Текст книги "Большая девчонка"

Елена Габова
Большая девчонка

Когда на меня смотрит Захар, а я ненакрашенная, мне хочется бежать от него прочь, делать мейкап и возникать перед ним красивой. Поэтому в школе я всегда красотка (ха-ха). А вчера я встретила Захара на пляже. Кто же красится, когда идет купаться? И хотя мне так нравится встречаться с Захаром, сейчас я постаралась, чтобы он меня не заметил. Пробежала бочком. А еще – и это самое главное, понимаете, да? – он был не один. Рядом с ним шла длинноногая девица в желтом купальнике. Когда они прошли, я оглянулась и проводила ее недобрым взглядом. Кто такая? Почему с Захаром? Вернее – почему он с ней? А потом меня окликнула Аня Водонаева из 10-го «Б».

– Ветка, приветка! – Это она так поздоровалась. – Как дела?

– Привет. Да нормально.

Проще сказать, что все нормально, чем объяснять, почему так плохо. А мне стало плохо после встречи с Захаром. От этой его желтокупальниковой девицы. Что-то раньше я ее в нашем городе не встречала. Может, какая-нибудь «звезда»? Модель? Где это ее Захар отхватил?

Я смогла пролежать на песке не больше получаса. Даже в воду не полезла, хотя жара стояла прямо-таки июльская – и это в конце августа. На площади Макарова даже не было ни одного скейтбордиста – все от жары попрятались в тень и на речку. Захар этой длинноногой в желтом купальнике меня просто убил. Я напялила шорты, топ и вяло побрела на автобус.

Зазвонил телефон. Захар? Прошло часа три после пляжа. И солнце исчезло. Захар уже вполне мог быть дома. Схватила трубку. Голос заставил поморщиться… Вовсе даже не Захар, а снова гусь из редакции «Юность города». Я ему стихи посылала месяц назад и материал о молодежном клубе.

– Да, слушаю…

– Виолетта?

– Да, да, это я! – ох, как мне хотелось бросить трубку. Я знала, что он скажет! Я уже слышала его ответы. Лучше бы не звонил!

– Виолетта, я прочел ваш материал. Он заслуживает внимания, но…

– Я ничего переделывать не буду, – сказала я жестко. Он меня достал, корреспондент этот. Надоело. Одно и то же, одно и то же. Уже целый год: заслуживает внимания, но… Стихи хорошие, но… И никогда ничего не печатает. Ни-ког-да! Да он никогда больше ничего от меня не получит. Ни-ког-да!

– …Слушайте. Я вас ненавижу, – сказала раздельно, почти по слогам. Я прямо отчеканила это: НЕНАВИЖУ. – Вы сделали мне столько гадостей. Не звоните сюда больше! – Я закричала: – Я никогда ничего вам больше не дам! Я видеть вас не могу, слышать вас не могу! Не звоните сюда больше! Поняли?

И бросила трубку.

Вот. Теперь я счастлива. Я права. Надоели. Мои стихи гениальные, слышите? Вы просто ничего не понимаете в поэзии в этой вашей редакции вшивой. Ха-ха, они делают мне замечания! Они не желают видеть, как написан мой материал, а он написан классно! Клас-сно, понимаете, да?!

Я подошла к зеркалу. Я смотрела на себя и видела там необъяснимую злую улыбку и расширенные зрачки. У меня даже, кажется, раздувались ноздри. Как у лошади. Ух ты, как я его! Так и надо. Я себя уважала. Да. Так и надо с ними обращаться! Только так.

Наплевать.

Сердце билось как сумасшедшее. Как будто бы я перенесла тонну кирпичей на десятый этаж.

Наплевать. Скоро зима. Светлая, спокойная зима ожидает нас всех. Все сумасшествие сойдет, все изменится к лучшему. Сейчас каждый день выжимает столько энергии, столько силы. Не могу больше. Вчера поссорилась с мамой. Она купила мне туфли и старушечью юбку – в школе носить, а я сказала, что они мне не нужны, я буду ходить в школу в джинсах и кроссовках. Ох, как мы поругались! Кричали обе, как на базаре! Две базарные тетки!

Послезавтра первое сентября. Сочувствую себе. Печальная это дата – первое сентября. Хотя кому как, конечно. У нас в классе есть типы, которые первого сентября мчатся в школу на крыльях счастья. Словно не дяди и тети, а какие-то сопливые первоклашки, верящие в светлое будущее.

На днях на нашу лестничную площадку переехал парень. Вся семья, конечно, переехала вместе с ним. Елки! У него такие глаза! Такие, елки, го-лу-бы-е! Я прямо остолбенела, когда увидела. Под цвет его джинсов прямо. Я поднималась, а он спускался по лестнице. Лифт как раз на профилактическом ремонте был. Парень прошел мимо не поздоровавшись. Ну, правильно, мы ведь незнакомы. Но я знала – он постоянный жилец, не гость, они вещи из машин перетаскивали целых три дня. И не поздоровался. Вот те на! В этом случае здороваться надо. Тем более с девушкой. Не мне же первой здороваться с ним. Видно, воображала или некультурный совсем. Я даже расстроилась. Через час вышла на балкон, а там тоже он – видом любуется. Он на своем балконе, разумеется, но они рядом. И ни словечка не выронил, понимаете, да? Пришлось мне ему самой «привет» говорить. Истуканами, что ли, стоять рядом друг с другом? Смешно же.

– Привет, – ответил он.

– Меня Виолетта звать, а тебя?

– Лев, – бросил он и зашел в комнату. Спрятался.

Не захотел разговаривать даже. «Лев». Кошка он задрипанная, вот кто. Львы разве такими бывают?

Вообще-то чего я к новому соседу привязалась? Что мне от него надо? От парней мне нужна только любовь. Не дружба, нет. Я и от девушек дружбы не жду. От них мне нужно только поклонение. В классе все девчонки меня воображалой считают. Высокомерной, точнее.

Ну и пусть. Не хотят поклоняться – не надо, только пусть оставят меня в покое. Все.

Этот Лев-кошка, наверное, в нашу школу придет. Класс в десятый или одиннадцатый. А вдруг к нам? Я бы у него спросила, но он же не хочет разговаривать. Он же гордый. Мог бы вообще к нам не переезжать, его не звал никто вообще-то.

Листья с дуба летят. Он напротив меня, только выше, выше, до десятого этажа, правда. Дуб-ветеран. Наверное, еще печенегов видел. Листья не летят, а падают: бух, бух. У дуба листья тяжелые – медь, куда они полетят-то, бедолаги? Только вниз, на землю, на корм свиньям. Если бы они тут были, конечно. Медь. Жесть. Жесть, все жесть.

Цоя включила.

Когда его слушаю, все внутри замирает, а последние его видеозаписи! Жуть! Как будто он знал, что погибнет. Этот падающий глухой голос, тяжелый, совершенный… страшно. Понимаете, да?

Медь. Жесть.

Говорят, что юность – это прекрасное радостное время. Смотришь, мол, на мир сквозь розовые очки. Видишь хорошее, не замечаешь плохое. Ха! Видно, это кто-то в старости сказал, по забывчивости. Как бы не так – прекрасное, радостное. Оно у меня радостное бывает? Целое лето Захара не видела – вот радость. Только думала о нем – днем, ночью. И никакой метлой его нельзя было из башки вымести. Придумали бы такую программу на компе: «Плохие мысли – вон!» Пусть бы Касперский над этим голову поломал. Он же умный. Ему бы сразу Нобелевскую вручили. Не замечаешь плохое. Два раза: «Ха!» Тогда бы я эту девицу рядом с Захаром и не заметила вовсе. И «розовые очки» – это мура. Иногда ржешь как жеребенок, не зная отчего – это бывает. Так что «розовые очки» надо заменить «телячьим восторгом». То, что юность – легкое и беспечное время – это вообще жуткая ложь. Юность – самый трудный период в жизни, понимаете, да? Осмысливаешь свое «я». Комплексуешь буквально по всякому поводу – не только я – каждый подросток. Начнем с внешности. Кто сам для себя красивый? Нет таких, все себя за уродов держат. И неумные все, я так первая дура. Не умею ни с кем общаться. У меня вообще сплошные «не». НЕ умею, НЕ могу, НЕкрасивая, НЕумная… И еще – и это самое главное: ощущаешь свою полнейшую НЕнужность в этом мире. Раз ничего не умеешь, значит никому и не нужен, ни людям, ни государству (ха-ха, громкое слово). Совсем один, родители сами по себе, и давно. К тому же растешь как бешеный, сам из себя выпираешь, боишься себя. Своего тела боишься: все ли у тебя нормально растет?

Я снова покосилась на телефон. А чего я сижу возле него, как кошка у мышиной норки? Почему я жду, что Захар позвонит? Он что, мне когда-то звонит? Или я сама, что, не могу с ним связаться?

Я набрала знакомый номер.

– Алло, Захар, это ты?

– Да.

– Что ты делаешь?

– А че?

– Просто. За что ты меня ненавидишь, Захар?

– Кто тебе так сказал?

– Ты меня ненавидишь?

– Нет.

– Любишь?

– Нет.

– А что?

– Ниче.

– Все вы меня ненавидите.

– С чего ты взяла?

– Вы меня ненавидите?

– Нет.

– Любите?

– Нет.

– А что?

– Ниче.

Я положила трубку. И совсем забыла, что позвонила затем, чтобы узнать, с кем он был на пляже. Жуть и мура просто.

Одно хорошо: этим летом я наконец-то перестала бояться быть самой собой. Раньше заставляла себя говорить о пустяках, всяких тряпках, побрякушках с девчонками, заставляла себя с ними общаться, шла против своей натуры, понимаете, да? А теперь – со всеми молчу. Не буду больше с ними трепаться. Они сами по себе – я сама по себе. Пусть думают обо мне, что хотят.

Солнце пустилось в путь на ночлег. Скатываясь с дневного холма, укрылось легким облачком-парео. А краснющее-то! Похоже, сегодня оно на пляже перестаралось. Кефирчиком его помазать. Поднялся ветер, зашуршала листва на дубе. Шумящая листва меня всегда успокаивает. Хлопнула входная дверь – мать с работы пришла. Вечер.

Я снова выбралась на балкон. Листья вызвали меня по скайпу[1]1
  Sky – небо (англ.).


[Закрыть] шелестящим вызовом-звонком. Приветик, дуб! Ну, что скажешь?

Дуб не напрасно меня вызвал: на своем балконе стоял и потягивался новый жилец. В шортах, с голым торсом. Он ко мне повернулся. А глаза! Го-лу-бы-е – как кусочек неба в темных дождевых тучах. Смотрит на город с высоты восьмого этажа – куда его с родителями занесло? Что за район? Деревня или все-таки город?

Увидел меня и улыбнулся.

– Привет! – надо же, поздоровался!

– Привет, – ответила я, сильно обрадовавшись. – Мы с тобой сегодня уже здоровались.

– А, точно. Ну ничего.

– Ты в нашу школу завтра пойдешь, да?

– Вероятно. В тридцать первую.

– В нашу. В какой класс?

– Десятый «А».

– В наш!

– Вот здорово! – парень снова широко улыбнулся. – А ты сядешь со мной? Расскажешь про всех.

– О’кей!

– Прости, забыл, как звать-то тебя?

– Вета. Виолетта, значит.

– Ветка, значит?

– Пусть будет Ветка. Меня многие так зовут.

– А какого ты дерева ветка?

– Ой, – я засмеялась, – ой, я и не знаю. Я об этом не думала. Тебе какого хочется?

Он придирчиво осмотрел меня. Ненакрашенную, потную от жары. Представляю, какой у меня вид.

– Пусть будет ветка рябины. Ты такая же стройная.

Ух ты! Да он ничего!

– Хорошее дерево. Мне нравится.

– Мне тоже. А меня звать Лев.

– Да, я помню, Лева. Ты говорил.

– Прости. Я спал и мало что помню.

– Плохая память?

– Плохое настроение. Я его переспал. Только что переехали, ничего не могу найти. Ну, всякое такое. Пустяки.

Он обнял себя за плечи, похрустел плечами.

– Лева! – послышался из комнаты женский голос.

– Да, мам, иду! До завтра, рябиновая!

– До завтра!

– Стукнешь в двери, как в школу соберешься?

– О’кей!

Сядем с Левкой за четвертую или за пятую парту. Оттуда удобно наблюдать за Захаром, он всегда на третью садится. Из года в год.

Приятно идти рядом с красивым парнем, понимаете, да? С незнакомым к тому же. С незнакомым для других, имею в виду. Девицы из нашей школы мельком взглядывали на меня, потом на Левку и снова на меня – и не могли скрыть зависти. И поголовно все – все, понимаете, да? – со мной здоровались! Даже Китаева из 10-го «Б» подарила мне благосклонный кивок. Она никогда не здоровалась! Никогда! Правда, и я тоже, но она никогда, а сегодня поздоровалась. Благодаря Льву, конечно. Наверное, они хотели, чтобы он тоже всем отвечал на приветствия, а не только я.

Щас! Будет он с вами со всеми здороваться! Щас! Кто вы такие вообще-то?

Шли и болтали о пустяках. Лев рассказал, что их семья не из нашего города.

– Жили раньше в Воркуте, знаешь город такой за полярным кругом?

– Ага, слышала, там шахты, да?

– Ну да. И еще сейчас там такие зоны, как в «Сталкере», – целые дома, магазины, школы – вымершие, окна выбиты, одни кошки шныряют и еще пацанва. Памятники руку вперед вытягивают, пустоту щупают.

– А чего там случилось-то? Тоже, что ли, Чернобыль?

– Нет. Все гораздо проще. Шахты позакрывались, народу работать негде, уезжают. Да вообще просто бегут все. Продают квартиры буквально за бесценок. За две тыщи баксов трехкомнатную.

– За две тыщи? – я остолбенела.

– Ну, за четыре… словом задешево. Мы еще не продали свою. В центре города, шикарная нормальная трешка. Хочешь купить?

– За четыре рубля – да запросто. Прямо сейчас можно?

– А осмотр? Покупают же после осмотра.

– А мы с уроков сбежим на поезд и туда, в твой хауз – на осмотр.

– Классно!

– Сколько уроков пропустим?

– Ну, не менее ста, – Лева стал подсчитывать в уме: – Три дня туда, три дня обратно, день на смотрины – если по шесть уроков в день – полтинник.

– Да? Я думала, больше.

– Нет, это же не Дальний Восток. Страна с юга на север не очень протяженная. Ехать до Воркуты три дня отсюда на поезде.

– На оленях лучше!

Посмеялись.

– Чай там попьем, – добавил Лева.

– А как же! С сухариками!

Красиво вокруг было, листья золотели прямо на глазах, и еще малышня… Малыши меня всегда в этот день умиляют – такие все серьезные, девчонки с белыми бантами, мальчишки – женихи в миниатюре, все в костюмчиках, не хухры-мухры, у всех букеты в руках, некоторых за цветами вообще не видать, одни только ушки-лопоушки.

Когда-то мы тоже такими были, понимаете, да?

Гляжу сейчас на старшаков – дяди и тети. И никаких костюмов: футболки навыпуск и джинсы, все самое-самое обычное. Оп-ля! Нет, один разоделся, есть у нас в школе придурок. Павел Винталев. Этот в костюме был, вышагивал с мамой под ручку. При букете, кА-анечно. Винталев – медалист с первого класса, у него на лбу было написано: ме-да-лист. Ему положено в костюме с галстуком ходить, банкир долбаный. А что, Пашка не банкиром, что ли, будет? Как же – филологом-поэтом. Чтобы две копейки в год зарабатывать.

Пересекли площадь Макарова. Она сегодня вообще пуста – скейтбордисты в школу потопали. Но что тут будет после уроков! На улице солнце смайликом добродушным, все школьники придут кататься. Тут удобно.

Как я и предполагала, Захар сел за третью парту в первом ряду. Четвертую уже заняли Мокрецова с Топилкиной.

Захар на меня покосился.

– Знакомься, Захар, – сказала я, когда мы проходили мимо него. – Это Лев. – Я даже не остановилась, когда это произнесла. Как будто Кислицин мне вообще побоку.

– Ну, – кивнул Захар, искоса глянув на Левку. Даже не поздоровался! Ни со мной, ни с новеньким.

– Давай сюда сядем, – сказала я Леве, кивнув на пятую парту. И оглянулась на Захарыча.

И тут наши взгляды встретились. Во взгляде Кислицина я прочла заинтересованность. Ему стало интересно, – понимаете, да? И у меня замерло, а потом галопом помчалось сердце. Любопытно ему стало – с кем же это я в школу заявилась? Ведь он таких не знает, а Захар все должен знать. А как же! И ему дела нет, что я тоже не знаю его девицу в желтом купальнике. И спрашивать не буду, просто умру от любопытства, а не спрошу. Я понимала, конечно, что это не любопытство, а самая настоящая ревность, но боялась даже самой себе в этом признаться.

– Ой. Я телефон в ветровке забыла, – я растерянно посмотрела на Леву, – пропусти меня, пожалуйста. – Он с краю сел, а я у окна.

Я вылетела из класса.

Забыть телефон в раздевалке нашей школы – значит запросто его лишиться. И не важно, что мобилу можно купить сейчас в каждом киоске за сто рублей. У наших школяров это что-то вроде охоты по карманам. Нашел копеечный мобильник – удача, словно настоящий охотник в настоящем лесу подстрелил белку, понимаете, да?

Возвращаюсь из раздевалки с телефончиком в кармане джинсов, смотрю, из 1-го «В» выбегает зареванный мальчишка. Наверно, потому и выбежал из класса, что заревел. Звонок на урок еще не звенел. Кто-то побил там парня, что ли.

– Эй, ты чего шумишь? – я возникла перед ним, как мамаша, честное слово. Такой он был маленький, тщедушный, а я такая над ним огромная. Он в костюмчике с галстуком, как у всех первоклашек принято, я уже говорила.

– Та-ак, – мальчишка утер слезы одним рукавом, другим.

– Чего «так»? Что за «так» первого сентября? В мир знаний пришел, разве можно сегодня реветь, эй, парень?

– Мой буке-ет! – ревет мальчишка и утирает слезы рукавами.

– Что твой буке-ет?

– Вы-ыкинули!

– Кто выкинул, куда?

– Учительница-а бросила в у-урну…

Я почесала затылок. Да-а. Задачка с тремя известными. Вот и первый урок бедолаге.

Мы-то, взрослые старшеклассники, все уже понимали. Зачем учительнице много цветов? Зачем дети тащат их в школу? Этот обычай давно надо отменить. Да, да, именно: запретить приносить цветы! Потому что букеты похуже учителя выбрасывают. Что мы, урн с цветами не видели? Да сколько угодно!

– Не реви, Буратино, спасем твой букет. Учительница в классе?

– Нету-у, куда-то ушла-а…

– Ну, веди меня к вам в гости.

Зашли мы к ним в класс, малыши сидят за партами нарядные-нарядные и грустные-грустные, а в урне в углу – цветы, полная доверху урна, букеты вниз головой как утопленники без воды стеблями вверх.

Ненавижу таких училок! Ну скажите, зачем это надо делать при детях? Что, нельзя цветы в учительскую оттащить? А уж после уроков выбрасывать? Можно и вообще не выбрасывать. Подарить лишние букеты уборщице, в столовую отнести – поварам. Или просто в школьной столовой на столах расставить. Красиво же будет! Празднично!

Я не стала разбираться, где именно у этого мальчишки букет, взяла – и всю урну вверх ногами на пол перевернула. Дети вскочили с мест и к цветам кинулись. Только двое остались за партами – мальчик и девочка, и я поняла, что это их букеты – самые роскошные – стояли на учительском столе. Розы. Не хотите, господа, цветов-олигархов за несколько тысяч рубликов? Мне захотелось выкинуть их в окошко. Если бы не хозяева гладиолусов – гордые мальчик и девочка, так бы и сделала, полетели бы гладиолусы из окна на головы прохожим.

Первоклашки каждый свой букетик нашел, к груди прижал и на место отправился. Второй звонок прозвенел. И тут дверь открылась и на пороге учительница возникла. Молодая. Накрашенная. Ресницы в палец длиной. Наверное, даже не накрашенные, а наклеенные. Хлоп-хлоп на меня этими черными карандашами.

– Что тут происходит?

– А то, что цветы в урну бросать не надо, – тихо, чтобы не слышали первоклассники, сказала я ей и вышла из класса. Я почти что на ухо ей это прошипела. Мы же с ней нос к носу столкнулись. Я ее даже чуть плечом в дверях не толкнула, понимаете, да? А что она проход загородила?

Дверь за моей спиной с грохотом хлопнула, а потом распахнулась.

– Я с тобой еще разберусь! – закричала мне вслед училка первого «В». И снова дверью бабахнула. Ох, как разозлилась!

Очень мне страшно, ага.

Малышей только жалко. Сразу же видно, какая мымра им в учительницы досталась.

У нас первая учительница была золотой. И с цветами у нас не было безобразий, все четыре года, понимаете, да? Нам повезло. Каждые каникулы – поездки, походы. В гости к Дедушке Морозу в Устюг, в аквапарк на автобусе в другой город. Термосы с чаем, бутерброды. До сих пор помню их запах в прогретом автобусе. Надежда Николаевна была наша общая мама, понимаете, да? И каждый хотел к ней под крылышко.

Я поспешила в свой класс на третьем этаже. Неохота опаздывать. Вообще-то первого сентября уроков никаких нет, просто болтология, время встречи, бла-бла-бла, но все равно… К счастью, классной еще не было.

– Ты куда исчезла? – Лева с упреком взглянул на меня своими голубыми глазами. – Бросила соседа на произвол судьбы.

– Не съели тебя? – съехидничала я. – Вот и ладненько.

Я поглядела на Захара. Его спина в синем свитере выражала полное безразличие.

Вошла Лариса Григорьевна. Она и класс радостно друг друга поприветствовали после летней разлуки.

– А где у нас новенький? – Лариса Григорьевна выглядела Леву. – Лев Капитонов. Встань, пожалуйста.

Лева встал.

– Ты, кажется, откуда-то приехал?

– Да. Я из Воркуты.

– О, тундра! – засмеялся Тимка Певченко, и все засмеялись, как будто слово «тундра» теперь означало только «тупой», а не географическое понятие.

Левка сел.

– Что смешного – не пойму, – Лариса Григорьевна пожала плечами. – Вы бы лучше расспросили Леву о месте, где он жил, о школе, в которой учился.

– О девочке, с которою дружил, – подсказал Захар, не поднимая головы от парты.

– О мальчике, которого любил, – продолжил Тимка.

Все снова заржали. В нашем классе все тупые башмаки без шнурков.

– Не обращай внимания, – прошептала я Леве, – мы олигофрены, ты тут по ошибке.

– Я заметил, – пробурчал Левка и уткнулся взглядом в крышку стола.

– Эй, Тундра! – крикнул ему в спину Тимка. – У нас в классе традиционная ориентация, имей в виду.

– Певченко! Перестань сейчас же паясничать! – крикнула классная и стукнула ладонью по столу.

– А что я? – заныл Тимка. – Это он про тундру рассказывает.

Лева больше не стал слушать. Медленно поднялся, дернул с крючка под столом рюкзак и пошел из класса.

– Ты куда, э-э… – классная всполошилась и поглядела в журнал, вспоминая Левкину фамилию, – Капитонов!

– Свежим воздухом подышать. Он тут у вас больно спертый.

Толкнул дверь плечом и вышел.

– Подумаешь, гордец, – сказал кто-то, – обиделся он…

– А ты, Тимофей, думать должен, – попеняла классная Певченко. – В первый же день глупые шуточки отпускаешь.

Как будто в первый день нельзя глупые шутки, а в другие – пожалуйста. Обидно мне стало за Леву. С хорошим настроем шел в наш класс, и вот… Обломилось.

Я тоже достала рюкзак и направилась к двери.

– А ты куда, Покровская? – удивленно вопросила Лариса. – Что с вами сегодня?

– Я согласна с новеньким. Дышится тут тяжело, понимаете, да?

– С Тундрой спелась! – выкрикнул Тимка и коротко свистнул в два пальца. Это он меня освистал. Перед выходом я поглядела на Захара. Он смотрел в стол. Зараза, хоть бы взглянул на меня!

Я не стала догонять новенького. Еще подумает – влюбилась. Поплелась домой по его следам. Все равно больше никаких уроков нет. Высокая фигура Левы точкой виднелась в конце улицы, шагал в сапогах-скороходах. Сбегал от нас, приветливых и радушных.

Мама была дома. У родителей сельскохозяйственная страда. Каждый год первого сентября берут день отгула, чтобы выкопать картошку. И мне сразу сказала: идти копать. Даже не спросила, почему я так рано вернулась из школы.

– Отец уже на поле.

– Опять эта каторга! Надоело!

– Не ворчи, Виолетта.

– Не ворчи, не ворчи… Как я это ненавижу! Каждое первое сентября у тебя, мама, песня про картошку. Когда-нибудь она кончится?

– Деньги на автобус на трюмо, – сказала мама вместо ответа, – давай, ешь и догоняй. Может, застанешь меня на остановке.

Картошку, как и все овощи-фрукты, продавали в магазинах – покупай, сколько хочешь. Нет, матери зачем-то надо выращивать ее самой! На поле, за городом. Другие овощи она тоже сама выращивала, на даче. Это мамин персональный «бзик», с которым смирился отец. И мне тоже надо перенимать дурацкую привычку овощевода, понимаете, да? И тоже смиряться. А я не хочу! Не хочу – и все!!! Мне не нужна вообще эта картошка, и я уже три года подряд пыталась бастовать. Не тут-то было! Картошка – важное семейное событие, и не пойти ее ковырять – значило оставить семью без второго хлеба. А как же! Картошка, выращенная тобой, вкуснее, сочнее, в ней витаминов в сотни, нет, в тысячу раз больше, чем в магазинной – по компетентному мнению мамы и папы. Вот такая стариковская фигня.

И сейчас бунтовать было бесполезно, скандала я не хотела. Так что перекусила и пошла вслед за мамой на автобус.

Автобусы у нас полный отстой. Больше всего маршруток: «Газелей», «Соболей». Сядешь в такую железную «животинку» и ждешь, пока она заполнится пассажирами. Тупизм просто. Водители у нас очень жадные. Как будто лишние пятнадцать рублей сделают их богаче. А может, и делают, не зря же они так подолгу стоят на каждой остановке, наверное, есть в этом смысл. Пассажиры сидят как безропотные бараны. Привыкли. Однажды я спросила одного молодого водителя, долго нам еще ждать, скоро он отправится? Он ответил: через минуту. Но прошло пять, а мотор не завелся. Я встала и сказала ему об этом. Не очень вежливо, видно, сказала – ненавижу, когда обещаний не выполняют. А он как заорет:

– Торопишься, так на такси езди!

Лицо у него было такое… совершенно не запоминающееся. Глаза, нос, рот – вот и все, что можно сказать про такое лицо. И еще то, что оно было страшно злое. Я разозлилась и вышла. Больно надо время терять, сидеть тут с безмолвным народом. Да и гордость надо иметь вообще-то. Вредоносный шофер это увидел и сразу тронулся. Мне назло! Просто свинья. Я ухмыльнулась и пообещала себе, что вообще не буду в маршрутки садиться, только в автобусы, там не ждут, а сразу едут. Наверное, потому что они не частные, а государственные. А еще лучше вообще ходить пешком, а если ездить, то на своем собственном «Кадиллаке».

Но на картофельное поле пешком не пойдешь. Все-таки четыре остановки.

Остановка рядом с нашим домом. Растрескавшийся асфальт, из трещин лезет трава. В переполненной урне пустые пивные банки, бутылки и обертки от мороженого. Два парня ждут автобус. Один из нашего дома, но я не знала, как его зовут, он из другого подъезда.

– Привет! – поздоровался парень, кинув бычок мимо урны.

– Привет!

– Ну как – много двоек нахватала?

– Каких двоек? – я даже не поняла сразу. Сегодня же первый учебный день. Какие двойки? И вообще, что я, первоклассница, об оценках у меня спрашивать.

– Каких-каких… в дневнике.

– В каком дневнике?

Парень растерялся.

– Ты что, в школу уже не ходишь?

– Да лет пять уже не хожу!

А что, он не может о другом с девушкой поговорить? Только о двойках?

– Ничего себе. А выглядишь моложе. Как же время бежит… блин…

Он не «блин» сказал, а словечко покруче.

Подкатил автобус. «Пазик», не маршрутка, которые водят хамы и хапуги. Народу в нем немного, не час пик. Я села и уставилась в окно. Проезжали по частному сектору, в котором башнями возвышались многоэтажки. Наш дом – одна из таких. Их тут все больше и больше. Город давит на одноэтажные деревянные теремки, на огороды и маленькие сады. Частные домики такие живые, душевные по сравнению с каменными громадами. Окна в них смотрятся, как грустные, с морщинками, глаза. И всегда у домиков клумбы с цветами… Да, милые теремочки… некоторые прячутся за рядом берез, около одного дуб стоял богатырем и охранником… А вот двухэтажный кирпичный дворец. Особняк со стенами-«фонариками», красная черепичная крыша, стеклопакеты, кирпичный забор за миллион долларов…

Я согласилась родителям помогать, но вытребовала себе самостоятельность. Работала одна. Врубала лопату под картофельный куст, хватала его за загривок и поднимала вместе с кучей земли, в которой прятались розовые, как поросята, клубни. Собирала в ведро, а как оно набиралось с верхом, ссыпала в мешок. Папа с мамой работали в паре. Обычно было так: папа копал, а мы с мамой собирали. Но сейчас нет. Я сама, если уж нельзя слинять.

Происшедшее в школе не выходило из головы. То, что мы с Левкой солидарно покинули класс, не имело ровно никакого значения. Ну, может, Лариса чуть погундосит, но это ничего. Ведь не было уроков. А был просто треп, потому Тимка и обозвал Леву «тундрой». Были бы в расписании нормальные уроки, а не то, что по-дурацки называется «днем знаний», все бы было по-другому. Нет, чтобы сразу начать учиться, выдумывают какую-то пустопорожнюю чепуху. А еще я вспоминала малыша в костюмчике: успел он свой букет подобрать или нет, и что с ним сделал: снова учительнице преподнес или отнес маме. Я бы выбрала второе, но ведь мамаша будет его пилить, если он вернется с букетом… трудная эта малышовая жизнь.

В небе заливались десятки жаворонков. Мне казалось, что все они работали звонками на Первое сентября, только очень высоко звонили. Скоро эти «звоночки» улетят в Африку или Египет. Интересно, там они звенят в небе или скучно поживают в египетских кущах без песен – перезимовывают на юге.

День был почти по-вчерашнему теплый, но солнце светило мягче, словно сегодня после вчерашнего загара оно облачилось в парео. Начался сентябрь, лето кончилось. Но не у нас, а где-нибудь в Воркуте. Я подумала, что Захар снова может быть на пляже. Ведь из школы их давно отпустили. И в этом случае – что делаю я на дурацких картофельных грядках? Мне немедленно нужно тоже на пляж!

Я подошла к маме и соврала, что к трем часам нас звали в школу на какое-то организационное собрание и что мне нужно просто срочно бежать. Я еще хотела попросить, чтобы папа подвез меня в город на машине, но потом решила, что для выдуманного совещания это уж слишком. Не скажу, что известие про собрание доставило родителям удовольствие, но мне было наплевать. Я им уже нарыла два мешка отборного картофеля.

– Что делать – иди, раз надо, – вздохнув, разрешила мама и утерла со лба пот тыльной стороной ладони.

– Спасибо, мам!

Я повернулась и побежала по направлению к автобусной остановке, но запнулась о свое пустое ведро, поставленное самой же себе на пути, и свалилась на мягкую перекопанную землю.

– В гробу я видела вашу картошку! – крикнула я, со злостью отряхивая джинсы от жирной земли.

– Об этом ты зимой скажешь! – крикнул в ответ папа.

– Ненавижу вашу картошку! – от меня ему ответ.

Зимой! Я ее вообще могу не есть – ни зимой, ни летом, и вообще от нее толстеешь.

Меня сильно волновал вопрос: Захар на пляже один или с девицей в желтом купальнике? Если они снова вместе, я просто сойду с ума или утоплюсь с горя прямо на их глазах.

Дома лихорадочный поиск купальника-полотенца-сланцев, и вот я бегу по площади Макарова, сталкиваясь с юными скейтбордистами, и предвкушаю, как пройдусь перед Захаром в новом купальнике, нормально, по-школьному, накрашенная, а его подруги в желтом купальнике нет. Он один. Испарилась подруга, ура! И чего я не спросила сегодня у Захара, кто такая эта длинноногая. А, вот почему. Я же была вся поглощена впечатлением от новенького и тем, как все на нас обращают внимание. И Захар в первую очередь. Он ведь оглянулся! Чтобы Захар – да когда-нибудь на меня оглядывался… такого не бывало.

На пляже Аня Водонаева, Серега Пяльцев, Чердак из 8-го «А» и еще куча народа из школы, а Захара нет. Почему я Левку не позвала, он же не знает, где у нас пляж, может, он тоже купаться любит. После своего Заполярья – тем более. Может, он и не купался никогда в жизни в нормальной реке. Может, и не знает, что это такое. Вот такая я эгоистка, забываю про ближних.

Река совершенно мирно текла в своих салатовых берегах, бурунчики поднимались только вокруг бултыхающейся у берега малышни. На другом берегу, далеком-далеком, маячили фигурки рыбаков. Мне вдруг скучно стало без Захара, и захотелось снова домой. Елки, даже уроков не задали, я бы даже уроки поучила от нечего делать. А на картошку я больше не вернусь ни за что. Стрекозы летали, как сумасшедшие, с глазами на полголовы. Вот бы мне такие глазищи. И от крыльев я бы не отказалась. Летала бы над Захаром. Так высоко, чтобы он меня не замечал. И жалила бы всех девиц, приближающихся к нему на расстоянии полкилометра. Хотя стрекозы, кажется, не жалят. Вообще не знаю, что они делают. Кроме того, что жрут тонны мошек.