Текст книги "Загадки Петербурга I. Умышленный город"

«Парадиз» среди топей

Печальный край. На Троицкой площади. Иностранцы в Петербурге. Петр и Москва. Строение города, или Любовь к геометрии. Александро-Невский монастырь

Климат и ландшафт средней и южной России отличались от природных условий Петербурга и его окрестностей. Город стоял на болотах, в низине у устья Невы, где от соседства с Балтийским морем царили сырость, дожди, часто случались наводнения. Скудная природа, вечно серое небо, короткое дождливое лето и сырая холодная зима. Петр I называл эти места и свой город «парадизом»; Меншиков, вторя ему, говорил, что это «святая земля». Но были и другие отзывы. Берхгольц, например, писал, «что здешняя земля из-за сырости ничего не родит», и город, если прекращается привоз продовольствия, оказывается на грани голода: «по всей округе трудно найти кусок хлеба».

Итак, земля холодна и неплодородна. Вода. Кажется, в столь сыром месте с нею не может быть проблем. Однако в книге академика Петербургской Академии наук И. Г. Георги «Описание российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного», изданной в 1794 году, читаем: «Вода реки Невы, ее протоков и каналов, протекающая почти во все части города, есть самая легкая, светлая и чистая речная вода. Хотя приезжие во время первых двух месяцев пребывания своего в Санкт-Петербурге подвержены бывают поносам, надкожной сыпи и другим болезням, обыкновенно приписываемым действию Невской воды, однако же по сделанным химическим испытаниям г. Моделя явилось, что в 80 фунтах воды, черпанной выше города, находится только 68 гранов известковой земли и 3 грана извлекаемого травяного соку… Отсюда и явствует, что все припадки приезжих надлежит приписывать паче перемене образа жизни и другим причинам, нежели действию Невской воды, совершенно заменяющей недостаток колодезной и ключевой воды в столице».

Наука и, в частности, оптимистические выводы г. Моделя заслуживают всяческого уважения, но все же из текста следует, что колодцев и родников на этой земле мало, приходится пить невскую воду, а от нее сыпь, поносы… «Везде, где землю роют, – сообщает Георги, – обретают в глубине от 2 или, если много, до 7 футов болотную воду, почему в домах отчасти совсем погребов в земле иметь не могут, а хотя и имеются, то не более как на 2 или 3 фунта глубины… Сие свойство земли причиняет кроме действий своих над воздухом и многие другие важные неудобствия, как то: дороговизну и трудность в строении домов, раннейшее гниение деревянных зданий, недостаток годных колодцев и хороших погребов, грязные улицы и скоро портящиеся мостовые, беспокойствия и частию даже опасности от наводнений, коим западные части города подвержены».

Еще через полстолетия петербургский журналист В. Зотов будет с горьким юмором описывать родной климат: «С первыми числами июня оканчивается царство густой грязи и начинается царство жидкой. Календарь показывает наступление лета – предосторожность похвальная, без которой это было бы трудно заметить, и петербуржец, то промокая от дождя, то просыхая от холодного ветра, выставляет двойные рамы и, обвязывая простуженную щеку, говорит: „Пора на дачу“. И те, кто выезжал на дачу, и те, кто оставался в городе, все одинаково чихали. Только одни называли это инфлуэнцией и аккуратно выполняли все предписания домашнего доктора, а другие объясняли все волей Божьей и пользовались нашептанной водицей, помогавшей не хуже хваленых докторских пилюль».

Н. П. Анциферов, автор замечательной книги «Душа Петербурга», связывает характер города с его местоположением: «Город на болоте. Жизнь на болоте, в тумане, без корней, глубоко вошедших в животворящую мать сыру-землю. Нет корней, и душа распыляется. Все врозь, какие-то блуждающие болотные огни, ненавидят ли, любят ли, всегда мучают друг друга, не способные слиться в одно органическое целое». Эти строки перекликаются с атмосферой петербургских романов Достоевского.

Воспетые Пушкиным белые ночи, с «прозрачным сумраком, блеском безлунным», прекрасны, но их немного в году – да и переселенцам эти ночи с их полярной красотой должны были казаться непривычными и пугающими. Все здесь было чужое, все не похожее на привычную русскую жизнь. И люди умирали в новой столице России, прикованные к ней силой, – от тоски по родине.

Первоначально застраивались левый берег Невы в районе Адмиралтейства и «аристократическая» часть города – Березовый остров. Центральной площадью Петербурга стала Троицкая площадь, расположенная напротив парадного входа в крепость. В 1710 году на ней возвели деревянную церковь Св. Троицы, поставленную Петром I в память о походе на Выборг. Возле церкви находился первый в городе питейный дом. Неподалеку был и двухэтажный Гостиный двор, выстроенный в форме прямоугольника. По царскому указу торговлю вести разрешалось только в Гостином дворе, а товары купцы хранили в казематах крепости. У ручья, протекавшего через территорию Гостиного двора, расположилась первая петербургская таможня.

В 1710 году Гостиный двор, подожженный злоумышленниками, сгорел дотла. На его пепелище по четырем углам поставили виселицы и повесили поджигателей. Вместо деревянного Гостиного двора на этом же месте построили новый, каменный.

На Троицкой площади находились Оружейный двор и первая в Петербурге типография. Питейный дом возле церкви назывался пышно – Царская торжественная аустерия, «посещаемая иногда знатными особами по выходе из церкви». Содержал ее приехавший из Гамбурга Ян Фельтен. В гостеприимной аустерии собирались офицеры, иностранцы, служившие в Петербурге. Это был своего рода клуб, который охотно посещали царь и придворные. Петр присвоил Фельтену звание «кухмейстера его величества», потому что нередко обедал в аустерии, платя за обед по серебряному рублю. Жена Фельтена была известна в городе как сваха, ее стараниями многие молодые люди, посещавшие аустерию, обзавелись семьями.

Неподалеку от аустерии высилась «триумфальная пирамида», на которой в торжественные дни устанавливали транспаранты[3]3
   Транспарант (фр. transparent – прозрачный) – прозрачная картина, освещаемая сзади; просветная картина.


[Закрыть]. Освещенные огнями фейерверка, они превращались в ярко расцвеченные картины. Возле Троицкой площади находилась и торговая гавань. В первые годы жизни Петербурга эта площадь была городским центром: здесь происходили торжественные церемонии, праздники, маскарады, здесь казнили важнейших преступников.

Кроме русских переселенцев значительную часть населения Петербурга составляли иностранцы. По указам Петра российские дипломаты в Европе приглашали и нанимали на службу мастеров различных профессий, архитекторов, художников, военных. Положение иностранцев, приехавших в Россию, коренным образом отличалось от положения русских всех сословий – «исконных рабов» царя. Они получали хорошее жалованье, многие привилегии, пользовались царским покровительством.

В Петербург съезжались люди разных национальностей, многие из них остались в России навсегда, породнившись с русским дворянством. Благодаря А. С. Пушкину мы помним об одном из таких экзотических пришельцев – о крестнике Петра А. П. Ганнибале. Однако «изо всех иностранных здесь жительствующих народов немцы суть многочисленнейшие… Преимущества, дарованные Петром Великим и наследниками его всем иностранцам, привлекали их в Санкт-Петербург; ибо всякий, кроме беспрепятственного исправления богослужения по собственному его закону веры, пользуется свободою своим искусством, ремеслом, художеством или иным честным образом приобретать себе стяжания и потом имеет право с имением возвращаться куда ему угодно», – писал И. Г. Георги.

Царь охотно встречался и беседовал с иностранными мастерами, как со всеми, у кого считал полезным учиться. Шотландец П. Г. Брюс, капитан русской армии, вспоминал, что во время приемов и ассамблей Петр поддерживал беседу «соответственно профессиям и занятиям присутствующих, особенно с капитанами иностранных торговых судов, очень подробно вникая в существо их торговли. Я видел, что голландские шкиперы держались с ним весьма вольно, называли его не иначе, как „шкипер Петер“, чем царь был очень доволен. Между тем он хорошо использовал получаемые от шкиперов сведения, постоянно занося их в свою записную книжку». О своеобразном демократизме царя писал в «Истории Петра» А. С. Пушкин: «Когда народ встречался с царем, то по древнему обычаю падал перед ним на колени. Петр Великий в Петербурге, коего грязные и болотистые улицы не были вымощены, запретил коленопреклонение, а как народ его не слушался, то Петр Великий запретил уже сие под жестким указом, дабы народ ради его не марался в грязи».

Царь не был бездумным приверженцем всего, что приходило с Запада. Характерен случай, описанный одним из приближенных Петра А. К. Нартовым: в Петербург прибыла труппа иностранцев – плясунов и акробатов. По этому поводу царь строго отчитал обер-полицмейстера А. М. Девьера: «Здесь надобны художники, а не фигляры: Петербург не Париж. Пришельцам-шатунам сорить деньгами грех».

«Художниками», первыми архитекторами Петербурга, были итальянец Доменико Трезини, француз Жан-Батист Леблон и другие замечательные европейские мастера. Основателю города хотелось, чтобы новая столица России ни в чем не уступала европейским городам и походила на них. Художник А. Н. Бенуа, знаток и ценитель Петербурга, писал в статье «Живописный Петербург»: «Только намерение было сделать из Петербурга что-то голландское, а вышло свое, особенное, ровно ничего не имеющее с Амстердамом или Гаагой. Там узенькие особнячки, аккуратненькие, узенькие набережные, кривые улицы, кирпичные фасады, огромные окна… здесь – широко расплывшиеся, невысокие хоромы, огромная река с широкими берегами, прямые по линейке перспективы, штукатурка и небольшие оконца».

В 1708 году в Петербург из Москвы переехала семья царя, в 1712 году – двор. С 1712 года новый город действительно стал резиденцией царя и столицей России. Но странное дело: при невероятном количестве петровских указов не было указа о перенесении столицы, хотя уже в 1704 году Петр называл в письме Петербург именно так. Очевидно, он принял решение задолго до того, как, минуя законодательные формы, поставил Россию перед фактом, переселившись в новый город и постепенно переводя сюда административные учреждения. Для «разжалования» Москвы царь имел личные причины: с нею, хранительницей старого уклада, у него были давние счеты. В Москве ему пришлось бороться за власть со старшей сестрой Софьей; там в детстве и юности он пережил ужас боярских и народных смут, в которых погибли его родственники.

И Москва не любила Петра: в городе помнили его юность, с буйством и опасным озорством, его давнюю дружбу с иноземцами Кукуй-слободы, наконец, его расправу со стрельцами. Московские стрельцы – военный оплот столицы – открыто выступили на стороне царевны Софьи и поплатились за это. Ужас расправы, сотни замученных, повешенных на зубцах кремлевских стен; молодой царь, который не хуже палача рубил головы подданных, – такое не забывалось.

В 1702 году из Москвы раздались слова Г. Талицкого о грядущем конце света и пришествии царя-антихриста – Петра. Талицкий и его приверженцы были казнены, но сказанное ими разнеслось по всей России. В Москве, в этом «поповском городе», как называл его Петр, в окружении его сына Алексея складывались неясные планы поворота к старому.

По убеждению царя, этот город был тесен, мятежен, опасен, он противился царской воле. Столицей должен стать Санкт-Петербург, построенный по его плану, образ жизни и состав населения которого он продумал до мелочей. А главное, город стоял у моря, а к морю и мореходству царь питал особое пристрастие. Родственницы Петра – вдова его брата Ивана с дочерьми и сестры царя – прибыли в Петербург в апреле 1708 года. Царь с приближенными встречал их на судне у Шлиссельбурга, за ним следовал его флот. При встрече в их честь была «многая пушечная пальба», которая едва ли обрадовала бедных женщин.

По замыслу Петра, заселение столицы производилось по сословному принципу. По его указам сюда переселялось определенное количество дворян, купцов, ремесленников, крестьян, и каждому сословию отводили место для жительства.

Центром города должен был стать Васильевский остров, здесь следовало селиться дворянам, богатым купцам, иностранным мастерам. Знатным людям велено возводить дворцы на Васильевском острове или в окрестностях старого центра – Троицкой площади. На Адмиралтейском острове обосновались служащие Адмиралтейства, а на Городском (Березовом) – мастеровые и солдаты.

Все городские части застраивались улицами – линиями. В первых линиях стояли дома богатых людей, за ними следовали дома людей победнее.

«У царя страсть к прямым линиям. Все прямое, правильное кажется ему прекрасным. Если бы возможно было, он построил бы весь город по линейке и циркулю. Жителям указано строиться линейно, чтобы… улицы и переулки были ровны и изрядны… Гордость царя – бесконечно длинная, прямая, пересекающая весь город „Невская першпектива“. Она совсем пустынна среди пустынных болот, но уже обсажена тощими липками в три-четыре ряда и похожа на аллею. Содержится в большой чистоте. Каждую субботу подметают ее пленные шведы. Многие из этих геометрически правильных линий воображаемых улиц – почти без домов. Торчат только вехи» (Д. С. Мережковский. «Петр и Алексей»).

Сословный принцип соблюдался и при возведении домов. Строить полагалось не так, как хотелось хозяину, а строго по предписанию. Указ царя от 26 марта 1712 года гласил: «Тысяча лучших фамилий: стольников, дворян… обязаны строиться вверх по реке от царского дворца… из бревен и извести по драни, на староанглийский манер. Пятьсот именитейших купеческих семейств и пятьсот торговцев менее именитых должны выстроить себе деревянные дома на противоположном берегу Невы, против дворянских домов… Две тысячи ремесленников всякого рода: маляров, портных, столяров, кузнецов и проч. должны устроиться на той же стороне вплоть до Ниеншанца. В сумме сюда указом Сената должно быть выписано и населено к следующей зиме пять тысяч семейств».

За планировкой и строительством типовых зданий наблюдали архитекторы. Сначала дома были деревянными и мазанковыми, с 1714 года указано строить в столице лишь каменные. Возведение каменного Петербурга было решено с присущим царю размахом: по всей России с 1714 года запрещалось строить каменные здания в течение нескольких лет. Волей-неволей в поисках работы каменщики потянулись в Петербург.

Каждому переселенцу отводился участок земли, который он должен был застроить для себя по типовому проекту. Если он медлил, то подвергался штрафу, а на второй раз – более суровому наказанию. Поэтому город и рос с такой быстротой: к 1716 году в нем было около 34 тысяч зданий: деревянных, мазанковых, каменных. О последствиях этой сказочной быстроты в строительстве писал член польского посольства, посетивший Петербург в 1720 году: «Этот город поделен на очень большие участки, на которых каждый сенатор, министр и боярин должен иметь дворцы, иным пришлось поставить и три, если было приказано. Счастлив был тот, кому отвели землю на сухом месте, но тот, кому достались болото и топи, – изрядно попотел, пока укрепил фундамент и выкорчевал лес… Еще и теперь, хотя дворцы уже закончены, они трясутся, когда мимо них проезжает коляска; это из-за слабого фундамента… Здесь есть церкви, коллегии, дворцы и так называемые лавки, в которых всего вдоволь… Дворцы просторны и выстроены из кирпича с флигелями, кухнями и удобствами, но поскольку строились в спешке, то тес отваливается уже при небольшом ветре…»

Предметом особых забот Петра I стал Васильевский остров – будущий центр столицы. Здесь возводились дворцы и правительственные здания. Остров должен был походить на Венецию или Амстердам. План его застройки, придуманный царем, составляли прямые линии: три проспекта – Большой, Средний и Малый – пересекались целой сетью улиц-линий. Проспекты и каждая третья линия должны были стать каналами. На пересечении каналов предполагалось устроить бассейны. Эта идея захватила самодержца-мечтателя всерьез. Вышел указ дворянам и купцам, населяющим остров, «при своих палатах делать гавани… делать к двум домам одну гавань, как покажет архитектор Трезини, а без гаваней тех палат не делать… понеже таковые гавани весьма тем жителям будут потребны для их домовых нужд». Передвигаться по будущим каналам острова следовало на лодках. Можно представить чувства бедных жителей, совершенно непривычных к такому флотскому существованию. Лишь генерал-губернатор Меншиков, «Данилыч», как ласково называл его царь, оказался на высоте: Большой канал (ныне Большой проспект Васильевского острова), ведущий к морю, должен был пересечь сад у его дворца и завершиться бассейном на площади (ныне Стрелка Васильевского острова).

Но в истории с каналами Васильевского острова бурная энергия царя столкнулась с тайным сопротивлением новой столицы. Конечно, каналы рыли, как было приказано, но работы двигались не слишком быстро, а Петр часто оставлял свой город, ведя дела в России и за границей. Правда, и издали он засыпал Петербург указами о строительстве и благоустройстве. В 1718 году царь вернулся в город после длительного отсутствия. Каналы на Васильевском острове частью уже были вырыты. Он вместе с Трезини объехал улицы-линии, осмотрел каналы, все больше мрачнея. Они казались слишком узкими. Царь отправился к голландскому резиденту в Петербурге и попросил у него карту Амстердама. По карте вычислил ширину тамошних каналов – и подозрение оказалось верным: на Васильевском острове они были значительно уже. «Все испорчено!» – воскликнул Петр Великий в сильном огорчении. Копирование Венеции и Амстердама не удалось. Больше он к этой идее не возвращался. Каналы постепенно перестали рыть, жители не без тайной радости оставили сооружение гаваней «для домовых нужд». После смерти Петра работы были совсем заброшены. А засыпали каналы на Васильевском острове лишь во второй половине XVIII века. Большой канал превратился в очень широкий Большой проспект, по сторонам которого проложили дренажные канавы, а позже насадили аллеи; и не раз впоследствии городское управление ломало голову над тем, как благоустроить этот проспект шириной больше 85 метров!

Первым украшением Васильевского острова стал дворец А. Д. Меншикова, построенный в 1710 году. Он был сооружен с большим размахом, во-первых, потому, что царь требовал роскошного образа жизни от своих приближенных, а во-вторых, потому, что сам Меншиков, человек из низов, имел неодолимую тягу к роскоши и богатству. Усадьба Меншикова занимала огромную территорию: каменный дворец соединялся каналом с деревянным, называвшимся Посольским, за которым стояла каменная церковь с высокой колокольней и часами-курантами. Возле церкви находился дом княжеского дворецкого, лучший в городе после меншиковского. За постройками начинался сад с оранжереями, фонтаном, цветниками, окруженный красивой оградой. Большой канал, проходивший через сад, кончался на взморье, где стоял деревянный дом с башней-маяком и обозревательной площадкой. Размеры усадьбы Меншикова были так велики, что впоследствии в ней разместилось крупное учебное заведение – Первый Кадетский корпус.

Меншиковский дворец – трехэтажное каменное здание, построенное «по итальянскому образцу», со сводчатыми потолками, множеством богато убранных помещений. На фронтоне его красовались шесть статуй, а боковые выступы фасада с балконами были увенчаны княжескими коронами. В этом дворце устраивались придворные праздники, здесь справляли свадьбы знатных людей. Дом Меншикова являлся своего рода «образцовым дворцом», где соотечественникам давался образец хорошего тона, а иностранцы должны были убедиться, что и в России можно жить изящно и изысканно. Возвращаясь после трудового дня и видя ярко освещенные окна Меншиковского дворца, слыша музыку, Петр с удовольствием замечал: «Вот развеселился Данилыч!» Но, поощряя стремление приближенных к стилю европейской придворной жизни, Петр Великий сурово наказывал их, когда деньги для этого они добывали из государственной казны. Одна из ссор царя с Меншиковым была связана с постройкой здания Двенадцати коллегий на Васильевском острове – замечательного архитектурного сооружения той эпохи.

Петр I реформировал аппарат управления страной: вместо старых Приказов были организованы двенадцать Коллегий, каждая из которых ведала какой-либо сферой государственной жизни. Они имели более четкие, сравнительно с Приказами, задачи и полномочия, сотрудников их подбирали под контролем царя. Кроме того, Петр I учредил Сенат – высший орган по делам законодательства и государственного управления. В 1722 году для Сената и двенадцати Коллегий на Васильевском острове начали строить здание по проекту Трезини, победившему на первом в России конкурсе проектов.

Главным, почти четырехсотметровым фасадом здание выходило на площадь, названную тогда Сенатской (ныне Менделеевская линия Васильевского острова). Оно состояло из двенадцати частей-корпусов – по числу Коллегий. Каждая часть имела свой вход и парадно оформленный фасад. Но строительство здания Двенадцати коллегий оказалось не только долгим (закончено в 1742 году): еще до окончания работ его пришлось ремонтировать. Отчасти потому, что Трезини не учел разрушительного действия местного климата, а отчасти потому, что Меншиков, взявший на себя руководство строительством, плутовал, поставляя плохие материалы по высокой цене. К казнокрадам Петр был беспощаден, невзирая на их титулы и заслуги. Нескольких сановников за это казнили. Меншикову повезло – по старой дружбе царь наказал его «домашним способом»: заметив плутовство, он прогнал своего генерал-губернатора по всей четырехсотметровой длине здания, немилосердно колотя его тяжелой тростью, и заставил исправить недоделки. Здание Двенадцати коллегий – один из лучших памятников петербургской архитектуры первой половины XVIII века. С 1819 года в нем находится Санкт-Петербургский университет.

За Меншиковским дворцом и зданием Двенадцати коллегий на первых линиях Васильевского острова располагалась Французская слобода: здесь жили художники, архитекторы, ремесленники, в основном французы. На набережной Невы строились типовые дома «именитых людей». Но желание царя сделать этот остров центром столицы не осуществилось. Центр постепенно сложился на противоположном берегу Невы.

Петр I отчасти сам предрешил это, выстроив там свою резиденцию – Летний дворец – в Летнем саду, месте придворных праздников и приемов. За Летним садом находился дворец жены Петра, Екатерины, окруженный домами ее придворных. Напротив Летнего сада, отделенный от него каналом, простирался Царицын луг (ныне Марсово поле), место народных гуляний. За Царицыным лугом, ближе к Адмиралтейству, начинались Финские шхеры – слобода финских и шведских мастеров – и Немецкая слобода.

На набережной Невы, неподалеку от дворца Петра, находились дворцы родственников царя. В окрестностях Литейного проспекта – дворец сына Петра I Алексея, построенный в 1712 году, дома его тетки Натальи Алексеевны и вдовы старшего брата Петра Марфы Матвеевны. Будущий центральный проспект Петербурга – Невский или Невская першпектива – представлял собой длинную аллею, прорубленную в лесу и замощенную булыжником. По сторонам ее почти не было построек. Аллея вела к мужскому монастырю, основанному Петром в 1710 году в честь победы Александра Невского над шведами в Невской битве в 1240 году. Он именовался монастырем «Живоначальные Троицы и Святого Благоверного великого князя Александра Невского», но обычно его называли проще – Александро-Невским.

В 1712 году началось строительство первой деревянной церкви Благовещения, затем монастырских келий. Царь следил за возведением монастыря с живейшим участием, подарил ему больше двадцати пяти тысяч крепостных и обширные земли «на обзаведение». Государственная казна постоянно и очень щедро помогала монастырю. И вскоре он стал чрезвычайно богатым. Отчего же царь, вообще недолюбливавший монахов, а в случае нужды и прибиравший к рукам церковное достояние (не хватало меди для пушек – приказано снимать и переплавлять церковные колокола), изымавший церковное имущество, так заботился о строительстве и укреплении нового монастыря?

Его быстрое возвышение входило в планы Петра I об усилении новой столицы. Прежние столицы России были освящены в глазах народа авторитетом почитаемых национальных святынь: Киев – Киево-Печерской лаврой, Москва – исторической связью с Троице-Сергиевым монастырем. Это обстоятельство давало Киеву и Москве моральное право «первородства». Монастыри были центрами паломничества русских людей; их авторитет и величие осеняли и государственную власть, и личность царя-покровителя. Поэтому мысль Петра I об основании в Петербурге монастыря и его возвышении, о перенесении сюда мощей святого Александра Невского из Владимира была понятна.

Александро-Невский монастырь вырос на берегу реки Монастырки при впадении ее в Неву. Вскоре после возведения деревянной церкви Благовещения в нем началось каменное строительство по проекту Трезини: при жизни Петра I возвели церковь Благовещения с верхней Александро-Невской церковью, монашеские кельи, хозяйственные здания. В современном виде монастырь сложился к концу XVIII века. При Петре I у его главных ворот, обращенных к Неве, находилась пристань; на монастырской стене стояли пушки, салютовавшие в дни торжеств.

30 августа 1724 года монастырь Святого Благоверного князя Александра Невского праздновал свое величайшее торжество: сюда переносили из Владимира мощи Александра Невского. Святую реликвию везли на яхте из Новгорода. Навстречу ей вышла празднично украшенная петербургская флотилия. Возглавлял ее Петр, плывший в ладье со своими ближайшими сподвижниками. Ладья подошла к яхте, царь сам перенес реликвию в ладью, поставил под роскошный балдахин, встал у руля, а вельможи-гребцы заработали веслами. Монастырь встречал приближающуюся флотилию самым торжественным образом. Мощи поместили в только что освященную Александро-Невскую церковь, а впоследствии перенесли в главный собор монастыря – Троицкий.

При монастыре работали Славянская школа – первое духовное учебное заведение в Петербурге – и типография. Александро-Невский монастырь, по замыслу царя, должен был стать и усыпальницей царской семьи. В каменной Благовещенской церкви покоятся сестра Петра I Наталья Алексеевна, невестка Прасковья Федоровна, его сын Петр Петрович, умерший во младенчестве, ближайшие сподвижники. Нынешний главный собор – Свято-Троицкий – был также заложен по плану Петра I, но построили его лишь в конце XVIII века.

В 1797 году Александро-Невский монастырь стал лаврой[4]4
   Лавра – название некоторых крупнейших мужских православных монастырей. К 1917 г. в России было 4 лавры: Киево-Печерская, Троице-Сергиева, Александро-Невская и Почаевско-Успенская.


[Закрыть] – третьим по значению церковным центром после Киево-Печерской и Троице-Сергиевой лавры и одним из богатейших монастырей России.

В других районах города, заселенных в Петрово время, находились пороховой завод, шпалерная фабрика, разного рода мастерские и убогие слободы работных людей. Численность населения Петербурга того времени историки определяют лишь приблизительно: предполагается, что к концу царствования Петра Великого в столице было около сорока тысяч жителей.

Таков в общих чертах очерк устроения Санкт-Петербурга в Петрово время. Пора обратиться к жизни и быту петербуржцев.