Электронная библиотека » Елена Хаецкая » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Мориц и Эльза"


  • Текст добавлен: 24 марта 2014, 01:12


Автор книги: Елена Хаецкая


Жанр: Городское фэнтези, Фэнтези


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Елена Хаецкая
Мориц и Эльза

Dahin!.. dahin!..

I. – W. Goethe

– Миссис Бичер-Стоу совершенно убедила меня в том, что негров необходимо освободить! – воскликнул Мориц фон Рутмерсбах, роняя на одеяло «Хижину дяди Тома». – Но как, черт возьми, как?!.

Он заложил руки за голову и задумчиво посмотрел на свои ноги в шерстяных носках, задранные на спинку кровати. Казенная кровать, очень голодная на вид, явно намеревалась тяпнуть его за пятку. Вон – и пружиной уже нацелилась…

Со стены, прикрепленные кнопками, смотрели двоюродные предки – партизан 1812 года Александр Фигнер из журнала «Огонек» и революционерка Вера Фигнер, похищенная из пионерской комнаты школы номер 75 Петроградского района. Тоже, видать, о неграх призадумались.

Настоящая фамилия Морица была «Фигнер фон Рутмерсбах». Шесть лет назад, получая паспорт, Мориц чрезвычайно утомил паспортистку, настаивая, чтобы частичку «фон» вписали ему в документ. Нависая над высокой, покрашенной в коричневый цвет перегородкой, он ломким, вороньим голосом втолковывал, что, раз все его предки были «фонами», то и ему положено.

– Что, и папа твой – «фон»? – поинтересовалась паспортистка, привыкшая отбивать атаки бестолковых пенсионеров и потому никогда не терявшаяся.

Юный Мориц побагровел.

– При чем тут мой папа? – начал он, но тут очередь начала шумать. «Молод еще! Фон-барон! Немчура! Нашел, чем гордиться!»

Мориц плюнул и ушел. Он действительно был немец и барон, но в паспорт никакого «фона» ему так и не вписали.

Послешкольная биография Морица состояла из трех решительных зигзагов. Во-первых, он поступил в университет. Во-вторых, почти сразу безоглядно влюбился в женщину, отчего не успел сдать курсовую и был отчислен со второго курса. В-третьих, он попал в армию, но не в героический Кандагар, откуда был шанс вернуться Печориным, а под Кострому.

В армии у него были друзья: некто Борода (на тот момент без бороды), тоже из университета, и Заза с профилем принца и глазами оленя, которого по первому году очень били за полное незнание русского языка.

Потом армия закончилась. Заза навсегда уехал обратно в горы, Борода опять восстановился в университете, где учился с перерывами уже десятый год, а Мориц в самый последний момент попал в одну академическую экспедицию на Кольский полуостров.

Задачей экспедиции был сбор веских научных доказательств вреда спуска в северные озера концентрированной серной кислоты. Чтобы утверждать это не голословно, а с цифрами и фактами на руках.

Все лето Мориц кормил сотрудников склеенными макаронами и скелетиками килек с вылезающими из орбит глазками – белыми и как бы удивленными. К концу сезона оказалось, что Мориц, противу всех ожиданий, не заработал на Севере ни гроша, а напротив – остался еще должен десять рублей, поскольку с него, как и со всех прочих, вычитали за питание. Мориц охотно поглядел на столбики цифр и кивнул – он ничего не понял, но начальник экспедиции ему нравился. При прощании Морицу объявили, что выданный в начале сезона ватник он может оставить себе.

Мориц сунул ватник в крафт-пакет, пожал руки двум-трем товарищам и растворился в шумном городе – долговязый и белобрысый, стопроцентный фриц, каких показывают в старом кино про войну.

Осень и зиму Мориц провел у Бороды – в подвале на Дворцовой площади. Борода трудился там дворником. Мориц иногда помогал ему, однако крайне нерегулярно: в библиотеке он набрал гору книг и читал их с утра до вечера.

Весной, объявив, что теперь ему «все ясно», Мориц взял с собой ватник, портреты предков, недочитанную «Хижину дяди Тома» и двадцать рублей денег и ушел на Варшавский вокзал.

Был конец мая, двадцать восьмое число. В ноль часов пять минут скорый поезд номер 25 помчался в Варшаву, как спущенный с поводка пес. Вскоре огни большого города погасли, за окнами настала черная кромешная ночь, в вагонах все спали, только шептались на нижней полке две женщины, рассказывая друг другу всю свою жизнь, да возле туалета приглушенно булькали несколько печальных алкоголиков.

А потом настало утро – впрыгнуло в мутные окошки пятнистой зеленью. Мориц вышел в тамбур и закурил.

Тем временем показался и наш городок. Поезд стал замедлять ход. Проплыл окраинный дом, какое-то похожее на барак здание, затем – переезд, возле которого топтался одинокий ГАЗ, еще медленнее – кладбище, костел, сосенки. Стоп.

Мориц курил в тамбуре и смотрел на маленький костел в жидких сосенках. Две минуты стоянки тянулись вечно, и когда поезд, вздохнув, медленно оттолкнулся от перрона, Мориц внезапно шагнул на землю – как стучатся в первую попавшуюся дверь. Набирая ход, поезд уходил, уходил, позвякивая чайными стаканами – все шестнадцать вагонов равнодушно скользнули глазами по ничтожному нашему городку и тотчас позабыли о нем.

Вскоре земля поглотила перестук колес, и тотчас взревел ГАЗ, а потом стало одуряюще тихо. Мориц стоял на мазутной земле, вдыхая запах теплых шпал, а городок уже приглядывался к нему: приостановилась, проходя по тропинке над насыпью, женщина в желтом платье; солнечный луч, прыгнув в оконце под крышей костела, мазнул по глазам…

Мориц побродил по леску немного, нашел десяток пыльных, зеленых еще земляничин на откосе, посидел на траве в обществе незнакомой собаки, съел взятые из дома бутерброды – гостинец заботливого Бороды. Когда стало темнеть, он заснул на ступеньках костела.

Утром, в воскресенье, наш ксендз, пан Малиновский, отпирая клитку церковной ограды, увидел спящего под ватником незнакомца. Хрустя резиновыми сапогами по гравию, Малиновский осторожно подошел к Морицу и тронул его за плечо. Мориц открыл глаза и сел. Несколько секунд бродяга смотрел на ксендза снизу вверх и моргал. Потом Малиновский сел рядом на ступеньку и начал стаскивать резиновые сапоги, блестящие от росы. Сосны чуть шевелились в вышине.

Мориц потянулся, потер лицо ладонями. Ему на удивление было спокойно.

Малиновский, босой, открыл дверь костела, вошел в холодное, полутемное помещение и исчез за алтарем. Он слышал, как Мориц осторожно бродит по костелу, разглядывая его скромное убранство, стоит перед Богоматерью – мрачноватой, на испанский лад, девочкой с младенцем на руках, трогает потертые кисти кафедрального балдахина, садится на холодную скамейку, ставит рюкзак на пол. Малиновский, уже в ботинках, вышел к нему.

– Помогите мне повесить картину, – попросил он.

Мориц безмолвно взялся за дело.

Картина с пронзительным реализмом изображала пьяного мужа и изнуренную жену. Дети в неопределенном количестве прятались за юбкой матери, муж размахивал кулаками. Интерьер терялся в темно-синем мутном тумане, только на переднем плане виден был диван с вязаной салфеткой в изголовье и стоящая на полу радиола. Возле мужа крутился, кроме того, мерзкий черт, радостно поводя пятачком и потирая ладони, а над женщиной парил грустный ангел.

Морицу картина очень понравилась. И ксендз ему нравился – с пониманием человек и не суетится.

– Оставайтесь – через полчаса служба, – предложил Малиновский, когда работа была закончена. – Вы литовец?

– Нет. Почему вы спросили? – откликнулся Мориц, чутко относящийся к национальному вопросу.

– Потому что с утра служба на литовском языке, а потом еще раз – на польском.

Бродяга промолчал. Малиновский, не дожидаясь ответа, снова ушел.


Мориц прошел вдоль железнодорожного полотна, миновал переезд и оказался на улице Комиссара Эйвадиса, которая, поднимаясь в горку, вела прямо к зданию мэрии. Сначала Мориц разглядел на макушке холма флаг, уныло обвисший в густом жасминном воздухе провинциального мая, потом показалась крыша, балкон, затянутый выцветшим, почти розовым кумачом, затем ослепительно-белые колонны – и наконец вся наша «ратуша» предстала перед пришельцем.

Мориц решительно вошел. У самого входа за столом с пятью разноцветными телефонами сидел с газетой сержант милиции Голицын – дежурил. Попав в полумрак с яркого утреннего света, Мориц сгоряча не заметил сержанта и двинулся к лестнице, по которой возила шваброй задумчивая уборщица в синем халате.

– Товарищ, товарищ! – вдруг ожил сержант. – Товарищ, минуточку, вы к кому?

Мориц остановился, обернулся и вежливо приблизился к столику с телефонами.

– Я приезжий, – доверительно сказал Мориц. – Хочу вот устроиться здесь на работу. К кому мне обратиться, не подскажете?

Уборщица выпрямилась и с любопытством сощурила глаза.

Голицын полистал паспорт Морица, подумал немного и столь же вежливо начал разъяснять, куда подняться, где повернуть направо и в какой комнате спросить. Мориц уверенно затопал по лестнице на второй этаж.

Коридор был покрыт жестким, словно бы подстриженным под машинку красным ковром. Мориц бесшумно прошел по нему до кабинета с табличкой «Приемная». Проемы между дверями были украшены картинами на исторические темы, начиная с какого-то старинного генерала, ломающего шпагу, чтобы не отдавать ее врагу, и кончая вручением городку ордена Дружбы Народов по случаю его 800-летия.

В приемной оказалась суровая старуха с беломориной в зубах, сидящая за пишущей машинкой в окружении бумаг, папок и телефонов. На ней была белая блузка с кружевными рюшами, заколотыми тяжелой брошкой прямо под горлом. Она допечатала несколько строк, вытащила бумаги из машинки и, просмотрев их, с хрустом проткнула дыроколом.

– Я слушаю вас, – объявила она.

– Видите ли, – начал Мориц, – я хотел бы здесь жить. И работать. Для этого, как я понимаю, нужна санкция мэра города…

Секретарша в задумчивости смяла окурок.

– Я не знаю, есть ли в городе работа для вас… Сейчас спрошу Аллу Валерьевну, сможет ли она вас принять, – сказала она, поднимаясь. – Посидите пока тут.

И скрылась за дверью. Мориц продолжал стоять, ему не хотелось расслабляться. Слегка набычившись, прямо на него с непонятным укором смотрел Ленин. Слева от Ленина в окно рассеянно глядел интеллигентный Энгельс, а справа, растрепанный и жизнерадостный, обозревал кабинет чернобородый Мавр.

– Алла Валерьевна примет вас, – сухо произнесла секретарша, снова усаживаясь за машинку. И подняв на Морица светлые, очень жесткие глаза, добавила: – Проходите.

Мориц осторожно вошел. Кое-как пристроился на стуле и уперся коленками в твердый стол. Перед ним высилась сама Алла Валерьевна, женщина-мэр, дама лет пятидесяти, имевшая характерную прическу размером как раз со всю остальную голову, так что казалось, будто у нее две головы. Она была невелика ростом и одновременно с тем монументальна.

Мориц изложил свою просьбу. Она выслушала, приветливо разглядывая его цепкими глазками и не перебивая.

– Я как раз думаю, что бы вам предложить, – сказала она после некоторой паузы. – Вы, конечно, ценный кадр, молодой мужчина, это редко бывает… Не хочется вас упускать, понимаете? – Она неожиданно улыбнулась и снова стала серьезной. – А почему вы уехали из Ленинграда?

– Жилищные трудности, – коротко пояснил Мориц. – И потом, хочется самостоятельности, Алла Валерьевна…

– Да, да, это серьезно… Но ведь и у нас с жильем не очень… Какое у вас образование, вы сказали?

Мориц ничего не говорил про образование, но коротко ответил:

– До армии я два года учился на историческом факультете…

– А почему же не восстановились?

– Так вышло, – нехотя выдавил Мориц.

Лицо мэра неодобрительно омрачилось. Она вертела в полных, очень красивых руках карандаш, постукивала им по оргстеклу.

– Я как раз думаю об одном варианте, – сказала она наконец. – Нам временно нужен сотрудник в краеведческий музей. Пока не подыщем специалиста. Организация выставок, составление экскурсий, может быть, даже самостоятельные какие-то работы. Но главное, конечно, – работа с туристами. И уборка помещения.

– Согласен, – быстро сказал Мориц.

– Что-то скоро вы согласились, – сказала она с подозрением. – Это не заработок для мужчины, понимаете? Но мы что-нибудь придумаем. Изыщем резервы. Как, вы сказали, вас зовут?

– Мориц… Рутмерсбах, – ответил он, пропустив «фона».

Впервые за всю жизнь Мориц видел человека, который проглотил его имя, не поперхнувшись.

– Рутмерсбах, – задумчиво повторила мэр. – Что-то подозрительно звучит, а?

– Я немец, – тоскливо пояснил Мориц.

Алла Валерьевна скользнула по нему взглядом. Усомниться в правдивости его слов было невозможно.

– Все-таки в музее – идеологическая работа… – намекнула она. – Недавно вот директор ресторана уехала в Израиль… Если будет второй такой скандал… – И она снова доверчиво улыбнулась, простодушная, как дитя. – Паспорт у вас с собой?

Мориц вынул из кармана замусоленную книжицу. Алла Валерьевна вызвала секретаршу и распорядилась:

– Сделайте ему временную прописку на улице Партизана Отченашека, дом один. Пока на полгода.

Вскоре Мориц уже шагал по городку. В паспорте подсыхала новенькая фиолетовая печать, в которой резким почерком старой большевички был вписан его новый адрес. Мориц решил сначала въехать в свою комнату, потом пошататься по городу и только наутро явиться в музей, закрытый по случаю отсутствия персонала.

Он прошел по пыльной улице, уже налившейся зноем, спустился к переезду и, перешагнув через две пары синих рельс, очутился в центре кородка, перед белой коробкой культурного центра «Колос». Парадный фасад «Колоса» выходил на площадь Комиссара Эйвадиса двумя дверями. Одна вела в кинозал, вторая в ресторан. Подумав, Мориц вынул из кармана два мятых рубля (все, что у него оставалось) и зашел в ресторан. К его удивлению, это был действительно ресторан – облицованные светлым деревом стены, панно-чеканки на сюжеты литовских сказок, закуток официантов, эстрада. В полутемном прохладном зале почти не было посетителей. Мориц уселся за столик возле окна. Окно было занавешено прозрачными желтыми занавесками, и свет, пробивавшийся сквозь легкую ткань, окрашивал все помещение в янтарный цвет. Почти мгновенно к нему подошла официантка – немолодая женщина с усталым и добрым лицом.

– Что пан желает? – спросила она.

– Что можно съесть у вас в ресторане на два рубля?

– Мясо «Рассвет», фирменное блюдо, – предложила официантка, – шестьдесят шесть копеек. Компот или кофе, все равно, двадцать две копейки. Хлеб – бесплатно.

– Вы спасли меня, – прочувствованно сказал Мориц.

– Не стоит благодарнОсти, – ответила официантка, неторопливо записывая заказ в крошечный блокнотик. – Пан дачнук?

– Я – новый житель, – гордо сообщил Мориц. – Приехал сюда работать.

Женщина улыбнулась, показав два железных зуба.

– Сейчас принесу покушать. Но вам лучше поберечь деньги. Вы не получите ни гроша до пятого числа. Для вас не будут делать исключение.

Мясо «Рассвет» оказалось мягким, кофе – крепким. Бесплатный хлеб Мориц завернул в салфетку и сунул в карман.

В великолепном расположении духа он выбрался на солнцепек из прохлады ресторанного зала. Из маленькой боковой дверцы, которая, видимо, была служебным входом в ресторан, выползла древняя бабка с огромной, битком набитой сумкой и, пригибаясь к земле, зашаркала прочь вверх по улице. В два прыжка Мориц догнал догнал и спросил:

– Бабушка, где здесь улица Партизана Отченашека, дом один?

Она с трудом подняла к нему коричневое, изрезанное морщинами лицо с неправдоподобно ясными голубыми глазами.

– Ась? – переспросила бабка.

– Партизана, говорю, Отченашека улица! – крикнул Мориц. – Дом один.

Она закивала и зашамкала. Потом, видя, что ее не понимают, махнула рукой и показала подбородком.

– Туда иди, туда, – разобрал Мориц. – До озера. Там увидишь.

– Дом один, – приставал Мориц. – Бабусь, дом номер один.

– Да там один только и есть, увидишь.

Она снова потащилась по улице.

Мориц оказался на задах культурного центра «Колос», где росли крапива и лопухи в первозданном изобилии. На склоне железнодорожной насыпи лениво паслась чья-то коза. Пахло пылью и жасмином. Продравшись сквозь кусты, барон вышел к насыпи и пошел по шпалам в направлении, указанном бабкой. Впереди сверкало и переливалось озеро.

На берегу, устланном прошлогодними тростниками, стоял указатель. Во все стороны топорщились маленькие белые стрелочки. На одной было написано «Туалет», на другой – «Культурный центр «Колос», третья указывала в сторону озера. Тонкие черные буквы на ней складывались в слова: «Улица Партизана Отченашека».

«Какая может быть улица в озере?» – подумал барон и, сощурив глаза, посмотрел в направлении стрелочки. Он увидел пирс, в который упирался понтонный мост, небольшой островок примерно в километре от берега и там, на островке, средневековый замок, сложенный из крупных серых камней. Если бы у Морица был бинокль, он разглядел бы на мощной замковой стене белую табличку, а на табличке надпись: «Улица Партизана Отченашека, 1».


Какая, в сущности, банальность – эти провинциальные замки…

Первый этаж. В центре зала – застекленный макет замка, выполненный из гипса. Реконструкция. По стенам – схемы сражений XIII, XIV и XVII веков, под стеклом и в рамочке. Портрет основателя. Портрет завоевателя. Доспех XVI века, растопыривший мощные блестящие конечности в углу, между схемами. Пушечка – опять же гипсовая, но покрытая черным блестящим лаком. Тема – «История замка».

Второй этаж. В нише – застекленный «уголок природы»: на заднем плане нарисованы березы, елки и травка, на переднем стоят чучела лисицы, куропатки, а также муляжи грибов возле пенька. Пенек, разумеется, натуральный. Тема – «Флора и фауна нашего края».

Третий этаж. Два национальных костюма, мужской и женский, несколько пожелтевших газет с историческими событиями, а в центре круглого зала, под стеклом, – упавший ствол березы, солдатская каска и винтовка.

Далее – крутая винтовая лестница на плоскую крышу донжона. Оттуда открывается вид на озеро – синее или серое. По берегам желтая полоса осоки, а дальше – белые дома и возле каждого дома – цветник, мальвы и люпинусы.

Городок и замок вот уже восемьсот лет поглядывают друг на друга. В последние века замок захирел, но потом его, к юбилею, отреставрировали – восстановили честь по чести все как было, а было, между прочим, по последнему слову тогдашней фортификационной техники.

А теперь вот отыскался и хранитель.

То есть, это в городке так считали – «хранитель». На самом деле Мориц фон Рутмерсбах стал владельцем замка, частью его души, и произошло это почти мгновенно.

Разве можно забыть первые минуты на пирсе, когда Мориц шел к нему, все еще не веря, что именно здесь поселили его старая большевичка и двуглавая женщина-мэр, – минуты, когда замок вырастал перед ним, молчаливый и бледный, словно человек в смертельной опасности… Он становился все больше и больше, пока не заслонил собою все. Мориц смотрел на него, задрав голову, а замок стоял перед ним, укрощенный и потерявший былую неприступность, как обращенный в рабство великан, и ждал – какую участь уготовил ему новый хозяин. «Я не оскорблю тебя даже в мыслях», – сказал ему тогда Мориц – и вот, ежедневно оскорблял своими разглагольствованиями у этих, с позволения сказать, экспонатов.

Морица вообще угнетала обязанность водить по замку туристов, следуя «Методическому пособою» – творению Неизвестного Слабоумного. Его нешуточно обижало почему-то, что всем этим посторонним людям глубоко безразличны были Витаутасы и Ольгерды, которые подавляли народные бунты, вылавливали в здешних лесах и вешали на стенах упрямых литовских язычников, дрались друг с другом и с тевтонцами, учреждали поэтические турниры и бесконечно укрепляли, укрепляли свой замок, то возводя новые башни, то подновляя стены.

Только однажды серьезная девочка с толстыми косичками и толстыми коленками, оказавшись в первом же зале (с пушечкой), немедленно вытащила из сумки девчачий блокнот с переводной картинкой-незабудной на обложке и, не отрывая от страничек строгого взгляда, принялась тщательнейшим образом конспектировать каждое слово экскурсии. Для нее Мориц расстарался – сообщил предание о Белой Даме (иногда является в полнолуние). Остальные, как обычно, норовили пощупать доспех и пощелкать ногтем по пушечке.

А потом все эти люди гуськом шли по понтонному мосту прочь от замка и, расположившись на пляже, принимались жевать.

Голод сильно донимал Морица. Вечерами он закалял волю: сидел на крыше донжона и наблюдал, как из культурного центра «Колос» выносят какую-то съедобную контрабанду. Мориц скрипел зубами и читал «Хижину дяди Тома».

Мориц жил в замке, в тесной комнатке под лестницей, откуда наскоро убрали швабры, ведра, тряпки и всякую рухлядь, из которой внимания заслуживала только плохонькая гитара. Она оказалась способной производить звуки, близкие к героическим, и потому была Морицем пощажена. Все остальное Мориц похоронил в котловане, который собственноручно выкопал у северной стены замка. В каморке стояли: кровать с кусачими пружинами, высокая и худая табуретка, служившая журнальным столиком, и алюминиевая вешалка с четырьмя крючьями.

Мориц немедленно записался в местную библиотеку и читал, пока не становилось темно, а когда сумерки вышибали книгу у него из рук, принимался за гитару.

В общем, он, конечно, больше бездельничал, чем занимался чем-либо иным.

В июне ему, наконец, выплатили первую получку, и жизнь каким-то образом наладилась. Четырнадцатого июля Мориц решил отметить единственный (кроме Нового года, конечно) праздник, который он признавал: день взятия Бастилии. Повесил на воротах листок из школьной тетради с надписью «Санитарный день», дважды повернул в замке ключ – такой большой, что его приходилось держать обеими руками, – и отправился на берег.

Городок дремал – брюшком на мягкой белесенькой пыли. Мальвы надменно глядели из-за заборов. Босая девочка пронесла банку молока, прикрывая ее сверху ладошкой. Двое очень мазутных мужчин полулежали на обочине, утвердив затылки в кепках на бревне. Обсуждали что-то лениво. Один сказал, когда Мориц миновал их: «Это тот малахольный с острова».

Мориц прошел насквозь всю улицу Комиссара Эйвадиса и оказался у переезда. Задумавшись сладко ни о чем, побрел вдоль железнодорожного полотна, где в густой пьяной траве паслась угловатая коза. Ветерок доносил запах стали и мазута. Небо темнело, скучнело, наливалось густой влагой, и когда Мориц перешел через горячие грязные доски переезда, упали первые капли.

Женщины кричали что-то под огромным небом, сдергивая с веревок хлопающее белье. Издалека прикатил первый гром. Выгоревший флаг лязгал над зданием мэрии. В пыли на дороге, словно кем-то разбросанные монетки, быстро отпечатывались следы дождинок.

Мориц добежал до брошенного дома и спрятал обувь под досками – не хотел промочить единственные кроссовки.

Гроза явилась как праздник и прошла все небо из края в край и сразу намочила всю землю, от горизонта до горизонта.

Перед оконным проемом без стекла покачивалась ветка одичавшей смородины. Потом ветка задергалась, подпрыгнула, и в окне показалось лицо. Оно сразу встретилось глазами с Морицем, нырнуло вниз, а затем опять высунулось.

Так мог бы выглядеть какой-нибудь юный эльф, проведя пятнадцать суток за хулиганство где следует. То есть, это была девушка, очень маленькая и худая, стриженая почти наголо, с огромными сероватыми глазами и остренькими ушками.

– Забирайся, – сказал ей Мориц и протянул руку.

Она тревожно метнула взгляд на него, помедлила и неожиданно неловко вскарабкалась на окно. Ливень продолжался точь-в-точь столько времени, чтобы она успела рассказать Морицу все-все про себя.

Ее звали Эльза, и она была здешним антисоциальным элементом. Да-да, в нашем городке не водилось ни особо злостных пьяниц, ни драчунов, ни воров (в том смысле, что не крали друг у друга, а только у учреждений), а все бродяги рано или поздно становились примерными батраками и подпасками. А вот Эльза – та с малолетства оказалась на обочине социальной жизни, да так и не ступила на торную дорогу.

История Эльзы была невыразимо печальна.

Когда Эльзе было шестнадцать лет, мать выгнала ее из дома. В тот год Эльза остригла под машинку волосы и с тех пор не давала им отрасти: к ее длинному большеглазому лицу шла эта странная стрижка. Мать била ее, следы ударов до сих пор сохранились у нее на руках – вот здесь и еще тут.

Через полгода мать увезли в сумасшедший дом, а Эльза, отвергшая помощь соседок и городских властей, стала жить на содержании у мужчин.

Ее третьим по счету любовником стал один шофер. Он часто уезжал. Его дом стоял на краю города, у самого озера. Из окна была видна вода. Только вода, больше ничего, иногда синяя, чаще – серая.

В этот дом пришла повестка: Эльзу вызвали в мэрию и велели прекратить паразитический образ жизни и устроиться на работу. Маленькая, в широком свитере до колен, в обтрепанных штанах и стареньких кедах, зашитых светлыми нитками, стриженая почти наголо, она стояла в большом зале мэрии меж поникших знамен и гигантских полотен с историческими сценами.

Домой она не вернулась – ее арестовали на две недели за оскорбление общественных приличий. Когда она, похудевшая, с синевой вокруг глаз, возвратилась к своему любовнику, он встретил ее пощечиной, и она молча повернулась и ушла. Эту ночь она провела на кладбище.

Мужчина разбудил ее утром, дернув за плечо: он знал, где в нашем городе ночуют бездомные люди. «Идем», – сказал он кратко. Эльза встала, стряхивая со свитера туман, но за ночь болезнь, как змея, уже вползла в ее тело. Она сделала шаг и качнула головой: «Не могу…» Тогда он сказал сердито: «Что за глупости», и она сделала еще один шаг и чуть не упала.

«Не пойду, – сказала она, – видишь, я не могу идти». – «Дура», – сказал он ей, а она в ответ процедила бранное слово, и он снова ударил ее. «Сволочь ты», – сказала Эльза, сидя на могиле.

На руках он принес ее в свой дом и восемь дней просидел у постели, где бредила Эльза, – туман и могильный камень высосали из нее тепло и наполнили ее легкие росой: она кашляла и все сердилась.

Дальше все было в том же роде, только еще ужаснее. Для Морица всегда оставалось загадкой: каким образом люди ухитряются за неполные двадцать лет пережить больше, чем иной Жан Вальжан за свои восемьдесят? Он очень быстро перестал слушать горестную повесть и почему-то принялся переводить в уме «Песнь Миньоны». Получалось приблизительно так:

 
Ты знаешь край, где расцвели лимоны?
В густой листве пылают все цитроны.
 
 
Ты знаешь этот край? Туда, туда
С тобой, любимый, я б умчалась навсегда!
 

– Да, – сказал наконец Мориц несколько невпопад, – dahin, dahin!..

Она насторожилась, замолчала.

Дождь тем временем прекратился. Смородина, мокрая, запылала под солнцем. Они выбрались из пустого дома, и Мориц еще раз рассмотрел Эльзу. У нее было удлиненное лицо, сероватое, как у узника, и вечно-голодное, как у беспризорника.

– Хочешь – перебирайся ко мне, – предложил он.

Она осторожно, одними губами, улыбнулась:

– Не цыганишь?

– Чистая правда! – Мориц покивал несколько раз. – Только не стриги больше волосы. Не выношу этого, когда женщина как после тифа.

– И все? – спросила Эльза, темнея глазами.

Мориц криво пожал плечом:

– Наверное, да.

Ему казалось, что он подобрал зверька.


Старый замок принял Эльзу благосклонно. Нашлась еще одна пригодная для жилья каморка, темнее и теснее первой, где положили тюфяк. Мориц не собирался нарушать субординацию и уступать девушке свою кровать. «Я не интеллигент, а феодал», – говорил он в подобных случаях. Живя в подвале на Дворцовой площади он чтил Бороду как сюзерена; оказавшись владельцем замка, потребовал того же от Эльзы.

Ни проку, ни особого беспокойства от девушки Морицу не было – поначалу. Она скреблась у себя, как мышь, много спала, мало ела, не читала – вообще непонятно чем занималась. Вероятно, размышляла.

На четвертый день после водворения Эльзы на улице Партизана Отченашека посреди экскурсии возник неподходящий человек – жилистый, хмурый, с бронзовой от загара шеей. Он терпеливо выслушал про огневые точки, устроенные немцами на крыше донжона, про то, как советские войска развивали наступление, а потом приблизился к Морицу и сказал:

– Надо поговорить.

Мориц как-то сразу все понял. Пригласил к себе в комнатку, освободил для гостя табурет, переселив книги на кровать. Тот осторожно сел, огляделся.

– Чаю? – предложил Мориц, вытаскивая, как кота за хвост, из-под кровати довольно страшный электрочайник.

Посетитель с жалостью поглядел на чайник и сказал:

– Не мучайся… Парень ты, гляжу, хороший – поговорить надо…

– Угу. – Мориц затолкал чайник обратно, а когда выпрямился, то встретился с гостем глазами. Глаза эти оказались серые, чуть водянистые, тусклые, но посреди этой серости горели две черные, очень злые точки зрачков. «В армии был сержантом," – определил Мориц.

– У тебя она? – спросил гость.

– В замке, – уточнил Мориц.

– Ладно. Зайди как-нибудь за ее барахлом, – сказал угрюмо гость. – Я там собрал – пара юбок, какие-то бумажки…

– Выбрось, – посоветовал Мориц. – Эта птица гнезд не вьет…

Посетитель хмыкнул, глаза его сделались еще страшнее.

– Она тебя чем взяла? – осведомился он. – Своими бедами? Так ведь все они – вранье…

– У нее другая беда, похуже навранных, – сказал Мориц. – А что про тебя рассказывала, тому я не верю.

Гость ощерился:

– Что еще она болтала?

– Ну, что ты ее бил… из-за тебя на кладбище ночевала – чуть не умерла после…

Мориц вдруг понял, что Эльза задела в своем бывшем любовнике что-то, что болело до сих пор.

– А как визжала – не рассказывала? Как когтями царапаться лезла? Бил я ее… пылинки с нее сдувал, жалел, платье купил – а она все недовольна… Хлебнешь ты с ней. Гони лучше в шею, все равно ведь пропадет.

Мориц встал – такое уважение к «сержанту» охватило его. Поднялся и посетитель.

– Я желаю тебе большого счастья, товарищ, – произнес Мориц с глубоким чувством. – А эту Эльзу – долой из сердца. И вещи ее тоже выкинь.

Гость покрутил головой, мимолетно пожал Морицу руку и вышел.

Почти тотчас откуда-то вынырнула Эльза – напала на Морица во мраке винтовой лестницы, губа закушена, лицо как у привидения.

– Он!.. За мной!.. – зашептала она.

– Он больше не придет, – сказал Мориц. – Иди на крышу. Возьми книги. Я закрою замок и поднимусь.

Вечерами он по-прежнему читал, устроив себе удобное логово как раз там, где у фашистов была оборудована огневая точка. Эльза приносила ему чай и оставалась – смотрела на ласточек, на городок, на озеро. Мориц откопал в библиотеке тоненькую книжку «Орденоносец партизан Отченашек». Партизан на обложке был нарисованный – с бородищей до глаз, в шапке до бровей.

Эльза сказала:

– Тут и полправды про него нет. Можешь не читать – зря время потеряешь.

Мориц отложил книжку.

Эльза заговорила:

– Отченашек был чехом, родом из Праги, из семьи алхимиков. И вот как-то раз в семнадцатом веке один его предок попал в лапы инквизиции и после долгих пыток… – Тут Мориц метнул на рассказчицу такой взгляд, что та сразу перешла к результату: – …сознался, что уже лет сто как в семье хранится философский камень. Тогда они стали пытать его еще больше, чтобы вызнать, где этот камень прячут; но предок от мучений умер. У него был сын, и как только отца арестовали, сын сразу скрылся – вместе с камнем.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации