Текст книги "Девочка с бездомными глазами"

– Племянник мой, внучатый. Артёмка. Он немного не того, ну, сам видишь. Вот, на лето его к нам сбагрили. Вроде, помощник мой.

– Я помню его. Дядь Андрей, пора уже Вам смену готовить, сколько можно самому-то?

– Приходится, ёлки зелёные, – старик пустил густой клуб дыма и закашлялся, чуть наклонившись. – Пастух паскуда! – он горько вздохнул и часто заморгал глазами, – корову мне загубил.

– Как?! – искренне ужаснулся Маринин.

– Да, хрен его знает! И ведь зарекался больше не брать этих охламонов! Ай! – дед махнул рукой. – Она стельная была, подумай…. Запуталась в верёвке и удушилась.

– Кто такой?

– Не наш, пришлый, дел натворил и стриканул, сучонок. Неделю всего побыл, а столько наворотил! И кнут стащил, и куртку. Ай, ну, его! Корову жалко, такая красавица была!

Маринин сочувственно покачал головой, осмотрелся вокруг. Последняя корова была уже в метрах пятнадцати от дороги.

– А я жду, стада всё нет, ёлки зелёные, что такое? Пошёл, а его и нет, коровы – сами по себе, а Верба наша лежит…. Шмальдец, твою меть….

– Да, жаль, конечно. Жаль. Может, попробовать поискать?

Дед махнул рукой.

– Вам видней. Ну, я поеду. Не болейте! – и, запулив окурок в траву, Маринин пошёл к машине.

– Давай! Ты почаще заезжай! – старик потряс кулаком и пошёл, как вдруг обернулся, – эй, Матвейка, а мясо-то тебе не надо?

Маринин замялся и медленно попятился.

– Да, можно, наверное. Я зайду!

– Добро!

Довольный старик не торопясь пошёл за своими бурёнками, ещё издалека им что-то прокричав.

Глава седьмая

Узкая дорога, ответвляющаяся от основной, такой же сухой и пыльной, вывела седан, виртуозно, почти профессионально, преодолевающий неглубокие ямки, к высокому профнастильному забору, из-за которого виднелась «макушка» крыши. В центре образовавшейся дорожной развилки росли преимущественно берёзы, узким и длинным леском отделяющие этот участок от остальных, находящихся далековато и чуть скучено. Этот же дом стоял в начале деревни и, одновременно, особняком.

Открыв ключом калитку, Маринин вошёл во двор, распахнул ворота, загнал машину, и только закрыв ворота, понял, что сделал это автоматически, а не из мер предосторожности, которые, принимая во внимание Надю, были нелишними. И местные, и дачники, особенно, дачники, не обращая внимания на погоны, частенько принимали его за участкового, и спешили поделиться своими, на самом деле, только для них ценными, наблюдениями. И, как правило, такие неравнодушные и бдительные люди, могли набдеть что-нибудь лишнее.

Он постоял с минуту, недовольно уперев руки в боки, размышляя, правильно ли сделал, и, в конце концов, разрешил Наде выйти из машины.

– Вы здесь живёте? – поинтересовалась почти вращающаяся голова с летающей косой.

– Жил.

От ворот до дома вёл длинный помост, выложенный в два ряда полуметровыми потемневшими от времени досками. По обе стороны от него среди травы, недавно скошенной, и пустившейся догонять прежнюю высоту, кустилась смородина, усыпанная чернеющими ягодами, абрикос и молодая, но очень высокая, груша. Справа у забора перед гаражом остывала машина Маринина, слева – давно пустовавшая собачья будка.

Почти у крыльца в шахматном порядке росло пять берёз. Между двумя была сколочена голубая скамейка.

Со стороны могло показаться, что Надя попала в Дисней-ленд, а не деревенский двор, настолько увлечённо она всё рассматривала. Ноги шли вперёд, голова была повёрнута в одну сторону, глаза пытались глядеть в противоположную. И не заметив какую-то неровность, Надя подвернула ногу и уткнулась в спину Матвея Александровича.

– Осторожней, – обернувшись, заботливо сказал он.

– Ага….

Это был большой, почти квадратный, деревянный дом с большими окнами в белых рамах и с голубыми наличниками. В углу между верандой, плавно переходящей в большую пристройку, стояла бочка до середины наполненная мутной водой и детская эмалированная ванночка, тоже с водой, в которой плавали бабочки, жуки и берёзовые листья. В помосте «проросла» колонка с длинной ручкой. Рядом стоял закрытый алюминиевый, немного мятый, молочный бидон, вероятно, ровесник хозяина.

Откуда-то из-за пристройки вышел пятнистый серо-коричневый кот, неспешно потянулся и слабо мяукнул.

– Ой, котик! – Надя наклонилась и погладила его по голове. Кот благодарно теранулся о ноги.

– Иди, мышей лови, багодул! – нарочито сурово проговорил Матвей Александрович.

Кот устремил на него сонные оливковые глаза.

Маринин звякнул связкой ключей и открыл широкую зелёную дверь, слегка поддев ей снизу.

– А как его зовут?

– Совсем перекосилась, – словно извиняясь, одновременно и перед домом и Надей, за запущенность и хозяйский недосмотр, констатировал Матвей Александрович. – Ластик.

– Ластик?! Как резинку? – услышал он за спиной, когда уже был на веранде.

– Наверное. Дочь назвала. Сначала тоже, котик-котик, а потом бабушке сослала.

– Бабушке…? А где… она?

– Умерла. Здесь жила моя мама, ну, и я, когда-то, – тихо и спокойно ответил он.

Надя остановилась, едва переступив порог, словно качнулась назад. Ей стало, безумно жаль Матвея Александровича. Конечно, он взрослый человек, но ведь без мамы всегда тяжело. И она подумала о своей матери, о том, что и она умрёт, и как сама Надя иногда желала этого. Но если маму, пьяную и злую, извергающую жуткий грязный мат, начинал бить сожитель, она отчаянно бросалась на защиту. Больно получала, отлетала, ударялась, и снова бросалась, не боясь и не раздумывая.

– Только бы я раньше, чем Матвей Александрович! А лучше вместе. Сразу! – решила она, и воображение мгновенно нарисовало картину совместных похорон.

– Проходи, коли пришла!

Надя, взяв кота на руки, пошла на голос.

Просторная беленая комната с кухонным гарнитуром вдоль стены. У окна, в которое были видны берёзы и скамейка, стоял небольшой стол, два советских стула, а на печке в углу – цинковое ведро с водой. Матвей Александрович включил в розетку старенький магнитофон, стоящий на холодильнике, и через мгновение в доме «появилось» радио. Открыл холодильник, и, щёлкнув пальцами, закрыл.

– Я сейчас.

Надя отпустила кота, который густым тестом стёк на пол, и подбежала к окну. Матвей Александрович по деревянной дорожке шёл к машине. Через пару минут он возвратился с пузатым пакетом, на боку которого красовался сплющенный логотип супермаркета.

Кофе, чай, сахар, какие-то конфеты, булка хлеба, две пачки кошачьего корма, две бутылки пива, колбаса, кусок сыра, селёдка, сайра, тушёнка и две пачки пельменей – всё это оказалось на столе.

– Есть, хочешь?

– Хочу, – призналась Надя.

– Сейчас поедим.

Матвей Александрович бросил смятый пакет в коробку между окном и холодильником, в которой было десятка два таких же полиэтиленовых комков.

Надя испытывала удивительное чувство – чувство неожиданного и всепоглощающего счастья. Ещё час назад, она ловила машину на трассе, собираясь доехать до вокзала, а оттуда как-нибудь куда-нибудь, а теперь она сидела на кухне у Матвея Александровича, и он был близко, так близко, что она даже случайно коснулась его руки, когда потянулась за хлебом. Учитывая, что она «влетела» в него на улице, когда споткнулась, это было просто супер!

– Батареи?! У Вас батареи? – Надя удивлённо коснулась одной из двух белых труб, идущих вдоль стены ниже подоконника.

– Батареи.

– А почему? У Вас же печка?

– Почему…. Почему же, почему…. Белых много, – не удержался Маринин.

– Зелёных! – не зло огрызнулась Надя, и ещё раз осмотрела кухню.

Матвей Александрович задумчиво крутил пальцами зубочистку зажав её зубами. Надя несколько раз посмотрела на него и нерешительно промурлыкала.

– А можно я похожу…? Дом посмотреть….

– Да, конечно, – очнувшийся хозяин с радушной готовностью встал.

Из длинного беленого, чересчур засиненной известкой, коридора с примыкающей верандой, можно было попасть в четыре комнаты и кухню.

Они заглянули в первую, такую же по размерам как кухня, комнату, с двуспальной кроватью, заправленной одеялом с большим красным цветком и бежевым тюлем на окне. У двери стояло кресло, над которым висел, уже как три года не актуальный православный календарь. В углу у окна крепко укоренился громоздкий телевизор.

В зал они не входили – всё было хорошо видно через стеклянные вставки на дверях. Вдоль стены стоял старый сервант набитый сервизами и наборами рюмок и фужеров. На полочке пылились какие-то фигурки, чёрно-белые и цветные фотографии в дешёвых рамках. Всё обычно: палас, шторы, телевизор, диван и два кресла.

– Ещё одна комната, проходная, там ещё одна, ничего интересного, и эта, – Матвей Александрович «подозрительно» улыбнулся уголками губ, и остановился, словно зацепившись плечом за дверной косяк.

Глобальная радость просияла на Надином лице, и она, догадавшаяся, что это комната некогда принадлежала ему, не спрашивая разрешения, проскользнула внутрь, нарочно, его коснувшись.

– Крутяк!

Надя с интересом и восхищением осмотрела почти такую же комнату, как и предыдущие, и завалилась спиной на кровать с панцирной сеткой и легко отпружинив, засмеялась.

– На такой кровати прыгать классно, а спать плохо, она проваливается, – Надя провела рукой против синтетического ворса сине-бирюзового одеяла с парой резвящихся дельфинов.

Бывший владелец комнаты пожал плечами.

– Пойдём, ещё что-то покажу, – Матвей Александрович кивнул в сторону выхода. Надя резво подпрыгнула и побежала следом.

Они вышли во двор, завернули за угол дома и оказались напротив окон общей комнаты.

– Ого! – непроизвольно выпалила Надя, увидев огромный сад с десятками кустов и деревьев.

– Пятнадцать соток, – безрадостно, и даже как-то замучено, сказал Матвей Александрович. – Плантация. Набатрачились мы тут, дай Боже.

Он сорвал несколько крупных вишен, и быстро объев с них мякоть, отвернувшись, выплюнул косточки. Надя жадно рвала и уплетала ягоды с поражающей скоростью, возможно, даже, с косточками.

– Хочешь, пособирай. Возьми в доме что-нибудь, там всего полно. Я сейчас отойду, минут на двадцать, а потом поедем.

То, что почувствовала в тот момент Надя, было сродни предательству, как всегда подлому и архи неожиданному. Она так и застыла с горстью вишни у полуоткрытого рта.

– Обратно…? – провалившимся голосом выдавила она.

– Конечно. Домой или в центр?

Надя молчала, словно без её решающего слова, они бы никуда не поехали.

– Думай, пока. И не вздумай удрать, – сказал Матвей Александрович и пошёл к калитке.

Надя обернулась. Из-за деревьев его не было видно, но она слышала, как зазвонил телефон, и немного погодя звякнула калитка. Шмыгнув носом, она слегка отвернулась от деревца, снова шмыгнула, и, почувствовав колющее щекотание в носу, чуть сморщила лицо и потёрла глаза, опережая только подступающие и отчаянно сдерживаемые слёзы. Надя рвала вишню и пыталась есть, но она уже была безвкусной, даже противной, и, бросив ягоды на землю, закрыла чуть липкими ладонями лицо, и громко зарыдала.

Глава восьмая

Дом дядь Андрея мало ассоциировался с человеком, всю жизнь разводившим коров и свиней. Маринин помнил, как в детстве родители говорили, что если Андрюха Маслов, опять дом красит, значит, Пана его «опять из дому гонит». Страдал он не за так, а за чрезмерную тягу к противоположному полу. И после очередного акта супружеской неверности, о котором тут же становилось известно жене, провинившийся и бесом попутанный благоверный, принимался ремонтировать и красить дом, уверяя супругу, что это уж точно в последний раз. В итоге, понагородил полный двор нелепых пристроек и даже переделал чердак в мансарду, но вход, чтобы не «дырявить» потолок, сделал с улицы, которым пользовались только летом – с теплом на мансарде было туго.

Последние лет десять Маринин частенько подкалывал дядь Андрея вопросом, почему тот дом давно не красил? Старик честно признавался, что уже не тот.

Масловский дом был покрашен весьма оригинально. Сине-белый фасад соседствовал с некогда ярко-жёлтым, цыплячьим, крыльцом и лестницей на эту чёртову и сотни раз проклятую (тёть Паной) мансарду.

Маринин и дядь Андрей стояли, что называется, под калиткой, которая как и тяжёлые деревянные ворота, немного просевшие в середине, со временем стала «старого» жёлтого цвета.

– Смотрю, дорогу прогрейдеровали. Приятно пройтись! – довольно огляделся Маринин и притопнул туфлёй по относительно ровной глинистой дороге.

– Это вон тот кулик, – дядь Андрей указал рукой на высокий, как башня, новый дом на небольшом бугорке в метрах ста от них. – Им свои машины бить жалко, вот и стараются.

– Это ж хорошо!

– Хорошо, но вот коровы, говорит, мои, всё портят. Задолбался, говорит, дерьмо их с колёс отмывать. Пусть тут, значит, не ходят. А я ему говорю, так если ж они летать будут, хуже будет! – и взяв за руку, смеющегося и уже понявшего финал шутки Маринина, словно хотел притормозить его смех, – придётся, ведь и с крыши отмывать, понимаешь?

И они вместе рассмеялись.

– Ну, проходи, мы как раз только сели, – дядь Андрей закрыл высокую калитку и Маринин оказался во дворе.

Две мордатые собаки приветливо мели хвостами по земле.

– Здорово, дружище! – Маринин потребушил за уши и прижал рукой к ноге взрослого пыльно-белого кобеля, который радостно взвизгивал, узнав бывшего хозяина. – Сторожи хорошо, меня не позорь.

– Сторожит. На днях опять полоза задавил. И такой, ты знаешь, взрослый, —дядьАндрейсложилпальцыипоказалпримерныйдиаметрзмеи.

– Ну, тызмеелов! –Маринингордопохлопалсобакупоспинеибокам. —Кнамонипочему-тотакиненаведываются. Удивительно, но…, —ионусмехнулся, вспомнив, какпацаномрыскалпоогороду, впоискахзмеи, потомучтокто-тоиздрузейснова «щеголял» гадкимтрофеем, пойманнымводворе.

– Мы его не обижаем. Да, Граф? – старик подмигнул собаке, и снова пригласил гостя, – ну, давай, к столу.

– Спасибо, я…, – Маринин попытался сделать шаг, но Граф обхватил его ногу лапами, и он, рассмеявшись, снова погладил по голове.

– Помнит, шельмец! – добродушно заметил дядь Андрей, и вздёрнул подбородком. – Давай, в хату.

– Нет, спасибо, я только за мясом. Мне ещё обратно ехать.

– Ну, ты, брат, даёшь! А как же рыбалка, ёлки зелёные?

– Не травите мне душу! – смеясь, взмолился Маринин, отряхивая брюки после собачьих объятий. – Сам хотел, но… работа.

– Бросай ты свою богадельню! Глянь, седой уже!

Маринин повинно потёр лоб и пригладил волосы.

– Я, вот, в твои годы…, тебе сколько?

– Мало ещё.

– А седины много! Вот, помяни моё слово, мотор, – он постучал указательным пальцем Маринину в область сердца, – не выдержит, так и свалишься со своим хулиганьём!

Маринин не стал спорить и смиренно развёл руками.

– Ладно, шут с тобой. Все там будем…. Пойдём.

И они зашли в небольшой тёмно-жёлтый домик, который, как помнил Маринин, являлся летней кухней.

Глава девятая

Обратная дорога была для Нади быстрой и тяжёлой. Она также сидела позади Матвея Александровича, но сложив руки на груди, и «сдерживая» их пальцами за локти, как будто они могли внезапно развязаться и пойти в разнос. Из-под козырька бейсболки она сосредоточенно смотрела на стремительно сменяющие друг друга деревья, повороты, автобусные остановки, которые ещё несколько часов назад, казались ей весьма симпатичными, и, как будто решалась.

Маринин понимал, что девочка что-то себе придумала, потом расстроилась, и что это проходит.

Снова просигналил телефон. Маринин посмотрел на часы, и когда несчастный мобильный уже почти отчаялся дозвониться, всё-таки принял вызов.

– Я ведь говорил, что поеду в деревню. В воскресенье заеду. Пока.

Он недовольно бросил телефон на пассажирское сидение и резко дал газу.

– А Вы…, – голос «запнулся» от долгого молчания, – …Вы кого любите – жену или любовницу?

– Что? – после некоторой паузы, спросил Маринин, сердито сморщив лоб.

– Вы никого не любите, – заключила Надя, по-прежнему глядя в окно.

– Тебе видней, – усмехнулся Маринин и для усиления эффекта безразличности прибавил громкость.

– Остановите, я в туалет хочу! – почти закричала Надя.

– Потерпи.

Он ответил спокойно, не озадачиваясь, услышала она или нет. Надя же смотрела и дышала, как молодой свирепый бычок, решивший доказать свою крутость.

Внезапно Маринин почувствовал холодок, повеявший откуда-то со спины. Он решил, что Надя опустила стекло, и, повернув голову, увидел открытую дверцу.

Дал по тормозам. Машину и его по инерции качнуло вперёд. Отстегнув ремень, он буквально вырвался на обочину.

Надя, быстро встав на карачки, выпрямилась, насколько смогла, и ломанулась вниз с бугорка. Подвижный грунт зашумел камешками и посыпался следом.

Маринин тоже «поехал» и чуть было не упал.

– Надя! Надя! Стой!

Погоня была недолгой – он схватил беглянку за руку, когда та только вбежала в лес, отделенный от дороги небольшой поляной, и с силой дёрнул на себя. Надя вскрикнула (при падении она приземлилась как раз на правую руку), но Маринин, думая, что переусердствовал, сразу отпустил, и тут, же была предпринята попытка к бегству. Маринин обхватил её обеими руками, как ребёнок, охваченный приливом нежности и умиления, обнимает трёхмесячного щенка, а он всё выскальзывает и кряхтит.

– Я не хочу! Не хочу! Пустите! Не имеете права! Я не хочу! – билась и вырывалась Надя.

– Надя, успокойся! Да…. Надя!

Оказалось, что девочка очень сильная, и Маринин даже подустал, пока подавлял это «восстание». Через минуту-полторы Надя выдохлась, моментально обмякла и повисла на его руках.

– Не хочу, не хочу, – полуживым голосом бормотала она, и руки дёргались сами, от перенапряжения, а не от желания сопротивляться.

– Я к Вам хочу….

Глава десятая

Маринин медленно ходит вокруг машины и курил. Пнул ногой колесо, убедился, что всё в порядке, проверил остальные. Прислонился спиной к дверце, посмотрел направо, налево, вверх. Показалось, что быстро стемнело.

Снова обошёл машину, въедливо копаясь в мыслях. Посмотрел на заднее стекло – ничего не видно. И словно проснувшись, сделал две быстрые короткие затяжки, и, бросив окурок в траву, решил ехать.

Щёлкнув выключателем в некогда своей комнате, он зашёл в спальню напротив, закрыв дверь.

По часто сменяющим друг друга обрывкам фраз, Надя поняла, что Матвей Александрович включил телевизор. Она вошла в «свою» комнату, и, не раздеваясь, провалилась и в кровать, и в сон.

С удовольствием переодевшись в джинсы и футболку, Маринин принялся отчаянно курить. Не спалось. К утру, он прикончил вторую половину пачки, и, наконец, задремал, но переворачиваясь на бок, опрокинул пепельницу, стоявшую на груди. Ударившись о пол, хрустальная ракушка брезгливо выплюнула на палас пепел и огрызки сигарет. Решив, что соберёт всё завтра, снова попробовал заснуть, но закашлялся, как это часто бывало, и по привычке, заглушая кашель, чтобы не разбудить жену, уткнулся лицом в подушку. Боль в горле и груди быстро прошла, но вдруг «голос подал» толком не ужинавший желудок.

Вышел в коридор, заглянул к Наде. Она спала, укрывшись и свернувшись так, что казалось, будто это карлик.

– Руку сильно дёрнул! – мысленно упрекнул себя Маринин, услышав тихие постанывания.

Убедившись, что Надя жива, хоть, и не совсем здорова, особенно на голову, накинув ветровку, вышел на улицу, потянулся, посмотрел на светлеющее небо, и висящий на углу дома большой, но не яркий прожектор, возле которого суетилась мошкара. Зевнул и сел на скамейку, съежившись от утренней прохлады. Снова перебрал события вечера, которые капустными листьями наслаивались друг на друга, образуя трухлявый кочан, на который, по ощущениям, была похожа его голова.

– Чёрт дёрнул меня с тобой связаться! Могла убиться, на хрен!

Он посмотрел на еле видимый силуэт машины, мирно спящей перед гаражом, которая как будто тоже была виновата в случившемся. Резко встал и направился к четырёхколёсной лихачке, открыл багажник и достал пакет, развернул, понюхал содержимое.

– Пойдёт.

Поставил трёхлитровую банку молока на стол, тазик с мясом – в холодильник, пакет бросил в мусорное ведро. Включил чайник, и, дождавшись кипятка, сделал кофе и что-то пожевать. Хлопнув по карманам, вспомнил, что сигарет нет. Усердно пошарив по шкафам со скрипучими и не плотно закрывающимися дверцами, нашёл-таки на окне пачку с двумя сигаретами.

Глава одиннадцатая

Проснувшись, только приоткрыв глаза, Надя поняла, где находится. Слишком ценно и волнительно было произошедшее вчера, чтобы забыть. И она первым делом направилась к Матвею Александровичу. Его не было.

Во дворе стоял туман. Пришлось, иди к гаражу, чтобы убедиться на месте ли машина. Убедившись, облегчённо вздохнула, и отправилась на поиски любимого.

Обошла сад, дважды вляпалась в паутину, обсмотрела, как смогла, заросший огород, заглянула во все хозпостройки, несколько раз, тихо и робко, позвала Матвея Александровича…. Села на крыльцо, положила руки на колени, на них голову, и стала ждать.

Он появился минут через двадцать. Надя вздрогнула. Во-первых, Матвей Александрович вышел из-за дома, а, во-вторых, был одет не по форме – Надя никогда не видела его в джинсах, футболке и шлёпанцах, да ещё с мокрой головой.

Она улыбнулась, но встретив суровый взгляд, мгновенно сникла.

Ластик, видимо, почуявший приход хозяина, вышел из тумана и потёрся о его ноги, довольный, что не гонят, мяукнул.

– Вы купались? – с грустной завистью спросила Надя.

Маринин перевёл взгляд с кота на неё и парировал немым упрёком.

– Девочка моя, радуйся, что ты вообще жива!

– Окунулся пару раз, – скупо ответив, вошёл в дом. Опять включил чайник, сделал кофе и бутербродов. Выглянул в окно – Надя сидела на скамейке в той же позе, что и у отдела, разве что, выглядела ещё несчастнее.

– Видимо, рука уже не болит, – решил он, и постучал по стеклу, и когда Надя обернулась на звук, махнул.

Надя побежала в дом.

Глава двенадцатая

После завтрака Матвей Александрович ушёл в магазин. Надя хотела пойти с ним, но знала, что он её не возьмёт, и спросила, как пройти к реке.

– Приду, сходим.

Они прошли через огромный заросший огород, поглощаемый белым полотном тумана.

– Здесь кто-то недавно ходил, – обеспокоено заметила Надя, указывая на недавно примятую траву, и ловя подтаявшее мороженое через дырявое донышко вафельного стаканчика.

Матвей Александрович, слегка обернувшись, мягко улыбнулся.

– Я.

Надя вытаращила на него глаза, и, сообразив, слегка покраснела.

– Так, мы идём на речку?

– Ну, а куда ещё?

– Через огород?

Маринин вздохнул и не ответил.

– Надо сегодня скосить эти джунгли, – решительно заявил он, и, пробравшись почти к углу забора, после короткого металлического скрежета, исчез в тумане.

– Матвей Александрович, – опять тихо позвала Надя, всматриваясь в белую непроглядную пелену, как вдруг её схватила рука, высунувшаяся из тумана.

Надя вскрикнула.

– Страшно?

– Конечно! Матвей Александрович, ну, Вы, даёте, вообще….

– А из машины выпрыгивать, как десантник, не страшно?

В ответ виноватое молчание.

– Больше никогда так не делай. Никогда. Один раз пронесло, во второй может не повезти, – и он «вошёл» в туман, Надя – следом.

– Я так сто раз делала, и ничего пока…, – она не договорила, внезапно врезавшись в Матвея Александровича.

– Надя, ты меня пугаешь.

– Просто, понимаете, поймаешь тачку, попросишь подвезти. Едем, всё нормально, разговариваем, а потом он сворачивает куда-нибудь, и всё – надо валить! Ну, вот…, – спешила оправдаться Надя.

– А ты не думаешь, что можешь себе шею свернуть, или руку сломать, ногу, да хоть что?!

– Я всё равно долго не проживу.

– Если не завяжешь с экстримом.

– Да, нет, смотрите, а…, потом покажу! У меня в волосах прядь тёмная, тут, на макушке. Это примета такая. У кого такая прядь, тот умирает молодым.

– У кого мозгов под прядью нет, тот умирает молодым! – отрезал Маринин. Надя семенила следом, боясь его потерять. Через минут пять-семь, она почувствовала сырой и пресный запах воды.

– Пришли.

– А вы будете?

– Нет, мне хватит.

– Одной скучно….

– Я тебе песенку спою.

Надя постояла, подождала, вдруг передумает, но почуяв табачный дым, поняла, что нет, отошла, растворившись в тумане.

– Поверила какому-то умнику, который эту муру про прядь ляпнул, поверила, и живёт, как последний день! Ну, Надя! Меня не слушает, ни на грамм, будто я ей зла желаю, хотя прекрасно знает, что это не так. Ведь, предлагаю ей жить в нормальных, не лучших, но нормальных условиях, выучиться, попробовать устроить свою жизнь. Но нет! – размышлял Маринин.

– Матвей Александрович, Вы меня видите?

Маринин скосил глаза.

– Нет.

– А я голая!

Маринин резко посмотрел в её сторону, не понимая зачем, что бы убедиться или, чтобы увидеть. Из-за тумана не получилось ни того, ни другого. Хотел спросить, почему без купальника, и тут же сообразил, что его просто нет.

– Надо было сказать, Варькины где-то валяются….

– Я чужую одежду не ношу! – раздался ревниво обиженный голос Нади, и через мгновенье лёгкий всплеск воды, и её радостный, ещё детский, визг. – Холодная! Матвей Александрович! Она холодная!

Маринин слегка улыбнулся.

– Матвей Александрович!

– Вылезай, если холодная!

– О-го-го! Ой, я щас умру! – видимо Надя потихоньку входила в воду.

– Ещё бы, – тихо сыронизировал Маринин, и, затушив окурок, накрыл его сверху камушком.

На самом деле, он бы с удовольствием окунулся, но вероятная близость Нади, и если она, действительно, была, в чём мать родила, хоть и щекотала воображение, но больше всё-таки сдерживала.

– Ты там живая?

– Что?

– Живая…. Ничего! Ты плавать-то умеешь?

– Я всё умею!

– Кто бы сомневался…, – и, зевнув, лёг, как любил, на бок, и задремал.

– Глаза слиплись, что ли? – подумал он, и, присмотревшись, увидел чью-то коленку, в сантиметрах двадцати от своего лица.

– Я всё, Матвей Александрович, – словно боясь разбудить, прошептала Надя, сидя на корточках и глядя сверху вниз.

Маринин сел, быстро осмотрел её. Обрадовался, что одетая, и пошёл к воде умываться.

Туман рассеивался, и лес был уже не таким таинственным, но зато Надя хорошо видела Матвея Александровича.

– Матвей Александрович,… – сказала она и сделала паузу, чтобы он спросил: «Что?»

– Что?

– А можно я останусь здесь, у Вас…, – и опять врезалась в него.

– В каком смысле?

– Ну, здесь, у Вас дома. Всё равно тут никто не живёт, а я могу….

– Нет! – Маринин прибавил шаг, наконец-то осознав, что попался.

– Матвей Александрович, – почти бежала за ним Надя, – Матвей Александрович, никто не узнает, я никому не скажу, честно!

Маринин остановился и строго посмотрел Наде в глаза.

– Ты ещё ребёнок, а ребёнок должен жить со взрослыми, под присмотром взрослых. Понимаешь? И то, что ты оказалась здесь, это чистая случайность, и совсем не означает, что ты можешь здесь жить.

– Опять обиделся, – решила Надя, когда Матвей Александрович взял бензиновую косу и, не сказав ни слова, пошёл на огород. Монотонный жужжащий звук, работающей косы, порядком поднадоел, пока она собирала вишню – ей тоже хотелось сделать что-то полезное, и чтобы Матвей Александрович её простил.

Глава тринадцатая

Маринин лёг спать, но по факту, покурить. Он решил, что с утра отвезёт Надю в центр, потом поедет к Рите, а оттуда к шести на вокзал за женой и дочкой.

Проснулся от резкого шума. Поднял голову, прислушался. Дверь в комнату была открыта, видимо, сквозняк.

– Надя, ты?

– Я…, – донеслось из коридора.

– Почему не спишь?

– Я в туалет хочу.

– Понятно, – промычал сам себе и уткнулся в подушку.

– Можно?

– Что? – снова поднял голову.

– В туалет, можно?

– Ну, конечно….

Утром Маринин обнаружил, что Надя ушла.

Он не стал ждать её возвращения, прекрасно понимая, что эта хитрая лиса затаилась и ждёт его отъезда. Собственно, он уже ничего не мог изменить в данной ситуации. Надя знала, что хозяин этого пустующего дома, если и поймает её здесь, максимум, что сделает – отправит в центр реабилитации, из которого она прямым ходом направится сюда.

Насыпал коту корма с запасом и налил молока, оставшиеся полбанки поставил на стол в летней кухне, которая не запиралась, и в которой, видимо, намеревалась жить-нетужить Надя.

– Есть захочет, прибежит, – решил Маринин, и, убедив самого себя, что всё происходящее в доме в его отсутствие, его не касается, дальше действовал согласно плану: Рита – вокзал – сон.

Глава четырнадцатая

По случаю дня рождения старшего (во всех смыслах) инспектора в одном из кабинетов собралось всё немногочисленное Отделение по работе с несовершеннолетними и сотрудники бухгалтерии. Опаздывал только Маринин.

Полные ноги, выпирающие из туфель, короткая стрижка из редеющих волос, массивные янтарные бусы, помада цвета гербицидной моркови, стойкий запах пудры и лучший в мире «тормозок» – малая часть того, чем могла похвастаться виновница торжества. Она была в том возрасте, когда, железно, есть внук или внучка, гормональный сдвиг и шутки на тему основного инстинкта доставляют невообразимое удовольствие, даже если шутят над тобой, главное, чтобы шутником был мужчина, желательно, молодой. В данном случае, это Вадим Высочин, «первая фуражка», не работавший под руководством Маринина, но с удовольствием живший с его женской частью (все, кроме опаздывающего начальника), что называется, одной жизнью.

Высочин мастерски откупорил бутылку и разлил полусухую пену в гуттаперчевые пластиковые стаканчики.

– Поздравляю Вас, любимая моя, Настасья Семённа!

Что пожелать Вам в этом году?

Счастье, удачи, и всю лабуду?

Нет, я Вам желаю, милая, впредь,

Больше «хочу!» и не терпеть!

Не терпеть произвол от начальника-гада,

Не терпеть, если хочется шоколада.

Не терпеть! Вот девиз: «Не терпеть!»

А больше хотеть и больше иметь!

Смех взорвал кабинет и расплылся по коридору здания, затихшего на время обеденного перерыва. Маринин улыбнулся, зная источник позитива, и открыл дверь в кабинет, откуда «пахнуло» хмельной женской разноголосицей, перекрикиваемой уверенным мужским баритоном.

– О, высокое начальство! – сдал Высочин. Все обернулись.

Пока Маринин протискивался к имениннице, ему в руки сунули стаканчик с шампанским. Он пожелал ту самую стандартную лабуду, от которой открестился Высочин, компенсировав это искренней и немного смущённой улыбкой.

– Итак, тост! – не унимался Высочин, дожидаясь тишины. – Однажды, после сильнейшего стихийного бедствия, осталась на Земле одна единственная женщина. Совсем как Вы в моём сердце, – обнял рано «поплывшую» именинницу, – и она брела по свету, брела, и вдруг, увидела человека.

– Только бы мужик! Господи, чтоб мужик! – взмолилась женщина. И она подошла к нему, и о чудо! На ковре сидел, и устало созерцал мир мудрец.

– О, великий мудрец, – взмолилась женщина, – я так долго шла, я так сильно устала, может ты…, – не будем при детях, и рассказчик покосился на именинницу, – если что, я всё сама. Ладно, – говорит мудрец, я согласен, если только отгадаешь загадку, – Высочин сделал глоточек. – Итак, внимание!