Текст книги "Царский подарок"

Гипотеза от краеведа Разбегова

Вчера она так и не позвонила следователю. Сочла, что ее активность может показаться подозрительной. С какой, вообще, стати вмешиваться? Сами разберутся.

Последнее утверждение, впрочем, нуждалось в подтверждении, а его-то как раз и не было. Почему полиция не проверяет, опечатана ли дверь? Почему с тех пор ее не вызвали на допрос? Не опросили всех соседей?

Она спрашивала у Валентины Самойловой. Та ни сном ни духом. Сказала только, что полицейские побывали в двух квартирах, и все.

И этим людям она собирается помогать? Только хуже выйдет!

А как насчет Чеченца? Хотя бы его в известность поставить. Квартира наверняка ему отойдет, значит, имеет право знать, что в ней теперь проходной двор.

Было около девяти вечера, когда она набрала его номер. Прозвучало два гудка, после чего он сбросил звонок и прислал сообщение: «Занят, перезвоню».

Занят в девять вечера? Да не смешите! Наверняка сидит в пивной с такими же, как он, вояками!

Саша рассердилась по-настоящему, поэтому отключила телефон и легла спать.

Вот прямо-таки взяла и легла! В конце концов, ничьих звонков дожидаться не обязана!

Из вредности на следующий день телефон она включила после обеда. Это было глупо, но обижаться так обижаться!

Ни неотвеченного звонка, ни сообщения от Чеченца не было, зато позвонил Савелий Игоревич.

Вообще-то Разбегов не планировал встречаться с заказчицей в ближайшие дни. Хотел разобраться в деле более тщательно, ведь звание ученого обязывало не спешить с выводами, а сначала все стократно перепроверить.

Однако терпеливость, как выяснилось, не была его сильной стороной. Савелий Игоревич еле дождался, когда закончатся лекции для заочников, и позвонил Смолиной на мобильник. Черт знает почему, но Разбегову захотелось поразить ее своим умением работать с источниками, продемонстрировать высочайшую квалификацию или, как любит говорить внучка, крутость.

С чего вдруг его так разобрало, Савелий Игоревич не анализировал. Где-то в подсознании мелькнула мысль, что на старости лет он вдруг возжелал славы и почета, но она была немедленно изгнана.

Все его труды только во славу отечественной науки! Только!

– Прямо сейчас приехать не могу, – огорченно сказала Александра, ответив на звонок. – На работе запарка. До какого часа вы сможете меня подождать?

– Ну…

– Я попробую закончить как можно скорее.

В ее голосе звучали умоляющие нотки, и Разбегову почему-то было приятно их слышать.

– Хорошо, но не позже шести.

– Спасибо огромное, Савелий Игоревич! Вы – лучший!

После этих слов Разбегов неожиданно ощутил такой прилив бодрости, что сразу углубился в работу, забыв пообедать.

Черт побери! А эта Смолина – хорошая девушка! Сразу видно, не вертихвостка какая-нибудь!

Пришла она запыхавшаяся. Торопилась, как видно. Уселась напротив и уставилась в ожидании.

Выдержав паузу, чтобы подогреть ее интерес, Савелий Игоревич прокашлялся и задал неожиданный вопрос:

– Что вы слышали о гербе Костромской губернии Павла Первого?

– Я всю жизнь была уверена: как дала Екатерина Вторая нашему городу герб, так он… до сих пор и есть, – растерянно ответила Саша.

– Отнюдь, мадмуазель, отнюдь, – потирая руки, произнес Савелий Игоревич.

Саша хотела поправить, давно, мол, не мадмуазель, но постеснялась прерывать монолог. В конце концов, это даже приятно.

– Все было несколько сложнее. Начнем с того, что до указа Павла об образовании Костромской губернии от двенадцатого декабря тысяча семьсот девяносто шестого года мы были просто наместничеством. Появилась губерния, появился и новый герб. По вполне понятным причинам Павел не особо чтил заветы своей матушки, поэтому герб придумал совершенно не похожий на прежний. Странный, надо сказать.

– А мне всегда казалось странным, что на гербе Костромы изображена галера «Тверь». С какой стати, вообще? Пошутила над нами?

– Вполне вероятно, – зашелся мелким смехом Разбегов. – Матушка Екатерина Алексеевна еще та шутница была. Однако, скорей всего, не слишком заморачивалась с этим делом. Но Павел, поверьте, заморачивался еще менее. Вот смотрите.

Савелий Игоревич повернул к ней экран монитора. Саша взглянула на изображение. Герб как герб. Видела похожие, и не раз. Разделен на четыре поля. Два желтых по диагонали пустые. Другая диагональ – вверху красный, внизу зеленый. В красном квадрате – странный с широкими концами крест, а в зеленом – перевернутый полумесяц.

И что?

– Вижу на вашем челе мучительные раздумья, – заметил Разбегов и снова зашелся смехом.

И чего он так веселится?

– Налюбовались? – отсмеявшись, спросил Савелий Игоревич.

– Ну… вроде… Нет, постойте. Этот крест… он чудной какой-то.

– Верно. Чудной, потому что по форме похож на мальтийский. Павел Первый, да будет вам известно, был провозглашен Великим магистром Мальтийского ордена.

Саша посмотрела на изображение еще раз и вдруг поняла:

– Павловский крест?

– Совершенно верно. А насчет «золотых полей» не догадываетесь?

– Эти два желтых?

– Так точно. А «рожок вниз» – это полумесяц, разумеется.

– Ну, хорошо. А какое отношение герб…

– Да самое прямое, мадмуазель! – прервал ее Разбегов. – Именно в гербе все и дело!

– Не понимаю.

– Сейчас объясню.

Савелий Игоревич поерзал на стуле, по-видимому, предвкушая увлекательное времяпрепровождение, и посмотрел в сторону чайника.

– Не хотите?

– Спасибо. Выпью с удовольствием, – кивнула Саша, радуясь возможности наконец вручить свои дары. – Я ведь к вам не с пустыми руками.

Увидев печенье и конфеты, Савелий Игоревич пригорюнился.

– Дочь запретила сладкое. Угроза диабета, говорит.

Взглянул еще разок и залихватски махнул рукой:

– А давайте! Уж больно завлекательные коробочки!

Так, прихлебывая чай вприкуску с печеньем и пастилой, Саша узнала, что случилось в славном городе Костроме в марте тысяча восемьсот первого года от Рождества Христова.

– Николай Иванович Кочетов, тогдашний костромской губернатор, был личностью противоречивой. С одной стороны – бравый военный, дослужившийся от прапорщика Измайловского полка до подполковника, кавалер орденов Святого Владимира, Святой Анны, командор ордена Святого Иоанна Иерусалимского, и, кроме всего прочего, женатый на сестре сподвижницы Екатерины Второй Екатерины же Романовны Дашковой Нине Петровне Хрущевой. А с другой – назначенный на должность уже при Павле Кочетов полным доверием не пользовался.

– Почему?

– По разным причинам, которые мы смело можем оставить за скобками нашего разговора. Но для лучшего понимания личности Кочетова все же скажу, что супруге своей он изменял и наконец бросил ее с пятью детьми на произвол судьбы, а сам стал жить с женой городничего. Каков?

Саша развела руками. Все, мол, ясно с этим Кочетовым.

– Важно другое – Николай Иванович жаждал привлечь внимание императора и, так сказать, выслужиться. Желание вполне объяснимое и даже похвальное.

– Да уж, – хмыкнула Саша.

– Не судите, да не судимы будете. Управление губернией, знаете ли, требует определенной политической изворотливости. Но сейчас не об этом, а о том, что в качестве повода для того, чтобы явиться императору на глаза, был придуман подарок.

Савелий Игоревич шумно втянул в себя горячий чай и задумчиво запихал в рот сразу две пастилки.

«Ну, будет ему от дочери на орехи», – подумала Саша и улыбнулась в чашку.

– Накануне того дня, как губернатору пришла в головушку идея подарка, в Ипатьевском монастыре обнаружили старую – конца четырнадцатого века – рукописную книгу. Это были переписанные евангельские тексты, среди которых наиболее хорошо сохранились Послания апостола Павла. Слышали о таких?

Саша помотала головой.

– Почитайте на досуге. Весьма поучительно, поверьте. Особенно полезна глава тринадцатая из Первого Послания Коринфянам.

– А что в ней?

– Прочитайте. Вам понравится.

И взглянул хитро.

«Мутит чего-то», – подумала Саша и не стала расспрашивать.

– Так вот. Именно в тот момент, когда об этом узнал губернатор, возникла идея подарка. Хотя, если честно, идея принадлежала не ему, а Афанасию Федоровичу Тухачевскому, предводителю костромского дворянства. Заключалась идея в следующем: Послания апостола Павла заново переплести и подарить императору.

– Неплохо.

– Весьма неплохо, однако, главная ценность подарка заключалась не только в старинных текстах, но и в переплете. О! Это мыслилось как подлинное произведение искусства. Задник – поверх дорогой кожи золотая пластина с чеканкой, изображающей виды Костромы, а спереди, тоже на золотой пластине – тот самый герб. Вместо желтого, как вы уже поняли, – золото, красное и зеленое поля – эмаль, а вот крест и полумесяц представляли собой искусно подобранные – одного размера и цвета – и тесно уложенные бриллианты.

– Ничего себе!

– Герб занимал всю поверхность книги и, по мысли авторов, сам по себе являлся произведением искусства. Если честно, то особого искусства там не было, потому что изображение на гербе было довольно примитивным, но все вместе да с такой начинкой внутри являло собой вещь, достойную российского императора. К тому же размер книги был немалым. Чуть меньше, чем современный формат А-три.

– Солидно.

– К тому же объемно, – поднял палец Разбегов. – Рукописные тексты были написаны на толстых листах, с виньетками, с красной строкой – в общем, получилось нарядно.

Савелий Игоревич с сомнением поглядел на следующую конфетку, подумал и сунул в рот.

– Нарядно-то нарядно, вот только эта бездна стараний оказалась абсолютно бесполезной. В ночь, когда подарок выехал наконец в столицу, стало известно о смерти государя-императора. Это случилось в марте тысяча восемьсот первого года.

– И куда же он делся, этот подарок?

– Вернулся обратно. Успели догнать, слава богу.

– И?

– Что и?

– Дальше что было?

– А вот этого, мадмуазель, никто не знает. Тайна, так сказать, покрытая мраком. Вся эта история описана секретарем губернатора неким Пузыревым, но о дальнейшей судьбе книги он не упоминает. Ни единым словом.

– Не может быть. Неужели не осталось никаких следов?

– Ни единого, представляете?

– Нет, не представляю!

Это прозвучало так возмущенно, что Савелий Игоревич счел нужным отставить чашку с чаем.

– Знаете ли вы, что такое восемнадцатый век?

– Уже девятнадцатый.

– Все едино. Тогда не было информационных систем.

– Это я понимаю, но речь идет о подарке императору. Это же… ну… не иголка в стоге сена.

– Наверное, они все жалели, что подарок – не иголка. Судите сами – как он мог быть расценен при новом императоре?

– Да что особенного! Царю все подарки дарят!

– Это вам как человеку двадцать первого века кажется, что ничего страшного случиться не могло. У людей того времени было совершенно другое мышление. Само существование этого подарка могло всех инициаторов поставить под удар.

– Но этого не случилось? Никто из них не пострадал?

– Слава богу, нет, но, возможно, именно потому, что книга исчезла. Окончательно и бесповоротно.

– Подождите, Савелий Игоревич, – наморщила лоб Саша. – Вы что хотите сказать? Книгу просто уничтожили?

Разбегов пододвинул чашку и стал мешать чай ложечкой.

– Честно говоря, не знаю, что ответить. Два дня назад я был убежден, что вы напали на след именно этого печально знаменитого подарка. Потом меня стали терзать сомнения, не морочу ли я вам голову. Вдруг его в самом деле не спрятали, а уничтожили? Нет, текст наверняка остался. Когда-нибудь найдется. А вот саму книгу… Бриллианты – в колье для губернаторши, золото – в переплавку. Да наверняка так и было! Иначе почему эта тема – даже просто тема – за два с гаком века нигде не всплыла?

– Тогда как в псалтири появились эти записи про павловский крест и золотые поля? Вы же только что их расшифровали!

– Это лишь гипотеза. Полет фантазии старого краеведа.

– Ерунда! Уверена, что речь идет о том самом подарке! А это значит, что хозяин псалтири знал о нем!

– Возможно, но не факт, что он существует до сих пор.

– А зачем тогда писать?

– Не знаю.

– Знаете, Савелий Игоревич! Тот, кто сделал запись, был уверен, что книга сохранилась, и пытался ее найти. Или нашел!

– Ну и где же она тогда?

– Он ее перепрятал. А записи – ключ.

– К тайнику?

– Почему нет?

Порозовевший от горячего чая и споров Разбегов посмотрел на Сашу со снисходительной симпатией.

– Эх, мне бы ваш азарт лет сорок назад, я бы докторскую диссертацию защитил. Даже две. Жару не хватило, а может, ленив был. Потому и сижу теперь на хлебе и воде.

Саша украдкой взглянула на костюм Савелия Игоревича и незаметно усмехнулась. Тысяч пятьдесят, не меньше.

Разбегов что-то уловил в ее лице и рассмеялся.

– Не смотрите на прикид, как выражается внучка. Это все не мое. Дочь отдала. Так сказать, перешло по наследству от зятя. Он толстеет быстрее меня, и я успеваю донашивать его вещи. Гордость при этом страдает, зато вид имею приличный.

– Простите, Савелий Игоревич, не хотела вас смутить.

– А вы и не смутили.

– Так что вы посоветуете?

Разбегов стал серьезен.

– Как раз не торопиться. Я, конечно, не оракул, но мне кажется, что, поверив первой попавшейся гипотезе, вы зря потратите время.

– Разве гипотезы не надо проверять?

– Но вы же не ученый! У вас нет для этого никаких ресурсов! Нет времени сидеть в архивах и чахнуть над пыльными манускриптами. Вы же, кажется, автомобили чините.

– Чиню, но…

– Вы простите меня, Александра, но мое время истекло. Пора бежать на лекцию.

– Да, конечно. Еще раз спасибо, Савелий Игоревич. Вы мне очень…

Она даже не успела закончить фразу. Не глядя на нее, Разбегов выскочил из-за стола и припустил к двери, нервно поглядывая на экран телефона.

Это было настолько неожиданно, что Саша еще пару минут сидела в кабинете, пытаясь понять, почему он сначала не попросил выйти ее.

Казалось, сейчас он вернется, чтобы попрощаться и закрыть кабинет, но за дверью было тихо.

Наконец, решив, что все имеют право на тараканов в голове, она вышла в коридор, заметив в замочной скважине ключ, заперла дверь, на выходе сдала его вахтеру и неторопливо пошла вдоль набережной.

Дойдя до маленькой кофейни с видом на Волгу, Саша забралась за самый дальний столик и махнула рукой, подзывая официанта.

– Принесите, пожалуйста, какое-нибудь длинное блюдо. Мне нужно подумать, – глядя в меню, попросила она.

– Для подумать рекомендую мороженое. Оно как раз самое длинное. Все остальные десерты обычно съедаются за минуту.

Саша подняла глаза. Официант был исключительно серьезен. Она оценила.

– Тогда три шарика пломбира и шоколадный топинг, – улыбнувшись, сказала она.

Кивнув, официант удалился и буквально через две минуты вернулся с заказом.

– Быстро вы, – удивилась Саша.

– Чтобы мысль не успела убежать, – невозмутимо ответил тот.

Потихоньку поедая мороженое, Саша думала о неадекватности поведения Разбегова. Сначала буквально заразил ее своей версией насчет подарка императору, а потом с той же горячностью стал уговаривать в нее не верить. Да еще и сбежал от нее. Как будто испугался чего-то.

Возможно, это объясняется обычными странностями старого человека? Загорелся, потом подумал, что гипотеза шита белыми нитками, поэтому не стоит убеждать в ней доверчивого дилетанта?

Наверное, так и есть. Тогда почему ей кажется, что Разбегов поверил в версию, будто фразы «павловский крест» и «золотые поля» относятся именно к неудавшемуся подарку?

Она съела мороженое до последней, уже растаявшей капли и с сожалением отодвинула креманку.

– Что-нибудь еще? – незаметно материализовавшись за спиной, спросил официант.

– Можно кофе? – взглянула она снизу вверх.

– Сливки? Сироп?

– Черный без сахара, – ответила Саша и уже не удивилась тому, с какой скоростью парень выполнил заказ.

Надо оставить чаевые. Прямо горит на работе.

Настроение неожиданно так улучшилось, что она вдруг подумала: «А на Чеченца обижаться не стоит. Похоже, нормальный мужик».

Из окна соседнего кабинета Разбегов видел, как уходила Смолина, и похвалил себя за то, что догадался вовремя прервать разговор. В конце концов, он выполнил заказ: объяснил смысл найденных слов. Большего барышня не просила, а стало быть, он не должен ничего рассказывать. Даже если дамочка надумает проверить гипотезу, далеко ей не забраться. Да и зачем красивой женщине вся эта докука? Как она там говорила? Хочет узнать, почему усопший хранил псалтирь? Да мало ли почему! Псалмы любил почитать на досуге, вот и весь сказ! Для скучающей дамочки этого достаточно.

Савелий Игоревич вернулся в кабинет и сел за компьютер.

Его просто распирало от желания углубиться в удивительную историю «неслучившегося», как выразился Пузырев, императорского подарка.

Только он сможет раскрыть тайну книги.

Эта работа не для любителей, а для профессионалов высочайшего уровня.

Что значит «гореть на работе»

Даже студентов последних курсов он просил называть себя только по имени-отчеству – Юрий Витальевич.

Причин для того было две. Во-первых, Полевский совершенно исключал в деловом общении всякое амикошонство. Пусть он и старше их всего на три-четыре года, но уже аспирант, значит, как-никак – преподаватель. А во-вторых, ему просто нравилось, как звучит его полное имя. Красиво, интеллигентно и с намеком на непростое происхождение. Возможно, дворянское.

Прямых доказательств не было, но подозрения имелись. Свободное время он посвящал поиску свидетельств, и хотя пока не находил, в наличии в себе голубой крови не сомневался. Даже внешность и та говорила, что предки его не в навозе рылись. Черты лица, форма черепа, тонкие длинные пальцы и общий абрис фигуры однозначно намекали на благородное происхождение. Конечно, Юрий Витальевич понимал: это мало что меняет. И все же приятно чувствовать себя, так сказать, по рождению принадлежащим к сливкам общества.

Направляясь в кабинет научного руководителя, Юрий Витальевич на секунду остановился перед зеркалом в рекреации, поймал свой взгляд и остался доволен: сосредоточенный и задумчивый одновременно. Сразу видно, что идет преподаватель, а не какой-нибудь желторотый студент.

– Юрий, я хочу попросить сделать для меня кой-какую работу, – с ходу начал Разбегов, окинув аспиранта внимательным взглядом.

Юрий Витальевич сразу догадался, что работа никак не будет связана с диссертацией и, разумеется, оплачена. Внутренне напрягшись, он тем не менее с готовностью кивнул.

– Что нужно сделать?

Вместо ответа Савелий Игоревич посмотрел изучающе и спросил:

– Что вы знаете о Самарине?

Юрий Витальевич удивился, но виду не подал.

– Вы спрашиваете об Александре Дмитриевиче Самарине, обер-прокуроре Святейшего Синода, члене Государственного совета, репрессированном при советской власти и после ссылки отправленном на поселение в Кострому, я правильно понял?

– Вы, Юрий, все и всегда понимаете исключительно правильно, – с непонятной усмешкой ответил Разбегов. – Так что?

Вопрос, как догадался Юрий Витальевич, был с подковыркой, но подставить себе подножку он не дал.

– Если вас интересуют годы его проживания в Костроме, то немного, к сожалению. Помню, что умер он в тридцать втором, похоронен у нас, но могила не сохранилась.

– Я прошу вас восстановить его житие в нашем славном городе вплоть до мельчайших крупиц. – И он взглянул на аспиранта выжидательно.

«Проверяет», – подумал Юрий Витальевич и, чуть наклонясь вперед, уточнил:

– К какому сроку нужна информация?

– Дело не в сроке, а в том, найдете ли вы то, что… Найдете ли вы важное для нового исследовательского проекта, который я планирую начать. От сведений, добытых вами, зависят перспективы исследования.

– На какого рода информацию я должен обратить внимание в первую очередь, Савелий Игоревич?

– На его связи в период пребывания в Костроме. Как можно подробнее. С кем, при каких обстоятельствах и насколько тесно общался. Какого уровня общение и судьба тех, с кем Самарин был связан. Меня интересует, где жили и работали эти люди, где умерли и похоронены. Круг общения, понимаете?

– Кажется, да.

– Тогда с Богом. Как только появится интересная информация, сразу присылайте мне на почту.

– Разумеется, Савелий Игоревич.

– Я в вас верю!

Последняя фраза прозвучала как пионерский девиз, и эта пафосность заставила Юрия Витальевича насторожиться. Поручение и так состояло из одних непоняток. Какое исследование? Откуда? Почему он об этом ничего не слышал?

Нет, конечно, Самарин в последнее время стал модным. Вдруг вспомнили, стали книги писать, того и гляди памятник поставят, как философу-изгою Александру Зиновьеву. Но у Разбегова никогда не было интереса к этой теме. Он краевед, да, но его епархия – девятнадцатый век. При чем тут Самарин? В Костроме жил всего три года. После смерти его дочь и сестра жены уехали. Кто остался? Разве только священники храма, прихожанином которого он являлся, да и то сомнительно. Скорей всего, и они на этом свете не задержались. В те времена со священниками не церемонились.

Ну это ладно. Много информации или мало, он раскопает все, что возможно. Уж кто-кто, а Полевский умеет добывать жемчуга из навоза, этим и известен!

И все же – зачем Разбегову Самарин?

Юрий Витальевич был настолько поглощен этой мыслью, что, проходя мимо зеркала, забыл взглянуть на свое отражение. А зря. Наверняка заметил бы, что челка, обычно аккуратно расчесанная, растрепалась и задралась, образуя забавный попугайский хохолок.

Две студентки, пробежавшие мимо, прыснули в ладошки, но Юрий Витальевич не заметил и этого.

Теперь он думал лишь о деле.

Вот почему вечером он заявил, что будет ужинать у себя в комнате, и наотрез отказался от компота, потребовав кофе. Мама сразу занервничала, стала приставать и угомонилась, лишь когда он сказал, что собирается писать заявку на крупный грант.

После этого она стала ходить по квартире на цыпочках и к нему не лезла.

«Итак, начнем с общеизвестного», – решил Юрий Витальевич.

С июля тысяча девятьсот двадцать девятого года Самарин жил в Костроме, куда был сослан как «социально-опасный элемент». Чем занимался? Да ничем предосудительным, по нынешним временам. Исполнял обязанности чтеца, регента или псаломщика в одной из не закрытых тогда еще местных церквей – храме Всех Святых.

После закрытия Всесвятской посещал церковь Святых Бориса и Глеба. Храмы стояли неподалеку друг от друга. Почти на одной линии, по разным концам современной улицы Дзержинского, где сейчас находятся администрация области и родной универ.

Всесвятскую церковь разобрали по кирпичику в тридцатом, а уже после смерти Самарина снесли Бориса и Глеба, построив на этом месте жилой дом.

Концы, как говорится, в воду. Запрос в епархию он сделает, но что там можно найти интересного? Имена священников только. Ладно, спасибо и на этом.

Вместе с отцом в Костроме жила дочь Елизавета и Александра Саввишна, родная сестра Веры Мамонтовой, на которой Самарин был женат.

Вот и все, если не считать тех, с кем бывший обер-прокурор и почитаемый самим императором человек сидел в одной камере весной тридцать первого года во время короткого ареста. Да еще соседей по палате, когда умирал в костромской больнице в январе тридцать второго. Что это были за люди и где искать их следы?

К тому же мучает другое: зачем они понадобились Разбегову? Ведь он так ничего толком и не объяснил.

На мгновение Юрия Витальевича накрыла такая обида, что он даже кинул карандашом в репродукцию картины Айвазовского «Девятый вал», перешедшую в наследство от бабушки.

Но он не был бы ученым, если бы не умел держать себя в руках, поэтому, справившись со слабостью, Юрий Витальевич собрался и начал составлять «дорожную карту» исследования. Порядок превыше всего.

– Пап, ну что ты все торчишь за компьютером? – возмущенно спросила Марина, заглядывая в кабинет. – Первый час уже. Отправляйся спать!

– А ты знала, Мариночка, что в нашем городе жил человек, который был женат на девочке с персиками?

– Что за фигня, пап? Какие персики? – недовольно отозвалась дочь, но не ушла.

– Девочку, которая изображена на знаменитой картине Валентина Серова, звали Верочка Мамонтова. Ее, кстати, рисовали еще и Репин, Врубель, Васнецов. Знаменитый меценат и промышленник Савва Мамонтов, к слову, приходился ей отцом.

– А-а-а… Тогда понятно, с чего все ее рисовали. Папаша наверняка оплачивал, – ухмыльнулась дочь.

– Не в этом суть, Мариночка. Когда Вера выросла, по большой любви вышла замуж за некого Александра Самарина.

– Понимаю. Жениться на дочери миллионера – это по-нашему!

– Однако как раз его родители долго не давали согласия на брак. Самарины – знатный аристократический род, а Мамонтовы – из купчишек. Благословения влюбленным пришлось ждать долгие годы.

– Все равно он не прогадал, я думаю. Раскрутился, поди, на денежки тестя?

– Ну… не знаю, что сказать. Александр стал крупным общественным и церковным деятелем. Сам император просил его занять должность обер-прокурора Святейшего Синода. Правда, на этом посту он продержался недолго.

– Кончились папины денежки?

– Прямота характера помешала. Он всегда говорил то, что думал.

– Не очень умный был, наверное, – зевнув, прокомментировала Марина.

– Напротив, Самарин был редким умницей. Достаточно сказать, что через два года его, человека светского, мирянина, выдвинули на пост митрополита московского. Это говорит о безупречной репутации, не находишь?

– Не пойму только, зачем ты все это рассказываешь? Мне до твоего Самарина, как до прошлогоднего снега.

– А мне Самарин интересен, и даже весьма.

– Говоришь, он в Костроме жил? Как его сюда занесло-то?

– Ссылку у нас отбывал. Три года прожил, а потом скончался. Похоронен у нас.

– Ну, тебе, как краеведу, это интересно, конечно. Понимаю. Но в остальном – скучно все это.

– Не скажи, Мариночка, не скажи! Этот Самарин был хранителем многих тайн. И одна из них, кажется, может пролиться золотым дождем!

– В каком смысле?

– Ах, Мариночка, пока я сам многого не знаю, но надеюсь узнать! Не представляешь, какое открытие могу совершить! Это будет сенсация, поверь!

– Ничего не поняла, если честно. Расскажи подробнее.

– Пока нечего. Да и сглазить боюсь. Просто чую, что оно близко!

– Что? Золото?

– Иди, Мариночка, не мешай папе работать. Все узнаешь в свое время.

Вопреки обычаю перечить и ругаться дочь не стала. Молча вышла и закрыла дверь.

На следующий день Разбегов отпросился, сославшись на давление. На самом деле не мог заставить себя оторваться от работы. Шла она не так быстро, как хотелось бы. Не было доступа к нужным документам. Но тут с лучшей стороны показал себя Полевский.

Старательный аспирант не терял времени даром и уже успел составить библиографический список. Вдохновленный похвалой научного руководителя, Юрий послал запросы во все архивы, где могли храниться необходимые сведения. А сам Разбегов, уже тайно от него, списался с костромской епархией и попросил подыскать нужные данные. В епархии его знали, потому откликнулись на просьбу охотно.

Работа так захватила Савелия Игоревича, что дочери приходилось силой вытаскивать его к столу.

– Некогда, Мариночка, некогда! Я потом как-нибудь поем.

– Съешь суп и пойдешь искать свой золотой прииск, – настаивала дочь, и Разбегов подчинялся.

Привык слушаться.

Они встретились через неделю и поделились итогами усилий. Полевскому, правда, хвастаться было особо нечем. Список людей, с которыми контактировал Самарин в Костроме, был удручающе короток.

– Кроме родных с ним общались три священника из храмов, которые он посещал. Наиболее близко сошелся с одним – отцом Сергием Никольским и его женой. Они навещали его в больнице и присутствовали на похоронах.

– Это все?

– Тех, с кем Самарин мог познакомиться в тюрьме, установить не удалось.

– Ну и ладно. Эти вряд ли вышли оттуда живыми. Не стал бы он делать на них ставку.

– Какую ставку? – наморщил лоб Полевский.

– Да это я к слову. А еще?

– Товарищи по палате в больнице.

– Так-так. И что выяснили о них?

– С трудом, но личность одного установить удалось.

– Только одного? Жаль.

– Но именно с ним Самарин сошелся. Ну, то есть, не сошелся – времени было мало, да и состояние не позволяло, – но общался точно.

– Ну так рассказывайте!

– Иван Антонович Гребушков. Из рабочих. Верующий. В тридцать втором ему было тридцать. Жена рано умерла, поэтому двоих детей воспитывал один.

– Похвальные качества и важные для Самарина. Но, думаю, главным была воцерковленность Гребушкова. Не отказываться от веры в то время могли только самые стойкие. Что случилось с ним потом?

– С кем? С Гребушковым? – растерялся Полевский.

– Ну да. Про судьбу Самарина нам все известно как будто.

– Вы просили установить круг общения, и все.

– Вы меня удивляете, Юрий Витальевич! Неужели непонятно, что исследователь должен выяснить все!

– И все же прошу конкретизировать задание, – поправив галстук, с достоинством произнес Полевский.

– Да что непонятного? Узнайте об этом Гребушкове все вплоть до сегодняшнего дня. Дальнейшая судьба, где живут его потомки и так далее. Не думал, что мне придется объяснять вам азы!

Спорить с научным руководителем Юрий Витальевич не стал. По опыту знал – себе дороже.

– Хорошо. Все сделаю. Позвольте спросить, что мне делать потом? Это ведь только начало исследования, верно? Хотелось бы представлять конечный результат. Что это будет? Серия статей, книга, научный доклад?

К удивлению Полевского, невинный вопрос вызвал бурную реакцию.

– Вам нет нужды об этом знать! – воскликнул Савелий Игоревич высоким напряженным голосом и взглянул на аспиранта как на врага. – Все, что требуется, я уже сказал! Ваша задача – точно исполнять мои поручения! И не более того!

– Простите, – ошарашенно прошептал Полевский и отступил на шаг.

Разбегов понял, что переборщил, и произнес уже гораздо спокойнее:

– Я все скажу вам в свое время. А пока довольствуйтесь тем, что есть. Впрочем, если вас не устраивает характер работы, то я могу…

– Меня все устраивает, я просто…

– Просто делайте то, что вас просят! – снова повысил голос тот.

Из кабинета Юрий Витальевич вышел опустошенным и растерянным. Раньше Разбегов не позволял себе так разговаривать с ним. Да вообще ни с кем! Среди студентов Савелий Игоревич слыл добрячиной и размазней. У него всегда – даже если ни в зуб ногой – можно было выпросить трояк, а если не оценку в зачетку, так пересдачу в удобное для себя, а не для него время.

Что же случилось? С чего Разбегов так окрысился? Зачем он вообще затеял это исследование? Ректор заставил, что ли? Или готовит заявку на жирный грант, поэтому шифруется даже от своего аспиранта?

Поразмыслив, Юрий Витальевич решил, что так и есть. Решил срубить денежек, ни с кем не поделившись, старый пень!

– Ну уж нет. Фиг вам, дорогой Савелий Игоревич, – пробурчал Полевский себе под нос, спускаясь к выходу, и решил, что непременно все узнает, хочет того Разбегов или нет.

А Савелий Игоревич в это время уже скачивал присланные из епархии файлы, и от предвкушения у него даже руки тряслись.