Текст книги "Вавилонские хроники"

Тощая девица оторвалась от любования башней Этеменанки, тряхнула головой и решительно заявила, что готова подставить свою жопу под эксперимент. Она-де изучает нераскрытые возможности человеческой личности. Это-де тема ее дипломной работы в институте Парапсихологии Личности.

Коммунистка немедленно налетела на нее разъяренной курицей.

– Представители эксплоатирующих классов, изучающие в своих насквозь прогнивших институтах опиум, каким опаивают потом оболваненный народ, – начала она.

Мы так поняли, что эта кривоногая особа также непрочь подставить задницу.

Но и девицу, и коммунистку медленным, величавым, почти императорским жестом отмела в сторону педагогическая дама.

– Поскольку наиболее пострадавшей от ваших аморальных опытов организацией является наш детский садик, – сказала она, – то я готова пойти на этот омерзительный эксперимент.

Ицхак почтительно поклонился этой даме, затем повернулся к обеим девицам и слегка комически пожал плечами. Даже подмигнул. Девка из института Парапсихологии Личности ему явно глянулась. Впрочем, она осталась к семитским ужимкам Ицхака совершенно равнодушной.

– Прошу всех покинуть лабораторию, – произнес Ицхак таким тоном, будто распоряжался где-нибудь на ракетном полигоне. – Господин Даян, будьте любезны проводить наших посетителей в лабораторию и показать им работу графопостроителя.

– Прошу, – сказал я, невольно подражая изысканным манерам Ицхака.

Один за другим наши посетители исчезали с площадки. Ицхак между тем демонстрировал педагогической даме насадки и присоски, показывая – но не прикасаясь – к каким местам задницы надлежит их присоединять.

Дама кивала. Ее пышная прическа слегка растрепалась.

Наконец мы с Ицхаком также спустились в лабораторию. Ицхак вложил в держатель свежий лист ватмана. Нажал на кнопку. Прозвучал далекий сигнал. Следом за сигналом донесся голос дамы:

– Поехали!

Ицхак нажал другую кнопку. Дама отозвалась приглушенным визгом и девическим хихиканьем.

– Щёкотно!.. – крикнула она нам. – Ой! Мамочки…

Две другие педагогические дамы переглянулись между собою и прыснули. Коммунистка побагровела. Вложила микрофон в черную коленкоровую сумку, похожую на футляр от армейского прибора обнаружения боевых отравляющих веществ.

Прошипела:

– Здесь происходит глумление!

– Отнюдь, сударыня, – молвил Ицхак.

Коммунистка тряхнула растрепанными желтыми волосами и резко бросила:

– Я ухожу! Я видела предостаточно! Народ будет оповещен обо всех тех непотребствах и бесчинствах, которые… И пусть ваш холуй проводит меня к выходу!

– Здесь нет холуев, сударыня, – еще вежливее ответил ей Ицхак. – Только сотрудники.

– Какая разница! – рявкнула коммунистка. И, вильнув крепкой попкой в кожаной мини-юбке, направилась прочь по коридору. Тяжелая сумка била ее по бедру.

Я посмотрел ей вслед, но провожать почему-то не захотел.

Самописец вычертил на ватмане несколько кривых и умер. Вскоре на лестнице послышалась возня. Ицхак подбежал – ловить даму, буде та упадет.

Дама благополучно одолела последнюю ступеньку и вывалилась в помещение лаборатории. Она была очень красна.

Одернув платье, она подошла к ватману. Уставилась на кривые.

– Что вас интересовало? – спросил Ицхак. – Как видите, здесь имеются пики и впадины, характеризующие положительные и отрицательные показатели интересующего вас процесса в его динамическом развитии…

Дама сердито спросила:

– Что значит – «в динамическом развитии»?

– На горизонтальной оси мы традиционно откладываем временные интервалы… Вертикальная характеризует сам процесс.

– А…

Дама, проявив неожиданную сметку, поняла. Приблизила лицо к графику. Хмыкнула. Остальные дамы обступили ее. Поизучав график – потом оказалось, что даму интересовало финансирование детских дошкольных учреждений на ближайший квартал – дамы воззрились на Ицхака куда более приветливо.

– Я могу это взять? – спросила дама-экспериментатор. И, не дожидаясь ответа, потянулась к ватманскому листу.

Ицхак только склонил голову.

Дама выдернула лист и ловко свернула его в трубку.

Ицхак направился к выходу. Открыл дверь.

– Если у вас больше нет вопросов, господа…

– Все, что мы здесь увидели, чрезвычайно любопытно, – сказала другая педагогическая дама. – И, возможно, имеет большой практический смысл. Однако это не снимает главной проблемы: проблемы соблюдения приличий. Нельзя ли как-нибудь оградить… от обозрения… жопу?

– Сударыня, – терпеливо сказал Ицхак, – жопа должна быть подставлена всем ветрам. Это одно из основных условий. Без этого прогноз может многое потерять в точности.

– А может, и пес с ней, с точностью? – спросила самая молчаливая из трех дам. Судя по ее виду, она была кем-то вроде завхоза. – Моральный облик, знаете ли, дороже…

– В таком случае, мы сталкиваемся с неразрешимой проблемой… – начал было я. Мне захотелось поучаствовать в разговоре.

– Неразрешимых проблем не бывает, – брякнул представитель эксплуатирующей организации.

Девица в пушистом свитере подошла к Ицхаку и молча, очень крепко пожала ему руку. Ицхак ухмыльнулся ей. Она с каменным видом повернулась и направилась к выходу.

Ицхак по очереди обменялся рукопожатием со всеми пиджаками. Толстяк из «Курьрера» хлопнул его по спине и ободряюще кивнул. Ему здесь понравилось, я видел. Крепко сбитый паренек из «Обсервера» сложил глиняные таблички в холщовые карманы, свернул и убрал в фирменный портфель с жесткими стенками. Высокомерно кивнул Ицхаку, а на меня вообще не обратил внимания.

Всей толпой мы направились к выходу. В темных коридорах наткнулись на коммунистку. Она безнадежно заблудилась и теперь плутала по башне, уныло дергая то одну, то другую запертую дверь.

Наконец, гости покинули «Энкиду прорицейшн». Ицхак вытер пот со лба.

– Ты молодец, – сказал я.

Он улыбнулся.

– Ты просто гений, – добавил я.

А бывшая золотая медалистка Аннини робко спросила:

– Они насовсем ушли?

– Нет, – сказал Ицхак. И повалился на диван. – Ребята, давайте звякнем Буллиту и надеремся все вместе, как сволочи?..

* * *

Я проснулся среди ночи оттого, что страшно хотел пить. Простонал, мотнул головой по подушке – туда, сюда. В диванном валике скрипнули влажноватые стружки. Я взбил ногами скомканное непостижимым образом одеяло и слабо позвал Мурзика.

Тот спал крепким, безмятежным сном и даже не пошевелился.

Обычно мой раб устраивался спать возле моего дивана на полу – вернее, на вытертой циновке. Не такой уж я кровосос, чтоб человека на голом полу держать. Я ему даже старый плед позволил брать. Кстати, Мурзик был вполне доволен. В бараке он вообще на досках спал, а случись перебор крутых – так и вовсе под нарами. Это мне сам Мурзик простодушно рассказывал.

Простертый в бессилии, я дотянулся до палки, какой обычно задергиваю шторы, уцепил ее пальцами и потыкал в бесформенную черную массу на полу. Масса дернулась и обрела форму Мурзика.

– А? – нелепо вскрикнул мой раб.

– Воды! – потребовал я. – С лимонным соком!.. Живо, ты!..

– А… – простонал Мурзик. Встал на четвереньки, потряс головой. Поднялся и, то и дело припадая к стенам, направился на кухню. Громыхнул чайником, сдавленно выругался. Вожделенно забулькал жидкостями: наливал в стакан воду и лимонный сок.

Я терпеливо ждал. Я очень долго ждал. Когда у моих губ неожиданно возник холодный и мокрый стакан, я вздрогнул.

– Давай.

Я отобрал у него стакан и выхлебал до дна. Оставшиеся капли ловко выплеснул Мурзику в морду.

– Что ходил так долго? Еще!..

Процедура повторилась. Поставив стакан на пол, я словил моего раба за ухо и сильно вывернул.

– Ай, – сказал Мурзик, окончательно обретая бодрость.

– Это за то, что ползаешь мухой, когда господин твой страдает, – пояснил я. Мне значительно полегчало. – Ну, ладно. Ступай спать.

Мурзик невнятно промычал и снова растянулся на полу. Он улегся так, чтобы холодный пол студил вывернутое ухо. Вскоре он снова спал – сопел ровно и спокойно.

А мне не спалось. Жажда была утолена, и голова болела не так сильно, но зато я стал мерзнуть. Космический ветер задувал в прорехи моего биополя. Я ощутимо зяб.

Хуже всего было то, что гад, кажется, вернулся. Он снова взгромоздился на мой загривок и принялся сосать космические энергии. Предназначенные и отпущенные, между прочим, мне! Сущий глист. Я почти физически чувствовал, как он раздувается у меня на загривке.

Я лег на спину, чтобы придавить гада. Похоже, это мало ему повредило. Не зная, что еще сделать против гада, я постановил себе наутро побить Мурзика. И посетить кого-нибудь более научно обоснованного, чем госпожа Алкуина. Например, психотерапевта.

С этой мыслью я заснул.

* * *

Утром, когда зевающий во всю необъятную пасть Мурзик подавал мне завтрак (комковатую манную кашу, сваренную на воде), я обратился к рабу с речью.

– Мурзик, – молвил я, – ты помнишь госпожу Алкуину?

Глаза Мурзика помутнели. Беловатая слюна вдруг показалась в углу рта.

– Да кто ж такое забудет… – еле слышно отозвался он.

Я удивленно посмотрел на него.

– У тебя что, давно женщин не было?

– У меня их, почитай что, никогда толком и не было, – простодушно ответил Мурзик.

– Ну и дурак, – пробормотал я. – Ладно. Подойди-ка и встань у меня за спиной.

Мурзик отложил ложку (во время разговора он выскребывал кастрюлю). Осторожно приблизился. Встал, где я велел.

– Глянь, как там у меня мои дыры поживают, – распорядился я.

Мурзик застыл в каменной неподвижности. Я повернулся посмотреть, что такое с моим рабом. Мурзик был красен и растерян.

– В чем дело? – резковато спросил я.

– Так я… ну… господин… даже на руднике, где баб годами не… Неудобно как-то! – выпалил он наконец, прерывая собственный смущенный лепет. – Все же деньги за меня заплачены! Как же я вас…

Я встал, опрокинув табурет. Развернулся к Мурзику всем корпусом. И – хрясь! – треснул его по морде. У него аж щеки студнем затряслись.

– Хам! – взвизгнул я не своим голосом.

Мурзик заморгал. На скуле у него отпечатались мои пальцы – три красных пятна.

– Это… – вымолвил он.

– Я тебя… – задыхаясь от гнева, крикнул я. – Я тебя… обратно!.. На Ниппурской Атомной сгниешь, сука!

Мурзик моргал и вздыхал, глазами ерзал, с ноги на ногу мялся.

Поуспокоившись, я поднял табурет и сел. Мурзик все стоял надо мной, искренне опечаленный.

– Так это… – повторил он. И снова заглох.

– Дыры в биополе, – процедил я. – В биополе, болван. А не там, где ты подумал, грязное животное. Госпожа Алкуина говорила, что у меня на загривке был гад. Гад проел в биополе дырки. Как моль, когда до шерстяного доберется. – И взревел, чувствуя, что потею: – Понял?!

Мурзик кивнул.

Я перевел дух.

– Пощупай, не вернулся ли гад.

Мурзик с опаской приблизил к моей шее свои красные лапы. Подвигал сперва над загривком, потом вокруг лопаток. Осторожно потыкал пальцем в мою спину.

– Не видать, – сказал он сокрушенным тоном. – Где-то прячется, вишь, скот… – И надавил на мой загривок посильнее.

– Что ты меня мнешь? – капризно сказал я, роняя ложку в кашу. Каша остыла и сделалась совершенно несъедобной. – Я тебе что – девка?

Мурзик замер, закономерно ожидая побоев. Я милостиво махнул рукой, чтоб не боялся.

– Может, оно как гной? – предположил осмелевший Мурзик. – Ну, как этот… фунику… У меня раз были по всей шее, когда застудился… Нас тогда зимой в шахте завалило, почти сутки на морозе проторчали, пока раскопали…

– Убери лапы, – проворчал я. – Ничего-то ты не видишь, ничего не чувствуешь. Черствый ты, Мурзик. У меня гад все биополе изъел. Я теперь уязвимый. Любая сволочуга косо посмотрит – и все, готов твой хозяин. Сгибну ни за что от неведомой хвори, и никто не спасет, не вылечит… Ладно, я пошел в офис. Подай куртку. Да ботинки сперва на меня надень, чурка безмозглая…

* * *

Первым, что увидел в офисе, был Ицхак. Ничего удивительного: иногда мне начинало казаться, что Ицхак даже ночует в своей конторе.

Любопытно было другое: рядом с Ицхаком на нашем черном диване мостилась костлявая девица из Института Парапсихологии. На ней было синее платье и коротенький желтый пиджачок с вышивкой. Из-под умопомрачительно короткого платья невозбранно торчали мослатые колени.

Она утыкалась своими толстыми очками в какие-то распечатки. Ицхак, зависая над ее ушком, вкрадчиво нашептывал – давал пояснения к графикам. При этом он рассеянно лапал девицу за плоскую грудь. Девица не обращала на это внимания.

– Привет, – сказал я.

Ицхак досадливо метнулся ко мне глазами. Я пожал плечами и направился по коридору на третий этаж, в лабораторию. У меня хватало дел и там.

Через два часа Ицхак поднялся ко мне. Он был слегка растрепан и румян.

– Очень перспективная девушка, – сказал он с наигранной деловитой бодростью. – Изучает скрытые возможности человека. Я хочу помочь ей с дипломом.

– А на работу брать ее не собираешься? – ядовито поинтересовался я.

– Ну… Не в штат, конечно… Но… Ее Луринду зовут, кстати…

– Да ладно тебе, Иська. – Я перешел на дружеский тон. – Как она?

– Она? – Носатая физиономия Ицхака метчтательно затуманилась. – Она – высший класс! А вот диван у нас в офисе сущее дерьмо… – добавил он ни с того ни с сего.

– Что, проваливались? Слишком мягкий оказался?

Ицхак кивнул. И хитренько так прищурился:

– Хотя не так, как с этой толстушкой…

Тут уж я по-настоящему удивился.

– Ты что, и с Аннини?..

Он кивнул и зашевелил своим длинным кривым носом.

– Ну ты даешь, Иська! Она же замужем! Мать троих детей!

– Ну и что? – беспечно махнул рукой мой одноклассник. – Я с седьмого класса мечтал ее выебать. С тех пор, как не дала физику списать. Мне физичка пару влепила, отец выпорол, мать завелась, как по покойнику: для того ль растили-кормили-поили – ну, что обычно… Вот тогда и поклялся. Лежал распухшей жопой кверху и клялся богами предков: гадом будешь, Иська, если эту сучку не выебешь!

Я покачал головой.

– Вечно у тебя приключения…

– Да ладно тебе… Ты прямо как моя мамаша…

Мы оба засмеялись.

Потом Ицхак сказал, что у него неотложные дела в городе, и отбыл.

Пользуясь его отсутствием, я поработал еще немного над своей темой, а потом закрыл ящик стола на ключ, выключил свет и пошел домой.

* * *

Я застал у себя матушку. Она полулежала на моем диване. Перед ней стоял столик на колесиках, сервированный с наибольшим изяществом, на какое только способен мой раб.

Матушка вкушала чай. Мурзик, эта каторжная морда, что-то ей втолковывал, подкладывая на тарелочку то варенье, то печенье.

– И с лица спал, – сообщал Мурзик. – Настроение у него, это… неуравновешенное. Говорит – гад какой-то меня всего, точно ржа, источил…

– Боги! – пугалась матушка, посасывая печенье.

– И это еще не все… – продолжал Мурзик.

Тут я распахнул дверь.

– А вот и ты, дорогой, – приветствовала меня матушка с дивана.

Мурзик подбежал и принялся вытаскивать меня из куртки. Я отпихнул его руки.

– Пусти, я сам… У тебя лапы липкие…

Мурзик обсосал с пальцев варенье и, встав на колени, начал расшнуровывать мои грязные ботинки. Я освободился от обуви. Мурзик подал мне тапочки и ушел с ботинками в коридор. Повернувшись, я крикнул ему:

– Руки после обуви вымой, чувырла!

Матушка глядела на меня озабоченно.

Меня трясло от гнева. Вот, значит, как!.. Вот, значит, для чего она мне подсунула этого грязного раба!.. Чтобы он за мной следил!.. Чтобы он матушке про меня все докладывал!..

– Сынок, – начала матушка.

Я перебил ее.

– Матушка, вы вынуждаете меня просить избавить… избавить меня от этого соглядатая!..

Она подняла выщипанные брови. Пошевелилась на диване, потянулась ко мне, взяла за руку.

– Сядь. Хочешь чаю?

– Нет.

Но сел.

Матушка погладила меня по плечу.

– За тобой никто не шпионит. Я зашла случайно, поверь. Можешь спросить соседей… твоего отца…

Я сердито молчал.

– Ну хорошо, – сдалась матушка. – Твой раб позвонил мне сегодня по телефону. Попросил зайти. Сказал, что это касается твоего здоровья. Неужели ты думаешь, что материнское сердце…

– Ладно, – оборвал я. – И что он вам натрепал?

– Я встревожена, – сказала матушка. – И твой раб встревожен тоже. Напрасно ты им недоволен…

– Что, жаловался?

– Кто?

– Ну, Мурзик… Ныл, небось, что я его пороть водил?

– Пороть? Ты хочешь сказать, что водил его в экзекутарий?

Я кивнул.

– Первый раз слышу, – заявила матушка. – Нет, он на тебя не жаловался. Он бесконечно счастлив прислуживать потомку древнего, славного…

Я видел, что она не лжет. Я всегда вижу, когда матушка изволит говорить неправду.

– Нет, его искренне беспокоит твое здоровье.

– Понятное дело, – проворчал я. – Если я загнусь…

Матушка положила свою крашеную сандалом ладонь мне на губы.

– Не смей так говорить! Не гневи богов!

– Хорошо, – промычал я из-под ладони. Она убрала руку.

– Скажи, – приступила матушка, – неужто это правда, что в биополе у тебя прорехи?

– Да, – нехотя сказал я. – Светящиеся, она сказала. Или красные, не помню.

– Ты должен посетить Трехглазого Пахирту, – решительно заявила матушка.

– Это еще что? – спросил я. – Вообще-то я думал зайти к психотерапевту…

– К психотерапевту надо таскаться год, а то и два. И платить деньги за каждый визит. И то еще неизвестно, будет ли толк.

И крикнула:

– Эй, кваллу!

Она называла раба «кваллу», старинным словом, обозначающим «холопа». Матушка вообще любила ввернуть древнее словечко. Так она подчеркивала нашу принадлежность к одному из старейших вавилонских родов. Это производило впечатление. Я не понимал только, зачем ей «производить впечатление» на меня или на Мурзика. Я и сам принадлежу к этому роду, а что до Мурзика, то он без всяких «кваллу» ей под ноги стелется.

Мой раб тут же выскочил из-за двери. Подслушивал, конечно.

– Ты можешь находиться в комнате, – позволила матушка.

Я скрипнул зубами, но возражать не стал. Не хватало еще при Мурзике с родной матерью ругаться. Эдак он совсем всякое почтение ко мне потеряет.

– Подай мою сумку, – велела матушка моему рабу. – Вон ту, будь любезен.

Она покопалась в сумке, вывалила на колени связку ключей, скомканный носовой платок, измазанный помадой, треснувшее зеркальце и несколько колотых глиняных табличек. Наконец она извлекла мятую газетку. Развернула. Ткнула пальцем:

– На, прочитай.

И откинулась на диване, прикрыв глаза. Я, как дурак, принялся усердно читать вслух.

…Мне снова десять лет. Сижу я на низенькой скамеечке в атрии нашего престижного закрытого учебного заведения. Мне хочется писать. В атрии вкрадчиво журчит фонтанчик – провоцирует. Напротив меня, на мраморной скамье, восседает матушка – пришла навестить отпрыска. За моей спиной маячит жрец-преподаватель. Матушка-то не видит, а я прекрасно вижу, что он прячет за спиной розги. По просьбе матушки, я показываю, каких успехов добился за минувшую неделю. Я громко, прилежно читаю вслух «Песнь о встрече Гильгамеша и Энкиду»:

Вскричал он в изумлении: «Кто сей, что так рычит?

Кто в гневном ослеплении погибель нам сулит?!»

Матушка кивает с довольным видом. Жрец похлопывает в такт чеканному ритму «Песни» розгами по ладони…

…Проклятье! Я и без всякого психотерапевта знаю, что у меня сильно развита зависимость от матери. Еще бы ей не развиться, этой зависимости, если до двадцати пяти лет я жил на матушкины деньги.

Статья, которую я читал по просьбе матушки, была такова:

ВЗГЛЯНИ НА МИР ГЛАЗАМИ НАДЕЖДЫ

Признаться честно, поначалу я не верил, что Трехглазый Пахирту в состоянии мне помочь. Ситуация моя складывалась безнадежно. Я женат уже двадцать лет. И вот случилось несчастье – я полюбил другую женщину. Жена моя является владелицей всего нашего состояния. Если я разведусь с ней, то останусь нищим. Взять же вторую жену я не осмеливаюсь. Жена слишком деспотично относится к нашему браку. Она никогда не позволит мне взять вторую жену. Если я даже заикнусь об этом, то она немедленно подаст на развод и бросит меня без гроша.

В состоянии полного отчаяния я пришел к известному магу и целителю. Не стану говорить о том, что между нами происходило, – это сокровенно. Скажу только, что никогда не встречал человека, способного В ПОЛНОМ СМЫСЛЕ СЛОВА заглянуть в душу. Заглянуть – и увидеть все ее раны, увидеть почти плотским зрением. А затем – прикоснуться и исцелить.

Я вышел от Трехглазого Пахирту обновленным. Я стал другим человеком. Я успешно разрешил все свои проблемы. Теперь моя жизнь идет по новому, светлому пути.

И всякому, кому кажется, будто горькая судьбина загнала его в черный, безвыходный тупик, я скажу: «Не отчаивайся, брат! Иди на улицу Бунаниту, дом 31, инсула 6 на прием к доброму белому магу Трехглазому Пахирту, и он научит тебя смотреть на мир ГЛАЗАМИ НАДЕЖДЫ!»

Подписано было «наш корреспондент».

Глаза матушки сияли.

– Ну, как? – спросила она.

Я молча отдал ей газету. Я не знал, что сказать. Кроме всего прочего, жизнь вовсе не представлялась мне безнадежным тупиком. Мне просто было… неуютно, что ли.

Неожиданно Мурзик выпалил с жаром:

– Госпожа дело говорит, господин! Вам надо сходить к этому, к трехглазому!.. Он вам и гада придавит, и дырки все зашьет… какие лишние…

Матушка засмеялась.

– Послушай своего кваллу, сынок, если не хочешь родную мать послушать. Сходи, что тебе стоит? Увидишь…

– Матушка! – взмолился я. – У меня работы много…

Она потрепала меня по щеке.

– Сходи, – повторила она. – Много времени у тебя не займет. Не поможет – что ж… А вдруг поможет? Денег дать?

– Матушка! – закричал я. – Да есть у меня деньги, есть! Мы с Иськой знаете сколько зарабатываем!..

– Вот и хорошо, – ничуть не смутилась матушка. И полезла с дивана, едва не своротив столик.

Мурзик обул-одел ее, поцеловал ее руку и проводил до такси. В окно я видел, как он выплясывает вокруг нее, будто стремясь оберечь даже от городского воздуха. Матушка уселась в машину и отчалила. Мурзик поплелся домой.

Я не стал его бить. Я даже бранить его поленился. Да и что толку…

* * *

Естественно, я потащился к трехглазому. Мурзик напросился со мной. Я видел, что он очень возбужден, и спросил, в чем дело. Раб ответил просто:

– Если вы меня продадите, будет потом, что вспомнить…

– А тебе и вспомнить нечего? Как в шахте вас завалило, как мастера вы спалили живьем – это тебе не воспоминания, что ли?

Мурзик отмахнулся.

– Какие это воспоминания, господин… Так, сплошь страх ночной… Бывает, такое на ум лезет, сам дивуешься: до чего живучая сволочь человек, да только разве это жизнь… А вот госпожа Алкуина или этот трехглазый – вот это… – Он тихо вздохнул и вымолвил заветное: – Это власть!

От неожиданности я споткнулся и попал ногой в лужу.

– Ты, Мурзик, никак о мировом господстве грезишь?

– А?

– Что такое, по-твоему, власть?

– Ну… Это когда вы изволите меня по морде бить, а я духом это… воспаряю… невзирая…

Я только рукой махнул. Что с ним, с этим кваллу, разговаривать.

Добрый белый маг Трехглазый Пахирту обитал в престижном загородном квартале Кандигирра, на Пятом километре Урукского шоссе. Небольшие нарядные дома, выстроенные на месте сгоревших трущоб, тонули в зелени садов. Инсула мага помещалась на втором этаже шестиинсульного дома. На доме призывно белела табличка с изображением симпатичного белобородого дедушки в высоком звездном колпаке. Над дедушкой отечественной клинописью и мицраимскими иероглифами было начертано:

«МАГИЯ ХАЛДЕЙСКИХ МУДРЕЦОВ.

Утраченные секреты древности».

– Это здесь, – сказал я.

Мурзик обогнал меня, отворил калитку. Я вошел. Мурзик зачем-то на цыпочках прошествовал следом.

Мы позвонили. Дверь была новая, обитая коленкором. Под коленкором чувствовалась пуленепробиваемая стальная пластина.

Дверь распахнулась сразу, стремительным энергичным движением.

На пороге стоял моложавый мужчина невысокого роста, узкоплечий, стройный. На нем были джинсы и клетчатая рубашка, как на рабочем.

– Проходите, братья, – ни о чем не спрашивая, сказал добрый маг.

– Мы не братья, – сердито сказал я. – Вот еще не хватало.

Он удивленно-ласково посмотрел мне в глаза.

– Все люди братья, – проговорил он. И направился в комнаты.

Мы прошли следом. Мне сразу все не понравилось. Не хочу я, чтобы какой-нибудь Мурзик числился моим братом.

В комнате у доброго мага не продохнуть было от идолов и божков. Набу, Син, Инанна и Нергал таращились из каждого угла. Но больше всего было изображений Бэла.

– Садись, брат, – молвил маг, придвигая мне тяжелое кресло. Сам он уселся за стол и вперился в меня взглядом. Я чувствовал себя так, будто меня привели на допрос.

Мурзик уселся на корточки у двери и, тихонько покачиваясь, принялся оглядываться по сторонам. Он даже рот приоткрыл, так ему все было любопытно.

– В общем, так… – начал я, но трехглазый Пахирту перебил:

– Молчи, брат! Я буду смотреть! Я увижу!

Я замолчал. В комнате стало тихо. Только часы тикали, да добрый маг то и дело громко сглатывал слюну.

Наконец он заговорил отрывисто, задыхаясь:

– Да… Крепко потрепали тебя в астральных боях, воин… Но ты будешь исцелен. Работа предстоит тяжкая, опасная. Плечом к плечу одолеем мы врагов, брат. Ты должен верить и сражаться. Я дам тебе астральный меч и астральный щит и никакая атака не будет тебе страшна!

– Я ни с кем не… – начал было я.

Он вскинул руку.

– О, молчи! Молю, молчи! Я вижу следы астральных ран на твоем тонком теле!

Мурзик обеспокоенно заворочался у двери.

– Я и то говорю ему, господин: «Вы бы кушали, господин! Вас мало ветром не качает…» Это у него всё от переживаний. И на работе себя не жалеет. С чего тут телу полным быть? Будет тут тело тонкое…

– Я об ином теле, брат, – живо обратился к Мурзику добрый белый маг Пахирту. – Я о том тонком астральном теле, которое… Я вижу, что у твоего брата оно изранено острыми мечами. Он – отважный воин. – Маг снова повернулся ко мне. – Да, ты отважный воин, брат! Следы множества схваток остались и кровоточат…

– Видите ли… – начал я снова.

– Называй меня «брат», – вскричал белый маг. – Умоляю, называй меня братом, брат! Иначе моя магия будет бессильна…

– Видишь ли, брат, – через силу вымолвил я, – за несколько дней до того, как прийти к… тебе, я посещал иное место. Госпожа Алкуина…

Пахирту сделал кислое лицо.

– Для женщин, желающих найти себе мужа, – в самый раз. Но не для воина же, не для астрального бойца! Брат мой, ты правильно сделал, что пришел ко мне. Кто еще поймет воина, как не воин! Кто залечит рану, полученную в жестокой астральной битве с темными силами, как не добрый белый маг!

– А крепко он ранен? – спросил Мурзик от двери. – Ну, господин-то мой. Ведь не видать глазом, не углядишь, что там с ним творится… Может, это… ахор сочится… Я ж не понимаю…

– А это мы сейчас поглядим! – охотно сказал белый маг. – Для чего у нас третий глаз? Наш третий магический глаз?

И он опустил веки.

– Умоляю, брат, – прошептал он, – не шевелись. Сиди, думай о чем-нибудь… о чем-нибудь приятном… или неприятном… Только не шевелись и не прекращай потока мыслей…

Я стал думать об Ицхаке и мослатой девице. А потом просто о девице. Нет, мне ее не хотелось. И Аннини не хотелось. И даже госпожу Алкуину не хотелось. Мне хотелось ту, переодетую мицраимским мальчиком.

Тут Мурзик тихонечко сказал:

– Ой…

Я перевел взгляд на мага и разинул рот не хуже моего раба. На лбу, между бровей, у Пахирту открылся третий глаз. Глаз был круглый, желтый и очень любопытный. Время от времени этот глаз затягивался полупрозрачным веком. Вообще же он был похож на куриный.

Глаз пялился на меня с бесстыдным интересом. Разглядывал и так, и эдак. Моргал. Щурился. Потом исчез.

Пахирту открыл глаза. Вид у него был удивленный.

– Брат, – сказал он, наклоняясь ко мне через стол, – тебе никто не говорил о том, что ты – великий воин?

– Госпожа Алкуина.

– Она имела в виду не то, – отмахнулся он. – Нет, я о другом. Твое астральное тело – это тело великого воина. Но оно какое-то… изорванное, что ли.

– Раны залечил? – спросил я грубовато. – Или мне так и ходить израненным?

– Залечу, – обещал Пахирту. И придвинул ко мне прейскурант. – Шесть сиклей – внутриполостная операция, четыре сикля – обычная. Заживление астрального рубца – два сикля. Можно также произвести косметическую операцию по улучшению цвета астрального лица на сорок один процент, но, я думаю, тебе это не нужно…

– Держи десять сиклей, – решился я. – И лечи, что нужно.

Он незаметным движением принял у меня деньги, ловко препроводив их в карман, и встал.

– Прошу в операционную, – сказал он.

Я прошел за ним в закуток, отгороженный от комнаты занавеской, и столкнулся нос к носу с огромным мрачным изваянием Нергала. Нергал глядел черными деревянными глазами, как живой. Я вздрогнул.

Пахирту велел мне ложиться и закрыть глаза. Сказал, что операция продлится долго, потому что я весь изранен. Буквально разорван на кусочки. Он, Пахирту, вообще не понимает, как я до сих пор жив, имея такие многочисленные ранения астрального тела. Затронут астральный желудок и практически отказало левое астральное легкое.

Я лег и закрыл глаза. Ничего не происходило. Пахирту стоял надо мной. Вроде бы, водил руками. Время от времени приоткрывал третий глаз и вглядывался.

То и дело Пахирту хмыкал. То ли не нравилось ему что-то, то ли наоборот, нравилось.

Наконец, я замерз и беспокойно зашевелился. Пахирту вскоре объявил, что операция закончена и жизнь моя вне опасности. Подал руку, помог встать.

– Ну как? – заботливо спросил белый маг.

Мне и в самом деле стало легче. О чем я и поведал магу.

– Вот и хорошо, – обрадовался он. Он обрадовался совершенно искренне. – Надо выпить по этому поводу, брат. Я устал. Ты перенес тяжелую операцию, а впереди у тебя отчаянные астральные битвы, я вижу.

Мы вышли из-за занавески. Мурзик, который в наше отсутствие забрался в кресло для посетителей и там задремал, испуганно вскочил.

Пахирту вытащил из нижнего ящика стола три бокала и бутылку эламского виски. Налил. Мы выпили. Мурзик так отчаянно закашлялся, так потешно вытаращил глаза, что мы с магом расхохотались.

– Что, брат, непривычно тебе? – спросил моего раба белый маг.

– Непри…вычно, – выдохнул Мурзик.

– Ну и не привыкай, – сказал Пахирту. И начал рассказывать.

Он рассказывал нам с Мурзиком о том, как вышло, что у него открылся этот самый третий глаз.

В молодости, то есть, двадцать лет назад, довелось Пахирту участвовать в войне с грязнобородыми эламитами. Там, кстати, и пристрастился к ихнему виски.

– И вот, братья, можете себе представить: ночь, ракеты вспарывают темноту, то и дело оживает и начинает стучать далекий пулемет… А назавтра – атака! Штыковая! Мы выскакиваем из окопа, несемся. Себя не помним. Скорей бы добежать, скорей бы вонзить штык в живую плоть… Страшно помыслить, не то что – сотворить. И вот – кругом кипит бой. У ног моих корчится эламит, в животе у него торчит мой штык. А мне тошно, меня рвет. И страшно, как никогда в жизни не было и, дай Нергал, уже не будет. Отблевался я, а эламит еще живой, корчится. Хрипит, чтоб зарезал я его. А я и подойти-то боюсь. Оцепенение на меня напало. От шока. Смотрю на него, как дурак, и жду, пока он сам отойдет. Живучий, падла, попался. Ногами бьет, головой колотится. Пена на губах показалась. Я глаза закрыл, чтобы не видеть. И представьте себе, братья, – вижу! Я покрепче веки зажмурил – все равно вижу! Вижу, как корчится грязнобородый, и ничего поделать с собой не могу. Лоб пощупал, а там… а там третий глаз открылся! С той поры началось. Стал видеть прошлое и будущее. Поначалу только одно разглядеть и мог: кого в следующем бою убьют. Предупреждал, как мог. Много жизней спас. Когда война закончилась, только тогда и осознал, в чем призвание мое…