Текст книги "Тайна царского фаворита"

– Чувствуйте себя здесь как дома, дорогая, – этой ритуальной фразой Варвара Филипповна завершила поток наставлений.

Видит бог, я не была уверена, что смогу чувствовать себя как дома в чужом поместье, битком набитом изнывающими от скуки фронтовиками…

Офицеры, которых мне представили в усадьбе, поначалу показались неотличимыми друг от друга и слились в некое единое существо цвета хаки, перетянутое ремнями портупей, но постепенно лица гиреевских пациентов стали обретать собственные черты, и общая мозаика распалась на составляющие.

Прежде всего обратил на себя внимание штабс-капитан с изуродованным шрамами лицом, который показался мне смутно знакомым. Но узнать его я так и не смогла, а повнимательнее разглядеть посовестилась – он ведь мог неправильно истолковать мое любопытство. Люди, получившие подобные увечья, часто бывают такими мнительными.

Молоденький поручик, заметно хромавший, тоже не был похож на других. Если природа наградила тебя круглым, курносым и жизнерадостным лицом, нелегко казаться болезненным созданием, но ему это удавалось. Мне даже подумалось, что он старается выглядеть несколько более слабым, чем на самом деле, лишь бы вызвать у окружающих жалость к себе, несчастному…

Полагаю, мальчику нравится, когда его жалеют, он только-только вошел во вкус, а рана затянулась слишком быстро, не позволив насладиться чужой жалостью в полной мере.

Его приятель, еще один поручик, ликом (да-да, именно ликом!) походил на самого кроткого из христовых апостолов. Но, несмотря на иконописную внешность, вел он себя довольно дерзко. Вернее, это была смесь дерзости и смущения, свойственная молодым нигилистам, не забывшим еще строгих нотаций своей матушки. Палец поручика украшало массивное кольцо с черепом, символизирующее, вероятно, свободомыслие обладателя.

Вообще-то я никогда не доверяла таким писаным красавчикам – юноши подобного типа слишком смахивают на благородных отравителей, служивших в подручных у семейки Борджиа.

Эти двое юных офицеров почему-то сразу заставили меня насторожиться – похоже, каждый из них своим путем пришел к общему философскому неприятию мира и теперь пестовал в себе зарождающуюся мизантропию.

Если бы я не знала, что тут залечивают раны фронтовики, я бы подумала, что эта парочка ограбила банк, застрелив по ходу дела пяток-другой человек, или совершила крупный террористический акт и теперь скрывается от полиции в глухом сельском местечке.

(Прости меня, Господи, за злые мысли, молодые офицеры скорее всего не заслужили таких подозрений. Но с другой стороны, что поделаешь, если оба поручика не понравились мне с первого взгляда – первое впечатление чаще всего оказывается самым стойким.)

После ужина все собрались в гостиной, где я для начала взвалила на свои плечи нелегкую обязанность разливать чай для героев. Господа офицеры, скучавшие в Гиреево без общества, похоже, были рады новому человеку в моем лице и засыпали меня вопросами о московской жизни.

Я подробно рассказывала обо всем, что их интересовало (Москва за время войны и вправду сильно переменилась), а про себя подумала – необходимо выписать сюда, в имение, все крупные газеты, ибо жестоко оставлять раненых без свежих новостей. Это явное упущение Варвары Филипповны. Она, видимо, желала таким образом утаить от господ офицеров плохие сводки с фронта, но в военное время все равно лучше владеть всей полнотой информации.

После обстоятельной беседы я сочла себя вправе, сославшись на усталость, первой покинуть общество и удалиться в свою комнату. Варвара Филипповна пошла меня проводить, по дороге рассказывая мне кое-какие подробности из жизни каждого офицера. Почтенная вдова никогда не упускала возможности поделиться пикантными сведениями из жизни ближних. Впрочем, этот недостаток ее натуры уравновешивался иными, весьма многочисленными достоинствами.

Положив руку на сердце, можно сказать, что тетушка уже вполне заслужила своими добрыми делами нимб размером с обеденную тарелку…

– Кстати, Лелечка, у меня будет к вам еще одна просьба, – вспомнила она вдруг. – Тут неподалеку, в соседнем имении Привольное, поселилась молодая вдова. Такая юная, совсем девочка. Родителей уже нет в живых. Муж погиб на фронте. Боже, что делает эта бесчеловечная война! Я понимаю, почему бедняжка оставила большой город – приехала сюда искать покоя. Вы не могли бы попытаться завязать с ней знакомство? Вы ведь всегда умели легко сходиться с людьми. Мне бы хотелось привлечь бедняжку к благотворительным делам – ее нельзя оставлять в одиночестве, это чревато плохими последствиями… А помощь ближним обычно помогает справиться с собственным горем, по себе знаю. Да и на людях быть полезно. Навестите бедняжку, она в одиночестве погрязнет в полном отчаянии…

Я уже поняла, что речь идет об Ане Чигаревой, но преодолела соблазн признаться, что давно и хорошо знаю молодую вдову. Узнав, что Аня – сестра моей гимназической подруги, Варвара Филипповна наверняка попыталась бы вытянуть у меня всю подноготную соседки по имению.

Конечно, ничего порочащего Анюту сообщить было бы просто невозможно, но мне все равно не хотелось подкармливать сплетнями ненасытное воображение почтенной матроны.

Зато, если не проявлять собственной осведомленности, держать рот на замке в присутствии Варвары Филипповны совсем несложно – она умеет говорить, практически не останавливаясь. Пока я готовилась ко сну, мне пришлось выслушать трагическую сагу еще об одной молодой вдове, наложившей на себя руки от горя.

– По себе знаю, как важны дружеские знаки внимания, особенно когда человеку плохо и он один. Остается лишь корить себя, что вовремя не протянули бедной девочке руку помощи, – подытожила почтенная матрона. – Ведь мы могли бы ей помочь, не будь так заняты собственными персонами.

Даже во время этого прочувствованного монолога она не изменяла своей привычной манере – высоко держать горделиво вскинутую голову, манере, появившейся у Варвары Филипповны после получения первого крупного наследства. Что и говорить, для обладательницы двух мощных подбородков поза весьма выгодная…

К несчастью, Бог вернул этой даме высокое общественное положение и возможность быть на виду именно тогда, когда безвозвратно забрал ее молодость и красоту.

Но ведь женщине всегда хочется быть привлекательной, общаясь с людьми, и это вовсе не суетность, как утверждают строгие моралисты мужского пола, а жизненная необходимость, толкающая дам на простительные уловки. Не думаю, что из-за этих невинных хитростей Варвару Филипповну можно назвать лживой особой, ведущей двойную жизнь…

Оставшись наконец в одиночестве, я впервые задумалась о том, какие здесь мрачные места. И дело не только в угрюмых еловых лесах, окружающих здешние усадьбы, – все вокруг только и делают, что вспоминают умерших и толкуют о смерти. От завета античных римлян – memento mori (помни о смерти!) – просто никуда не уйти. Не иначе как души мертвых витают в темных лесах и тревожат живых…

Ночные часы тянулись без сна, но мне все равно ничего не оставалось, кроме как предаваться унылым раздумьям, – комары, налетевшие в мою спальню, хищно зудели у меня над ухом и как вампиры норовили напиться моей кровушки. Уснуть в таких условиях было просто невозможно.

ГЛАВА 5
Анна

Утром Аня была сама не своя. У нее перед глазами вновь и вновь возникало ночное видение – еле различимая в темноте мужская фигура на ступенях лестницы. Кто же это был? В доме нет ни одного мужчины… Видение? Ей почему-то вспомнился вчерашний визит штабс-капитана Салтыкова и его рассказ о смерти Алексея.

А вдруг?.. Страшно представить, но вдруг это дух Алексея явился в ее дом, чтобы о чем-то сказать жене? Если Алеша и вправду был убит так, как рассказывает Валентин, то душа несчастного явно не может обрести вечный покой…

От этой догадки сердце Ани сжалось, а виски словно сдавило железным обручем. В обморок она не упала, но способность двигаться потеряла напрочь. Казалось, ни рукой, ни ногой пошевелить просто невозможно – каждый палец налился свинцовой тяжестью.

А няня между тем, разливая по чашкам чай, о чем-то говорила:

– Это ужасти просто, что делается. Саввишна, молочница, что молоко нам приносит, сказывала, помилуй, Господи, что Пелагею, Кузнецову дочку, бабы у оврага видали… Она ж мертвая, убили ее, горло перерезали. Похоронили ведь ее днями. С отпеванием, честь по чести. А тут бабы смотрят – под вечер мимо оврага идет Пелагея как живая. Глазами на баб зыркнула и скрылась в тумане. Они аж обмерли. А потом глянули – там, где она прошла, трава-то не примята!

Это было слишком похоже на сказки, которые няня рассказывала Анюте в детстве: «Подъехал королевич, крышку с гроба скинул, а царевна, красота писаная, лежит в гробу как живая. Даром что год прошел. Он над гробом-то наклонился, а она глаза открыла и за руку его цап!» Когда-то у маленькой Анюты замирало от этих сказок сердце и перехватывало дыхание. Но сейчас было, право, совсем не до того. Какие тут царевны да Кузнецовы дочки, когда с тем, что в собственном доме происходит, не разберешься.

Няня быстро перекрестилась и продолжила:

– Всю деревню колотит словно в лихорадке. Стало быть, и после смерти не находит ее душенька себе покоя… Являться начала! Мужики давеча хотели могилу Пелагеи раскопать да кол осиновый вбить, но кузнец не дозволил. «Кто к могилке дочкиной подойдет, тот сам от меня осиновый кол схлопочет», – говорит. Он, кузнец-то, характерный больно, дикий, боятся его на деревне. К тому же как дочку схоронил, так пьет без просыху… Зато теперь по вечерам, как стемнеет, ни одна собака носа из избы не кажет. Боязно. Давненько такого у нас не водилось, с тех пор как граф наш, дедушка твой, Нюточка, упокой Господи его душу, утихомирился…

Аня, погруженная в собственные мысли, при последних словах няни очнулась.

– Утихомирился? Ты о чем, няня?

Прежде чем ответить, няня снова осенила себя троекратным крестным знамением.

– Покойный барин-то тоже долго того… являлся, – сказала она шепотом. – Успокоения обрести не мог, сердешный.

Аня снова почувствовала, как ледяным холодом сжимает сердце. А няня продолжала шептать:

– Барин далеко от дома головушку сложил – он на Балканы кудай-то поехал с турками воевать. За свободу братьев-славян, сказывали. Я тогда еще молоденькая была, незамужняя, в девках ходила. Помню, как его сиятельство провожали на войну-то… А бабушка твоя, молодая графиня, и говорит: «Желаю мужа сопровождать в дальнем походе! Не имею сил с ним разлучиться в минуту опасности». Сына, мальчонку, батюшку твоего, к родственникам свезла, а сама тоже туда подалась, на Балканы на эти. Да только месяца через три возвращается, вся в черном и следом за ней на подводе мужики гроб закрытый везут – убили, стало быть, турки графа-то. Ну, барыня его на чужой сторонушке не оставила, сюда на родину хоронить привезла. Ближняя церковь с кладбищем в Гиреево, вроде как там хоронить нужно. А бабушка твоя ни в какую.

«Не хочу, дескать, с мужем любимым расставаться, хороните здесь, в парке у дома». Как ее ни увещевали – и родня, и батюшка – настоятель из гиреевской церкви просили на кладбище тело графа земле предать, чтоб по-людски, – никто ничего поделать не смог. «Хороните здесь», – и весь сказ. «Время придет, – говорит, – и сама рядом с мужем лягу. А пока с ним не разлучусь!» Сказывали, что графиня вроде разумом после смерти мужа помутилась. Не так чтобы совсем уж в дурочку превратилась, но все же не в себе слегка стала. Я-то в те времена по молодости не больно разбиралась – кто в уме, а кто с ума съехавши, но старшие мне так объяснили. Ну вот, Нюточка, похоронили покойного барина, дедушку твоего, в парке, камень гранитный над могилкой поставили, все честь по чести. Графиня в имении жить осталась, кажное утро к могильному камню хаживала, как на службу, а по ночам принялась, прости Господи, дух мужа вызывать…

Няня прервала свой рассказ, встала из-за стола и начала креститься на иконы. Видимо, само прикосновение в разговоре к подобным темам не казалось старушке делом богоугодным. Аня сидела, затаив дыхание, – она впервые услышала смутные семейные предания в подобном изложении и вдруг поняла, что в судьбе бабушки многое напоминает ее собственную. Молчание няни затянулось и пришлось отвлечь ее от икон вопросом:

– Няня, и что же было дальше?

– Да что было, что было… Стал хозяин являться. Обеспокоили его душеньку… Вот что было!

Няня снизила голос до едва слышного шепота:

– То, бывает, в парке явится ночью. Станет у пруда, стоит и на дом смотрит. Тогда деревья-то еще не так разрослись, как нынче, садовники их подрезали, регулярность наблюдая, и вид из окон был аж на тот берег пруда, особо со второго этажа. Глянешь иной раз к ночи в окошко, а там мундир офицерский белеется… А потом туман сгустится – глядь, и нет уже никого. Ой, мы страху натерпелись, Нюточка, не передать. А то и по дому, случалось, хаживал хозяин. Ну тут уж вовсе хоть святых выноси. Бывало, вдруг холодом повеет, как из могилы, и шаги – топ-топ-топ, да еще шпорами – звяк-звяк-звяк! Или сама собой дверь запрется, или будто бы рука чья-то тебя тронет, а вокруг никого…

Няня еще долго рассказывала обо всяких таинственных и ужасных случаях, а Аня вновь глубоко задумалась. Теперь ей уже казалось совершенно очевидным, что ночной гость являлся в ее дом из иного мира. Только кто это был – Алеша или покойный дед? Раз уж граф дедушка в прежние времена являлся, то, может, и нынче по дому его призрак бродит. Как жаль, что она не смогла разглядеть лицо призрака, да и вообще мало что разглядела и поняла со страху…

Отодвинув чашку, Аня вышла из столовой, спустилась по ступеням крыльца в парк и побежала к могильному камню.

– Дедушка, слышишь ли ты меня? Помоги мне! Я не знаю, кто был в доме ночью. Если это ты приходишь в дом ночами, то дай мне какой-нибудь знак, и я не буду бояться. Я верю, что ты не причинишь мне зла. А если это был Алеша, объясни ему, как мне больно от мысли, что он прошел мимо и меня не заметил… Если он приходил за мной, пусть заберет меня к себе, мне нечего терять в этом мире!

В лицо Ане ударил резкий порыв ветра, и вдруг повеяло холодом. Может быть, это и был тот самый знак?

ГЛАВА 6

Наутро Варвара Филипповна отправилась в свою деловую поездку, пообещав вернуться не позже чем через две недели, а я осталась в гиреевском имении на хозяйстве.

Меню завтрака, поданного раненым, меня вполне устроило, даже свежая сметана и парное молоко имелись в рационе; после беседы с поваром стало ясно, что и с обедом проблем не будет.

Визита доктора в этот день не ожидалось, стало быть, новых назначений и рецептов не будет и кучера в город гонять незачем.

Мне предстояло только одно важное дело – прием по описи выстиранного белья у нерадивой прачки. Честно говоря, подсчет офицерских кальсон на предмет выявления возможной недостачи трудно назвать приятным делом, но что попишешь, если хозяйка имения оставила мне столь деликатное поручение? В конце концов я всегда хвалилась тем, что не страдаю от предрассудков…

Но не успела я приступить к своей ответственной миссии, как ко мне подошел один из гиреевских пациентов, тот самый штабс-капитан, лицо которого избороздили глубокие шрамы от осколочных ранений.

– Простите, сударыня, вы не узнали меня? – спросил он, заглядывая в мои глаза.

Когда кто-то так пристально смотрит в глаза, кривить душой нелегко, и я честно созналась, что не могу узнать несчастного штабс-капитана.

– Да, меня теперь непросто узнать, – горько вздохнул он. – А мы ведь были знакомы, Елена Сергеевна. Помните, в прежние времена, еще гимназисткой, вы летом жили на даче под Москвой, на реке Химке, по Питерскому тракту. И у вас гостила ваша подруга Нина… А неподалеку, за селом Всехсвятским, стояли в лагерях юнкера Александровского военного училища. И два юнкера были вашими с Ниной постоянными кавалерами на дачном танцевальном кругу… Помните? Вы тогда замечательно танцевали вальс.

Я внимательнее вгляделась в израненное лицо штабс-капитана. И вдруг из-под шрамов выглянула, как на волшебных картинках, совсем другая физиономия – мальчишеская, с нежной персиковой кожей, первым пушком над губой и удивленными наивными глазами.

– Боже мой, Валентин! Простите, я не узнала вас. Впрочем, мы ведь прежде были на «ты». Не вижу оснований отказываться от дружеской простоты в обращении… Здравствуй, Валечка! Здравствуй, дорогой мой! Рада тебя видеть.

В памяти, как кадры кинематографа, замелькали картинки – наша деревянная дача с просторной верандой; яблоневый сад; сосновый лес с родниками в песчаных оврагах; военный духовой оркестр, извлекавший из блестящих медных труб вальсы Штрауса; два юных сына Марса в летней полевой форме; долгие светлые вечера, скамья под кустами сирени, поцелуи и злющие комары, от которых нужно было отмахиваться веткой…

И в ушах сама собой зазвучала старая армейская песня, весьма глупая, но чертовски популярная среди юнкеров:

 
Здравствуйте, дачники,
Здравствуйте, дачницы!
Летние маневры
Уж давно начались.
 
 
Лейся песнь моя
Любимая,
Буль-буль-буль,
Баклажечка походная моя…
 

Валентин считался поклонником Нины, а моим кавалером был его друг Иван Малашевич, и мы все были молоды, влюблены и счастливы… А потом лето кончилось, шумная Москва закрутила нас делами, отпускные дни у юнкеров случались редко, да и встречи наши как-то лишились летней романтики и стали совсем не такими интересными…

Впрочем, расторгнув по разным причинам три помолвки с иными женихами, через несколько лет я все же вышла замуж за верного Ивана Малашевича, ставшего к тому времени поручиком. И не моя вина, что через год он счел нужным застрелиться, проиграв в карты казенные деньги, а мне пришлось продать полученную в приданое химкинскую дачу, чтобы погасить его долги и очистить имя покойного мужа от позорного клейма.

Увы, то, что принято называть превратностями судьбы, знакомо мне в полной мере… (Господи, ну почему в этих местах все время вспоминаются те, кого уже нет среди нас!)

Оплакав Ивана и выплатив его долги, я вскоре встретила своего второго мужа. А Валентин Салтыков, расставшись с Ниной, так и затерялся в каком-то пыльном провинциальном гарнизоне… Но я по-прежнему числила его среди своих друзей и, признаюсь, мало о ком вспоминала с такой нежностью… Милый, славный, влюбленный мальчик! И вот Валентин, возмужавший, до неузнаваемости изменившийся, стоит теперь передо мной.

Честно говоря, я удивилась, что он до сих пор штабс-капитан. Ему давно пора было стать если не подполковником, то хотя бы капитаном. Тем более в военное время, когда чины ловятся на лету и армейские карьеры отличаются головокружительными взлетами. Ведь Валентин никогда не был похож на человека, полностью лишенного честолюбия…

Но мне пришлось прикусить язык, на котором уже вертелся бестактный вопрос о карьере – скорее всего бедняге довелось пережить какие-то служебные неприятности, связанные с разжалованием в чинах, и вовсе не обязательно об этом напоминать. Более того, боясь причинить ему боль, я даже не заикнулась о том, что Нина умерла. Вдруг он об этом еще не знает?

– Леночка, я с удивлением услышал, что ты – активная деятельница Лиги борьбы за женское равноправие, самой радикальной из всех феминистских организаций, – говорил, между тем, Валентин. – Твои фотографии часто мелькают в газетных отчетах об акциях феминисток, которых теперь принято называть «наша сознательная общественность». Только подписаны твои снимки почему-то «госпожа Хорватова». Я все время думал – неужели это ты?

– Прости, но что неужели? Неужели феминистка или неужели госпожа Хорватова? И то и другое верно. Я действительно увлеклась борьбой за права женщин и действительно по мужу теперь ношу фамилию Хорватова. Или ты из тех друзей, кто желал бы всю жизнь видеть меня тихой безутешной вдовой поручика Малашевича?

– Нет-нет, что ты! Я вовсе не то хотел сказать, – смешался Валентин.

– Ладно, друг мой, забудем. Можно я, в порядке радикальной борьбы за свои права, переложу на твои плечи кое-что из своих обязанностей?

– К вашим услугам, мадам, – галантно поклонился Валентин.

– Сейчас придет прачка с вашим бельем, будь так любезен, прими у нее все по описи, – с дружеской непринужденностью попросила я, словно речь шла о какой-то пустячной услуге. – Варвара Филипповна придает пересчету белья особое значение. Может быть, она боится, что прачку завербуют германские агенты и начнут приплачивать из оперативных сумм за нанесение ущерба имуществу русских офицеров. Но мне, ей-богу, недосуг перетрясать каждую вещицу.

Не знаю, сумел ли штабс-капитан понять всю глубину скрытой мольбы, прозвучавшей в моем голосе, но он растрогался и пообещал мне содействие. Вероятно, благодаря общим воспоминаниям юности между нами сразу возникла некая духовная связь, уже приносившая кое-какие плоды… Я с облегчением воскликнула:

– Боже, как приятно встретить старого друга, готового подставить в трудную минуту плечо!

Осчастливив Валентина этой избитой сентенцией, я вручила ему опись белья и с чистой совестью удалилась переодеваться, посчитав свою благотворительную миссию на сегодня исчерпанной. Мне нужно было сделать важное дело, ради которого я прибыла в эти мрачные места, – нанести визит несчастной овдовевшей Анечке.

Однако, прежде чем я успела покинуть гиреевскую усадьбу, мне еще довелось пережить несколько сложных и во всех смыслах неоднозначных мгновений.

– Послушай, Валентин, а ты, похоже, хорошо знаком с госпожой Хорватовой? – донеслось до меня из-за запертой двери моей спальни. Голос принадлежал тому ангелоподобному поручику, который уже обратил на себя мое неблагосклонное внимание. Такой ленивый голос с легкими ироническими интонациями, спутать его с другими было бы сложно.

И как четко слышно каждое слово! В старых деревянных домах случаются поразительные акустические эффекты, впрочем, господа офицеры разговаривали в коридоре, под самой дверью моей комнаты, полагая, вероятно, что я уже убралась из усадьбы восвояси и услышать их никак не смогу.

Первым моим побуждением было дать понять, что я здесь и прекрасно все слышу, раз уж речь зашла обо мне. Но любопытство, как всегда, не позволило мне себя обнаружить.

В конце концов я ведь не подслушиваю, тайно подкравшись к чужой двери, а просто-напросто выбираю шляпку, находясь в своей собственной комнате. Вольно же господам офицерам кричать на весь дом, не делая тайны из своего разговора…

– Да, когда-то мы с Еленой Сергеевной были очень дружны, – сдержанно ответил, между тем, Салтыков.

– Интересная дамочка! – протянул в ответ поручик с какой-то неприятной интонацией. – Экстравагантная такая. Я с ней не знаком, но у нас, как и у большинства москвичей, есть общие друзья, и я весьма и весьма наслышан о ее особе. Как и все дамы, претендующие на общественную деятельность, она всегда на виду, дает повод для сплетен, и небезосновательно. Госпожа Хорватова – женщина деловая и за свою жизнь успела сменить четырех мужей. Первый муж, насколько мне известно, был большой ошибкой, однако он вполне благоразумно и своевременно наложил на себя руки. Впрочем, два его последователя тоже отошли в мир иной. Не берусь утверждать, что мадам им в этом деле поспособствовала, чего не знаю, о том судить не берусь, но когда случайность превращается в закономерность, это наводит на определенные размышления. Однако фабрикант Лиховеев, супруг номер 2, оставил ей немалое состояние и полную независимость, к чему она всегда стремилась.

Я затаилась за своей дверью, как мышь под метлой, чувствуя, что кровь приливает к щекам. Валентин тоже почему-то молчал, зато речь поручика текла прямо как полноводная река:

– Сейчас милая Елена Сергеевна состоит в четвертом браке, и я бы предположил, что он-то, наконец, заключен ради удовольствия и житейских радостей, ведь говорят, что господин Хорватов – человек с очаровательными манерами и большой любовью ко всему прекрасному. Но его лицо, к несчастью, было ужасающе изуродовано редкой формой какой-то страшной тропической оспы… Вероятно, у дамочки несколько извращенные вкусы, если она увлеклась этим Квазимодо. Правда, я слышал, что некий петербургский профессор, светило пластической хирургии (есть такое новое направление в медицине, пришедшее к нам из Америки, кстати, имей в виду!), буквально вылепил для господина Хорватова новое лицо. Но все равно, всех шрамов и рубцов скрыть не удалось…

В этот момент поручик вдруг замолчал так резко, словно подавился собственным языком, а из-за двери донесся треск плотной ткани – похоже, кого-то схватили за грудки, и я даже догадывалась, кого именно…

– Послушай, Кривицкий, я советую тебе хорошо запомнить следующее, – раздался тихий голос Салтыкова, в котором тем не менее явно читалась сдержанная ярость. – Во-первых, тот первый муж Елены Сергеевны, которого ты считаешь ее большой ошибкой, был моим близким другом, и я советую об этом не забывать, во-вторых, я никому не позволю распускать грязные сплетни об уважаемой женщине, так что будем считать, что ты ничего не говорил, а я ничего не слышал. Но если ты намерен продолжать обсуждение подобных тем со мной или еще с кем-либо, я буду вынужден стреляться, чтобы это пресечь. Я, знаешь ли, весьма щепетилен в вопросах чести. Можешь прислать ко мне своих секундантов.

– Ну что ты, Валентин, успокойся! – залебезил поручик. – Я беру все свои слова назад. Да и что такого я сказал? Просто вспомнил какие-то досужие байки, на которые и внимание обращать нечего. Я вовсе не хотел никого обидеть и тем более как-то задеть честь дамы. Видишь ли…

После этого голоса в коридоре стихли, видимо, господа офицеры отправились продолжать разговор в другое место. А я так и осталась в своей спальне со шляпной коробкой в руках и в полном смятении чувств. Что ж, хотела удовлетворить свое любопытство – вот и результат! Получите, мадам!

Нет, я не так уж зависима от чужого мнения, тем более от мнения какого-то армейского фертика, но все же… Услышав о себе такое, никто не пришел бы в радостное расположение духа. Наверное, слабая, ранимая женщина, воспитанная на дамских романах, могла бы ощутить, что ее сердце разбито.

Впрочем, мое сердце, закаленное в житейских передрягах, отличается особой выносливостью и разбить его не так уж легко. Приятно думать, что сила моего духа подобна гранитной скале, ударяясь о которую, рассыпаются сплетни и злопыхательские инсинуации.

А этот поручик Кривицкий – просто душка! Веселый такой, жизнерадостный, не чужд любознательности, из него получился бы прекрасный разбойник с большой дороги. Не знаю, от чего он лечится здесь, в Гиреево… На мой взгляд, он неизлечимо болен душевной черствостью, а скверными манерами захворал еще в детстве, и теперь процесс перешел в хроническую форму.

Однако, бог с ним, меня ждут обязанности – пора навестить Анну Чигареву и посмотреть, как там дела, в ее обители скорби…

Чтобы сократить себе путь, я прошла до Привольного напрямик, через лес. Мне не так уж часто удается побродить по лесным дорожкам и подышать хвойным воздухом. Для горожан это большая роскошь. А ведь все врачи утверждают, что пешие прогулки на свежем воздухе чрезвычайно благотворно влияют на здоровье. Так нужно же мне извлечь из этой поездки хоть какую-то пользу для себя лично!

Оказалось, что Аня гуляет в усадебном парке. Милая старушка, похожая на прижившуюся в доме няню, объяснила мне, как туда пройти. Обойдя обширный заросший пруд, я издали увидела огромное гранитное надгробие (довольно редкое украшение для подмосковных парков). Возле камня в позе кладбищенского мраморного херувима застыла молодая вдова.

– Здравствуй, Анечка, – окликнула я – Прости, что нарушаю твое уединение…

Аня повернула ко мне лицо, и я замолчала, потому что комок встал у меня в горле. Конечно, вдова должна быть скорбящей и кроткой, но, ей-богу, двадцатилетняя красавица с погасшим взглядом, с опухшим от постоянных слез лицом, да еще облаченная в глубокий траур и просто-таки олицетворяющая собой ходячий памятник усопшим – это кощунственное зрелище. К тому же она привлекала внимание своей откровенной неприкаянностью, и это очень бросалось в глаза. Просто высохшая былинка, которую вот-вот унесет ветром…

Не без труда справившись с волнением, я хотела было сказать, что, оказавшись в здешних местах по делу, решила по-соседски навестить Аню… ну и все прочее, что могло бы придать моему непрошеному визиту ритуальную благопристойность, но Анюта кинулась ко мне на грудь и залилась слезами, повторяя, что меня послал сам Бог.

– Леля, какое счастье, что ты приехала! Ты всегда была мне как сестра, а сейчас я рада тебе просто как никогда. Мне так плохо, кажется, я схожу с ума! Ты ведь поживешь у меня? Хотя бы немного, а? Я больше не вынесу этого одиночества и страха. Меня стали тревожить видения…

Я сперва не придала особого значения ее словам о призраках – Аня явно страдала глубокой депрессией, а во время депрессий людям часто что-нибудь мерещится. Кто голоса слышит, а кого фантастические видения беспокоят.

Но я ведь для того сюда и пожаловала, чтобы помочь! Попытаюсь как-то ее отвлечь и настроить на более светлые мысли. Только бы удалось нащупать необходимую тонкую грань между сочувствием и жизнелюбием…

Узнав, что я временно поселилась в соседнем Гиреево, где в отсутствие хозяйки наблюдаю за порядком в санатории для раненых фронтовиков, Аня с новой силой принялась уговаривать меня переехать в Привольное.

– Лелечка, согласись, ведь тебе здесь будет намного удобнее, чем в Гиреево. Как женщина может чувствовать себя в доме, битком набитом военными? Это же все равно что казарма. Любая дама обязательно будет ощущать дискомфорт в таких условиях! Но ведь за порядком в санатории можно следить и отсюда, из Привольного. Будешь по утрам отправляться в свое Гиреево, заниматься делами санатория, а к обеду возвращаться обратно… И я тоже смогу тебе во всем помогать. Правда-правда! Только, пожалуйста, поживи у меня. Я боюсь оставаться тут одна, – Аня замолчала, оглянулась и продолжила совсем тихо, еле слышным шепотом: – Хотя в том-то и дело, что я здесь не одна – в моем доме обитают некие существа.

Видимо, эти существа и являлись Ане в ее видениях. Похоже, бедняжка всерьез верит, что обладает возможностью общаться с потусторонним миром…

Каких-нибудь пару дней назад, услышав подобное, я, смеясь, припомнила бы поучительную историю из детской книжки о банде злых домовых, обитавших в подвале у бедной старушки (где вредные существа скорее всего ловко маскировались под клубни картофеля), и провела бы забавные параллели с Аниным рассказом. Попустительства в общении с вредоносными духами допускать нельзя. Пришельцам из мира иного не вредно дать понять, кто в доме хозяин… Но теперь я уже не рисковала шутить на столь деликатную тему – ей-богу, у меня самой в этих местах не раз возникало ощущение чьего-то незримого присутствия. Словно кто-то стоит за спиной и сверлит взглядом твой затылок, а обернешься – пустота, лишь незримые тени тают в дымке…