контору
количеством пыли и чашек без ручек.
Крапива отныне не в контрах с забором.
Уже не во вражеский лагерь лазутчик,
а надоедливый, наглый попутчик
всего, что осталось расти в огороде.
 

Хотя на природе поэтессе лучше, радостнее, если только не думать об уходящем времени.

 
Серебряный Днепр струится, как прежде
струился…Кувшинки, камыш и осока…
Какие же всё-таки все мы невежды,
пока не поймём, до чего одиноки
в итоге, в конце, на какое явились
мгновенье! Вот замок боярина Орши
сравнялся с землей – на века возводился!
 

Влекло Елену краеведение, влекла белорусская природа, но иногда просыпалась тоска по югу и Черному морю, грезила о нездешнем – о дальних странах. Похоже, такие грезы для поэтесс не безопасны, дело закончилось новой влюбленностью, и возлюбленный оказался не из соседнего городка. С 2004 года Елена Данченко живет с мужем в Голландии, в городе Зейсте. Она училась в Высшей школе переводчиков, специализация: перевод с нидерландского языка на русский и наоборот. Автор шести книг стихов, стихотворных, переводческих и журналистских публикаций во многих стран мира: Молдове, России, Беларуси, Украине, Узбекистане, Канаде, Нидерландах, Бельгии, Израиле, Чехии, Англии, Германии, в том числе в газетах и журналах: «Молодежь Молдавии», «Сельская Молодёжь», «Модус Вивенди», «Москва», «Дружба Народов», «Новая Юность», «Смена», «Новая Немига литературная», «День и Ночь».

Освещает Данченко культурные и общественные события соотечественников в Нидерландах и в Европе в российских периодических изданиях. Переводит стихи современных голландских поэтов, в частности, стихи Ингмара Хэйтце, и публикует переводы в России. Охотно участвует в международных фестивалях поэзии, представляя русскую поэзию в Нидерландах, а также свои переводы собственных стихов на язык этой страны.

«Поэзия, не покидай меня хоть ты!» – некогда взмолилась поэтесса в одном из своих оршанских стихотворений. И это сбылось: Елена пишет с 10 лет до сегодняшнего дня. По-прежнему для нее важны самоопределение в мире, лирические переживания, по-прежнему присутствует в стихах географический вектор. Теперь это европейские города, Красное море, острова в океане…но и те места, которые она знала прежде. Время от времени приезжает в Москву, в Оршу. Далеко заброшена, активно живет, пишет, любит жизнь. Эта небольшая книжка с бесхитростным названием «С миру – по нитке» – тому подтверждение.

Николай Сердюков, прозаик, Член Союза писателей Беларуси

Голландия, Европа, материк, планета

Египет

 
Краплёная кораллами вода
крутою синевой не спорит с небосводом,
от века голубым, и с берега видна
их нетрадиционная свобода.
 
 
Любовь имеет право быть любой.
Что есть прекраснее лазури Шарм-эль-Шейха
в песчаной круглой чаше золотой,
и в чьих руках сей драгоценный шейкер?
 
 
Но, посмотрев на море с высоты,
не бармена, а например, пилота,
ты, угадав, смеёшься – как просты
Господни замыслы! Что наша несвобода? –
 
 
Синайский лоскуток свидетельствует мне,
что человек рождён не только для работы.
В одежде он гуляет по земле,
чтоб вместе с ней снимать свои заботы…
 
 
Выныривая, ловишь, что греза
вполне реальна, как родное платье.
«So beautiful!» – сквозь бьющую в глаза
струю воды не в силах удержать я.
 

«Вода вытекает из уха…»

 
Вода вытекает из уха,
как время из отпуска – всё
размеренно, трезво и сухо.
И тем хорошо бытиё!
 
 
Кораллов неспелая мякоть
становится твёрдой, созрев…
Ах, как хорошо покалякать
с арабом под сенью дерев,
 
 
точнее – под веером пальмы,
с египетской горлицей в ней.
в преддверии родины дальней,
в предчувствии русских полей.
 
 
Не зная арабскую мову
и тем развлекаясь слегка,
а всё ж пополняя уловы
родного своего языка.
 
 
А Красное море прекрасно
уж тем, что назавтра оно
украсит лишь память и атлас –
глубоководным пятном.
 

«Много масла, много лести…»

 
Много масла, много лести –
продавец – как фрукт восточный.
Пропадать, так уж без вести
в Шарм-эль-Шейхе этой ночью…
 

Клеопатра

 
Отправила в изгнание детей.
Похоронила, как сумела, мужа.
Не страшно было? Страшно, но ей-ей! –
никто на свете больше не был нужен.
 
 
А от позора смерть одна спасёт
и вынесет к заоблачному Нилу,
где, серебристая, как молодой осётр,
душа Антония от дел земных остыла.
 
 
Прохладный ветер с моря чист, колюч.
Он тучек напрягает парусину.
А змейка, стало быть, к заветной двери ключ,
всего лишь ключ, свернувшийся в корзине.
 

Острова в океане

 
Судьбы моей реванш
за всю былую ложь –
бутылочная блажь,
осколочная дрожь
 
 
Канарских островов…
В мозаику чёрных лав
смотрю, как в зеркала
российских страшных снов.
 
 
Темно-зеленый тон
скалы, воды, песка.
И зеленей раз в сто –
зелёная тоска.
 
 
А надо бы – забыть.
И лучше б – навсегда.
…вторгается в залив
строптивая вода.
 
 
Как выжила в аду,
как вытолкала смерть
взашей, в каком году –
воспоминать не сметь!
 
 
Пивная пена волн.
Зелёно-синий тон.
Над ней – лишь чаек гвалт
и самолёта стон…
 
 
Спасаясь от гнилья,
которым пахнет власть,
за небо, небо я
держалась – и спаслась!
 
 
…всё выше, круче волн
бурливый перелив…
Людских безумных воль,
всего один массив
 
 
и выше и сильней –
Архипелаг Господь.
Чем небеса синей,
тем непреклонней плоть –
 
 
и камня в том числе.
Хочу окаменеть,
чтобы и в смертном сне
воспоминать не сметь.
 

«Идут из века в век…»

Татьяне Лайковой, фотохудожнице и поэту, подарившей мне идею и первую строфу стихотворения

 
Идут из века в век,
уничтожая души.
Несут самих себя –
лавиною с горы.
 
 
И где тот человек,
который вдруг нарушит,
соседа не беся,
все правила игры?
 
 
Чтоб смог он защитить
любого, не обидев
персону ни одну –
вот это молодец! –
 
 
чтоб небу сообщить
мог мысль любую в виде
поступка, и ко дну
чтоб не пошёл, боец.
 
 
И где же тот герой.
что сильным быть бессилен,
в том смысле, что своё
откажется урвать,
 
 
чтоб плакал он порой,
как барышня, кисеен,
но смерти остриё
мог вовремя сломать!
 
 
Не ребус, не кроссворд,
не игры и не шутки –
единственную Жизнь
влюбить в себя. Принять
 
 
величье и позор –
короткий промежуток
тропинки вверх и ввысь,
чтоб Человеком стать.
 

Стихи, написанные в самолёте

 
Нет ничего глупее,
чем плакать в самолёте,
летящем на родину.
Уехать от неё невозможно.
Вернутся к ней невозможно.
Как же было возможно
родится на белый свет?!
 

 
Я негативна?
Зато – безхитростна.
Вы позитивны,
но: говорите одно, думаете о другом,
делаете – третье.
Я – производитель проблем, говорите?
А вы – производители исключительно
сиюминутных удобств
для себя.
Удобств, отнятых у других.
 

Телефонный разговор

Эвелине Ракитской

 
Голландия – хорошая страна.
В ней есть для счастья всё – поля и реки,
универсамы, полные навеки
еды, питья и прочего добра.
 
 
Есть люди, европейские вполне,
гуляющие с хондами[1]1
  Хонд = собака (по-нидерл.)


[Закрыть] своими
по тротуарам в хондовом говне
(наверно, демократии во имя).
 
 
Ты знаешь, я не верю больше в СМИ
и не хочу писать о негативе,
о том, как эти люди навредили
сами себе, а виноваты – мы.
 
 
Как в их глазах любой приезжий тут
есть недоумок или недоучка.
А потому заслуживает взбучки,
коль пол не трёт, а хочет в институт.
 
 
Да и вообще, сия страна в миру –
так вышло, что имеет мало места.
Куда уж нам! И без того здесь тесно.
Ты не такой (такая). Точка.ру.
 
 
Здесь надо перманентно делать вид,
что всё отлично, всё, как есть – в ажуре,
не то локальный прозорливый люд
на всю страну ославит, глаз не щуря.
 
 
Но я держусь. Всему своя пора.
Так надо сердцу, сжатому от горя:
ПОКОЯ. И спокойного пера,
уюта в доме, отдыха у моря.
 
 
И мне не стыдно своего хотеть!
Так просто было умереть когда-то.
Мы, перестройские бумажные солдаты,
жить не желая, принимали смерть.
 
 
Российский ад на ихний скучный «рай»
я, выбравшись из ада, не сменяла.
я просто выжила, а впрочем, ты всё знала.
Теперь ты знаешь, что тут вовсе и не рай,
 
 
а край земли, окраина Европы.
Лоскут, распаханный до края, до конца.
Застроенный, закаканый, засса…
«читатель ждёт уж верно рифмы»:…
 
 
Прости за грубость. Чем-нибудь помочь
мне трудно. Мне не дашь, увы, совета,
как мне прогнать о прошлом мысли прочь.
И на вопрос: за что? – не дашь ответа.
 
 
…Голландия. Такая же страна,
как прочие, не лучше и не хуже.
Когда сидишь в отечественной луже,
все страны кажутся получше, чем она.
 
 
Голландия. Европа. Материк.
Планета. Боже, неужели так же
везде? В подушку спрячем крик
и на троих помянем водкой павших.
 
 
Я – в Зэйсте. Ты в Москве нальёшь стакан.
В обледенелости российской душ не чуя,
нам любо, что одна поймёт другую.
А третья наша – русская тоска.
 

Каталония

 
В густом каталонском раю,
где спеют тугие оливки,
я родину вспомню свою
(ах, прошлого тень! Не отлипнуть
от тени, а солнечный свет
её выявляет лишь резче,
и сколько б не минуло лет,
мне не износить этой вещи),
мечтая, забывшись на миг,
что память, шипя и вращаясь,
под яростным солнцем сгорит,
как серая кожа Кощея.
Я чётко представлю себе
развеянный пепел над морем,
чтоб ни наяву, ни во сне
не видеть страданий и горя,
моей, Богом данной судьбе,
навязанных хитросплетений,
и адской клубящейся тьме
ответить отказом от тени!
Я дуну, я плюну, слова
скажу удивительной силы,
да так, что заткнётся молва,
а недруги лягут в могилу,
забравши в могилу – своё.
Моё – Бог вернёт мне сторицей!
Да так, что присвистнет ворьё
в континентальной столице.
Где море, там нету господ –
как раньше я не догадалась!
Свод моря и неба – есть свод
написанных небом свобод,
а прочее – выдумок малость…
…в густом каталонском раю,
где спеют тугие оливки,
я Родину вспомню свою:
души моей Вечной обитель.
…здесь плещется море у ног,
ласкаясь атласной волною,
вон там – пиренейский отрог
колеблется в зной синевою.
Здесь нет ни господ, ни рабов,
здесь дышат легко человеки.
…здесь синие ставни домов
распахнуты в небо навеки…
 

«В Кишинёве было тепло…»

Сыну Володе

 
В Кишинёве было тепло
в декабре, зеленела трава,
припекало светило зело,
жизнь была, как рубашка нова
и по цвету к лицу тебе,
в мир проклюнувшийся птенец.
И с тех пор мне пришлось терпеть
под биение двух сердец.
Ты вдохнул в первый раз. Осмелев,
заорал живые слова.
…ярко-синее небо – к весне
подошло бы, как та трава.
Был декабрь, декабрь на дворе,
но такая теплынь за окном!
…пробежал ветерок по траве,
омывая твой новый дом.
 

Путешествие в любовь

«Ты знаешь, я его…ну да, люблю…»

 
Ты знаешь, я его…ну да, люблю.
Да-да, его, почти что незнакомца.
Я помню взгляд и жест. Я боль терплю,
какую тот поймёт, кто душу скомкав,
навеки отлучен был от души:
от права на любовь родного человека.
В руке ломаются, как лёд, карандаши.
Слез не сдержать уже намокшим векам.
Скорей, Господь! Пожалуйста, скорей:
уж лучше от любви, чем без любви погибнуть.
Ты – наблюдатель, и тебе видней.
Тебе его сподручнее окликнуть.
 

Баллада о Кае и Герде (Диптих)

1

 
Она в него влюбилась навсегда
(как будто бы бывает по-другому…).
 
 
…у Кая был в глазу осколок льда.
Поэтому он не скучал по дому.
 
 
А маленькая Герда сто путей –
дорог, лесных тропинок истоптала.
Ей помогали. И мешали. Ведь людей
не переделать, а хороших – мало.
 
 
Она сносила туфельки до дыр.
Обветрилось лицо, ладони огрубели.
Но ветерка наигрывал клавир,
и голос пел, прозрачнее свирели….
 
 
Ещё был щебет птиц, в ручье воды
достаточно, цвела земля ростками.
И сны спасали, детской чистоты….
…ласкала роза щёку лепестками,
 
 
та, что в горшке на чердаке цвела,
у Кая с Гердой, как известно, дома.
Она дойдёт. Она почти вошла
в холодные, как смерть сама, хоромы.
 
 
В ней сердце билось. Им одним смогла
от королевской воли защититься.
Упала льдинка на осколки льда.
Взмахнули белые от инея ресницы.
 
 
Очнулся мальчик. Вспомнил, что любим,
что любит сам…
Ну, нет на свете темы
чудеснее для детских лет и зим,
чем выдумка о Снежной королеве!
 
 
– Но что же делать мне с тобой, когда
ты заключён в холодные хоромы?
И что же делать мне с собой, когда
сама в тюрьме сижу чужого дома?
 
 
– Любить на расстоянье, издали
протягивая сердце на ладони,
во все, во все, во все концы земли
орать, что я люблю тебя! Долдонить,
 
 
тянуть своё, надоедая всем:
и Богу и друзьям, всем вместе взятым.
Растает лёд. Очнёшься ты совсем…
Посмотришь на меня горячим взглядом,
 
 
не понимая, как ты жил взаём
у жизни, без меня.
…я – посмотрю на розу.
Она распуститься, и дружно мы втроём
переживём свои метаморфозы:
 
 
от счастья умирая, от любви,
от счастья, от любови – оживая!
Ах, жизнь, поторопи его, не жди
пока растает лёд в глазах у Кая.
 

2

 
Опять зима без края и конца,
без Снежной королевы и без Кая.
О ужас! – без единого лица
родного, близкого, и Герда убегает.
 
 
Бежит в себя – куда ж еще бежать?
А ночью сняться крыши и сугробы,
блестит сосулька лезвием ножа…
А днём привычный круг: дела, хворобы.
 
 
Розан в ее горшке отцвёл давно,
разрушен детства дом. Забиты сваи
под новую постройку. И вино
горчит в бокале – Герда увядает.
 
 
С ней всё не так… как в вате, в пустоте
жизнь вязнет, словно брошенный сценарий.
Она молчит, ложась в свою постель.
Пульт щёлкает, и Герда умирает.
 

Диалог

 
– Ты ошибаешься. Оставь его, забудь.
Мужчины лучшие есть, милая, поверь мне.
– Но я люблю. Пойми, не обессудь.
В нас – кровь одна. Но между нами – двери.
 
 
– Не двери, трусость. Он труслив и слаб.
– Напротив: смел, силён, но – осторожен.
Умён и тонок. Ты себе представь:
он знает хорошо, что я – острожник.
 
 
Что под замком сижу, что я слаба…
– Вот-вот, слаба, а чем тебе помог он?
Тем, что влюбился?.. Божия раба,
больная птичка за дверьми острога,
 
 
он отпер страшный тот замок? А мог!
– Но он при этом потерял бы много…
– Ты – больше многого! Ещё один урок
тебе не нужен. Слишком тех уроков
 
 
ты выучила много. Жизнь – не жизнь
была тебе, а горькое страданье
твоей, на деле же – моей души
нечеловеческое испытанье.
 
 
– Я лучшей доли для тебя хочу.
И ты её, поверь мне, заслужила.
– Но я люблю его, его хочу.
– А кровь твоя давно замёрзла в жилах.
 
 
Больное сердце еле бьётся, грудь
чуть дышит. А любовь его чуть тлеет!
Смотри, как исчезает в небе муть,
как проясняется, как небо голубеет.
 
 
Ты этого забудешь. Отболеешь.
Закончится твой страшный долгий путь.
 
 
– Путь в никуда?
– Нет, рыцарский, ко мне.
Я дам тебе….
– Наверно, Санчо-Пансу.
– Да нет, ты ещё будешь на коне,
на белом, снежно-белом скакуне,
и спутник твой окажется прекрасным.
 
 
И вот теперь молчи, дитя, молчи.
Молчи и верь. И утром и в ночи
мне доверяй. Ответов и причин
ты не найдёшь.
Я знаю, где ключи.
 

«Я любовь узнаю по боли…»

Марине Цветаевой

 
«Я любовь узнаю по боли…»
Нет, Марина, любовь – не боль.
Облегчение страшной боли,
и – спасенье. Морская соль
 
 
океанов – морей имеет
мало общего с солью слёз.
Вроде жидкость одна. Но лелеет
лишь морская, я – с нею сольюсь.
 

«Девять дней одного года…»

 
Девять дней одного года.
Девять дней одного ада.
Задыхаясь от несвободы,
жизнь прокручиваю обратно.
 
 
Чем же я насолила имущим
власть, что я сделала, кроме
того, что комком орущим
родилась от мамы в роддоме?
 
 
Что ходила ребёнком в школу,
а потом в институте местном
изучала родные глаголы,
точно зная, что стану известной.
 
 
Что однажды влюбилась в туриста
загорелого из столицы. …
Ах Господь, и ныне и присно,
сделай так, чтоб он мне не снился!
 
 
А потом родила ребёнка,
а потом болела полжизни.
И полжизни была Алёнкой –
до отъезда из страшной отчизны,
 
 
где меня пытали всё те же
и они же, гэбэшные рожи,
чтоб не смела любить, чтоб реже
я дышала, о Господи Боже, –
 
 
для того, чтобы вытолкать замуж
без любви, просто так, чтоб не сдохла,
за хорошего, но – чужого,
в нелюбви чтоб вконец оглохла!
 
 
Для того чтобы стать Эленой,
для того чтобы жить на отшибе,
на обочине этой вселенной.
На планете завшивленной, лживой!
 
 
На планете, что катится к чёрту,
с сумасшедшею скоростью света.
Ах, он нечисть, как уголь чёрен,
всё никак не оставит планету!
 
 
Ложь и подлость – его порядки,
плюс змеиная гибкость рассудка.
 
 
…а на небе – небесные грядки,
а на над небом – нездешнее утро
чистоты-красоты небывалой…
Ангелочки на грядках хлопочут,
а потом играют на арфах,
на своём языке лопочут.
 
 
Ах, планет Земля – прекрасна.
Но коль черти у власти, или:
задохнётся она от астмы,
Иль погибнет от эмболии.
 

E-MAIL: [email protected]

 
Всё те же горы, те же реки.
Всё то же озеро надежды…
Всё те же рядом человеки,
и ты средь них. Но как-то – реже
мы видимся, всё реже, меньше
мы говорим о чём попало.
Ах, непонятно лишь невеждам:
упало А и В пропало.
И по трубе никто не плачет:
у нас ни дома нет, ни дачи.
О браке нету документа,
колец, костюма, платья, ленты,
порхающей над лимузином.
Ах, в мире кризис. Нет бензина.
Нет куража для нашей цели,
талану нет для нашей доли.
Сказать по-честному? Ты в роли,
Но не любовника, а труса.
Ах, по ночам летают моли,
в солонке снова нету соли,
а в банке – яблочного мусса.
Ах, нерешительность, конечно
от перемен – всегда защита!
Спадают звёзды с тропки млечной.
Любовь проходит, отыщи-ка!
Когда-нибудь, меня увидев
на фоне горного потока,
ты вдруг поймёшь, что ненароком
ты сам себя предал, обидев,
нет, не меня, родимый – Бога.
За это сверху нет прощенья.
(…хоть я тебя давно простила…)
С самой Любовью нет прощанья.
(…к жене законной отпустила.)
Вмонтированный в пустоту, а значит –
к ней заживо приговорённый,
ты остаёшься:
1. С домом.
2. С дачей.
3. С карьерой
4. И с женой (законной).
 

«…я не хочу о тебе думать…»

 
…я не хочу о тебе думать
…и вспоминаю тебя поминутно.
…я не хочу тебя помнить
…и вижу тебя, тебя не встречая.
Я не хочу тебя видеть!
…а только тобой и жива.
Знаю: «и это пройдёт»[2]2
  Надпись на вешней стороне кольца царя Соломона.


[Закрыть].
Знаю: «ничто не проходит бесследно»[3]3
  Надпись на внутренней стороне кольца царя Соломона.


[Закрыть].
 

Индонезийские стихи

* * *

 
Алый бумажный змей
в голубом небе.
Прихожу в себя от любовной тоски.
 

* * *

 
Увидев тебя с другой,
не отвернулась.
Лишь вежливо поздоровалась.
 

* * *

 
Тёплая ванна лагуны.
Коралл, бережно вынесенный на берег волной.
Вот так ты вынес на берег мою любовь.
 

* * *

 
Красный лангуст на столе
с рисом и специями.
Как же пресна моя жизнь!
 

* * *

 
Не радуют ни новый саронг,
ни сандалии из кожи питона.
Мне б завернуться в его любовь!
 

* * *

 
Что ты молчишь, онемевшее сердце?
Неужели ты не способно
любить его? – Нет.
 

«Мне написал знакомый из Москвы…»

 
Мне написал знакомый из Москвы:
«а если это чувство, дорогая?
Мне одиноко…» Ах, я понимаю,
но здесь жара и одолел москит.
Здесь островная жизнь. Здесь бытие
на уровне: пойти поесть куда бы?
Где посвежей лангуст, крупнее крабы?
Здесь рай, а значит, чувства все – враньё.
Любовь, она похоже, на века
и вся – заключена в пределах МКАДа,
Эксперимент на прочность в тиглях ада,
наряд всё с тех же дьявольских лекал.
Любовь – такие страшные дела,
что я отсюда не хочу смотреть на
убитую себя назад столетья;
в московские кривые зеркала.