Электронная библиотека » Елена Гапова » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 15 марта 2017, 15:13


Автор книги: Елена Гапова


Жанр: Социология, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Вперед и с песней: телесные практики и индивидуализация

Как утверждал Мишель Фуко, чтобы подчиняться, надо что-то делать, то есть осуществлять подчинение. Ведомый на расстрел идет туда своими ногами… Власть не может быть реализована, если тот, на кого она направлена, не осуществляет продвижения этой власти, подчиняясь ей и исполняя ее. Кроме того, сегодня классические формы властного доминирования, осуществляемого при помощи прямого насилия, не так распространены, как раньше. Современное доминирование – экономическое, политическое или культурное – осуществляется более мягким способом. Оно часто транслируется при помощи консюмеризма, популярной эстетики и массовой культуры и представляется в виде сексуальной свободы.

«Взгляд», о котором шла речь выше, побуждает рассматриваемых к определенным повседневным практикам: разглядываемая женщина, приученная воспринимать мужское одобрение как положительную оценку, старается выглядеть хорошо и делает инвестиции, иногда значительные, в тело (ухаживает за ним, соблюдает диету и прочее), которое становится ее капиталом. Сексуальное тело обретает социальную «силу», но это происходит вследствие того, что в него были вложены усилия по дисциплинированию и подчинению предписаниям системы. В конце концов, женщина не может даже представить своего телесного удовольствия вне мужской экономики (создания удовольствия для мужчины); жизнь тела становится подчинена ограничениям, табу, императивам, запретам или, наоборот, побуждениям, пришедшим извне. Собственно женская «прибыль» в эротическом календаре (подобных за последнее время появилось много – с банковскими сотрудницами, белорусскими писательницами и т. д.) состоит в получении «видимости». Эти женщины могут стать видимыми, только раздевшись: одетыми их никто не увидит. При осуществлении этих практик, необходимость в которых интериоризируется, становится «своей», не нуждается в оправдании, создается индивидуальная субъективность и формируется идентичность. Приватный опыт внутренней жизни, самосознание оказываются опосредованными социальной структурой и соотнесенными с ней. Календарь дает возможность увидеть, как именно эстетика порнографии (объективации) участвует в превращении тел – потому что «индивидуальностей» как таковых уже нет – в пространство для осуществления власти.

Одновременно с календарем в Интернете появилось видео с участницами съемки[78]78
  См. видео: URL: www.youtube.com/watch?v=glu5fVHTyzI&feature=player_embedded.


[Закрыть]
. Несмотря на то что в этом ролике модели одеты и сняты в повседневной обстановке – идут по улице, спускаются по лестнице Московского университета, разговаривают, одна из них садится в такси, красит губы, ест, – это абсолютно порнографическое кино. Его визуальная эстетика – то, как камера «огибает» девушку, рассматривая ее, как тщательно отслеживается то, как модель ест, берет вилку, как камера подставляет зрителю лицо, кожу, изгибы тела, не оставляя за кадром никакого личного пространства, возможности спрятаться, оставить что-либо непоказанным или закрытым, – следует однозначному императиву: тело «создается» в максимальной готовности «отдаться» и быть принятым к употреблению. Ролик длится чуть больше минуты и сопровождается сладкоголосым текстом «от себя»:

«Мне безумно приятно, что я могу сделать нашему премьеру Владимиру Владимировичу Путину такой подарок… Я согласилась сниматься в белье для календаря, потому что это крайняя степень моего доверия. Путин привлекает меня не только как политик, но и как мужчина. Он сильный, надежный и принципиальный, не пьет и не курит, занимается спортом… Я вижу положительные изменения, которые произошли за последние десять лет. Войны на Кавказе больше нет, в целом вырос уровень жизни…»[79]79
  Там же.


[Закрыть]

Мишель Фуко высказал в свое время идею, что (сексуальное) удовольствие не находится в оппозиции к контролирующей и репрессивной власти, но, наоборот, производится в рамках властных конфигураций, которые используют его в практических целях. В этом клипе, с одной стороны, происходит трансляция политического идеала при помощи некоторой эстетической формы, с другой – осуществляется полная коммодификация личности и эмоций. Ключевой в представленной исповеди является фраза: «Я согласилась сниматься в белье для календаря, потому что это крайняя степень моего доверия». Под доверием мы обычно понимаем готовность доверяющего подчиниться действиям того, кому доверяют. В знаменитом «Докладе» американского сенатора Кеннета Старра, который содержит фактическое изложение нашумевшего скандала с Моникой Левински (и признан в Америке «порнографическим»), присутствует эпизод, где также упоминается «доверие». В процессе расследования М. Левински призналась, что в какой-то интимный момент Клинтон остановился и сказал: «Но я не могу, я не знаю тебя достаточно, я не доверяю тебе»[80]80
  См.: The Starr Report: The Findings of Independent Counsel Kenneth W. Starr on President Clinton and the Lewinsky Affair. 1998.


[Закрыть]
. Календарная модель полностью «отдается доверию», подчиняется. Сексуальность превращается в идеологию, перестав быть личным делом и став тем полем, на котором осуществляется власть. При этом внешнее принуждение уступило место самопринуждению, произошел переход от очевидного властного контроля, или даже насилия, к самоконтролю, когда контролируемая сама – и ей это кажется проявлением собственного желания – стремится соответствовать властному требованию.

Очевидно, значимым событием для легитимации всего календарного «проекта» явилось происшедшее летом 2010 года раскрытие деятельности «сети российских шпионов». Вскоре после того, как «шпионов» под общий недоверчивый смех вернули на родину, Анна Чапман, чьи откровенные снимки уже разошлись по Интернету, а шпионская деятельность заключалась в знакомствах со статусными мужчинами, снялась для эротического журнала. Приблизительно тогда же вся группа была награждена медалями, и, как писали газеты, посетивший разведчиков Владимир Путин спел с ними вместе песню «С чего начинается Родина». Через несколько месяцев был издан календарь, где группа молодых женщин публично раздевается, чтобы «предложить себя» руководителю правительства; устраивает весь перформанс молодежная организация, принадлежащая партии власти; девушки уверяют (и, судя по всему, уверены), что они сами этого хотят, потому что доверяют. Формально девушек никто ни к чему не принуждал. Они сами, искренне и очень лично, хотят «служить родине». Полный Фуко.

Между войнами: женский вопрос в национальных проектах в советской Белоруссии и Западной Беларуси[81]81
  Ранняя версия этого текста опубликована в сборнике «Гендерные истории Восточной Европы» (ред. Е. Гапова, А. Усманова, А. Пето. Минск, 2002. С. 100–123).


[Закрыть]

Задача этого текста – рассмотреть идеологию «женского вопроса» в межвоенное двадцатилетие ХХ века (1921–1939) в условиях формирования национальных субъектов на двух сопредельных, но разделенных политической границей территориях – в Советской Белоруссии (республике СССР) и в Западной Беларуси (входившей в то время в состав Польши). Сущность проблемы состоит в следующем. Консолидация национальных общностей в Европе в XIX – начале XX века обычно рассматривается как политический и культурный процесс, происходивший в публичной, т. е. «мужской», сфере параллельно со становлением буржуазного порядка. Вместе с тем национальные проекты предполагают выполнение работы по биологическому (рождение детей) и культурному воспроизводству нации, что осуществляется в рамках семьи и частной сферы, т. е. традиционной зоны ответственности женщин. Исторически формирование (буржуазных) наций происходило при таком разделении публичного и частного, где особую роль играла «национальная мать»: в свое время Ж. – Ж. Руссо настаивал на пребывании женщины дома с тем, чтобы она могла полностью посвятить себя выполнению семейной и материнской ролей. У «поздних наций» Центральной Европы, боровшихся за свою автономию в составе империй, роль семьи также оказывается важной: находясь в частном пространстве дома, сознательная полька, чешка или финка поет колыбельные на родном, часто гонимом языке, готовит национальные блюда, вышивает на одежде орнамент, кодифицированный интеллектуалами как национальный, и читает детям книжки национальных поэтов. Когда же приходит время, она целует в лоб жениха, мужа или сына, благословляя их на «священную войну» (восстание) за народ.

Если формирование наций было связано с воспроизводством буржуазного порядка и модели семьи, то большевистский проект создания нового мира, наоборот, предполагал коренное изменение всех сфер жизни, в том числе и деконструкцию традиционных гендерных отношений. Советская власть стремилась вывести женщину в публичное пространство (в образование, профессию, работу вне дома и общественную деятельность), превратив ее в строительницу социализма. Однако без получения женщинами экономической независимости невозможно было решить и «женский вопрос» – достижение равноправия мужчин и женщин, что считалось в марксизме одной из приоритетных задач. Поэтому советское национальное строительство следовало особой модели: оно происходило одновременно с перестройкой традиционного гендерного порядка и общей модернизацией.

Таким образом, в заявленной теме можно выделить два ключевых момента. Во-первых, речь идет о национальном строительстве, осуществляемом в одном случае в условиях буржуазного, а в другом – социалистического государства. Во-вторых, предметом рассмотрения является «женский вопрос» как необходимая составляющая национальных проектов. Межвоенная белорусская (и украинская) история дает уникальную возможность наблюдать разворачивание гендерных идеологий в одном случае в условиях воспроизводства, а в другом – коренного изменения гендерного порядка. Статья начинается с очень краткого экскурса в проблему белорусского национального самоопределения, за которым последует анализ гендерных политик по обе стороны польско-советской границы.

Исторический контекст

В 1897 году правительство Российской империи, стремясь модернизировать управление огромной державой, осуществило Первую всеобщую перепись населения. Для метрополии было важно произвести научную классификацию имперских субъектов, и основой для категоризации племен и народностей стал «родной язык» – следствие пришедшей из Германии идеи идентификации национальности с языком. Согласно результатам переписи в Северо-Западном крае, где были расположены белорусские земли, большинство (от 70 до 95 %) тех, кто назвал своим родным языком белорусский, являлись жителями сельской местности. Городское население края, ограничивавшееся 13 %, составляли в основном евреи (до 60 % в некоторых городах и местечках), чьи права на владение землей были ограничены, мещане, обычно русскоязычные, а также поляки[82]82
  См., например: Первая всеобщая перепись населения Российской Империи 1897 года / Под ред. Н. А. Тройницкого. СПб., 1905.


[Закрыть]
. Метафорой этих пограничных земель, послуживших колыбелью польского, белорусского и литовского культурных канонов, может быть геллнеровская Руритания – типичная для Центральной Европы территория, где этнические разделения пересекаются со статусными и классовыми. Э. Геллнер описывает обитателей таких территорий в период, предшествующий национальным возрождениям, следующим образом:

«Руритане были крестьянским населением, говорившим на нескольких родственных и более или менее взаимопонимаемых диалектах и населявшим… несколько удаленных ареалов Мегаломанской Империи. Руританский язык или, вернее, диалекты, из которых он мог бы быть создан, не использовался более никем, кроме этих крестьян. Аристократия и чиновничество говорили на языке мегаломанского двора, принадлежавшего к языковой группе, отличной от той, от которой отпочковались руританские диалекты. В большинстве, но не все, руританские крестьяне принадлежали к церкви, чья служба велась на языке, принадлежащем к еще одной лингвистической группе… Мелкие торговцы городков и местечек, обслуживавшие руританскую сельскую местность, принадлежали к еще одной этнической группе и исповедовали еще одну религию, и были презираемы руританскими крестьянами»[83]83
  Gellner E. Nations and Nationalism. Oxford: Blackwell Publishing Ltd, 1983. P. 58.


[Закрыть]
(перевод мой. – Е.Г.).

Исторически белорусско-литовский языковой и этнический ареал входил в состав Великого княжества Литовского. Современная белорусская интеллигенция склонна рассматривать это самое большое государство средневековой Европы (объединившееся впоследствии с Королевством Польским) как «золотой век» старинной национальной культуры. Этничность не являлась конституирующим принципом этого государства, однако, полагают многие, в тот период на старобелорусский были переведены и впервые напечатаны на восточнославянском языке некоторые части Библии (1517 год); созданы государственные Статуты (своды светских законов) и даже появилась своя версия «Тристана и Изольды»; города-княжества, в соответствии с европейским средневековым порядком, обладали самоуправлением и Магдебургским правом. При правлении Екатерины эти земли были присоединены к Российской империи, и в течение XIX века там произошло несколько антироссийских восстаний, повлекших значительные репрессии, религиозные ограничения, закрытие высших учебных заведений и высылки интеллигенции и дворянства (шляхты). В литературном воображении эти губернии, очевидно, стал символизировать «полуголодный, больной белорус» из поэмы В. Некрасова «Железная дорога». Политизированные интеллектуалы волны национального возрождения рубежа XIX – ХХ веков, поставившие вопрос о белорусской культурной и национальной автономии, видели корни проблемы в том, что указанные территории в течение столетий являлись «ареной политической, национальной, религиозной и культурной борьбы»[84]84
  Lubachko I. Belorussia Under Soviet Rule. Lexington, Kentucky: The University Press of Kentucky, 1972. P. 31.


[Закрыть]
между Польшей и Россией.

К началу ХХ века белорусский был языком крестьян и наивных мыслителей и воспринимался имперскими элитами как диалект низкой, ограниченной, крестьянской культуры – в соответствии со статусом его носителей. В этой ситуации активисты возрождения обозначали свою цель как достижение признания родного языка и национальной культуры в государственных институтах и образовании, освобождение от невежества, отсталости, нищеты и присоединение к европейскому цивилизационному процессу. Национальное движение предполагало «разбудить народ» при помощи культуры; во время революции и Гражданской войны выкристаллизовалась идея создания национального государства, и в марте 1918 года, во время немецкой оккупации, сторонники белорусской независимости провозгласили в Минске Белорусскую Народную Республику, формально просуществовавшую несколько месяцев. По мнению Пера Радлинга, с точки зрения белорусского национального строительства это государство было скорее «выражением намерения»[85]85
  Rudling P. The Rise and fall of Belarusian Nationalism, 1906–1931. University of Pittsburg Press, 2015.


[Закрыть]
. После прихода Красной армии на этих территориях была образована Белорусская Советская Социалистическая Республика, объединенная затем с Литвой в образование под названием Литбел, при этом значительные восточные территории были включены в состав России. В марте 1919 года польская армия начала наступление на Литву, Беларусь и Украину, и польское правительство объявило, что будущее этих земель будет решаться «свободным волеизъявлением народа, чье право на самоопределение ни в коем случае не может быть ограничено»[86]86
  Vakar N. Belorussia: The Making of a Nation. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1956. P. 109.


[Закрыть]
, а генерал Пилсудский выступал в Минске с речью на белорусском языке, однако через некоторое время единственным официальным языком был объявлен польский. С окончанием военных действий в 1921 году в Риге был подписан договор о разделе оспариваемых территорий, на который белорусские представители не были приглашены. Согласно этому договору, западные земли края отошли к Польше, восточные были включены в состав РСФСР (позднее перешли к БССР), а центр был закреплен за Белорусской ССР.

В Восточной Белоруссии в межвоенное двадцатилетие шло строительство социализма и создание Советской Белоруссии, республики с четырьмя государственными языками (белорусским, русским, польским и идишем), но приоритетом белорусского. Ирония, замечает канадский историк Дэвид Марплз, состоит в том, что именно советская власть укрепила и расширила БССР (присоединив некоторые восточные, а позднее и западные территории), создала промышленность и целенаправленно поддерживала и развивала белорусскую культуру и школу и таким образом способствовала укреплению чувства отдельной национальной принадлежности[87]87
  Marples D. Belarus: From Soviet Rule to Nuclear Catastrophe. New York: St. Martin’s Press. 1996. P. 1–23.


[Закрыть]
. В то же время в 1930-х была уничтожена значительная часть интеллигенции, как белорусской, взращенной на идеях дореволюционного национального возрождения, так и польской, и еврейской. Межвоенный период был отмечен началом индустриализации и модернизации сельского хозяйства, ликвидацией безграмотности, расширением образования и книгопечатания на родном языке. Через несколько лет после того, как была образована Белорусская ССР, самый известный белорусскоязычный поэт Янка Купала в поэме «Неназванное» писал о национальном государственном строительстве и рисовал образ родины как хозяйки, наконец-то обретшей свой собственный дом:

 
Беларусь в углу в хате своей села,
Кубок меда в руке, назирает (смотрит) смело…[88]88
  Купала Я. Безназоўнае. [1924] // Я. Купала. Мінск, 1977 (перевод подстрочный).


[Закрыть]

 

С течением времени в символическом пространстве советской эпохи белорусская нация характеризовалась как советская, равная среди равных, стремящаяся достичь полной грамотности населения, развить экономику и модернизировать сельское хозяйство, однако в начале того периода, о котором идет речь в этом тексте, до этого было далеко.

По другую сторону границы (проходившей в то время в 40 километрах к западу от Минска, вблизи станции Негорелое), в буржуазной Польской республике или, как было принято говорить, в «панской Польше» белорусы составляли компактно проживающее национальное меньшинство и, таким образом, находились приблизительно в тех же политических условиях, которые были характерны для многих народов Центральной Европы, боровшихся в XIX веке за национальное признание в составе полиэтнических империй. Обращение к истории этого периода позволяет увидеть, как могут быть соположены национальный и гендерный порядки, а также как различные национальные проекты структурируют формы публичной и частной жизни и коллективных идентичностей в соответствии со своими политическими целями. Материалом для анализа в первом случае являются документы архива Женотдела ЦК КП(Б)Б, а также журнал «Беларуская работніца і сялянка» («Беларусская работница и крестьянка») 1920–1930-х годов. Во втором используются документы белорусских женских организаций, работавших на территории Западной Беларуси, а также публикации в журнале «Жаноцкая справа» («Женское дело»), который издавался в Вильно.

Советская Белоруссия: создание «новой женщины»

Строительству социалистической Белоруссии предстояло развернуться на территориях, которые с 1914 года являлись зоной военных действий. Они неоднократно переходили из рук в руки (к немцам, полякам, большевикам), а значительная часть населения была вынуждена покинуть свои дома и превратилась в беженцев. Наступивший вслед за военным коммунизмом период НЭПа часто представляется как относительно благополучное время «золотого советского червонца»; вместе с тем это был период острой безработицы, ухода сельских жителей в города, роста проституции и так называемого «беспризорного» материнства. В документах белорусского Женотдела – специальной секции, созданной при центральном, областных и уездных комитетах коммунистической партии для решения женского вопроса в 1918–1920 годах, – указывалось: «В то же время надо отметить рост женской безработицы, главным образом за счет деревни…»[89]89
  Национальный архив Республики Беларусь. Ф. 4п. Оп. 9. Д. 5. Л. 88. Цит. по: Курков И. «Безработица является поводом для проституции» (Из документов Женотдела ЦК КП(Б)Б 1920-х гг.) // Женщины на краю Европы / Е. Гапова (ред.). Минск: ЕГУ, 2003. С. 133.


[Закрыть]
(1925 г.), а в докладной записке давалась характеристика текущего момента в Белоруссии:

«…Основной кадр безработных женщин является неквалифицированной рабочей силой, главным образом выходцы из деревни, местечек, что объясняется громадной аграрной перенаселенностью деревни (40 %) и разоренностью местечка и кустарного населения в городе.

Кроме этих моментов, мы имеем поток перебежчиц из Западной Белоруссии и даже Польши и беженцев из СССР, стремящихся на родину, в Западную Белоруссию и застревающих в наших городах.

Большой процент (до 30) безработных женщин, зачисленных на биржах, составляют матери-одиночки с малолетними детьми без крова и пристанища…»[90]90
  Национальный архив Республики Беларусь. Ф. 4п. Оп. 9. Д. 76. Л. 103–105. Цит. по: Курков И. Указ. соч. С. 138.


[Закрыть]

Первостепенной задачей «текущего момента» являлось восстановление разрушенного хозяйства, стратегической же целью должно было стать освобождение рабочего класса, с чем было сопряжено и решение женского и национального вопросов. В контексте предполагаемых преобразований роль женщин виделась неоднозначной: важной и проблемной одновременно. С одной стороны, женщины должны были стать строительницами нового общества, необходимой, особенно если учесть мужские потери в войне, рабочей силой для социалистического проекта ускоренной модернизации. Они составляли, выражаясь марксистской терминологией, резервную армию труда, и их участие было необходимо в рамках той стратегии экстенсивного использования трудовых ресурсов (вовлечения в экономику все большего количества населения), которое требовалось для построения социализма. Поэтому состоявшийся в 1924 году I съезд работниц и крестьянок Беларуси объявил освобождение женщин делом государственной важности и призвал вовлекать их в общественную жизнь. Повестка дня съезда содержала, наряду с такими темами, как «О международном и внутреннем положении СССР и укреплении Белоруссии» или «Вопросы просвещения в деревне», и пункт «О работе среди крестьянок и батрачек, задачи комсомола среди девушек». Было объявлено, что «женщины… будут проводить заветы Ильича»[91]91
  Национальный архив Республики Беларусь. Ф. 4. Оп. 9. Д. 7.


[Закрыть]
при созидании нового, социалистического образа жизни, а для руководства этой деятельностью были созданы разнообразные структуры, в частности волостные организаторы, для которых были составлены специальные «Инструкции по работе среди женщин»[92]92
  Там же. Д. 4.


[Закрыть]
.

С другой стороны, женщины были куда более сложным объектом социальной инженерии, чем мужчины (почему для работы с ними и были необходимы специальные инструкции). Еще у многих революционеров Российской империи сложилось устойчивое мнение о женщинах как «отсталом элементе», требовавшем, ввиду их исключенности из публичной сферы, дополнительных организационных и пропагандистских мер. Как разъясняет историк Элизабет Вуд, «мужчина… мог служить в армии; он мог ездить на поезде; он мог бывать в городе. Но… женщины оставались тесно связанными с традиционной сельской жизнью, даже если попадали в город, поэтому они в большей степени были неграмотны, суеверны, религиозны и привязаны к старому жизненному укладу»[93]93
  Wood E. The Baba and the Comrade. Gender and Politics in Revolutionary Russia. Bloomington, IN: Indiana University Press, 1997. P. 15.


[Закрыть]
. Ввиду этого коммунисты рассматривали освобождение женщин как «одно из измерений более широкой трансформации всех экономических, социальных и политических институтов»[94]94
  Lapidus G. Women in Soviet Society: Equality, Development and Social Change. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 1979. P. 18.


[Закрыть]
.

Действительно, предстоящая гендерная трансформация касалась всех сфер жизни. Политическая цель достижения равенства требовала решения множества формально «неполитических» проблем в сфере регулирования сексуальности и распределения ресурсов: сохранения семьи при выходе женщин за ее пределы и работе вне дома, обеспечения дешевых (т. е. дотированных государством) услуг по присмотру за детьми (без чего женское участие в общественном производстве было бы невозможным), организации общественного питания и проживания[95]95
  Эти практики включаются, в той или иной форме, во все проекты переустройства мира, о чем свидетельствует организация жизни в израильских кибуцах, религиозных сообществах или коммунах хиппи.


[Закрыть]
, контроля над телесными практиками и их последствиями (включая брак, развод и нежелательные беременности), осмысления новых подходов к телесности (красоте, моде и женственности) и пропаганды равенства в отношениях между полами. Эти проблемы, теоретизированные «снизу» западным феминизмом второй волны и частично подхваченные правительствами западных социальных государств в 1970-х, были первоначально сформулированы в советское межвоенное двадцатилетие и введены в женскую среду «сверху», тогда, когда осуществлялся форсированный приход значительного количества советских женщин в сферу оплаченного труда.

Ключевым пунктом для достижения гендерного равенства считалось получение женщинами экономической независимости, а для этого требовалось включить их в общественное производство. Такая точка зрения исходила из марксистских взглядов на проблемы семьи, сексуальности и «новой женщины», а весь проект превращения людей в строителей и строительниц социализма исходил из того, что в человеческой природе нет почти ничего «биологического» и что все пороки произрастают на почве капиталистической эксплуатации и экономического неравенства. Если их устранить, полагали марксисты, то при соответствующем воспитании и справедливом социальном устройстве люди превратятся в новых мужчин и женщин. Если же оставить женщин дома, т. е. сохранить традиционный гендерный порядок, то недостижимым окажется не только равенство, но и внедрение марксистской идеологии будет поставлено под вопрос. Таким образом, «в этот период экономические и идеологические (культурные) цели оказались тесно связанными»[96]96
  Matt O. From Krestianka to Udarnitsa. Rural Women and the Vydvizhenie Campaign, 1933–1941 // The Carl Beck Papers in Russian and East European Studies. 1996. № 1203. P. 2.


[Закрыть]
.

В 1924 году для разъяснения женщинам политики партии, а также вовлечения их в активную общественную деятельность в республике был основан белорусскоязычный журнал «Белорусская работница и крестьянка»[97]97
  В 1931 году журнал был переименован в «Работницу и колхозницу Беларуси», под этим названием он издавался до 1941 года, а затем был возобновлен после окончания войны и существовал до середины 1990-х.


[Закрыть]
. Он являлся основным средством пропаганды среди женщин новой советской идеологии и проводил линию, в соответствии с которой освобождение женщин рассматривалось как следствие социалистических преобразований. В одном из своих первых номеров журнал декларировал: «Женщина свободна только в Советской стране», а затем разъяснял:

«…Наша же Коммунистическая партия в Советской стране уже многими делами показала, что она работницу и крестьянку действительно ведет к лучшей жизни.

Наш путь верен, потому, что мы, коммунисты, зовем самих крестьянок дружно, организованно взяться за устройство жизни по-новому своими руками. Мы не приходим сверху как господа, и не беремся освобождать крестьянку своими добрыми делами. Мы всегда говорим прямо каждой крестьянке: “Рабочий класс под руководством Коммунистической партии, ведя за собой крестьянство, разбил помещиков, буржуев и всех бар. Крестьянка, сама берись за работу своими руками, только ты сможешь устроить лучшую жизнь, научиться общественной работе, стать грамотной, выдуть весь дым из головы, которым начадили попы и прочие затемнители. Рабочие, работницы, коммунисты более передовые, чем ты, тебе помогут, иди за ними”.

Таким путем Коммунистическая партия и рабоче-крестьянская власть ведет женщину к действительному освобождению и к лучшей жизни. Советская страна – единственная на всей земле страна, где тысячи крестьян собираются обсуждать и учиться делу освобождения трудящихся от бедности, темноты и отсталости»[98]98
  Беларуская работніца і сялянка. 1924. № 2. С. 2.


[Закрыть]
(выделено как в оригинале. – Е.Г.).

Таким образом, освобождение рабочих и крестьянок сопрягалось с идеей построения социализма и с формированием советского патриотизма. Женщинам разъяснялась их важная роль в общем деле, и, например, в агитационных материалах Женотдела ЦК КП(б) к 8 Марта 1926 года предлагалось использовать стихи:

 
Не победить нам, если мать,
Сестра и дочь не станут в строй
И не сумеют управлять
Своей советскою страной[99]99
  Национальный архив Республики Беларусь. Ф. 4п. Оп. 9.


[Закрыть]
.
 

В середине 20-х годов советское правительство объявило стратегической задачей ликвидацию неграмотности. В аграрной в то время Белоруссии в сельской местности на тысячу человек грамотных мужчин было 215, а женщин – 70[100]100
  Народное образование в БССРЖ: Сборник документов и материалов. Мн.: Народная асвета, 1979. Т. I. С. 394.


[Закрыть]
. С одной стороны, без образованного населения невозможны модернизация, овладение современными профессиями и улучшение жизни. С другой – посредством чтения и введения обязательного образования, в частности текстов, которые использовались в 20-х годах для обучения взрослых, производится распространение идей и идеологий. Лозунги, размещенные в журнале «Белорусская работница и крестьянка», появлявшиеся на плакатах и агитационных материалах (например: «Учиться шитью и грамоте»), призывали к объединению женщин, формированию коллективистского сознания в процессе участия в кружках и совместной деятельности. На территории республики повсеместно начали организовываться школы для взрослых и ликпункты – пункты ликвидации безграмотности: в 1924 году их уже было 1373. Сельских женщин поощряли к учебе наравне с мужчинами, и журнал сообщал:

«Ликпункт открылся в колхозе “Рассвет новой жизни”. Все женщины посещают занятия… Все женщины обязались до 1 Мая ликвидировать свою неграмотность.

Учитель тов. Новик очень хорошо развернул культработу среди женщин»[101]101
  Работніца і калгасніца Беларусі. 1932. № 3.


[Закрыть]
.

Изменения, однако, происходили не так быстро и беспроблемно, как ожидалось, особенно в 1920-х годах. Женщины были не столь активны в овладении грамотой, как мужчины, и идеологи видели причиной этого отсутствие у них сознательности:

«В деревне Подречье Подреческого райсельсовета при помощи шефа открыта изба-читальня для крестьян… Есть кружки по естествоведению, по сельскому хозяйству, политический, драматический, приезжают доктора, ветеринарные фельдшера читают лекции. Мужчины стали более сознательными. Посещают собрания, принимают активное участие в работе.

Но женщины еще отстали, несознательны, мало посещают собрания, лекции, мало принимают участия в работе. Между ними до этого времени не проводили никакой работы. Следовало б нашим женщинам взяться за ученье и общественную работу!»[102]102
  Беларуская работніца і сялянка. 1925. № 2.


[Закрыть]

Однако причины женской «пассивности», очевидно, гораздо сложнее, чем то казалось автору приведенной заметки, так как овладение чтением не сводится к техническому умению читать слова. Современная феминистская философ Элен Сиксу, осмысливая значение чтения для исторически заключенных в частное пространство женщин, пишет: «Чтение… вовсе не такая безделица, как принято считать. Сначала надо украсть ключ от библиотеки. Чтение – это провокация, вызов… Читать – это поедать запретный плод, любить запретной любовью, сменять эпохи, сменять семьи, сменять судьбы…»[103]103
  Cixous H. Three Stepsof the Ladder of Writing. New York: Columbia University Press, 1993. P. 21.


[Закрыть]
В начале 1920-х овладение чтением подразумевало нормативную трансформацию, ломку старых социальных канонов, создание новой социальной практики, прежде недоступной. Чтобы начать читать, женщинам надо было сначала обрести ту самую «свою комнату», о которой Вирджиния Вульф писала в знаменитом эссе 1929 года, понимая под этим не только технический навык, но и наличие условий, физического пространства, предназначенного для женских интеллектуальных занятий, а также их социальную приемлемость[104]104
  См.: Вулф В. Своя комната // Эти загадочные англичанки… Элизабет Гаскелл. Вирджиния Вульф. Мюриел Спарк. Фэй Уэлдон / Пер. с англ. Н. Бушманова. М., 1992. С. 163–222.


[Закрыть]
. Постепенно сельские женщины – в основном молодые – должны были войти в новое пространство клуба или избы-читальни, т. е. публичной, а следовательно, «мужской» сферы, и нередко отцы и мужья пытались удержать их от посещения курсов или участия в кружках. Такое поведение рассматривалось в патриархальной сельской общине как неприличное: этот эвфемизм скрывает более общий конфликт между старым и новым. Выйдя в публичное пространство, женщина, не принадлежа более какому-то конкретному мужчине, как бы становилась «всеобщей». Сама идея женской автономии, т. е. «принадлежности самой себе», была новой для крестьянской среды, и известны случаи, когда приехавшую из города для проведения лекции активистку местные молодые мужчины звали «пойти любиться», полагая, что в этом и состоит ее общественная функция.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации