Книга: Родина (сборник) - Елена Долгопят

Здесь случаются чудеса – главным образом, не фантастические, а чудеса милосердия и понимания. В рассказе «Потерпевший» скромный ретушер, лишившись нового пальто, умирает от отчаяния, но, в отличие от Акакия Акакиевича, после смерти он становится не духом мщения, а добрым другом и помощником следователю (который в итоге раскрывает дело ретушера, казавшееся тупиковым). В «Смерти президента» и «Крови» властители получают шанс на другую, простую и праведную жизнь. В «Машине» женщину, оказавшуюся ночью на трассе, спасает такое же одинокое, хоть и фантастическое создание. Замкнутая девушка в «Работе» нечаянно совершает акт милосердия в циничной корпоративной среде, а в «Ночи» провал в памяти солдата дает возможность сблизиться двум одиноким, уставшим людям. В рассказе «Билет» герой внезапно решает сходить в филармонию по билету, оставшемуся от умершего коллеги. Неожиданно Николай Анатольевич, никогда раньше не интересовавший героя, становится для него очень важен – он будто пытается с ним познакомиться заново, понять его – и мир, увиденный глазами бывшего коллеги, вдруг преображается:

«Обычно он был невнимателен к окружающему. Но в этот вечер он чувствовал себя на месте Николая Анатольевича. Как будто бы Николай Анатольевич мог видеть все то, что он видел. Не своими, чужими глазами он смотрел. И мир казался новым. Таким, каким никогда прежде не был. Он доставал из кармана билет и выронил монетку. И даже эта упавшая на каменный пол монетка казалась необыкновенной. Как будто бы он видел все это в первый раз в жизни. Или в последний».

Для автора важно найти такой взгляд – первый или последний, и в каждом герое и событии рассмотреть самое главное, труднодоступное – подземные воды, по которым течет настоящая внутренняя жизнь людей, в воображении и памяти. Это может быть тайная любовь («Что-то было», «Прощание») или переживание женщиной своего одиночества («Холодный ветер», «Старый дом»). Это могут быть творческие страдания художника: в рассказе «Премьерный показ» на представление своей новой картины приезжает режиссер, тяжелый, замкнутый, отчужденный человек. Он сомнамбулически рассказывает о том, как ищет образ: про преследователя-тень, который зависим от своей жертвы; зрители ожидают увидеть выдуманную режиссером историю, а оказываются свидетелями откровенного (и потому неприличного, непубличного), пусть и художественного переживания:

«И каждый зритель в зале оказался вдруг свидетелем невозможного, запретного, того, что должно быть скрыто от постороннего слуха. Свидетелем чужих тайных мыслей».

И если честность – это необходимая жертва, которую требует искусство от художника, то для обычного человека раскрытие своих мыслей, фантазии перед публикой становится не просто пыткой – настоящей катастрофой. В рассказе «Совет» мы видим странный мир – точнее, мир тот же самый, вплоть до мелочей – это серая повседневность подмосковного поселка, жители которого каждый день ездят на работу в Москву. И вдруг некая сила начинает показывать по ТВ этих жителей: сперва это просто очень близкая съемка действий человека, оператор приближает и увеличивает – смакуя до тошноты – каждую физиологическую подробность. Однако вскоре «камера» (нечто, что снимает) проникает в мысли людей – и вот уже весь провинциальный поселок следит за фантазиями своих знакомых. Ничего сверхъестественного и сверхпреступного в этих фантазиях нет: пожилая женщина жадно облизывает мороженое, не заплатив за него; женатый мужчина мечтает о близости с другой женщиной (героиней рассказа). Однако эти кадры, снятые гипернатуралистично, с плотоядным смакованием подробностей, разрушают жизнь людей, оказавшихся в центре внимания таинственного и всесильного «режиссера».

Чудо милосердия состоит и в том, чтобы не нарушать границ личности, иногда ведь и одиночество спасительно (как в рассказе «Отпуск»: женщина, почувствовав сильное отвращение к людям, самоизолируется, имитирует свое отсутствие). У воображения тоже должны быть границы, даже если они мучительны, как в коротком рассказе «Сон» (можно назвать стихотворением в прозе): мать и дочь разделены границами сна и реальности, единственное, что их связывает – снегопад за окном, они всматриваются в этот густой полусказочный снег, пытаясь не столько увидеть, сколько почувствовать связь друг с другом.

«Родина» - это книга о границах, милосердных и одновременно мучительных. Границы эти проходят в пространстве («Города»), во времени (между прошлым и настоящим – в «Иллюзионе», «Доме»), между людьми («Старый дом», «Следы»), между жизнью и смертью («Потерпевший», «Билет»), между фантазиями и реальностью («Совет», «Сон»). Границы есть у памяти: ведь чем длиннее жизнь, тем очевиднее ее направление. В «Иллюзионе» женщина едет в электричке – и обычная дорога домой становится путешествием в прошлое: маршрут памяти уже не изменить, в ней тоже свои таинственные остановки, мимо которых героиня в юности «проехала» мимо. «Человек с коричневым лицом», случайный попутчик в поезде, странный мальчик с большим заварочным чайником, в которого была она влюблена, но так и не поняла его, потому что неожиданно сошлась с другим. Множество случайных остановок в жизни с загадочными забывшимися или несостоявшимися сюжетами (так в рассказе «Старый дом» из семейного альбома выпадает фотография незнакомца – кто он и как оказался здесь, этого героиня так и не узнает). Но среди этих более или менее случайных лиц, встреч, событий каждый хранит в памяти то единственное место и время, когда он был (или кажется, что был) счастлив. Для бедного ретушера это детство, когда «светило солнце, уходило за тучу, огонь гудел в очаге, сгребали старые листья, кошка шла, и тень ее удлинялась». Несчастная женщина из «Старого дома» мечтает «взглянуть хоть одним глазком на них, на маму и на брата, и на себя в косичках, услышать, как тогда часы тикали, войти в дом невидимкой и посмотреть на нас всех, разговоры подслушать». В «Иллюзионе» память возвращает женщину в юность – момент первой любви, когда она «осуществилась». В «Следах» бывший директор вспоминает свой «смешной кинотеатр»: «тихий угол, темный зал, странных, погруженных в сон зрителей, умные разговоры в прокуренном буфете. Разговоры ни о чем и ни с чем вприкуску». И хотя «времена были так себе, разруха, но там у нас — рай земной».

Вот такое «свое место» или «время» есть у каждого – и родина в рассказах Елены Долгопят от слова «родное», «свое». В рассказе-притче «Города» военный в отставке отправляется в путешествие по России в поисках идеального города для жизни (скорее даже – для смерти). Там должна быть чистая река и парк, и драматический театр, и памятники архитектуры, и колхозный рынок, и доброжелательные жители, и хорошая поликлиника, и чтобы был садовый участок с яблонями и вишнями. Много советов слышит от других Николай Игоревич, какой город и чем лучше, но ни один город не становится для него родным, ведь свое место на земле – «родину» - надо выстрадать, а не купить. Жаль бесконечного снежного пустого пространства, по которому долго едет Николай Игоревич, где никто не живет, только одинокий мальчик на лыжах смотрит издалека на проезжающий поезд. Жаль оставить город с отравленным сладким воздухом, потому что все в этом мире нуждается в любви и трепете, а самые трудные и грустные местности, и даже чужие – тем более чужие! – как больные дети, еще большего внимания и сочувствия. И Николай Игоревич возвращается туда, где он поневоле оказался, в Восточный Казахстан, и останется там, даже когда развалится Советский Союз.

Родина не может быть никак оценена, она не хорошая, не плохая, она своя, личная, обжитая, выстраданная. Со стороны – всего лишь заезженный маршрут от дома до работы, скучная квартира одинокого невезучего и робкого человека. В душе у него тоже все не очень интересно: сотни границ, которые он боится нарушить, лабиринт из множества тупиков. И все же это его собственный лабиринт, его тайные переживания, воспоминания о детстве, о счастье, о любви. В этих хитросплетениях чувств, воспоминаний, мыслей и живет образ родины, который мы все, приняв в детстве из рук родителей, носим в душе.

Читая рассказ «Потерпевший» о мужчине, ретушере, с которого грабитель снял пальто, очень удивился попытке автора из реалистического мира уйти в мир привидений. Но мне показалось, это абсолютно немотивированная попытка уйти из реальности в странный мир потустороннего, где можно придумывать любые самые абсурдные ситуации. Автор так видит. Но слишком странные поступки людей, которые для меня не понятны. А главное, смысл теряется за абсурдностью происходящего.

Про «Смерть президента» даже писать не хочу. Настолько глупая ситуация. Бред на чепухе сидит и чушью помыкает. «Президент заболел и умер. Врачи отключили его от аппарата искусственного дыхания и накрыли белой простыней. Но министры решили, что президенту умирать рано – положение в стране шаткое, перспективы смутные, и только президент на нынешнем этапе способен удержать равновесие и внушить народу веру в будущее». Министры смогли уговорить учёных создать голографическую копию президента. Эта копия и стала в телевизоре появляться и править страной. «Копия могла существовать не только на экране, но и в живой реальности, так что, находясь с ней рядом в одной комнате, вы бы ни за что не заподозрили, что это всего лишь призрак, цветная тень и вы способны пройти сквозь нее». Интрига, конечно, заявлена интересная, фантастическая, но… Автор оживляет умершего президента, который, увидев, что прекрасно справляются и без него, решает удалиться от дел. Серьёзно?! Вот так человек, достигший высшей власти, легко от неё отказывается?! Дальше нет смысла рассказывать, интерес убит полностью…

Нет, писать обо всех рассказах смысла не вижу. Может быть, меня раздражает авторская позиция, непонятная для меня?... Но, думаю, больше всё-таки необязательность описанного, не самые интересные из возможного развития событий автор выбирает ходы. Скорее, даже какие-то тупиковые, бесперспективные. Не хочется, совсем уж обижать, но скучные, бессмысленные. Не трогают, не открывают новые шансы, не удивляют.

Не все вещи в этом сборнике одинаково хороши, местами я откровенно зевала. Но есть здесь моменты удивительной и тонкой красоты, а один из рассказов (совершенно бытовой) заставил меня отчаянно хотеть, чтобы все сложилось по-другому, может быть, самой придумать хороший конец или как-то вытрясти из авторки намёк, что не все ещё потеряно - а я думала, что совершенно избавилась от привычки перечить авторской воле, да и не то что б я ею когда-нибудь особенно страдала.